Лабиринт и универсалии

Для пояснения отношения идеи симбиоза к системе постмодернистской философии Курокава обращается к роману Умберто Эко «Имя розы», обост­ренно и наглядно предъявившему читателям квинтэссенцию новых семи­отически окрашенных идей мироустройства.

Роман, а точнее, философский триллер, итальянского семиотика, фило­софа и урбаниста Эко появился в 1980 году. Его можно рассматривать как своеобразную модель постмодернистской проблематики.

Напомним, что действие романа происходит в итальянском монастыре в XIV столетии. Монах-францисканец по имени Уильям Баскервильский при­езжает в монастырь со своим учеником Адсоном, чтобы расследовать серию странных убийств, которые там произошли. В ходе расследования обнару­жено, что в монастырской библиотеке существует лабиринт, где якобы хра­нится вторая часть «Поэтики» Аристотеля, вокруг которой разворачивают­ся события романа.

Лабиринт пространственный и лабиринт знаковый (родственный семиозису), сила и слабость универсалий — вот проблематика романа Эко, отра­женная в художественно-образной форме.

Пространство действия романа представлено как сверхсложный лаби­ринт. Лабиринт всегда использовался человечеством для мысленного конструирования возможного мира. Известно, что лабиринт-библиотека — об­раз, созданный Борхесом, в постмодернистской культуре длительное время был основной метафорой мироописания. Сам Эко, однако, полагал, что бор­хесовский лабиринт как образно-знаковая модель Универсума не обладает необходимыми свойствами истинно неклассической модели лабиринта, он еще слишком близок к системе и структуре, поскольку периодичен и поддается разгадыванию. И поэтому, как считает Эко, другой тип лабиринта, не совместимый с какого-либо рода структурностью, призван сменить почти классический лабиринт Борхеса. Это — «ризома» ⁹. Прообраз лабиринта-«ризомы» Эко усматривает в парадигме устройства мироздания, рожденной средневековым герметизмом. Средневековый герметизмизм, по Эко, заключается в следующем. Для философа-схоласта мир как целое всегда отражается в любом его конкретном проявлении, в любом знаке. Процесс интерпретации знака, так называемый семиозис, в рамках такого герметизма являет собой бесконечный переход от «значения к значению от подобия к подобию, от связи к связи» (Эко). Но, постигая какой-либо знак мы постигаем и нечто иное, движемся к постижению целого, всегда недостижи­мого. Осмысленный семиозис подобен нити Ариадны, дающей надежду на выход из ризоматического лабиринта. Детективная нить романа, рождающая множество версий и интерпретаций,— прообраз такого осмысленного семиозиса, позволяющего бродить по ризоматическим пространствам смысла.

Согласно замыслу философа-семиотика, пожар, уничтожающий библиоте­ку, это и есть воображаемая процедура разрушения борхесовского лабирин­та, то есть лабиринта относительно прозрачного для понимания. Пожар — символ смены парадигмы мироописания. Иначе говоря, Эко в постмодерни­стском мирочувствовании идет дальше многих других философов, сгущает краски, усиливает главную метафору постмодернизма. По Эко, простран­ство ризомы — это «пространство догадки», раскрытия, расследования, точ­нее, пространство интерпретации, искусства толкования. Оттого так орга­ничен в романе детективный сюжет.

Курокаву интересует главная метафора романа — лабиринт. Он, как и все постмодернисты, видит в нем отражение доминирующей в наше время па­радигмы мироописания. Все вышеописанные обстоятельства, по всей види­мости, импонируют ему как исследователю. Он внимательно анализирует структуру романа и предлагает читателю присмотреться к плану монасты­ря — к тому, как он обрисован автором. Можно заметить, что храм, который расположен в центре комплекса, вовсе не является центром действия рома­на. Главные события происходят совсем в другом сооружении — в большой похожей на крепость постройке, расположенной где-то на границе монастырского комплекса. Скрипториум, помещение для переписки старинны рукописей, где вся история достигает своего апогея, расположен тоже здесь на периферии монастыря. Восьмиугольный двенадцатиэтажныи скриприум с лабиринтообразной лестницей из 6о ступеней находится в центре библиотеки, в которой хранится мифический второй том аристотелевской «Поэтики» — философское произведение, которое могло бы научить челове­ка иронизировать по поводу универсальных истин. Ступени скрипториума ведут наверх — к стене, где находится замаскированная под кривое зеркало «комнаты смеха» потайная дверь, открываемая лишь секретным ключом.

Лабиринтообразный восьмигранник скрипториума изображает Вселен­ную. Число восемь у Эко — многозначный символ: оно относится к восьмо­му дню, когда Вселенная, согласно Библии, уже сотворена, и к последнему дню ее существования, оно также отражает восемь ступеней развития дей­ствия в романе.

Особый интерес у Курокавы вызывает и другая проблема, затронутая в ро­мане,— существование универсалий. Понятно почему. Каждый мыслитель, при­частный к постмодернистскому повороту в философии и культуре, особенно озадачен проблемой жизни универсалий и их смерти, пусть временной, сим­волической. Проблему универсалий, как мы увидим далее, Курокава подни­мает практически постоянно, обращаясь к самым различным контекстам.

