4 Эмпирические методы исследования

4.1 Наблюдение как метод познания

«Экономическая энциклопедия» не рассматривает наблюдение в качестве метода исследования экономических процессов в целом, обращаясь к нему только в связи с необходимостью статистических обследований: «Наблюдение сплошное в статистике, обследование, при котором учитываются все без исключения единицы изучаемой совокупности (объекта наблюдения) ¹⁶⁶.

Близка к указанному пониманию наблюдения точка зрения Ю. Хаустова и П. Канапухина, которые оценивают наблюдение с позиций необходимости обобщения эмпирических денных. Авторы указывают, что эмпирические обобщения в экономике имеют главным образом статистический характер, хотя в простейших случаях могут опираться на индуктивные умозаключения. В экономических исследованиях, как правило, имеют дело не с обособленными фактами, а с определенной их совокупностью, которую называют статистической ¹⁶⁷.

Вышеуказанная точка зрения не является единственной. В большинстве случаев наблюдение рассматривается как обязательная часть любого процесса познания.

Говоря об общем основании для любых видов процессов, А. Шопенгауэр писал: «Опыт может быть основанием суждения; в этом случае суждение непосредственно основано на опыте – это эмпирическая истинность» ¹⁶⁸.

В ряде случаев исключительность наблюдения как способа познания, даже если не декларируется прямо (это зависит от категориального аппарата, которым пользуется исследователь), то вытекает из рассуждений. Например, у П. Гассенди: «Ни истина представления, ни истина интеллекта не будет иметь для тебя никакой ценности, если она не есть истина какого-нибудь предмета или объекта, отличного от интеллекта и представления» ¹⁶⁹.

Большое внимание наблюдению, как процессу познания уделяет Г. Рузавин. Автор отмечает, что исходной формой эмпирического познания считается наблюдение, поскольку оно применяется и в рамках эксперимента и измерений, хотя может проводиться самостоятельно, особенно на первых этапах становления науки. По определению автора, научное наблюдение представляет собой целенаправленное, систематическое и организованное восприятие изучаемых предметов и явлений ¹⁷⁰. Автор отмечает, что существует тесная связь наблюдения с чувственным познанием, поскольку процесс восприятия действительности связан с переработкой и синтезом тех ощущений, впечатлений и образов, которые наблюдатель получает от внешнего мира. Все они служат отображением отдельных чувственно воспринимаемых свойств, сторон и отношений наблюдаемых предметов и явлений. Иногда наблюдение может относиться к восприятию переживаний, чувств и иных психических состояний самого субъекта. Такое наблюдение называется интроспекцией ¹⁷¹.

Поскольку речь идет об экономике или управлении, то наличие интроспекции в наблюдении не только возможно, как, например, в естественных науках, но и неизбежно, то это ставит проблему ее влияния на результаты наблюдений и вытекающих из них обобщений. М. Блауг рассматривает как положительные, так и отрицательные стороны интроспекции ¹⁷².

В частности, автор отмечает, что методология исследования, ориентированная на понимание и принятие интроспекции восходит, восходит к филологическим особенностям – немецкий термин Versteen обозначает понимание изнутри – с помощью интуиции и эмпатии, в противоположность знаниям, полученным извне – с помощью наблюдения и расчета, т.е. знание от первого лица, которое может относиться к вещам, не улавливаемым непосредственно человеческим сознанием. От себя добавим, что в сфере общественных наук, к которым относятся экономика и управление, имеет место не только «не улавливание», но сознательный или неосознанный уход от «улавливания», т.е. экономическое знание всегда Versteen, а не Wissen.

Это дает исследователям в области общественных наук известные преимущества. Так, М. Блауг отмечает, что представители общественных наук, которые имеют дело с человеческими действиями и могут поставить себя в положение тех акторов, поведение которых анализируется, в состоянии полагаться на интроспекцию как источник знания о поведении этих акторов и, таким образом, имеют изначальное преимущество перед исследователями природных явлений. Versteen – не только необходимая черта адекватного объяснения в общественных науках, но одновременно и уникальный по силе источник знания, не доступный знанию в естественных науках ¹⁷³.

Если отвлечься от малодоступного йогического сверхразумного подхода к получению знания на основе идентификации Эго со всеобщностью, выражаемой различными терминами, то присутствие интроспекции неизбежно даже в процессе наблюдения.

Помимо вышеотмеченных преимуществ, интроспекция, возможно, не полностью, то во всяком случае, в основных чертах совпадающая с доктриной Versteen, приводит к затруднениям в процессе доказательства истинности знания, полученного в процессе наблюдений и их последующего обобщения. М. Блауг справедливо отмечает: «Полученная посредством интроспекции и эмпатии информация… создает неприятную проблему – как быть с утверждениями, которые случайно или намеренно вводят нас в заблуждение» ¹⁷⁴.

Несколько упрощенно трактует проблему интерсубъективного знания и наблюдения, как способа его получения, Г. Рузавин, что, впрочем, объясняется тем, что основной акцент он делает на методы естественных наук. Тем не менее, приведем его точку зрения. По мнению автора, поскольку наблюдения служат, с одной стороны, основой для построения гипотез, а с другой – средством их эмпирической проверки, то они дают результаты, которые не должны зависеть от воли, желания и намерений субъекта. Эти результаты должны быть воспроизводимы любым исследователем, который знаком с соответствующей проблемой. Поэтому часто говорят, что наблюдения должны информировать нас об объективных свойствах и закономерностях реальных явлений и процессов. Более предпочтительным, по мнению автора, является употребление термина «интерсубъективность» результатов наблюдений, их независимость от индивидуального исследователя, возможность их повторения и воспроизведения другими учеными ¹⁷⁵.

На наш взгляд, автор в данном случае не четко различает наблюдение и эксперимент. Наблюдение всегда индивидуально, объект может быть наблюдаем другими исследователями, но это не значит, что они повторяют уже состоявшееся, они наблюдают сами. Императив повторяемости и воспроизведения может относиться к эксперименту, да и то, в сфере общественных наук, с известными оговорками, поскольку сложно представить себе и, тем более, практически осуществить множество одинаковых (именно одинаковых, а не однородных) действий, совершаемых одними и теми же, идентичными (тождественными) самим себе группами людей в идентичных же условиях.

Существенной проблемой в применении метода наблюдений является их связь с теоретическими конструкциями. Г. Рузавин отмечает, что деятельность сознания в процессе наблюдений не ограничивается объединением и синтезом в единый образ, или восприятие, результатов различных ощущений (на наш взгляд, цитируемый автор неоправданно свел работу сознания в процессе наблюдения к ощущениям, Авт.). Активная роль научных наблюдений проявляется в том, что исследователь не просто фиксирует встречающиеся ему факты, а сознательно и целенаправленно ищет их, руководствуясь определенной идеей, предположением, гипотезой или теорией. Поэтому часто говорят, что наблюдения в науке «теоретически перегружены». Автор критически относится к идее эмпириков и позитивистов, требующих для соблюдения чистоты наблюдений отказаться от какой-либо связи эмпирических фактов с предварительными теоретическими идеями и гипотезами. При этом он отмечает, что в отличие от простых, повседневных наблюдений, которые большей частью случайны и неорганизованны, научные наблюдения имеют целенаправленный характер. Предпринимая исследование, каждый ученый ставит перед собой вполне определенную цель: подтвердить или опровергнуть интересующее его предположение, гипотезу или теорию. Таким образом, ученый не только регистрирует факты, а сознательно отбирает те из них, которые могут либо подтвердить, либо опровергнуть его предположение или гипотезу. Наблюдение в науке носит систематический и упорядоченный характер. Одного или нескольких случаев наблюдений явления обычно бывает недостаточно, чтобы судить о подтверждении или опровержении гипотезы ¹⁷⁶.

Данная проблема усугубляется в тех случаях, когда невозможно наблюдать явления и процессы непосредственно, а суждения выносятся на основании фиксации их результатов. Чтобы правильно судить о результатах подобных косвенных наблюдений приходится обращаться к определенной теории, с помощью которой осуществляется интерпретация таких результатов ¹⁷⁷. Это присуще не только общественным, но и естественным наукам.

Обратимся к неоднократно цитированной работе Г. Рузавина, который прямо связывает наблюдение с чувственным восприятием. Автор справедливо, на наш взгляд, утверждает, что наблюдения не являются пассивным созерцанием действительности, поскольку сознание не только отражает мир, но творит его. В процессе такого активного, творческого освоения мира даже на чувственной ступени познания (на наш, взгляд, на стадии наблюдения, Авт.) возможны заблуждения и даже простые иллюзии, связанные с деятельностью органов чувств. Автор приводит, не совсем удачный, но очень распространенный пример того, как органы чувств обманывают человека: «Всем хорошо известно, например, что палка, опущенная в воду, кажется сломанной. Ошибочность такой иллюзии опровергается опытом, а теоретически объясняется законом преломления света на границе двух сред» ¹⁷⁸. В данном случае не чувства обманывают человека – погруженная в воду палка в силу объективных, независимых от наблюдателя обстоятельств, а именно – указанного автором закона, выглядит, т.е. воспринимается чувствами изменившей свою форму.

Автор далее пишет, в продолжение вышеуказанной критики точки зрения на то, что палка в воде сломана, что первым необходимым, хотя и недостаточным условием получения объективных результатов наблюдения является требование, чтобы эти результаты могли быть получены другими исследователями. Отметим, что другой наблюдатель, с другой палкой, другим водоемом получит тот же результат. Верность утверждения о том, что «палка в воде сломана», может быть подтверждена множеством независимых наблюдений, т.е. вывод соответствует высказанному автором требованию воспроизводимости наблюдения другими исследователями.

Чувства в данном случае отразили объективный факт, а ошибка возникла в суждении, т.е. теоретическом осмыслении результатов наблюдения, не имеющем отношения к чувствам. Как раз то, что палка сломана, не обязательно будет выводом другого наблюдателя или экспериментатора. Во всяком случае, нам такая мысль никогда не приходила в голову. Наблюдение скорее вызывало вопрос, почему палка, по всем признакам прямая и неповрежденная, имеет в воде измененный вид. Иными словами, наблюдение явилось основанием для постановки проблемы, а не для суждения.

Высказанные сомнения в правомочности вышеуказанных выводов Г. Рузавина не умаляют значимости его рекомендаций в отношении интерпретации данных наблюдений. Автор рекомендует иметь в виду ряд обстоятельств, которые с некоторой долей осторожности могут быть использованы для интерпретации результатов наблюдений в общественных науках, в том числе – в экономике и управлении ¹⁷⁹.

Во-первых, поскольку науку интересуют объективные факты, которые допускают контроль и проверку, они должны быть освобождены от чувственных впечатлений (вопрос заключается в том, как добиться этого реально, отбросив внутренне присущую экономическим исследованиям интроспекцию Авт).

Во-вторых, в качестве данных в науку входят не просто ощущения и восприятия от наблюдаемых предметов и явлений, а результаты их рациональной переработки, включающей стандартизацию данных наблюдения с помощью статистической теории ошибок, а также их осмысления с точки зрения представления соответствующей отрасли науки. Стандартизация предполагает приведение данных к некоторым нормальным, стандартным условиям наблюдения, чтобы можно было подвергнуть их первичной систематизации. Для этого составляют таблицы, строят графики и диаграммы. Этот материал может быть использован для выдвижения предварительных обобщений и построения простейших эмпирических гипотез.

В-третьих, подлинная интерпретация данных наблюдения в терминах соответствующей теории проводится тогда, когда они начинают применяться в качестве свидетельств для подтверждения или опровержения тех или иных гипотез. Необходимым условием для использования таких данных является их релевантность к проверяемой гипотезе. Обычно свидетельствами считаются только те данные наблюдения, которые имеют непосредственное отношение к гипотезе и предсказаны определенной теорией.

От себя отметим, что в общественных науках «освобождение от чувственных впечатлений» невозможно, однако, основания для собственной интерпретации фактов должны быть осознаны и, по возможности, донесены до заинтересованных лиц.

