«Женитьба Фигаро»

Через 9 лет после «Севильского цирюльника» состоялась премьера «Женитьбы Фигаро» (1784). В предисловии к комедии Бомарше писал: «Итак, в Севилъском цирюльнике я еще только потрясал основы государства, в новом же своем опыте, еще более гнусном и зловредном, я его ниспровергаю». ⁷

Ко времени появления «Женитьбы Фигаро» на сцене французское общество стояло уже на пороге революции, следует ли говорить о том, что успех комедии был необычайный? Зрители разбились на два лагеря: защитники старого порядка дружно негодовали, обвиняя автора в безнравственности, а демократический зритель с восторгом рукоплескал выпадам Фигаро, от души смеялся над судьей Бридуазоном, секретарем суда взяточником Дубльменом, Базилем, Бартоло и самим Альмавивой, пытавшегося безуспешно тягаться умом с Фигаро.

О комедии говорила вся Европа. В Австрии она и вовсе была запрещена, и Моцарту, который с ноября 1785 года начал работать над оперой «Свадьба Фигаро», пришлось отказаться от многих острых моментов ради того, чтобы его оперу разрешили к постановке (премьера ее состоялась в Вене 1 мая 1786 г.).

В «Женитьбе» вельможе Альмавиве се также противопоставлен простолюдин Фигаро, «наиболее смышленый человек нации», но здесь уже не идет речь о простом противопоставлении, как в «Севильском цирюльнике», где Фигаро своим умом и жизнедеятельностью только выгодно отличался от аристократа, здесь плебей и аристократ - враги. В руках Альмавивы – власть, но Фигаро прошел суровую школу жизни и рано познал нравственные законы общества, разделенного на господ и рабов: «Каждому хочется добежать первому, все теснятся, толкаются, оттирают, опрокидывают друг друга,- кто половчей, тот свое возьмет, остальных передавят».

Критических замечаний, так возмущавших привилегированную публику в пьесе немало: мальчик-подпасок, узнав, что граф хочет пригласить в замок судей, вызывается их разыскать и привести. Он заявляет: «А здешних судейских крючков я всех наперечет знаю». Добрейший Антонио, садовник, дядя Сюзанны, говорит графу: «А все-таки есть, черт подери, справедливость на свете: вы-то, ваше сиятельство, сами в наших краях столько набедокурили, что теперь следовало бы и вас...»

Фигаро смел и даже резок с графом.

Г р а ф. У тебя прескверная репутация!

Ф и г а р о. А если я лучше своей репутации? Многие ли вельможи могут сказать о себе то же самое?

Или:

Граф (насмешливо). Суд не считается ни с чем, кроме закона...

Фигаро. Снисходительного к сильный, неумолимого к слабым.

Беспросветно глупый судья Бридуазон и сама комическая процедура суда - насмешка над судопроизводством абсолютистской Франции. Взять хотя бы те приговоры, которые выносит Альмавива во время процедуры суда: когда разбирается дело об авторстве литературного произведения, Альмавива заявляет: «Пусть вельможа поставит под ним свое имя, а поэт вложит в него свой талант».

О политике ограничений свободы мысли и печати, которую проводило королевское правительство, Фигаро бросает в зрительный зал крылатую фразу: «Где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна».

Фигаро выступает обвинителем всей общественной системы, до самых ее верхов. В разговоре с графом он набрасывает смелыми мазками живописный портрет некоей «персоны»: «Главное - прикидываться, что ты можешь превзойти самого себя; часто делать великую тайну из того, что никакой тайны не составляет; запираться у себя в кабинете только для того, чтобы очинить перья, и казаться глубокомысленным, когда в голове у тебя, что называется, ветер гуляет; худо ли, хорошо ли разыгрывать персону...». В персоне мы без труда можем узнать фигуру Людовика Шестнадцатого.

Фигаро срывает маски и разоблачает политическое лицемерие: «Прикидываться, что не знаешь того, что известно всем, и что тебе известно то, что никому не понятно, и не прислушиваться к тому, что слышно всем».

Король, прослушав пьесу в чтении госпожи Кампан воскликнул: «Нужно разрушить Бастилию, чтобы допустить это на сцепу!» И не ошибся - по стечению обстоятельств Бастилия была разрушена вскоре после постановки пьесы.

«Знатное происхождение, состояние, положение в свете, видные должности - от всего этого не мудрено возгордиться! А много ли вы приложили усилий для того, чтобы достигнуть подобного благополучия? Вы дали себе труд родиться, только и всего». Это был прямой выпад против всего дворянства, против всей феодальной клики дореволюционной Франции.

Фигаро превратился в истинного национального героя, его успех был и успехом драматурга. Бомарше сумел, впервые в драматургии за весь 18 век, создать образ положительного героя сохранив всю живость реальной личности. Но сам Фигаро был лишен всяких героических устремлений. Фигаро не был вожаком масс, его дела не вели к революционным действиям, и все же можно было заранее сказать, что его энергия, негодование, вера в свои силы и чистая совесть выведет его в шеренгу бойцов, когда грянет буря революции.

Так и случилось, но это была уже судьба только героя, отделенного от судьбы автора. Несмотря на резкую критику дворянства, , Бомарше так и не стал активным сторонником революции. Революционные власти насторожённо относились к Бомарше, видя в нем человека, близкого ко двору. Он был даже арестован на короткий срок, а во время его заграничной поездки в 1792 году объявлен эмигрантом.

В это же время Бомарше закончил свою трилогию, написав «Преступную мать», в которой сглаживал все противоречия между буржуазией и дворянством и сделал слугу Фигаро преданным своим добродетельным господам. Это была пресная фигура, порицавшая свою собственную буйную молодость. Насмерть перепуганный революцией, Бомарше заключительной частью трилогии хотел исправить то «зло», которое натворили его первые две великие комедии - он не только привел конфликт между Альмавивой и Фигаро к мирному концу, но и весь путь их борьбы захотел теперь увидеть в самых безобидных и даже трогательных красках

Круг оказался замкнутым — буржуазный идеолог вернулся к исходным позициям, и те самые комедии, которые писались для разоблачения «целой массы злоупотреблений, удручающих общество», теперь трактовались как доказательство морального излечения заблуждавшегося человека и мирного разрешения конфликта. Если в годы перед революцией надежды на моральное разрешение социальных противоречий были искренни даже при своей наивности, то теперь эта идея стала ложью, скрывающей истинные убеждения нового класса господ.