Глава 11 Национальная идентичность и демографическое состояние

Национальная идентичность связана с осознанием единства нации в прошлом (историческая память), а соответственно, с ориентацией на сохранение ее в будущем, достигаемом посредством процесса естественного воспроизводства. В этом смысле национальная рефлексия представляет собой развитие родовой рефлекторики, с характерной для нее репродуктивной ориентацией и почитанием предков. Нация, как исторически преемственный организм, не может существовать без репродуцирования национальных традиций. По существу у каждого из народов в его традиционалистском арсенале присутствует компонент сакрализации процесса демографического воспроизводства.

Репродуктивная ценностная ориентированность традиционного общества

Могут возразить, что само по себе христианство, провозгласившее идеал безбрачия, не обладает репродуктивноориентирующим потенциалом. Высокую же репродуктивность подразумевало язычество, исторически соотносящееся с кровнородственным типом общественной организации. Однако в действительности религиозная традиция исторически формировалась как сложный синтез богословия с народными, адаптационными к природной среде, представлениями. Более других христианских конфессий аккумуляционным по отношению к родовым ценностям потенциалом обладало именно православие. Следствием такой аккумуляции явился наивысший среди христиан уровень репродуктивности у православных. Напротив, протестантизм, провозгласивший задачу возвращения к идеалам первохристианства обнаруживал резкий разрыв в быту с родовыми языческими традициями. Как результат – репродуктивность у протестантов оказывалась в целом даже ниже, чем в католической пастве.

Это не следует понимать так, что народ не был подлинным христианином. Более корректно вести речь об аккумулятивном потенциале народной традиции.

Православию в сфере организации семейных отношений удалось найти компромисс между христианской аскезой и родовой репродуктивностью. Осуждаясь, с одной стороны, на уровне монашеской аксиологии, половая жизнь, вместе с тем, оправдывалась для мирян фактом деторождения. Отсутствие же потомства рассматривалось в качестве признака неправедной, греховной жизни. Кто детей не имеет – во грехе живет, - гласила народная сентенция. У православных грузин считалось, что бесплодная женщина – греховна перед Богом. До рождения первенца грузинка, не являясь еще полноценным членом семьи, не имела права даже общаться с родственниками мужа. При отсутствие у человека собственного потомства, народный этикет сербов предписывал ему необходимость усыновления (удочерения). Уважение к женщине в общинах измерялось количеством рожденных ей детей. Для находящейся в репродуктивном возрасте замужней женщины быть небеременной считалось не вполне прилично. Подобные же, зачастую еще более радикальные, репродуктивные установки, обнаруживаются и в народных традициях других этноконфессиональных ареалов. К примеру, в Индии у некоторых племен отмечался обычай, согласно которому бесплодная жена сама должна была подыскать женщину супругу в целях рождения для него потомков. Повсеместно младенцев нарекали именами умерших предков, осуществляя тем самым своеобразную реинкарнацию рода. Приводимые этнографические данные позволяют сделать вывод о том, что в отличие от современного западного подхода к вопросу воспроизводства населения, для традиционных сообществ рождение детей являлось не только правом, но и сакрализуемой обязанностью. Соответственно, для усиления репродуктивных установок в обществе не достаточно будет восстановление роли Церкви. Вопрос ставится более широко – о реставрации религиозной традиции в жизни общества.

Четырехфакторная модель витальности российского народа и фактор цивилизационной (национальной) идентичности

Феномен стремительной депопуляции 1990-х – 2000-х гг. в России получил образное определение в публицистике в качестве «русского креста» (пересечение снижающейся кривой рождаемости и возрастающей кривой смертности). Однако либеральные демографы ставят под сомнение сам факт разыгравшейся человеческой трагедии. Полагая, что достижение состояния современного воспроизводства населения является «столбовой дорогой» развития человечества, они объясняют депопуляцию в России и странах, близких к ней по характеру социально-экономического развития, результатом объективных тенденций снижения детности в современном мире. Никакого «русского креста» будто бы нет, а есть объективно заданный переход к малодетному современному типу репродуктивного поведения. Репродуктивное угасание интерпретируется ими как следствие повышения качества жизни и индустриально-урбанистической трансформации. Посредством установления данной связи проводилась мысль о рудиментарной сущности феномена многодетности по отношению к современной социально-экономической структуре общества. И, казалось бы, на самом деле, в состоянии депопуляции находится в настоящее время не только Россия, но и Германия, Польша, Япония. Однако круг таких стран крайне ограничен, несопоставим даже с европейским множеством. Большинство же государств современного мира вынуждено искусственно сдерживать рождаемость посредством внедрения на государственном уровне мальтузианских программ «планирования семьи» («планового родительства», «сознательного материнства»). Причины снижения рождаемости в различных цивилизационных ареалах при кажущейся внешней схожести процессов оказываются различны.