Применительно ко второй позиции отметим, что таблицы, рисунки и другие инструменты систематизации результатов наблюдений не следует оставлять без вторичной обработки – т.е. описания того, какие выводы делает автор из представленного в таблицах материала. Мы обращаем внимание на это, поскольку многие молодые исследователи оставляют таблицы, рисунки без комментариев, без фиксации существенных элементов исследования, которые нашли в них отражение, предоставляя читателям право и одновременно вынуждая их самих осуществлять вторичную обработку материала, и непосредственно выводя из данных таблицы или рисунка некоторое заключение, имеющее теоретический характер. На наш взгляд, это в большинстве случаев – некорректно, вначале необходимо выполнить «черновую» работу, показав, что действительно следует непосредственно из таблицы, и только затем – к каким теоретическим выводам это приводит. Часто общий теоретический вывод следует не из одной или нескольких таблиц, а из значительной их совокупности.

Продемонстрируем пример такой вторичной обработки материала, который представляется нам достаточно корректным. Приведенная ниже таблица составлена как одна из многих в рамках гипотезы, что в России в начале ХIХ века происходит существенная дифференциация регионов по интенсивности экономических связей с зарубежными странами.

Таблица 2 – Распределение иностранных инвестиций (в т.ч. прямых) по регионам-аутсайдерам (тыс. долл. США) ¹⁸⁰

Регионы	Годы
	2000		2005
	Поступление инвестиций	В т.ч. прямых	Поступление инвестиций	В т.ч. прямых
РФ	10958301	4429319	53651047	13072076
Респ. Дагестан	-	-	-	-
Респ. Ингушетия	-	-	-	-
Респ. Кабардино-Балкария	-	-	-	-
Респ. Калмыкия	-	-	-	-
Карачаево-Черкесская респ.	-	-	-	-
Респ. Северная Осетия	-	-	-	-
Чеченская респ.	-	-	-	-
Респ. Алтай	-	-	-	-
Чукотский АО	-	-	-	-
Ульяновская обл.	1533	-	212	-
Ивановская обл.	3260	3260	896	871
Тверская обл.	7857	3824	1442	422
Респ. Адыгея	719	719	1555	1555
Алтайский край.	6545	6545	1602	1543
Еврейская АО	58	58	1863	1863
Саратовская обл.	5526	4485	3618	2902
Респ. Хакассия	24	24	3512	511
Магаданская обл.	27732	4773	2898	62
Пензенская обл.	443	263	3909	551
Итого	53697	23952	21507	10280

Понятно, что анализ представленных в таблице данных не может ни подтвердить, ни опровергнуть исходную гипотезу. Однако из нее можно сделать промежуточные выводы, необходимые для общих целей исследования.

1. Количество регионов-аутсайдеров, вообще не имеющих прямых иностранных инвестиций за пятилетний период несколько увеличилось – с 9 в 2000 г. до 10 в 2005 г.

2. В регионах-аутсайдерах сосредоточен крайне незначительный и снижающийся объем иностранных инвестиций в 2000 г. – 53657 тыс. долл. США, в 2005 г. – 21507 тыс. долл. (40,1 % от показателя базового года).

3. В 19 регионах-аутсайдерах в 2000 г. было сосредоточено всего 0,5 % общероссийского объема иностранных инвестиций, в 2005 г. - 0,04 % (доля сократилась в 12,5 раз).

4. Динамика иностранных инвестиций в регионы-аутсайдеры отрицательная – в 2005 г. – 40,0 % к уровню 2000 г.

5. Резко сократились объемы иностранных инвестиций в Магаданскую область, лидировавшую в начале анализируемого периода в данной группе.

6. Доля прямых иностранных инвестиций на протяжении всего анализируемого периода остается низкой – 0,5 % в 2000 г. и 0,07 % в 2005 г.

7. В 19 регионах-аутсайдерах по состоянию на 2000 г. было сосредоточено всего 0,5 % общероссийского объема прямых иностранных инвестиций, в 2005 г. эта доля сократилась до 0,07 %.

8. В целом отмеченные тенденции свидетельствуют о расширении не резистентной зоны в составе регионов страны ¹⁸¹.

В отношении важности третьей посылки Г. Рузавина отметим, что многие молодые исследователи склонны представлять материал в табличном или графическом виде, который имеет слабое отношение к выдвинутому ими тезису.

К отмеченному Г. Рузавиным добавим, что в экономических исследованиях важно представить материал за достаточно длительный период времени, продолжительность которого определяется целями исследования. Отдельные временные срезы могут иметь место для строго определенных целей, например, чтобы охарактеризовать некоторую исключительную ситуацию – резкое падение производства, обвал какого-либо сегмента рынка и пр. Но и в этом случае представление материала за достаточно длительный срок, хотя не обязательно систематизированного в виде таблицы, может оказаться достаточным описание общей тенденции.

Считаем необходимым отметить неоправданное целями научных исследований увлечение молодых исследователей графическим изображением процессов, поскольку точная количественная характеристика объекта затруднена, особенно если речь идет о представлении не одной, а ряда позиций в динамике. Рисунки носят скорее характер иллюстраций, а не обобщений. Поэтому в научном тексте их целесообразно использовать не вместо таблиц, а наряду с ними для демонстрации наиболее выраженных тенденций, которые могут восприниматься непосредственно на качественном, а не точном количественном уровне – «тенденция сильно выражена», «ситуация стабильная» и пр.

Другое дело – презентация материала в аудитории, в этом случае восприятие таблиц и представленного в них материала затруднено, лучшие возможности предоставляют схемы, графики, диаграммы и т.д. Видимо, эта особенность презентаций и послужила основанием для переноса их инструментария в тексты научных исследований – в ряде печатных материалов зарубежных авторов иллюстрации занимают значительное место. Это, на наш взгляд, связано с тем, что они представляют собой только тиражированные материалы презентаций. В тех случаях, когда речь идет собственно о научных исследованиях, зарубежные авторы, как правило, очень аккуратно обращаются с графическим инструментарием.

В заключение отметим три важнейшие функции, которые выполняет наблюдение, выделенные Г. Рузавиным ¹⁸².

Первая состоит в получении эмпирической информации, которая необходима для постановки новых проблем, возникающих с обнаружением несоответствия между новыми фактами и теорией. Эта особенность характерна прежде всего для фактов, которые не могут быть исследованы экспериментально.

Вторая функция наблюдений связана с эмпирической проверкой тех гипотез и теорий, которые нельзя проверить с помощью эксперимента. При наблюдениях, которые сопровождаются точными измерениями, результаты проверки гипотез могут оказаться не менее надежными, чем экспериментальные.

Третья функция наблюдений заключается в том, что в процессе проверки гипотез и теорий их эмпирически проверяемые следствия соотносятся с непосредственно наблюдаемыми фактами, которые формулируются на языке наблюдений. Наблюдение является тем звеном, которое связывает теорию с опытом, теоретические исследования с эмпирическими.

4.2 Эксперимент как особая форма исследования экономических явлений

Проблема эксперимента в экономике и управлении мало разработана в методологическом плане. Отметим в этой связи, что уделяющие много внимания проблемам эмпирического познания М. Блауг и В. Канке, не затронули этой проблемы в своих работах. Тем не менее, в ряде исследований методологических проблем проблема эксперимента поднята, хотя нельзя сказать, что она в достаточной степени решена.

По Г. Гегелю, возможности эксперимента в познании ограничены, поскольку он представляет результаты в некотором конкретном случае. Следовательно, чтобы быть научным, эксперимент должен проходить в определенных условиях и быть многократно повторен, дабы показать, что конкретность заданного условия несущественна ¹⁸³.

В соответствии с «Экономической энциклопедией» экономический эксперимент это: «Научно поставленный опыт, активное вмешательство в ход экономического процесса (протекающего в искусственно созданной или реальной, но контролируемой обстановке) и наблюдение за результатами, включая их измерение» ¹⁸⁴.

Цель экономического эксперимента, по мнению авторов «Энциклопедии», – проверка гипотез и практических рекомендаций в области управления экономической системой, а также построение теории изучаемого процесса. Экономический эксперимент сводится к изучению поведения отдельных людей или коллективов под воздействием вводимых экспериментатором факторов, например способов экономического стимулирования, плановых показателей.

Как видим, авторы допускают проведение эксперимента для проверки гипотез посредством их верификации. Не исключается также возможность применения индукции как способа обоснования теоретических построений, иначе эксперимент был бы непригоден для теоретических целей.

Главное отличие эксперимента от наблюдения заключается в активном воздействии экспериментатора на изучаемый объект. Поэтому нельзя относить к эксперименту такие исследовательские приемы, как опрос, моментное наблюдение и пр.

Реальные эксперименты проводятся государствами и частными предприятиями с большим или меньшим успехом, фактически построение социалистической системы народного хозяйства в СССР было грандиозным экспериментом по проверке гипотезы об осуществимости коммунистических идей на индустриальной фазе развития человечества. Однако, методология эксперимента в экономике разработана слабо, поэтому есть смысл подробно остановиться на методологической роли эксперимента в получении и проверке знаний вообще, независимо от отрасли науки.

По мнению авторов «Экономической энциклопедии» эксперимент целесообразно проводить в трех случаях:

1) Если изучаемая система настолько велика и сложна, что невозможно ее охватить макроэкономическим наблюдением.

2) Макроэкономическое наблюдение хотя и возможно, но оказывается неспособным ответить на вопрос о сущности внутренних закономерностей и процессов.

3) Определенный процесс столь плохо изучен, что возможные результаты воздействия на него в реальной действительности не предсказуемы.

На наш взгляд, это типичный для периода зрелого социализма подход – осуществлять эксперимент там, где даже наблюдение невозможно из-за сложности и масштаба системы, над которой он проводится и невозможно достаточно точно прогнозировать результат.

Кроме того, полагаем, что из трех целей по крайней мере одна (вторая), поставлена неверно. Эксперимент сам по себе не может служить основанием для ответа на вопрос о сущности экономических явлений, для этого необходимо абстрагирование и, следовательно, теоретические методы исследования. Эксперимент может иметь только вспомогательное значение.

Обоснование эксперимента, как основы научного знания, было обосновано Ф. Бэконом, который противопоставлял его схоластике и выделял из других системы других методов эмпирического познания. По его мнению, простое наблюдение во многом зависит от чувств, накладывающих отпечаток на выводы, снижающих их ценность в установлении истины. Поэтому бессистемный, слепой опыт не может играть существенной роли в научном познании. Опыт в науке должен осуществляться по определенному плану, в определенном порядке и вести от экспериментов к новым экспериментам или к теоретическим аксиомам, которые показывают новое направление познания и, соответственно, требуют новых экспериментов. Отметим от себя, что при проведении эксперимента влияние интроспекции вряд ли уменьшается, скорее наоборот, поскольку субъективная составляющая входит не только в интерпретацию результатов наблюдения, но в выбор условий. Сказанное, разумеется, не исключает необходимости эксперимента, только надо с особой осторожностью подходить к выбору условий, в которых он осуществляется.

Г. Рузавин пишет, что в обычных, не экспериментальных условиях, исследователь наблюдает интересующие его явления, замечает определенные регулярности в их протекании, но часто вынужден ждать, когда они появятся, и не может каким-либо образом влиять на них. Когда ставится эксперимент, то исследователь сознательно вмешивается в ход процесса, чтобы получить более точные и надежные результаты. При проведении эксперимента исследователь может изолировать изучаемые явления от внешних факторов либо изменить условия, в которых он протекает.

Отметим, что автор считает возможным проведение мысленных экспериментов, суть которых заключается в анализе последовательности реальных наблюдений и в переходе от них к некоторой предельной ситуации, в которой мысленно исключается действие определенных сил или факторов ¹⁸⁵. Мы полагаем, что эксперимент – это реальное действие, мысленное отвлечение от действия каких-либо факторов это – логическая модель ситуации, полученная с помощью одного из методов абстрагирования: индукции, дедукции или абдукции.

Г. Рузавин отмечает, что, поскольку эксперименты в науке отличаются большим разнообразием по целям и содержанию, то возникает множество трудностей при рассмотрении их структуры.

Некоторые требования к структуре эксперимента сформулировал Ф. Бэкон. Он отмечал, что эксперименты не могут быть простой постановкой опыта, который должен подтвердить или опровергнуть некоторое суждение. А. Субботин, обобщая идеи Ф. Бэкона, пишет, что эксперименты должны представлять собой некоторую систему, включающую изменения, распространение, перенос, инверсию, усиление, соединение экспериментов ¹⁸⁶.