Название романа Умберто Эко заимствовано из латинского стиха, создан­ного в XII столетии в монастыре бенедиктинцев. Стих этот процитирован в конце книги: «Имя розы дано ей Богом; сами же по себе розы имени не име­ют». В названии зашифрован вызов автора, современного философа и семи­отика, брошенный великим спорам средневековых философов, их дебатам, касающимся сущности природы универсалий.

Напомним, что проблема универсалий — одна из основных проблем сред­невековой схоластической философии. Это размышления, а точнее, спор о природе общих понятий, предметом которого является вопрос: обладают ли эти понятия самостоятельным, субстанциональным бытием или же они все­го лишь имена для обозначения единичных вещей? Средневековые теологи разделились в этом споре на реалистов (сторонников платоновского фило­софского наследия), видевших в универсалиях самостоятельные сущности, обладающие реальностью, бытием, и номиналистов (ориентированных на ари­стотелевское учение), которые полагали, что сами по себе понятия онтологи­ческого статуса не имеют, а являются лишь именами для обозначения вещей.

По версии автора романа, во втором томе «Поэтики» Аристотель развивает мысль о том, что существует лекарство, которое предохраняет нас от того, чтобы мы не превратились в рабов вечных и неизменных истин, в ра­бов универсалий бытия, универсальных сущностей. Это лекарство — смех. Работа Аристотеля представлена в романе как мощное опровержение доктри­ны, утверждающей, что такие универсальные сущности действительно существуют, и она якобы опровергает не только доктрину Платона (эйдосы), но и всю средневековую философию, родившуюся из сплава античной фило­софии и теологии.

Однако может ли человек обойтись без универсалий? На этот вопрос и в наши дни нет ответа, и Курокава не может отнестись к нему с определен­ностью. Но, как мы увидим далее, он, как и другие постмодернисты, опро­вергает логику универсалий. Если обратиться к Средневековью, то здесь можно обнаружить противоречивое отношение к универсалиям в самой жизни. С одной стороны, без утверждения ряда универсалий невозможно было бы появление таких суверенных институтов как само христианство. Ведь для его установления потребовались такое абстрактное понятие как род человеческий, потребовалась концепция первородного греха, идея спасения человека через Христа. С другой стороны, абсолютные сущности отвергаются сред­невековыми философами. Так, представитель номинализма в средневековой Геологии английский философ-схоласт Уильям Оккам, напротив, предпо­лагал, что универсалии существуют только как термины, как знаки, которые устанавливаются для неких вполне индивидуальных, а не каких-то абсолютных сущностеи и отсылают только к ним.

Семиотик Умберто Эко подхватывает именно эту оккамовскую тенден­цию. Он предпочитает «процесс свободного лингвистического творения». И понимая эту особенность романа, Курокава предлагает внимательно про­следить, к примеру, за тем, как сцеплены между собой имена, фигурирую­щие в романе. В этом отношении Эко вполне последователен: имя главного героя в его романе, Уильям Баскервильский, является пастишем, составлен­ным из имени философа Уильяма Оккама и названия места Баскервиль в из­вестном рассказе Конана Дойля. Вот тут-то и можно разгадать цели Эко как семиотика, с его верой в то, что значения вызваны к жизни лишь постольку, поскольку слова, то есть знаки, продуцируют другие слова, другие знаки, и постольку одна интерпретация рождает другую. Помимо того, Эко насыща­ет свой роман метафорическими отсылками к таким реальным лицам как фома Аквинский, Роджер Бэкон, Иоганн Майстер Экхарт, и даже Артур Конан Дойль. Он также использует цитаты и заимствует метафоры из цер­ковной архитектуры, философии, политики, фармацевтики и еще из многих других сфер искусства и науки.

Мы видим здесь семиотическую игру, свободный полет означающего, не-зависимый от означаемого. Однако, как известно, сам Эко позднее призна­вал, что постмодернистский бунт означающего против означаемого не бес­пределен. И семиозис в игровой форме должен быть ограничен самой сакральной осмысленностью человеческой жизни ¹⁰.

Итак, повторим, лабиринт пространственный и лабиринт словесный, то есть знаковый, а также жизнь универсалий, субстанциональная и номинальная,— вот, по-видимому, те основные идеи семиотика Эко, которые и стали главными для Курокавы как теоретика архитектуры.

Курокава начал свое эссе с обсуждения романа «Имя розы», потому что, как он признается, уверен, что роман «искусно и мощно раскрывает самую сущность нашей современности — все то, что характерно не только для ли­тературы, но и для философии, архитектуры, искусства и технологии. Иначе говоря, тот мир, который изображен в романе, это, по сути, и есть наш сегодняшний, новый мир. И как бы мы его ни называли: постмодерн, некстмодерн или как-то иначе — он уже пришел, он уже здесь» ¹¹.