Так почему же сокращается российское население?

Потенциалы жизнеспособности страны декомпозируются на множество факторных компонентов. Понимание государственности как живой системы позволяет сгруппировать их в рамках четырех интегральных факторов. В соответствии с биосоциальной природой человечества в вертикальном антропологическом разрезе фиксируются идейно-духовный и материальный уровень бытия. С ними соотносятся соответствующие интегрированные факторные группы. Горизонтальный разрез структуры любой государственности выражается в обнаружении двух субъектов – государства (института власти) и народа (социума). Преломлением их субъектности в сфере интегрированного общественного бытия выступают, соответственно, факторы государственного управления и цивилизационной (национальной) самоидентификации. Первая составляющая выражает активное деятельностное начало, вторая – направленную внутрь человека рефлексию самопознания. (См. рис. 11.1).

Рис. 11.1. Интегративные факторные основания жизнеспособности российского народа

Для расчета модели определяемые факторы требовалось оцифровать. Материальное состояние социума рассчитывалось статистически через совокупность наличных социальных благ. Остальные факторы, ввиду своей слабой формализованности, вычислялись экспертным путем по многопараметровому интегральному измерению. Для расчета фактора цивилизационной (национальной) идентичности оцифровывалось 34 индикатора. (См. табл. 11.1.).

Таблица11.1.

№	ИНДИКАТОРЫ ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ (НАЦИОНАЛЬНОЙ) ИДЕНТИЧНОСТИ
1	Апелляция к русской теме и русским традициям в государственной идеологии
2	Апелляция к русскому народу в риторике государственных лидеров
3	Национальная консолидированность русского народа
4	Отношение к государству как к русскому государству
5	Отношение к русскому фольклору, русским национальным героям
6	Отождествление народа (населения) страны с русским народом
7	Отраженность интересов и потребностей русского народа в государственном строительстве
8	Планетарная роль русских (наука, культура, идеология, экономика, военная мощь)
9	Положительное отношение к национальным меньшинствам
10	Представленность русских в военной элите
11	Представленность русских в государственных органах - региональных
12	Представленность русских в государственных органах - центральных
13	Представленность русских в научной элите
14	Представленность русских в органах государственной безопасности и общественного порядка
15	Представленность русских в политической элите
16	Представленность русских в творческой и культурной элитах
17	Представленность русских в хозяйственной и предпринимательской элите
18	Представленность русских в центральных средствах массовой информации и пропаганды
19	Роль и статус православной церкви
20	Роль и статус русского языка
21	Русская национальная ориентированность в учебниках по литературе
22	Русская национальная ориентированность исторической науки и учебников по истории
23	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в архитектуре
24	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в живописи
25	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в литературе
26	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в монументальном искусстве
27	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в музыке
28	Русская национальная ориентированность тематики и идейного содержания в театре и кинематографе
29	Русские традиции в государственной символике
30	Сохранение русских традиций, русского культурного наследия
31	Уровень самоидентификации русских в зарубежной диаспоре
32	Уровень самоидентификации русских во внешней политике
33	Уровень самоидентификации русских во внутренней политике
34	Чувство национальной гордости у русского народа

Посредством корреляционного анализа была установлена следующая шкала факторной значимости: 1. идейно-духовный фактор; 2. фактор цивилизационной (национальной) идентичности; 3. фактор качества государственного управления; 4. материальный фактор.