Изменение эксперимента – это такая операция, когда какой-нибудь имеющийся опыт осуществляется с другими объектами подобного же рода или с теми же объектами, но при других условиях.

Распространение эксперимента – это операция, связанная с повторением и расширением эксперимента или постановкой его в более утонченной форме.

Перенос эксперимента бывает троякий: из природы в науку, из одной области в другую, из одной части науки в другую (у Бэкона формально речь идет об искусстве, однако его широкое понимание сферы искусства позволяет применить эти высказывания и непосредственно к науке, Авт.).

Усиление эксперимента – это доведение его до потери исследуемого свойства.

Соединение эксперимента – это объединение в единое целое нескольких экспериментов.

Г. Рузавин считает, что структура эксперимента включает элементы в виде трех стадий ¹⁸⁷.

На первой стадии устанавливается цель эксперимента, которая может состоять либо в проверке определенной гипотезы, либо в поиске некоторой эмпирической зависимости между величинами, описывающими определенный процесс. Большей частью эксперимент проводится для проверки научных гипотез, поэтому к постановке целей необходимо предъявлять следующие требования:

- необходимо указать, какие следствия из гипотез подлежат опытной проверке;

- устанавливается, в какой форме – качественной или качественной – эти следствия необходимо представить;

- важно точно определить те существенные факторы, от которых зависит результат эксперимента;

- выявляются те факторы, которые поддерживаются постоянными при эксперименте, так как предполагается, что они не могут оказать существенного влияния на ход процесса.

Вторая стадия эксперимента состоит в контроле над его проведением, который заключается в обеспечении его «чистоты», связанной с изоляцией от влияния факторов, которые могут заметно изменить эксперимент.

Третья стадия эксперимента связана с интерпретацией полученных данных и статистической обработкой результатов измерения соответствующих величин.

Выбор типа эксперимента, как и конкретный план его проведения, определяется в первую очередь той научной проблемой, которую предстоит решить с его помощью. Поэтому, по мнению Г. Рузавина, не существует какого-либо шаблона или схемы, с помощью которых можно построить эксперимент для решения любой проблемы. Самое большее, что можно сделать – наметить стратегию исследования и дать некоторые общие рекомендации по построению и планированию эксперимента.

После того, как будет точно сформулирована цель эксперимента, необходимо выделить те факторы, которые оказывают существенное влияние на его проведение. Выявление таких факторов зависит от степени теоретической зрелости соответствующей науки, интуиции и опыта исследователя. Если теория достаточно разработана, то выявить существенные факторы не слишком трудно. Если же исследование только начинается, а область изучаемых явлений новая, тогда отделение существенных факторов от несущественных представляет проблему – любой фактор в принципе может оказаться существенным, поэтому заранее, без предварительной проверки, его исключить нельзя. С другой стороны, проверить, являются ли все факторы существенными, также невозможно ¹⁸⁸.

Зависимость эксперимента от теории проявляется не только при его планировании, но и при толковании его результатов. При интерпретации данных эксперимента для исследователя возможны два пути ¹⁸⁹.

Во-первых, он может объяснить эти результаты в терминах уже известных теорий или гипотез. Поскольку такая проверка состоит в сопоставлении утверждений, выражающих данные эксперимента, с выводами теории, то возникает необходимость в получении таких логических следствий из теории, которые допускают экспериментальную проверку.

Во-вторых, в ряде случаев исследователь не располагает готовой теорией или гипотезой, с помощью которых он смог бы объяснить готовый результат эксперимента. Иногда такие результаты даже противоречат теоретическим представлениям, доминирующим в той или иной отрасли науки.

Представляется, что в последнем случае лучшим выходом является – оставить результаты эксперимента в качестве исходного материала для последующего осмысления, не делая выводов о качестве исходной теории или гипотезы.

В процессе эксперимента, как, впрочем, и наблюдения, производятся измерения. Результаты измерения обычно выражаются с помощью чисел, благодаря чему их можно подвергнуть математической обработке. Однако, в некоторых случаях измерением называют любой способ приписывания чисел некоторым свойствам объектов в соответствии с определенными правилами. С таким положением чаще всего приходится сталкиваться в исследованиях, где ограничиваются только сравнением свойств предметов и явлений по их интенсивности ¹⁹⁰.

Если трудно или невозможно провести непосредственные измерения, то используется такой способ квантификации, при котором упорядочивают свойства объекта по их интенсивности с помощью отношений «больше», «меньше, «равно». Поскольку числа в этом случае числа выбираются более или менее произвольно, то с ними нельзя производить обычных арифметических действий ¹⁹¹.

Следует иметь в виду, что в экономике и, тем более, управлении, не все может быть выражено точными количественными данными и даже понятиями «больше», «меньше», «равно», что существенно затрудняет проведение экспериментов и интерпретацию их результатов.

4.3 Историко-генетический метод познания

В большей стпени, чем в предыдущих случаях, абстрагирование присуще историко-генетическому методу исследования. Тем не менее, его скорее можно отнести к эмпирическим, чем к абстрактным, поскольку предполагается опора все-таки на факты, а не на отвлечение от них.

В «Экономической энциклопедии» указывается: «Важное место в исследовании производственных отношений занимает исторический и логический подход (на наш взгляд – метод, Авт.). Материалистическая диалектика не противопоставляет их друг другу, а рассматривает в единстве, поскольку исторически исходный пункт исследования совпадает в общем и целом с исходным пунктом логического исследования» ¹⁹². Авторы «Энциклопедии…» со ссылками на высказывания К. Маркса и Ф. Энгельса обосновывают неразделимость исторического и логического. Это толкование единства исторического и логического действительно присутствует в работах К. Маркса и Ф. Энгельса – необходимость абстракции, отвлечения от массы случайностей и выявление общего в экономических процесса и явлениях, постоянно подчеркивалась указанными авторами. Естественно, эта проблема рассматривалась и при обосновании необходимости логического осмысления фактов исторического развития.

Наиболее известно в этом отношении произведение Ф. Энгельса «Карл Маркс «К критике политической экономии». По поводу единства исторического и логического Ф. Энгельс писал, что критику политической экономии, осуществленную К. Марксом, можно было проводить двояким образом – исторически либо логически. Но поскольку в истории и ее литературном отражении развитие происходит, также как и в логике, от простейших отношений к более сложным, то экономические категории появлялись бы в той же последовательности, что и в логическом развитии. Однако прямое следование за историей означало бы, что необходимо повторить ее скачкообразный путь развития, изобилующий случайностями и малозначимыми фактами. В итоге работа стала бы бесконечной, поэтому единственно подходящим был логический метод исследования.

Далее Ф. Энгельс пишет: «Но этот исторический метод в сущности является не чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от исторической формы и от мешающих случайностей. С чего начинается история, с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс» ¹⁹³.

Обратим внимание на то, что именно обосновывается в этой работе – необходимость отвлечения от ряда мешающих случайностей. Случайностями для автора было все, что не относилось к исследуемому процессу. Это особенно важно при формулировании абстракций высокого уровня – товар как единство стоимости и потребительной стоимости, стоимость, прибавочная стоимость, абстрактный и конкретный труд. К. Маркс критически рассматривал процесс формирования интересующей его категории «прибавочная стоимость» в работах его предшественников. Он реализовывал определенную цель, в соответствии с которой исследовал процесс не только становления отношений, отражаемых искомой категорией, но и ее отражение в работах крупных исследователей. Главным в его процессе исследования было логическое, категориальное осмысление происходящих процессов, историческое – вспомогательное. Именно поэтому, на наш взгляд, сделан такой акцент на единстве исторического и логического. Данное положение считается одним из краеугольных камней «марксистского метода», не случайно в цитированной выше «Экономической энциклопедии» сделана ссылка на это высказывание Ф. Энгельса.

Однако попробуем показать, что данное единство не имеет всеобъемлющего значения в том плане, в котором трактуется вышеуказанное высказывание Ф. Энгельса. Разумеется, мы не хотим сказать, что историческая основа, на базе которой формулируются экономические взгляды, не должна быть логически осмыслена. Это настолько ясно, что не требует сколько-нибудь серьезного обоснования и выделения в качестве некоторого всеобщего закона познания.

Часто единство исторического и логического необходимо рассматривать в ином, более общем контексте – любое произошедшее экономическое событие или его осмысление в экономической литературе, требует анализа того исторического фона, на котором оно происходило. Только тогда можно будет установить, действительно ли оно носит случайный характер, можно ли его отбросить как несущественное для целей экономического исследования.

Попробуем показать необходимость более широкой трактовки исторического метода на примере вышеуказанной статьи Ф. Энгельса. Прежде всего необходимо обратить внимание на то, что статья написана в период 3-15 августа 1859 г. и опубликована в газете «Das Volk» 6 и 20 августа того же года. Статья носит явно популярный характер. Начало 1959 г. ознаменовалось крайним обострением противостояния различных политических сил в Европе, вызванным войной Франции и Италии против Австрии. Авторы одной из биографий Ф. Энгельса пишут: «Энгельс расценивал события итальянской войны в первую очередь в зависимости от того, приведет ли она к возможно более быстрому и широкому подъему демократического движения в Германии и сможет ли она тем самым облегчить развитие рабочего движения и образование самостоятельной рабочей партии. Ибо решение об объединении Германии зависело теперь в первую очередь от самостоятельности политического выступления рабочего класса» ¹⁹⁴. Другой путь объединения Германии был достаточно ясен – распространение власти прусской династии на всю территорию объединяющейся страны. Это означало потерю реальных перспектив рабочим движением Германии.

Указанные события привели к мысли, что появилась возможность объединить рабочее движение и создать эффективную рабочую партию. В связи с этим Ф. Энгельс торопил К. Маркса закончить исследование и изложить свои экономические взгляды. Они должны были стать концептуальной основой движения и доказать лидерство авторов. В результате в июне 1859 г. в Берлине вышел первый результат экономических исследований К. Маркса под названием «К критике политической экономии». Ф. Энгельс немедленно начал популяризовать это произведение в различных изданиях. Перед ним стояла задача не столько разрабатывать методологию, сколько облегчить понимание сложного произведения. На это указывают следующие обстоятельства:

- публикация анализируемого произведения в газете немецких эмигрантов в Лондоне, причем только что созданной;

- очень короткий период между временем издания популяризируемого произведения и самой статьей;

- явно выраженный полемический стиль статьи, противопоставляющей работу К. Маркса остальным исследованиям немецких экономистов, в качестве фундаментальной и научно обоснованной концепции экономического развития, имеющей национальный немецкий характер.

- сильный налет национализма в статье.

В связи с последним тезисом заметим, что она начинается словами: «Немцы давно уже доказали, что во всех областях науки они равны остальным цивилизованным нациям, а в большей части этих областей даже превосходят их» ¹⁹⁵. Данное утверждение представляется нам проблематичным и малодоказательным, во всяком случае – оно просто декларировано автором. Его цель достаточно понятна – привлечь внимание и сформировать благожелательное отношение немецких читателей. Ни одного факта в пользу своего тезиса Ф. Энгельс не привел.

Зато критике экономических концепций немецких авторов, причем, поданной в жесткой и некорректной форме, уделено много внимания: «Только среди корифеев одной науки – политической экономии – не было ни одного немецкого имени… Пестрая компания пописывающих аферистов, купцов, школьных наставников и бюрократов создала тогда немецкую экономическую литературу, которая по своей пошлости, поверхностности, отсутствию мысли, многословию и плагиату сродни только немецкому роману» ¹⁹⁶.

Ясно, что высказывание о единстве исторического и логического следует трактовать в контексте статьи, имеющей явно выраженную идеологическую и политическую направленность, написанной в целях завоевания лидерства в революционном движении в период высокой неопределенности выбора страной пути развития, и принимая во внимание ее общий смысл. Поэтому мы не придавали бы столь высокого, глобального методологического значения высказанному Ф. Энгельсом тезису – он выдвинут в популярной форме в статье с явно выраженным политическим звучанием ¹⁹⁷. Учтем, что опубликованная К. Марксом работа представляла собой далеко не законченное произведение – первый том «Капитала», как системное изложение идеи, вышел только в 1867 г, т.е. через 8 лет после работы «К критике политической экономии». Поэтому происхождение (генезис) вышеуказанного тезиса Ф. Энгельса может быть объяснено исторической и одновременно политической необходимостью.

Исторический метод исследования имеет несколько аспектов. Прежде всего, речь идет о необходимости подходить к исследованию самих экономических явлений с точки зрения общего состояния общества. Кроме того, важным является осмысление теоретических трактовок соответствующих явлений. Абстрактная «правильность» той или иной теории относится в большей степени к системе логических доказательств. Другая сторона этой «правильности» - историческая, то есть, целесообразность конкретной теории для развития той или иной экономической системы в конкретный период ее развития. Последнее можно иллюстрировать полемикой между сторонниками теории свободной торговли и протекционизма в середине ХIХ века.

Рассмотрим исследование меркантилизма, проведенное А. Смитом и Д. Кейнсом.

А. Смит подошел к рекомендациям меркантилистов как общезначимым, имеющим универсальный характер и из этого сделал вывод о неприменимости, ложности их основных посылок. Справедливости ради отметим, что он четко обозначил экономический интерес определенных социальных групп, лежащий в основе теоретических конструкций меркантилистов и, отчасти, исторический фон. Так, автор писал: «Всякий народ старался в мирное время накоплять золото и серебро, чтобы иметь возможность, когда это потребуется, вести войны за границей. Под влиянием этих общераспространенных представлений все народы изучали, хотя и без всякой пользы, все возможные средства для накопления золота и серебра в своих странах» ¹⁹⁸.

Внеисторическая сторона трактовки меркантилистов А. Смитом – акцент только на одном аспекте целесообразности накопления драгоценных металлов в стране, на самом деле смысл гораздо более широкий – драгоценные металлы стимулировали развитие капитала внутри страны. «Польза» была – запрет на вывоз золота и серебра делал их более дешевыми и расширял возможности накопления не в смысле аккумулирования драгоценных металлов, а в плане производства прибавочного продукта, как натурализованного, так и получающего денежную форму.

Когда такая историческая необходимость отпала, и потребовалась свобода вывоза драгоценных металлов для расширения влияния капитала, требования меркантилистов модифицировались. А. Смит справедливо писал по этому поводу: «Когда эти страны (Англия, Испания, Португалия, Франция, Авт.) сделались торговыми, купцы во многих случаях стали находить такое запрещение чрезвычайно неудобным… Поэтому они протестовали против такого запрещения, как вредящего торговле… Мен сравнивает эту операцию внешней торговли с посевом и жатвой в сельском хозяйстве. «Если бы, - говорит он, - мы стали судить о действиях земледельца во время посева, когда он бросает в землю много хорошего зерна, мы должны были бы признать его скорее сумасшедшим, чем старательным хозяином. Но если мы вспомним о жатве, являющейся венцом его усилий, мы убедимся в плодотворности и полезности его усилий» ¹⁹⁹.

В то же время, если рассмотреть исторический фон, на котором писал свое произведение А. Смит, то становится ясным, для жесткой критики меркантилизма были основания – требовалось обоснование необходимости максимальной свободы капитала. Любые ограничения, как ранее – ограничения на вывоз драгоценных металлов, стали сковывать развитие капитала, причем не везде, а именно в Англии и некоторых других странах, где он получил наибольшее развитие и добился максимальной конкурентоспособности, – национальные границы и государственное вмешательство стали мешать его развитию. Поэтому с позиций исторической обстановки в Англии в конце ХУIII века, когда вышло «Богатство народов» А. Смита, критика меркантилизма по всем позициям была оправдана.

Более чем через 150 лет потребовалось переосмысление взглядов меркантилистов, теперь уже в силу необходимости обоснования государственного регулирования экономики и критики позиции А. Смита. Д. Кейнс в «Общей теории занятости, процента и денег» обратился к работам меркантилистов, показав историческую оправданность и научную зрелость их взглядов, отметив при этом ограниченность национальными и историческими рамками: «Вначале я изложу своими словами то, что мне теперь представляется элементами научной истины в учении меркантилизма. Затем мы сравним мое изложение с действительными аргументами меркантилистов. Необходимо учитывать, что те преимущества, на которых настаивали меркантилисты, носят национально ограниченный характер и вряд ли пригодны для мира, взятого в целом» ²⁰⁰. Отметим, в связи с приведенной цитатой, что пригодных для всего мира экономических рекомендаций быть не может.

Д. Кейнс в связи с условиями 30-х годов ХХ века интересуется прежде всего проблемой процента и его связи с денежной массой. Поэтому в качестве первой проблемы меркантилистской доктрины он анализирует именно этот аспект: «Меркантилисты никогда не предполагали существования тенденции к автоматическому установлению нормы процента на нужном уровне. Наоборот, они горячо настаивали на том, что высокая норма процента является главным препятствием к росту богатства. Они даже знали, что норма процента зависит от предпочтения ликвидности и от количества денег. Они занимались и вопросом уменьшения предпочтения ликвидности, и увеличением количества денег, а некоторые из них ясно указывали, что роста количества денег они добиваются для того, чтобы снизить норму процента (а не для ведения войн, как писал А. Смит, Авт.)» ²⁰¹.

Переосмысление взглядов меркантилистов, анализ связи их теоретических построений с требованиями, предъявляемыми историческими условиями, потребовалось Д. Кейнсу для расширения доказательного инструментария собственной позиции – необходимости жесткого государственного регулирования нормы процента в целях повышения активности капитала.

Неприемлемость принципов свободой торговли, декларированных А. Смитом, исходившим из исторических особенностей Англии конца ХУIII века, как всеобщих, было показана Ф. Листом. Ф. Лист выступил против идей классической школы, а фактически – против промышленного господства Англии, объявил протекционизм необходимым для превращения Германии в передовую страну. Он утверждал, что экономика отдельных стран развивается по собственным законам и поэтому задача заключается в определении благоприятных условий для развития производительных сил нации ²⁰². Если обратиться к историческим условиям Германии 1841 г., когда была опубликована работа, то ясно, что идеи Ф. Листа вытекали из необходимости объединения страны и ее промышленного развития. Поэтому вряд ли можно сделать вывод, что «… Лист фактически зачеркивал политическую экономию как науку, подменяя ее экономической политикой» ²⁰³ - экономическая наука всегда исторична и смыкается с экономической политикой. Последнее верно даже в тех случаях, когда речь идет о микроэкономических аспектах, внешне не связанных с проблемами национальной экономики. Однако, рассмотрение исторических условий каждой теоретической конструкции позволяет определить, по крайней мере в общих чертах, что именно вызвало в жизни данную теорию. И, напротив, наличие той или иной концепции позволяет предположить наличие некоторых аспектов экономического развития и его осмысления в прошлом, даже если на них нет прямого указания в источниках.

В смысле возможностей применения данного аспекта исторического метода большой интерес представляет работа И. Посошкова «Книга о скудости и богатстве», в которой как конкретно-историческое содержание экономических явлений, так их категориальное осмысление представлено в простой, несколько наивной, но чрезвычайно интересной форме ²⁰⁴.

С точки зрения возможностей применения исторического метода в теоретических исследованиях представляется важным указание Г. Рузавина: «Чаще всего исторические объяснения носят сокращенный характер набросков объяснения, в которых содержатся смутные и неопределенные указания о существовании законов или гипотез общего характера. Чтобы достичь полного объяснения, необходимо продолжить исследования, уточнить конкретное содержание имеющихся формулировок, выявить их эмпирическое значение и подтвердить их соответствующими фактами» ²⁰⁵.

Однако, формирование теоретических представлений непосредственно в процессе обращения к их историческому контексту не исчерпывает возможностей исторического метода. На его основе могут формироваться описательные конструкции, имеющие существенное значение для исследования. В исследованиях советского периода эта позиция подвергалась жесткой критике, особенно явно выраженной в анализе концепций старой и новой исторической школ Германии ²⁰⁶. В настоящее время исторический аспект в методологии рассматривается достаточно редко. Это существенно обедняет теоретические конструкции, сужает возможности исследователя увидеть истоки проблемы и способы ее решения в прошлом.

5 ЭЛЕМЕНТАРНЫЕ МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

5.1 Анализ

Обращение к термину «элементарные» методы не означает, что они просты в употреблении, как может показаться на первый взгляд. Они элементарны в другом плане – входят в качестве элементов в сложные, т.е. включающие их, абстрактно-теоретические и эмпирические методы исследования. На наш взгляд, не оправдано перечисление анализа и синтеза в одном ряду с индукцией, дедукцией, историческим и логическим, как это делается в ряде исследований ²⁰⁷.

«Философский словарь» трактует анализ в его единстве с синтезом как «Процессы мысленного или фактического разложения целого на составные части и воссоединения целого из частей» ²⁰⁸.

В «Экономической энциклопедии» подчеркивается не столько содержание анализа, как особого метода экономических исследований, сколько специфика предмета экономики в связи с его (анализа) трактовкой: «Главная специфика экономического анализа заключается в том, что, исследуя производство, он направлен на изучение не материальных средств производства и процесса труда, как таковых, а выражаемых ими социально-экономических отношений» ²⁰⁹. Это верно, но не отражает специфических характеристик анализа как метода исследования. Из определения ясно только, что он направлен на изучение социально-экономических отношений. На наш взгляд, не только анализ, но любые другие методы исследования социально-экономических отношений, направлены именно на них.

Ю. Хаустов, П. Канапухин рассматривает аналитический метод как этап экономического исследования, на котором происходит расчленение экономических систем на подсистемы, а последние, в свою очередь, на элементы ²¹⁰.

Г. Рузавин связывает анализ с абстрагированием: «Абстракции возникают на аналитической стадии исследования, когда начинают рассматривать отдельные стороны, свойства и элементы единого, целостного процесса. В результате образуются отдельные понятия, категории и суждения, которые служат для формулирования гипотез, законов, теорий» ²¹¹.

Согласно М. Блаугу, а также цитированным им авторам, большая часть утверждений в экономических исследованиях делится на три группы: аналитические – тавтологические; синтетические – эмпирические, проверяемые хотя бы в принципе и синтетические – не проверяемые даже в принципе. Аналитические утверждения – утверждения или предположения, верные по определению входящих в них элементов ²¹². Как видим, в данном случае анализ и синтез не предстают в таком безусловном единстве, как в предыдущих трактовках. В известной степени они даже противостоят друг другу отнюдь не в диалектическом понимании этого слова.

И. Кант указывает на тесную связь анализа с абстрагированием: «Общая логика, как это не раз уже было сказано, отвлекается от всякого содержания знания и ожидает, что ей откуда-то со стороны… будут даны представления, которые она прежде всего превращает в понятия аналитическим путем» ²¹³.

Анализ, по мнению И. Канта, всегда следует за синтезом, т.к. последний предоставляет материал, которые следует разлагать на составляющие: «Действие должно быть первоначально единым… должно иметь одинаковую значимость для всякой связи и что разложение (анализ), которое, по-видимому, противоположно ей, всегда тем не менее предполагает ее; в самом деле, там, где рассудок ничего раньше не связал, ему нечего и разлагать, так как только благодаря рассудку нечто дается способности представления как связанное» ²¹⁴.

Г. Гегель критически относится к позиции И. Канта, поскольку на абстрактном уровне не разделяет «ничто» и «бытие», указывая на их тождественность. В этом случае: «То, что представляет собой абсолютное начало, также должно быть чем-то ранее известным; если оно есть конкретное и, следовательно, многообразно определенное внутри себя, то это соотношение, которое оно есть внутри себя, предполагается чем-то известным; оно, следовательно, выдается за нечто непосредственное, но на самом деле оно не есть таковое, ибо оно лишь соотношение различенных моментов, стало быть, содержит опосредование. Далее, в конкретном появляется случайность и произвольность анализа и разных способов определения. Какие в конце концов получатся определения, это зависит от того, что каждый находит уже наличным в своем непосредственном случайном представлении. Содержащиеся в некотором конкретном, в некотором синтетическом единстве соотношение есть необходимое соотношение лишь постольку, поскольку оно заранее не находится, а порождено собственным движением, представляющим собой противоположность аналитическому способу рассмотрения, действованию, внешнему самой вещи, совершающемуся в субъекте» ²¹⁵.