Наивысшим уровнем причинно-следственной связи, или воздействия на демографическую ситуацию (интегральный демографический показатель рождаемости, смертность и ожидаемая продолжительность жизни) обладает фактор идейно-духовного состояния российского общества – величина связи 0,83. Для причинно-следственной зависимости демографической динамики от степени национальной ориентированности российской государственности коэффициент корреляции 0,75. Роль в демографии фактора государственного управления имеет значимость 0,59. Наконец показатель материальных условий жизни в отношении к демографической динамике значим на уровне лишь 0,49. Более того, для некоторых исторических отрезков материальный фактор и естественное воспроизводство населения находятся в противофазе. Рост потребления в эти периоды сопровождался снижением репродуктивной активности. (См. рис. 11.2).

Рис.11.2. Факторы демографического развития в России (четырехфакторная модель)

Доказательство доминирующего значения для демографических процессов факторов идейного-духовного состояния общества и его цивилизационной идентичности дает прямое основание для выдвижения утверждения о мировоззренческо-ценностной природе исторического тренда снижения рождаемости.

Критика материального редукционизма в демографии

На неоднозначность воздействия материального фактора на демографические процессы обращалось внимание еще в советской науке. Так, старейший отечественный демограф Б.Ц. Урланис рассматривал материальное благосостояние как разновекторное по своим последствиям для демографии обстоятельство, в одних случаях способствующее повышению рождаемости, в других же – снижающее имеющиеся в обществе репродуктивные потенциалы.

В преломлении к ряду исторических отрезков, материальный фактор и естественное воспроизводство населения находятся в отрицательной корреляции. Рост потребления в эти периоды оказывается обратно пропорционален снижению репродуктивной активности. Характерно, что абсолютно худшими показателями коэффициента рождаемости в современном мире обладают экономически преуспевающие Германия – 8,1‰ и Япония - 8,2‰.

Опыт осуществления демографической политики в западных странах, (неудачный опыт) говорит о том, что купированное использование материального фактора тенденцию депопуляции не только не исправит, но, напротив, способно усугубить. Так, к примеру, во Франции совокупные масштабы материальной поддержки матерей даже выше уровня предполагаемого стимулирования рождаемости в России. Соответствующие выплаты французским женщинам ведутся с первой регистрации беременности, а заканчиваются в случае продолжения ребенком образования лишь по достижении им 23-х летнего возраста. Несмотря на это, принципиально исправить ситуацию депопуляции французам так и не удалось. Весь эффект материального стимулирования рождаемости свелся к некоторому сокращению темпов продолжающегося процесса снижающейся репродуктивности. Суммарный коэффициент рождаемости во Франции 1,9 не обеспечивает даже простого воспроизводства. Полстолетия целенаправленных финансовых вливаний в демографическую сферу потребовалось французам, чтобы обогнать всего на несколько десятых промиллей другие западноевропейские страны. Обращает также на себя внимание тот факт, что восприимчивыми к материальному стимулированию во Франции оказались отнюдь не этнические французы, а выходцы из Северной Африки, репродуктивная ориентированность которых была и так достаточно высокой.

Заключающаяся в материальном неодназначность воздействия на демографические процессы признается и многими мыслителями на Западе. «У богатых, - констатирует американец П. Бьюкенен, - меньше детей, чем у бедных…. Чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей и тем скорее ее народ начинает вымирать».

Материальный фактор отрицательно сказывается на репродуктивных показателях не только в историческом разрезе, приводя в частности, к тренду старения западных наций, но и при социологическом измерении его последствий. Сформулированная во многих религиях мира истина о развращающей роли богатства оказывается при переводе на язык демографических показателей не просто сентенцией, а устойчивой статистической закономерностью.

Среднеобеспеченные и малообеспеченные семьи, как правило, более активны в репродуктивном отношении, нежели представители имущественно преуспевающей части общества. Еще в 1969 г. на основании статистики о желаемом и имеющемся числе детей у представителей различных социальных страт, к такому выводу пришел американский исследователь Ю. Блейк. Американцы более низкого социально-экономического положения значительно чаще стремились иметь многочисленные семьи, в сравнении с лицами находящимися на высоких ступенях общественной иерархии. Кроме того, они гораздо негативнее относились к внедряемым в те годы программам контроля за рождаемостью. Результаты исследования заставили Ю. Блейка подвергнуть сомнению научную состоятельность американской демографической политики, акцентированной тогда на материальной составляющей популяционных изменений. Применительно к России обнаруживается та же закономерность - чем богаче семьи, тем меньше в них детей. При сравнении 10% самых богатых и самых бедных домохозяйств за 1999 г. был зафиксирован разрыв по уровню детности в 5,2 раз в пользу последних.