Таким образом, у Г. Гегеля анализ – это действие, совершающееся в субъекте и внешнее по отношению к самой вещи, т.е. – объекту: «Анализ такого предмета не может состоять в том, что его просто разлагают на те особенные представления, которые он, возможно, содержит; такого рода разложение и его постижение есть дело, не относящееся к познанию, а касающееся лишь более подробного ознакомления, некоторого определения внутри сферы представления…. Из самой природы идеи познания выяснилось, что деятельность субъективного понятия должна рассматриваться, с одной стороны, лишь как развитие того, что уже есть в объекте, потому что объект есть не что иное, как целокупность понятия… Аналитическое познание, превращение … материала в логические определения, есть… вместе с тем… и другое, есть полагание… отделить эти два момента друг от друга нельзя; логическое в своей абстрактной форме, в которую его выделяет анализ, несомненно, имеется лишь в познании, равно как и наоборот, оно не только нечто положенное, но и нечто в-себе-сущее» ²¹⁶. Итак, анализ у Г. Гегеля – это не просто выделение в сознании его составных частей, а превращение материала в логические определения.

Важно иметь в виду, что анализ предполагает выделение существенного, которое не всегда может быть обнаружено сразу: «Так… мочка уха отсутствует у всех прочих животных, и потому, согласно обычным рассуждениям об общих и отличительных признаках, она могла быть с полным правом использована в дефиниции физического человека, как то, что составляет его отличительны характер. Но … такое совершенно внешнее определение … оказывается несообразным с представлением о целокупном облике человека и с требованием, чтобы определение понятия было существенным» ²¹⁷.

Непременное требование к анализу – обоснованность, последовательность движения по уровням абстракции, поскольку он не сводится к разложению объекта на составные части, а предполагает логическое осмысление как этих частей, так и переходов между ними. Обратимся в качестве примера к анализу, проведенному В. Канке в отношении анализа стоимости, проведенного К. Марксом ²¹⁸.

Исходный пункт анализа К. Маркса – меновые отношения товаров. Обмен товаров свидетельствует об их качественной тождественности. Количественные различия имеют место только как сторона этой однокачественности. Тождественность товаров является результатом того, что все они – результаты одного и того же общественного, абстрактного труда. Абстрактный труд – субстанция всех экономических общественных отношений. Он их опосредует. Такова воспроизведенная В. Канке цепь рассуждений К. Маркса. Далее следует вопрос – не ошибся ли К. Маркс в процессе многоступенчатого анализа: меновое отношение – тождественность товаров – абстрактный труд как субстанция этой тождественности – приравнивание абстрактного труда к простому среднему труду – переход к общественно необходимому рабочему времени как к количественной мере общественного труда? Отвечая на этот вопрос, В. Канке утверждает, что ошибка К. Маркса состояла в том, что он в своем анализе вышел за границу, которая отделяет экономические явления от природных. Меновые отношения товаров – это граница, за которой расположена природа, увлеченный поиском субстанции экономических явлений, он (К. Маркс) совершил натуралистическую ошибку, оказался в среде природных предпосылок экономических отношений.

Итак, В. Канке утверждает, что К. Маркс вышел за пределы экономических отношений. Согласимся с этим положением, но посмотрим, где именно произошел этот выход; по мнению В. Канке – уже на стадии перехода от меновых отношений к тождественности товаров. Вряд ли можно согласиться с этим утверждением. Тождественность товаров возникает только в процессе меновых отношений, но никак не в природе, где они именно различны, более того – это не товары, это – вещи, не вступившие в обмен. Товар предполагает обмен как неотъемлемую часть своего бытия. Товар = вещь, предназначенная для обмена. Дефиниция верна по определению, это тавтология (не следует вкладывать в это слово какой-либо оценочный оттенок, исходя из бытовой трактовки тавтологии). Поэтому переход от меновых отношений к тождественности товаров не представляет собой выхода из экономического пространства в природное. Более того, здесь вообще не наблюдается логического перехода, поскольку имеет место тавтология.

Рассмотрим переход «меновое отношение – абстрактный труд» или, что – то же самое – «тождественность товаров – абстрактный труд». Здесь, по мнению В. Канке, К. Маркс окончательно вышел за границы экономических отношений. Вряд ли это утверждение правомочно, поскольку оно опосредовано предшествующим переходом: «тождественность товаров – труд». К. Маркс специально указывает, что необходимо отвлечься от природных и иных свойств труда и представить его в качестве труда вообще, пока еще не общественно необходимого и не абстрактного труда, а как определенного общественного отношения, через которое осуществляется взаимодействие людей в человеческом обществе и, говоря современным языком, в его подсистемах.

Труд в этом случае выступает как труд вообще, лишенный своей природной определенности, это и есть абстрактный труд. В нем не сохранилось ничего природного, ничего конкретного – логический переход в данном случае действительно состоялся.

Дальнейшее движение – переход от абстрактного труда к простому среднему труду, не заключает в себе логического перехода, качественная определенность не изменяется и не вытекает из данного действия. Одна качественная определенность сопоставляется с другой. Это – не аналитический вывод, это – новая гипотеза. Понятно, что категория «простой средний труд» не заключает в себе ничего природного. Вывод о связи между категориями, сводимости абстрактного труда к конкретному, можно сделать на основе одного из трех известных науке способов установления истины: верификации, фальсификации и дедукции. Ни один из данных способов проверки здесь не применим. Первые два способа невозможны, поскольку категории слишком абстрактны для того, чтобы соответствовать или не соответствовать фактам. Возможно только применение дедукции в отношении тех рассуждений, которые опосредствовали данный вывод. Отметим, что сведение различных видов труда к «труду вообще» достаточно хорошо известно, особенно после исследований А. Смита и не требует очень широкого развертывания цепи доказательств. Гипотеза имеет достаточную доказательную силу, основанную на результатах исследований, полученных до К. Маркса, ее можно было с полным основанием считать уже доказанной.

Следующий переход, отмеченный В. Канке – «приравнивание абстрактного труда к простому среднему труду – переход к общественно необходимому рабочему времени как к количественной мере общественного труда» фактически состоит из нескольких частей. На одном уровне абстракции «абстрактный труд» и «общественный труд», точнее «общественно необходимый», если речь идет о меновых отношениях. Переход, сделанный К. Марксом от абстрактного труда к общественно необходимому – не логический, как в случае «товар – труд», определяющий причинно-следственные связи. Он носит уточняющий характер не аналитического и не синтетического свойства в гегелевском понимании – это сократический прием, основанный на сведении изучаемого явления к очевидным следствиям. В результате мы получаем только уточнение условий, в которых следует рассматривать абстрактный труд – сама категория не претерпевает изменения.

Другой элемент выделенного В. Канке перехода: «абстрактный труд (именно он является предметом критики В. Канке) – его количественная мера», снова не носит характера логического перехода. Это – попытка придать качественной определенности количественную определенность. Именно в этой количественной определенности, по мнению В. Канке, и заключается выход за пределы экономических отношений – время является, природной, а не экономической категорией: «Социальное в принципе не сводимо к его природным предпосылкам, в частности, к календарному времени» ²¹⁹. Здесь В. Канке, на наш взгляд, дает неверную интерпретацию выводов К. Маркса, последний говорил не о календарном времени – действительно не экономической категории, а о рабочем времени, т.е. времени протекания социального процесса. Применение для его учета тех же единиц, что и для других процессов, принципиального значения не имеет. Может быть применена любая система измерения, лишь бы она была общей для сравниваемых объектов (сравнимость здесь предполагается, поскольку речь идет о меновых отношениях). Применение часов и других единиц времени просто достаточно удобно. Во многих случаях К. Маркс отвлекается от часов и осуществляет деление на части, например, при установлении степени эксплуатации рабочего. Единицы времени имеют вспомогательное, а не доказательное значение.

Таки образом, длинная цепь анализа, о которой говорил В. Канке, на самом деле оказывается короткой «товар – труд». Вопрос, на наш взгляд, заключается в другом – приблизился ли К. Маркс к субстанции стоимости посредством длинной цепи сократических рассуждений. На наш взгляд – нет. В его рассуждения не введено ничего нового по сравнению с суждениями предшественников, из них удалено то, что, хотя и не декларировано ими, но может предполагаться в силу невысказанности обратных утверждений. Фактически произошло определение понятия через «не» - абстрактный труд не может быть сведен к индивидуальному. Присутствует и положительное суждение (через «да») – сложный труд может быть сведен к простому. Но оно было, если не исчерпывающе, то, во всяком случае, с достаточной полнотой доказано А. Смитом ²²⁰.

Таким образом, в процессе рассуждений К. Маркс не приблизился к решению вопроса о субстанции стоимости. Решение подобного вопроса стало невозможным в тот момент, когда он ввел в качестве исходной категории «товар» и одновременно ушел от ценностной трактовки экономических явлений. В этом смысле В. Канке прав. Однако, его дальнейшее суждение не вытекает из тезиса о необходимости ценностных доаналитических аксиом: «Меновое отношение товаров в рамках теории марксизма должно быть взято как исходное, далее неразлагаемое отношение» ²²¹. Полагаем, что меновое отношение не может быть исходным в силу своей неочевидности. Не случайно оно вводилось в качестве исходного в цепь рассуждений ни А. Смитом, ни Аристотелем.

Иначе говоря, исходным пунктом анализа должно быть нечто неделимое с позиций цели исследования. В этом смысле концепция А. Смита более выдержана логически – главная ценность, главное условие развития и, соответственно, исходная категория у А. Смита – труд. Это вытекает из того, что в качестве общего объекта исследования определено богатство общества. Поскольку его ценность, по мнению А. Смита, самоочевидна, то основанием для приравнивания различных видов труда в процессе обмена является стремление к выгоде – возникает не декларированный, но совершенно определенно вытекающий из контекста исследования «экономический человек».

Правда, в аналитической цепи должно возникнуть еще одно звено, показывающее необходимость превращения продукта труда именно в товар. Это звено – разделение труда. Поэтому в рамках представления о богатстве, как главной и исходной ценности общества, необходимость обмена товаров пропорционально затратам труда можно считать доказанным в аналитическом ряду: богатство общества – разделение труда – товар – труд. Как видим, товар выступает далеко не исходной категорией, он производен. Но, взяв в качестве исходной категории богатство, К. Маркс не смог бы получить вывод о необходимости коммунистической революции.

Есть альтернатива вышеуказанной исходной посылке анализа – введение этического элемента в содержание экономических отношений. Тогда в качестве исходной посылки выступит, как у Аристотеля, справедливость. Основания и вытекающие из них конструкции общественного устройства окажутся различными. Это действительно происходит – общество Аристотеля – гражданское, основанное на этических представлениях и обусловленных ими действиях. Не факт, что оно было таковым в действительности, но, во всяком случае, выступало в качестве эталона, позволяющего предложить тезис о справедливости, как основе экономических отношений. Впрочем, фактическое общество, сформировавшееся в экономически развитых странах во второй половине ХУIII века, базируется не только на стремлении к выгоде, как модельное общество А. Смита.

Успешное проведение анализа предполагает не только неделимость исходной предпосылки, но необходимость адекватных целям исследования технических действий. Отметим в этой связи, что Г. Гегель отличал от анализа членение, как достаточно произвольный акт нашего сознания. Анализ не тождествен членению, но предполагает его. Членение представляет собой формальный акт, не исчерпывающий многообразия объекта: «Требование исчерпывания может означать лишь следующее тавтологическое положение: все виды (Г. Гегель рассматривает в данном случае членение рода на виды, Авт.) должны быть перечислены полностью» ²²². Однако, легко может случиться, что найдутся виды, которые не попадают под заданное определение рода и придется либо отнести их к другому роду, либо изменить представление о роде, как более общем ²²³.

Членение предполагает субъективность, вытекающую из целеполагания, определения того, что является существенным в каждом конкретном случае: «В одном ряду природных вещей выступают как весьма характерные и существенные признаки, которые в другом ряду становятся неявственными и бесцельными, тем самым становится невозможным держаться одного… принципа классификации» ²²⁴. Сказанное относится к тому, что признаки классификации могут быть различными в зависимости от целей исследования, однако можно совершенно определенно выделить общий принцип членения – ряд должен быть однородным, т.е. включать признаки, выделенные по одному критерию. Так, возвращаясь к примеру Г. Гегеля, нельзя сопоставлять и указывать в одном ряду наличие мочки уха и, скажем, волосяного покрова.

Производя характеристику экономических объектов, необходимо придерживаться принципа однородности ряда: «Дефиниция содержит лишь одну определенность, членение – определенность по отношению к другим определенностям» ²²⁵.

Рассмотрим пример членения, произведенный А. Крутиком и А. Муравьевым. Авторы пишут, что «Пренебрежение полномочиями собственников в части получения дохода от своего капитала и преобладание инсайдерского контроля на промышленных предприятиях России имеют целый ряд негативных последствий, а именно:

- высшие руководители предприятий практически бесконтрольны и неподотчетны собственникам;

- главной целью деятельности высших менеджеров является не повышение курсовой стоимости акций и эффективная деятельность управляемых предприятий, а удержание их под контролем;

- предприятия не предъявляют спрос на инвестиции, а наоборот, создают препятствия сторонним инвесторам;

- фондовый рынок стажирует (вероятно, в тексте опечатка, и речь идет о том, что фондовый рынок стагнирует, Авт.), так как у большинства приватизированных предприятий происходит исчезновение курса акций и они не проводят дополнительной эмиссии;

- не происходит структурная перестройка экономики;

- у домохозяйств скопилось достаточное количество свободных денежных средств, невостребованных реальным сектором экономики» ²²⁶.

Попробуем осмыслить представленный ряд с позиций анализа и членения. Придется отвлечься от того, что в исходную посылку заведены две независимые составляющие – «пренебрежение собственниками своими полномочиями» и «преобладание инсайдерского контроля». Обратимся к первой составляющей исходной посылки.

Первая позиция «высшие руководители предприятий практически бесконтрольны и неподотчетны собственникам» - прямой вывод из пренебрежения собственниками своими полномочиями при допустимом предположении, что только они, помимо менеджеров, осуществлять реальный контроль за деятельностью предприятия.

Вторая позиция не входит в «ряд», это – новая посылка, гипотеза о том, что целью высшего менеджмента является контроль над предприятием. Данная цель независима от исходной посылки, контроль над предприятием является целью высшего менеджмента предприятий по определению. В качестве части аналитического ряда можно было бы предложить следующую формулировку: бесконтрольность со стороны собственников позволяет в большей степени реализовывать интересы высших менеджеров. Но это только предполагаемая возможность продолжить аналитический ряд. Ряд членения, в который второе утверждение вообще не вписывается, содержит самостоятельное утверждение, скрытую, не декларированную гипотезу.

Третье утверждение – предприятия не предъявляют спрос на инвестиции, а наоборот, создают препятствия сторонним инвесторам, вытекает не из первой, а из второй части исходной посылки – является результатом инсайдерского контроля. Утверждение может рассматриваться в качестве элемента аналитического ряда, но никак не ряда членения. Особенно если учесть, что исходная посылка является необходимой только по отношению ко второй части исходной посылки, но никак ни первой – пренебрежение полномочиями собственников – пассивный акт и сам по себе не предполагает отторжения других собственников.

Стагнация фондового рынка может предполагать пренебрежение полномочиями собственника только в качестве одной из предпосылок, и то, в ряду, представленном авторами, она опосредуется еще одной посылкой – неразвитостью эмиссионных процедур. Эта связь, в свою очередь, не вытекает ни прямо из исходной посылки, ни из представленной в аналитическом ряду бесконтрольности высших менеджеров, ни из самостоятельной гипотезы о контроле над предприятием как высшей цели менеджеров. К тому же фондовый рынок – феномен макроэкономический. В итоге мы получаем еще одну гипотезу, не выводимую из предыдущих.

Положение о том, что не происходит структурная перестройка экономики, относится не к микроэкономическим, а к макроэкономическим процессам, поэтому, как и в предыдущем случае, оно не может быть в одном ряду членения с неподконтрольностью высших менеджеров собственникам. Последнее может рассматриваться не как исходная предпосылка, а только как фактор, препятствующий структурной перестройке, причем далеко не единственный.

Наконец, положение, что у домохозяйств скопилось достаточное количество свободных денежных средств, невостребованных реальным сектором экономики, легко выводится из всеобщего психологического закона Д. Кейнса и не требует в качестве предпосылки ни пренебрежения полномочиями со стороны собственника, ни преобладания инсайдерского контроля на предприятиях.

В итоге мы получили не ряд негативных последствий, а совокупность гипотез о том, что исходные посылки (фактически их две) являются факторами, воздействующими определенным образом на микроэкономические, макроэкономические и институциональные условия развития общества. Истинность этих гипотез должна быть доказана, в отличие от истинности ряда членения, для которого достаточно, чтобы его элементы обладали одним свойством, указанным произвольно в качестве критерия отнесения к одной и той группе объектов.

Если имеет место не ряд членения, а аналитический ряд, то каждый его элемент должен выводиться из предыдущего дедуктивным методом.

5.2 Синтез и системность в экономических исследованиях

«Экономическая энциклопедия» представляет синтез как способ воссоздания единой целостной картины экономических отношений ²²⁷.

И. Кант считает, что синтез исходным действием в изучении действительности, который предшествует анализу: «Под синтезом в самом широком смысле я разумею присоединение различных представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте познания…Наши представления должны быть уже даны раньше всякого анализа их, и ни одно понятие не может по содержанию возникнуть аналитически. Синтез многообразного… порождает прежде всего знание, которое первоначально может быть грубым и неясным и потому нуждается в анализе; тем не менее именно синтез есть то, что, собственно, составляет из элементов знание и объединяет их определенное содержание» ²²⁸.

Источником знания, по И. Канту, является именно синтез: «Синтез вообще… есть исключительно действие способности воображения, слепой, хотя и необходимой функции души; без этой функции мы не имели бы никакого знания… задача свести этот синтез к понятиям есть функция рассудка, лишь благодаря которой он доставляет нам знание в собственном смысле этого слова» ²²⁹.

Г. Гегель, как правило, рассматривает анализ и синтез в неразрывном единстве, как два взаимообусловленных способа познания. Из многочисленных рассуждений по этому поводу можно, на наш взгляд, сделать вывод, что автор рассматривает синтез как понятие, имеющее определенность и различие внутри самого себя ²³⁰.

В соответствии с принципом верифицируемости К. Поппера, представленным М. Блаугом в неоднократно цитированной нами работе, все утверждения делятся на аналитические и синтетические – то есть справедливые в силу верности собственных составляющих, либо в силу подтверждающего их практического опыты, - причем, все синтетические утверждения имеют значение тогда и только тогда, когда они поддаются, по крайней мере, в принципе, эмпирической проверке ²³¹.

По мнению Т. Хатчисона, все экономические утверждения можно разделит исчерпывающим образом на два класса – тавтологические, т.е. аналитические, логически необходимые и синтетические – логически неопределенные ²³². М. Блауг критически относится к данной версии, утверждая, что: «Поступая так, он (Т. Хатчисон, Авт.) размывал важнейшее в экономической теории различие между утверждениями, которые являются просто замаскированными определениями, и утверждениями, которые, будучи в принципе проверяемы, намеренно сформулированы таким образом, чтобы не допустить их практическую проверку» ²³³.

М. Блауг отмечает далее, что метафизические, принадлежащие к «твердому ядру» синтетические утверждения в экономической теории – такие как вера, что система цен неизменно действует таким образом, чтобы гармонизировать интересы всех экономических агентов, или вера, что все экономические агенты всегда действуют рационально, преследуя собственные интересы, - действительно представляют собой утверждения о реальном мире, но они, тем не менее, неопровержимы даже в принципе, поскольку не исключают никаких возможных событий ²³⁴.

Некорректными синтетическими утверждениями, по мнению Т. Хатчисона, являются экономические утверждения с неопределенными условиями «при прочих равных условиях», поскольку они в принципе непроверяемы, например – введение налога на сигареты, при прочих равных условиях, увеличит цены на них ²³⁵.

Тем не мене, непроверямость синтетических утверждений на высоких уровнях абстракции не избавляет нас от необходимости применять и формулировать их – большинство утверждений в экономике носит именно синтетический характер. Придется исходить или из кантовского мнения, что они даны априорно, и являются результатом непосредственного восприятия действительности, или из того, что они могут быть выведены, синтезированы из более простых утверждений.

Вряд ли можно опираться на непосредственное восприятие столь сложных и неочевидных утверждений, как, например, вышеуказанный тезис, что введение налога на сигареты увеличит их цену. Поэтому в качестве единственного способа сохранить синтез в качестве метода исследования реальных экономических процессов, мы видим применение вспомогательного понятия «система». В частности, утверждение о направленности действия на цену сигарет налога может быть обосновано на основе его рассмотрения в системе отношений.

Сходство, хотя и не тождественность синтеза и системного подхода можно установить по целому ряду источников. Обратимся в этой связи к уже цитированной нами работе Г. Рузавина, который разграничивает понятия «система» и «агрегат». В первом случае имеет место некоторая целостность, единство составляющих систему элементов, во втором взаимодействие отсутствует или его трудно установить – каждый из элементов обособлен. Так, кучу камней вряд ли можно назвать системой (если она специально не сформирована для каких либо целей, Авт.), в то время как физическое тело, состоящее из большого числа взаимодействующих молекул мы интуитивно считаем системой ²³⁶. Обратим внимание на то, что рассуждения Г. Рузавина требуют обращения к интуиции, что адекватно представлениям И. Канта об интуитивном происхождении синтетических суждений, и в этом смысле не обеспечивает продвижения вперед в нашем исследовании.

Важное значение имеет указание автора на различия свойств агрегатов и систем: «Если свойства простых совокупностей аддитивны, т.е. суммируются или складываются из величин их частей, то свойства систем как целостных образований неаддитивны» ²³⁷. Применительно к синтезу это может означать, что синтетические утверждения не могут быть выведены из их элементной базы. В противном случае получится тавтологичное, верное, но не дающее нового знания утверждение. Так, синтетическое утверждение, что куча камней представляет собой некоторую совокупность объектов, определенных как «камень», тавтологично и не заключает в себе нового знания. Напротив, интуитивное представление о физическом теле как новой системе, не сводящейся к совокупности элементов, требует продолжения мыслительного процесса – необходимо понять, что представляет собой данная система, не сводящаяся к совокупности ее элементов. Иными словами, интуитивное синтетическое представление объекта в качестве системы требует формулирования новых гипотез, т.е. задача сводится к тому, каким образом формулируются гипотезы. Решение данной задачи было представлено нами выше – исходная проблема (объект синтеза) – пробное решение (ряд гипотез) – устранение ошибок – новая проблема. Во втором разделе работы мы сформулировали 5 основных требований к гипотезам, которые должны быть соблюдены и в этом случае.

Одной из проблем в рассматриваемом нами утверждении о прямой связи введения налога на сигареты с ценой на них является установление системы, о которой идет речь. Для обеспечения проверяемости данного утверждения необходимо исключить из формулы утверждения «прочие равные условия» и сформулировать достаточный перечень условий, при которых вывод может быть в принципе проверен. Истинность утверждения в этом случае проверяется достаточно просто – верификацией или сведением к тавтологии. В любом случае основополагающие, базовые характеристик системы, для которой решается проблема, должны быть определены. В нашем случае речь идет о рыночной системе, в которой взаимодействует множество продавцов, покупателей и устанавливающее налоги государство. Базовым отношением в системе является свободная конкуренция, государство выполняет две функции – формирует доходную базу бюджета и регулирует цены.

Посмотрим, как решается проблема установления истинности утверждения в соответствии с классификацией налогов. Например, А. Булатов пишет: «Второй вид – налоги на товары и услуги: налог с оборота…, налог на наследство, на сделки с недвижимостью и ценными бумагами и др. Эти налоги называют косвенными. Они частично или полностью переносятся на цену товара или услуги» ²³⁸.

Доказательство истинности утверждения сводится в рамках охарактеризованной системы отношений посредством сведения ее к тавтологии. Так, налог на сигареты является косвенным. Косвенные налоги – это налоги, включаемые в цену товаров, следовательно, налог на сигареты, являясь косвенным, включается в цену товара, иначе говоря – цена увеличивается, если налог больше нуля. Обычно проверку истинности подобного рода утверждений осуществляют посредством моделирования изменений в изучаемой системе.

5.3 Эвристический метод и его инструменты

Происхождение новых идей, которые в рамках нашего исследования мы можем отнести к разновидности гипотез, с трудом поддается научному осмыслению в рамках экономической науки. Выше мы отмечали, что, как правило, их возникновение связывается с интуитивным восприятием действительности. Поэтому проблема выходит за пределы предмета экономических исследований, однако ее нельзя оставить без внимания.

В соответствии с «Философским словарем» эвристика – наука, изучающая творческую деятельность, методы, используемые в открытии нового и в обучении.

«Экономическая энциклопедия» связывает эвристику преимущественно с эвристическим программированием – направлением в кибернетике, предусматривающим изучение и формализацию мыслительных операций человека при решении им различных задач, а также создание теории переработки информации для построения искусственного интеллекта ²³⁹.

По мнению авторов «Энциклопедии» эвристические методы используются для решения различных комбинаторных задач, например, для выбора комплекса средств из большого числа возможных, обеспечивающих выполнение задач, направленных на достижение одной или нескольких целей. Для их решения предлагается последовательный перебор всех возможных вариантов и их сравнительная оценка. Эвристические методы позволяют сократить число рассматриваемых вариантов по сравнению с перебором. В процессе поиска решения неоднократно осуществляется переход от общих вопросов к частным и наоборот. Это позволяет найти достаточно удовлетворительное решение в приемлемые сроки ²⁴⁰.

Обратим внимание на важность отмеченной характеристики эвристического метода – осуществляются переходы от общего к частному и обратно. Возможно, именно это движение по уровням абстракции обеспечивает с одной стороны высокие результаты эвристического метода, а с другой – вызывает сложности в воспроизведении примененного исследователем алгоритма познания. Г. Рузавин справедливо связывает эвристику и интуицию и, в то же время отмечает, что существуют различные гипотезы о внутренних механизмах интуиции, но ни одна из них, даже в области математического творчества, не была достаточно обоснована и потому не получила всеобщего признания ²⁴¹.

Внутренние механизмы того, что называют интуицией, вероятно, раскрываются сложно, но можно сформулировать определенные правила, по которым интуиция (возьмем ее в качестве исходной посылки, не объясняя, что это такое – это некоторые мыслительные процессы, которые слабо поддаются идентификации и самоидентификации) превращается в эвристический метод познания.

Одним из направлений исследования с применением эвристического метода «Экономическая энциклопедия» называет сравнительную оценку альтернатив с учетом неопределенности значений различных факторов, влияющих на результат. Разные варианты значений факторов, которым свойственна неопределенность, рассматриваются как варианты состояния среды. В этом случае получается не одно, а множество решений ²⁴². Это направление особенно важно для управления, как науки и практической деятельности. Фактически все управленческие задачи заключают в себе исследование факторов, имеющих неопределенные значения.

Авторы цитируемого произведения справедливо отмечают, что для решения задач с помощью эвристического метода при неопределенности факторов, воздействующих на результат, приходится обращаться к опыту руководителя, ответственного за принятие решения, и выявлять его предпочтения. В частности необходимо установить склонность руководителя к риску, выяснить, стремится ли он максимизировать результат и принять достаточно высокие риски или предпочитает иметь невысокий результат при незначительном риске ²⁴³. Естественно, что и руководитель основывается в своих действиях на эвристическом методе, решая задачу по аналогии с уже решенными, привычными и интуитивно осознаваемыми как аналогичные. Поэтому на практике результативность эвристического метода в основном связана с опытом управленца – чем он выше, тем, как правило, лучше результат. Однако, картина меняется, когда появляется задача, заведомо не стандартная. Тогда длительный опыт решения задач может привести и, как правило, приводит к неверным решениям – аналогии не получается.

В данном, простейшем, на наш взгляд, случае применения эвристического метода имеет место такой инструмент, как осознанное или неосознанное продолжение индуктивного ряда. Заметим, что не применение сложного, многоэлементного метода – индукции, а именно продолжение ряда аналогичных или сходных в главных чертах событий. Принятие решения или формулирование вывода в частном случае не предполагает перехода к обобщениям, категориям, законам. Рассуждения выстраиваются на одном и том же уровне абстракции, их общий ход выглядит примерно так: аналогичные или сходные задачи уже были решены достаточно успешно, нет оснований решать их по другому.

Если оснований для других решений действительно нет, то результат положительный. Если таковые основания появились, но остались незамеченными исследователем или практиком (часто при экономических и управленческих действиях обе функции – исследовательская и практическая персонифицируются в одном лице), то результат может оказаться отрицательным. Это положение объясняет успех работников с большим практическим опытом при решении стандартных, многократно повторенных задач и неудачи при появлении новых факторов или кардинальном изменении условий деятельности. Неэффективность применения индуктивного ряда как инструмента эвристического метода, проявилась, на наш взгляд, при управлении приватизированными предприятиями, которые возглавил в новых условиях «старый» управленческий аппарат.

Отметим также, что построение индуктивного ряда не может привести к принципиально новым знаниям, это, скорее, способ минимизации усилий в целях использования существующих, накопленных знаний. В этой связи представляет интерес мнение Шерлока Холмса о необходимости иметь строгие, аккуратно сформированные индуктивные ряды. Эта мысль не сформулирована, но выражена достаточно отчетливо: «Мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький чердак, который вы можете обставлять, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке» ²⁴⁴.

Часто эвристика трактуется как догадки, основанные на опыте решения сходных задач. Эвристические методы решения задач – совокупность правил, приемов, упрощений, обобщающих прошлый опыт решающего. Отмечается, что применение эвристических методов для решения каких-либо задач не гарантирует получения наилучшего результатов, поскольку они опираются на правдоподобные рассуждения, которые в отличие от доказательных рассуждений ведутся не по «жестким правилам» ²⁴⁵.

Г. Рузавин справедливо отмечает, что поиск нового знания, в отличие от доказательства существующих утверждений, гораздо менее изучен. Со ссылкой на исследования Н. Хэнсона автор отмечает, что гипотетико-дедуктивная модель, которую сторонники неопозитивизма любят представлять в качестве источника знания, дает возможность анализировать готовые результаты научного исследования. Она дает основания для принятия гипотезы, но не показывает, каким путем к ней пришли. Обычные ссылки на интуицию, талант и опыт исследователя необходимы для понимания новых открытий в науке, но это не значит, что размышления, которые приводят к таким открытиям, опираются на иррациональные основания. Если установление гипотез через их предсказание имеет свою логику, то соответствующая логика должна существовать и при создании гипотез. Однако, такая логика не сводится ни к индукции, ни к дедукции. Такая логика по существу представляет собой эвристический способ рассуждения и поэтому не гарантирует безошибочный путь нахождения истин ²⁴⁶.

Отметим, что указание на невозможность придти к истинным заключениям на основе эвристики, на наш взгляд верно, однако в итоге рассуждений мы вернулись в исходный пункт – объяснили эвристику эвристикой. С одной стороны мы получили верное знание, поскольку оно тавтологично, с другой – не получили нового знания. В указанных рассуждениях отсутствует инструментарий, с помощью которого мы получаем эти знания, пусть и отражающие истину в некотором приближении.

На наш взгляд, одним из таких рациональных приемов, инструментов эвристики является построение точек или зон пересечения индуктивных рядов. В известной степени построение таких зон похоже на гипотетико-дедуктивный и, в иных случаях, - на абдуктивный метод, но существенно отличается от них отсутствием промежуточных гипотез. Количество индуктивных рядов должно быть достаточным для того, чтобы если и не свести их в одну точку, то, во всяком случае, сделать зону пересечения достаточно обозримой для формулирования достоверных гипотез, которые обычно и являются утверждениями, сформулированными на базе эвристического метода.

Промежуточные гипотезы, необходимые при применении гипотетико-дедуктивного метода, опускаются, их роль выполняют индуктивные ряды. Пример формирования зоны пересечения путем введения достаточного количества индуктивных рядов приводит Шерлок Холмс: «Благодаря давней привычке (отметим этот факт, Авт.), цепь умозаключений возникает у меня так быстро, что я пришел к выводу, даже не замечая промежуточных посылок (промежуточные посылки, т.е. гипотезы, заменены индуктивными рядами, Авт.)… Ход моих мыслей был таков: «Этот человек по типу – врач, но выправка у него военная – значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков – лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное, - очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку – держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач-англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане» ²⁴⁷.

Как видим, в данном случае понадобилось применить 5 индуктивных рядов, чтобы найти по видимости – точку, а фактически – зону пересечения, относящуюся совсем к другой области знания, прямо не входящую ни в один из рядов. Поскольку точки найденной зоны не входят ни в один из индуктивных рядов, то никакое их (рядов) количество, если, конечно, не обращаться к бесконечно малым величинам, не гарантирует верности вывода, однако полученный вывод может быть близким к истине или соответствовать ей.

Применение индуктивного ряда наталкивается на одну важную проблему – решения первой задачи в ряду. Все выглядит как в известных рекомендациях по поимке 10 львов в пустыне. Необходимо поймать одного льва, затем поимка оставшихся сводится к решению первой задачи. Собственно, эта шутка объясняет успех применения индуктивных рядов на основе опыта и показывает возможность негативных последствий в случае изменения существенных условий их применения.

В системах экономических и управленческих знаний составление индуктивных рядов и поиск зон их пересечений сложнее, чем в вышеуказанном примере.

Для обоснованного применения первого в индуктивном ряду шага можно использовать представления И. Лакатоша, изложенные в цитированной нами ранее работе М. Блауга ²⁴⁸. В соответствии с этими взглядами, существует совокупность достаточно тесно связанных между собой теорий, которые трактуются как научно-исследовательские программы (НИП). Компоненты НИП разделяются на жесткие и гибкие. Все НИП можно представить как «твердое ядро», окруженное защитным поясом вспомогательных гипотез, которые должны нести бремя проверок. Твердое ядро воспринимается приверженцами как неопровержимое по определению, в силу установившейся методологической базы и содержит совокупность метафизических верований, позитивной и негативной эвристики, фактически представляющую собой перечень того, что следует и чего не следует делать. Защитный пояс содержит гибкие элементы НИП и именно в нем твердое ядро комбинируется со вспомогательными предпосылками для формирования конкретных проверяемых теорий.

Обращаясь к нашей посылке о необходимости эвристического обоснования первого элемента ряда можно отметить, что знание состава «твердого ядра» обеспечивает успех в решении первой стандартной задачи в индуктивном ряду. Дальнейшее – как со львами в пустыне. Правда, применение этого метода не носит универсального характера. М. Блауг пишет, что необходимо спрашивать себя, каково «твердое ядро» например, неоклассической исследовательской программы, что делает анализ преступности или предложения денег частью неоклассической экономической теории, а не марксистской, радикальной, институциональной или какой-либо еще. В каких случаях следует обдумать смену исследовательской программы на альтернативную, имеющую другое «твердое ядро» и другой набор позитивной и негативной эвристики. Особенно существенно это, когда альтернативная программа направлена не решение иного круга задач и связывается с иными методологическими стандартами ²⁴⁹.

Понятно, что новые задачи естественным образом выходят за пределы индуктивного ряда, для них требуется построение нового. Однако, для такого перехода необходимо некоторое единство задач, наличие общих элементов в «твердых ядрах», наборах позитивной и негативной эвристики. Вряд ли возможно эвристическое решение задачи в новой области знания, если общие элементы отсутствуют. Если такие элементы есть, то в качестве инструмента решения выступает, на наш взгляд, наложение «твердых ядер» – общность их содержания или формы позволяет смещаться в исследовании либо в одной и той же «плоскости» - области научного знания, либо переходить в другую.

Последнее обстоятельство объясняет, на наш взгляд, успешность некоторых, хотя, конечно, немногих исследований, осуществляемых, по всем признакам, «непрофессионалами», не имеющими, по определению, знаний о составе «твердых ядер», наборах позитивной и негативной эвристики. Достаточно указать на достижения в области экономики Ф. Кенэ, проработавшего до пожилого возраста в качестве придворного врача. В качестве экономиста Ф. Кенэ сформировался довольно поздно – на пороге своего 60-летия ²⁵⁰. По-видимому, главную роль в таком переходе сыграло хорошее владение именно формами, методами научного познания. Понятно, что чем более развита та или иная наука, тем сложнее такой переход, тем меньше общих составляющих в «твердых ядрах». Видимо не случайно исследователи в древности были достаточно универсальны, а в настоящее время все более специализируются.

Еще одним инструментом эвристического знания является противополагание и вытекающее из него выстраивание бинарных оппозиций и их рядов, образующих в итоге оппозиционное пространство, противоположное изучаемому объекту. В этом случае исходной посылкой эвристического метода является представление о существующем как несовершенном. Для того, чтобы сформировать более совершенное, необходимо найти для основных признаков существующего бинарные оппозиции. Так, к концепции даосизма негативными характеристиками существующего общества являются: почитание мыслителей, пристрастие к ценным вещам, гордость, желание славы, зависть, индивидолюбие и т.д. ²⁵¹ Мы не будем выстраивать весь ряд негативных, по мнению даосов, характеристик общества, для наших целей достаточно фрагмента. Выводом, необходимым для построения общества с позитивными характеристиками, является конструирование общества, наделенного противоположными качествами: «Если не почитать мыслителей, то в этносе не будет ссор. Если не ценить редких вещей, то не будет воров среди этноса. Если не показывать того, что может вызвать зависть, то не будут волноваться сердца этноса» ²⁵².

Исходя из предложенных альтернатив, даосы предложили свою модель управления: «Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами собой… Возвращение к началу называется покоем, а покой называется возвращением к сущности. Возвращение к сущности называется постоянством. Понимание постоянства называется достижением ясности… Знающий постоянно становится совершенным; тот, кто достиг совершенства, становится справедливым; тот, кто обрел справедливость, становится государем. Тот, кто становится государем, следует дао. Тот, кто следует дао, вечен, и до конца экзистенции такой император не будет подвергаться опасности» ²⁵³.

Применение противополагания выводит на следующий инструмент эвристического познания – формулирование новых трактовок, нового понимания существующих явлений, понятий, категорий. Исходный пункт в применении данного инструмента – обнаружение логических противоречий в оппозиционном пространстве. В нашем случае такое противоречие налицо – с одной стороны, для достижения совершенства необходимо знание, с другой – мыслители порождают ссоры. Отсюда – необходимо формирование новых представлений о способах получения знания – не чувственных и не рациональных. Учености была противопоставлена мудрость, исключающая страсти и внешние знания. Источником знания было провозглашено самопостижение. Фактически было положено начало медитативной форме познания. Так, новая трактовка знания привела к новому направлению исследований.

Однако, следует учитывать, что только противополагания в данном случае недостаточно, оно представляет собой своеобразный инструмент негативной эвристики – «так делать не следует». Позитивная составляющая, видимо, была заложена в «твердом ядре» медитации, как форме человеческой деятельности, по видимости исключающей активность, но фактически чрезвычайно насыщенной. Совпадение этого элемента «твердого ядра» - внутренняя деятельность более активна, чем ее внешнее проявление, в медитативных практиках и познании, привела к идее сверхрационального понимания себя и одновременно окружающего мира через отвлечение от его мешающего многообразия.

В связи с этим необходимо обратиться к следующему инструменту эвристического метода – аналогии.

У И. Канта аналогия связана с опытом: «Аналогия опыта будет лишь правилом, согласно которому единство опыта (а не само восприятие как эмпирическое созерцание вообще) должно возникнуть из восприятия и которое как основоположение должно иметь для предметов (явлений) не конститутивную, а только регулятивную значимость» ²⁵⁴.

Г. Гегель тесно связывал аналогию с индукцией: «Единичность может быть средним членом (индуктивного умозаключения, Авт.) только как непосредственно тождественная со всеобщностью. Такая всеобщность есть, собственно говоря, род. – Это можно рассматривать и следующим образом: в определении единичности, лежащем в основании среднего члена индуктивного умозаключения, всеобщность внешняя, но существенная; такое внешнее есть столь же непосредственно своя противоположность, т.е. внутреннее. – Вот почему истина индуктивного умозаключения – это умозаключение, имеющее средним членом такую единичность, которая непосредственно в себе есть всеобщность; это – умозаключение аналогии» ²⁵⁵.

Несколько огрубляя приведенные выше характеристики, сформулируем их некоторый аналог. В основе аналогии, как инструмента познания, дающего часто хороший результат в процессе исследования, лежит общность мира, реальное, а не только мыслимое единство объективных процессов.

Аналогию часто рассматривают как отдельный, малодоказательный метод познания. На наш взгляд, это прием, инструмент, сознательно или неосознанно используемый при применении эвристического метода. Как и все инструменты данного метода (утверждение «все» получено не индуктивным путем, посредством перебора известных инструментов, а дедуктивным – исходя из того, что метод в целом является не доказательным, а исследовательским) он не является доказательством истинности суждений, а только помогает понять явление. Инструмент существенным образом связан с эвристическим познанием – можно сказать, что аналогия – это эвристическая, интуитивная модель, основные характеристики которой существенным, но не исчерпывающим образом связаны с исследуемым объектом. Выше мы показали использование метода аналогии Шерлоком Холмсом для обоснования избирательности получения знаний.

Ф. Бастиа употребляет гиперболизированную аналогию для доказательства своих тезисов. Прием постоянно применяется им. В качестве одного из примеров приведем его доказательство тезиса о необходимости свободы торговли и развития конкуренции. В гиперболизированной аналогии мер, ограничивающих импорт иностранных товаров во Францию, Ф. Бастиа сравнивает их с закрытием ставен на окнах для увеличения спроса на продукцию национальной промышленности: «Мы терпим от нестерпимой конкуренции со стороны иностранного соперника, который поставлен, кажется, настолько благоприятнее нас в производстве света, что наводняет им наш рынок по ценам, баснословно низким: как только он появляется на рынке, наша продажа прекращается, потому что все потребители бросают нас и обращаются к нему… Этот соперник не кто иной, как солнце… Мы покорнейше просим вас издать закон, который предписал бы запереть все окна, слуховые окна… форточки… через которые солнечный свет обыкновенно приникает в дома в ущерб тем прекрасным продуктам промышленности, которыми мы гордимся» ²⁵⁶.

Нельзя ручаться, что именно эта аналогия привела Ф. Бастиа к лучшему усвоению идеи свободной торговли, но, во всяком случае, она была продемонстрирована в качестве ее убедительного доказательства. Естественно, необходимо принимать во внимание, что в научных дискуссиях и при изложении научного материала подобного рода гиперболизированные аналогии некорректны. Другое дело – публицистические произведения или презентация материала в разнородной по составу аудитории.

Метод аналогии достаточно часто используется в практике исследования экономических процессов. Так, у А. Смита идея разделения труда в обществе, как основе его богатства непосредственно выводится как аналогия разделения труда в мануфактуре.

Одной из наиболее известных в мировой экономической мысли является аналогия, получившая наименование «метод робинзонад», предложенная Г. Госсеном. В соответствии с этой аналогией потребитель в человеческом обществе подобен Робинзону, имеющему в своем распоряжении ограниченное количество благ, имеющих определенное назначение. Робинзон (а также любой потребитель, аналогией которого он является) при наличии определенного количества квантируемого блага, оценивает каждую его единицу различном образом, в зависимости от того, насколько насущной является удовлетворяемая им потребность. Например, при наличии 5 мешков зерна Робинзон может использовать их для следующих целей: непосредственное употребление в пищу в минимально необходимом объеме; улучшение питания; кормление домашней птицы; варка пива; кормление попугая. Поэтому первый мешок для него имеет наибольшую ценность, последний – наименьшую. Общий вывод из аналогии – ценность каждого последующего блага для потребителя убывает.

«Метод робинзонад» был широко использован в качестве отправной точки развития теории предельной полезности. С другой стороны – он подвергся резкой критике со стороны представителей марксистской школы, которые утверждают, что аналогия не применима, поскольку в обществе происходит постоянное производство и никакого ограниченного количества благ на практике нет ²⁵⁷.

В чем – реальная проблема аналогий, как инструмента эвристического познания, которую необходимо учитывать как при использовании для собственного исследования, так и в качестве объекта критики? Конечно, нельзя ожидать от аналогии полного отражения свойств объекта, в этом случае мы получим не аналогию, а тождество, верное по определению, поэтому она не может и не должна отражать всей совокупности свойств. С другой стороны, аналогия должна отражать важные, существенные свойства объекта, в противном случае она не будет являться таковой. Обращение к Робинзону, как аналогии потребителя, позволило отразить важную черту потребления вообще – оно ограничено. Не важно, что товар производится или может быть произведен в большем количестве, чем необходимо конкретному потребителю, важно, что он сам не может потреблять его в неограниченных количествах. Поэтому критика не относится к самой идее и к отношениям, которые она отражает. Критики фиксируют внимание на тех факторах и условиях хозяйственной деятельности, которые находятся за пределами аналогии.

Модели, как же, как и аналогии, не являются доказательствами. Стоит отметить тот факт, что моделирование практически не рассматривается М. Блаугом в качестве метода исследования или проверки гипотез. В контексте критики А. Папандреу он упоминает, что: «Для автора книги (А. Папандреу, Авт.) модели, в отличие от теорий, не могут быть опровергнуты, поскольку их релевантное «социальное пространство» не имеет адекватного описания» ²⁵⁸. Не затрагивает методологического смысла моделирования и В. Канке. Г. Рузавин фактически применяет термин «модель» как совокупность методических приемов, объединенную в рамках некоторой теории. Так, один из параграфов назван «Альтернативные модели научного объяснения», в рамках параграфа рассмотрено применение «интенциональных моделей», «телеологических объяснений», «функциональных объяснений», «нормативных объяснений» ²⁵⁹.

Между тем, моделирование можно рассматривать как самостоятельный инструмент в эвристическом познании. Между моделями и аналогиями есть логическое сходство – в обоих случаях выделяются существенные, по мнению исследователя, свойства объектов, которые позволяют провести аналогию или построить модель. Отличие заключается в том, что аналогия, как правило, применяется для формулирования частных, единичных суждений, а модель – для описания целого класса явлений. Кроме того, в отличие от аналогий модели являются всегда сознательно конструируемыми.

Так, аналогия робинзонады использована для К. Менгером для построения эвристической модели, получившей название «таблица Менгера». На основе единичного положения об использовании различного количества мешков зерна Робинзоном, он построил двухмерную матрицу, отражающую идею убывающей полезности в обобщенном виде. По горизонтали обозначены потребности в различных предметах от I до Х, по вертикали – оценка различных потребностей, удовлетворяемых этими благами – от 10 до 0. Модель отразила два важных факта: количество благ, потребляемых индивидом ограничено, ценность каждого блага по мере увеличения его количества падает (или, что то же самое – предельная полезность блага равна нулю).

В качестве инструмента эвристического моделирования применяется также логическая реконструкция событий. Мы применили ее выше, при формулировании гипотезы, что выход на новую область исследования даосы осуществили посредством формулирования идеи непосредственного получения знаний в противоположность научному осмыслению мира. Для нас принципиально не важно, так ли это было на самом деле, важно, что это могло быть.

Реконструкция может относиться к событиям как прошлым, так и настоящим. Суть этого инструмента в выделении логического хода событий и после этого – выдвижении новой гипотезы, объясняющей их. Заметим, что в отличие от гипотетико-дедуктивного метода, при применении которого сначала возникает гипотеза – затем исследуется ее истинность, при реконструкции сначала происходит описание событий, явлений, которое осмысливается с точки зрения имеющихся теорий. Если реконструкция дает удовлетворительный результат, нет оснований для пересмотра принятых гипотез, если результат отрицательный – необходима новая гипотеза. Эта гипотеза не обязательно должна быть выведена из других теоретических посылок или непосредственно из фактов, достаточно, чтобы она объясняла факты с логической стороны. Это отличает эвристическую гипотезу от дедуктивной.

Наиболее яркий из известных нам пример удачной реконструкции общественных процессов и формулирования объясняющей, но не проверяемой гипотезы – теория возникновения, развития и гибели этносов Л. Гумилева ²⁶⁰. В результате реконструкции Л. Гумилев создал эвристические модели структуры этносферы, динамики этнокультурных систем, этногенеза ²⁶¹.

В экономических исследованиях эвристическая модель на основе реконструкции событий построена Т. Мальтусом. Автор поставил два вопроса:

- какие причины задерживали до сих пор развитие человечества или возрастание его благосостояния;

- какова вероятность устранить, вполне или отчасти, эти причины, препятствующие развитию человечества ²⁶².

Реконструкция событий позволила выдвинуть гипотезу, что сдерживают развитие общества и способствуют распространению нищеты неудачные благотворительные меры государства и институтов гражданского общества.