Современные разработки демографической политики в России строятся, по всей видимости, без какого - либо учета научной традиции в области демографии. Иначе, как можно было акцентировать ее на материальных средствах стимулирования рождаемости, если ограниченность и противорепродуктивный потенциал данного фактора давно уже является общепризнанным среди демографов положением. «Каким бы ни было по величине и форме материальное поощрение, - писал еще в 1985 г. советский исследователь В.В. Бойко – оно, как показывает опыт проведения демографической политики в некоторых социалистических странах, часто не достигает цели, или оказывает воздействие на рождаемость лишь в первые годы после установления материального поощрения, но по истечении определенного времени действие этого фактора прекращается. Необходима еще перестройка «факторов сознания», т. е. формирование новых взглядов на демографическое поведение, с одной стороны, и устранение тех причин, которые мешают семьям реализовать уже имеющиеся семейные идеалы,— с другой».

Цивилизационная жизнеспособность и демографические показатели

Тренд снижения рождаемости и связанного с ним сокращения численности населения может рассматриваться в качестве индикатора грядущей гибели цивилизации. В связанном с падением репродуктивного потенциала населения режиме депопуляции функционировали на финише своего существования: доарийская дравидская Индия, пострамзесовский Египет Нового царства, Крито-микенское культурное сообщество, поздняя Римская империя, поздняя Византия, цивилизация майя. Депопуляция являлась, в частности, наглядной иллюстрацией цивилизационного заката Римской империи. Снижение ценности детности среди римлян соотносилось с падением духовных потенциалов Римской цивилизации. Историки охарактеризовали этот процесс как «саморазложение». Путь Рима к гибели начался задолго до варварских вторжений. Варвары лишь подвели черту, исторически оформили факт цивилизационной смерти. Вначале Римская империя деградирует духовно и только затем гибнет физически. Очевидный демографический надлом фиксируется уже во II веке. Процесс депопуляции не ограничивался самим Римом, что можно было бы объяснить конъюнктурными обстоятельствами переноса в начале III века столицы в Константинополь, а распространялся на всю империю. В динамике демографического падения находилось большинство римских провинций. А между тем, никакого индустриального и урбанистического перехода, что рассматривается многими современными демографами как главное условие малодетности, не было и в помине. В масштабах империи безоговорочно доминировало аграрное население. Следовательно, причина депопуляции состояла не материально-социальной трансформации, а именно в духовном кризисе Римской цивилизации. (См. рис. 11.3. – 11.5).

Рис. 11.3. Динамика численности населения в античном Риме, в тыс

Рис. 11.4. Динамика численности населения в Римской империи, в млн. чел.

Рис. 11.5. Динамика численности населения по провинциям Римской империи, в млн. чел.

Периоды репродуктивных упадков имелись и в доиндустриальной истории современных европейских народов. Депопуляцией была охвачена, в частности, значительная часть стран Западной Европы в XVII в. Причем, не только Германия, на демографические процессы в которой существенное воздействие, по-видимому, оказала Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.), но и государства, не испытавшие за этот период военных опустошений, такие как Испания, имели отрицательный прирост населения. Если в 1660 г. численность испанцев составляла 8 млн. человек, то в 1703 г. – 7,3 млн. При этом экономическое развитие Европы шло с возрастающей динамикой. Материальное положение населения в целом улучшалось, а рождаемость падала. Вместе с тем, не экономика, а мировоззренческий ценностный кризис семнадцатого столетия, отражавший смену европейской цивилизационной парадигмы, определял в данном случае вековой демографический тренд.

Таким образом, современный репродуктивный упадок экономически развитых стран Запада является скорее не отражением мирового универсального характера демографического развития, а симптомом кризисного состояния только одной из цивилизаций, а именно западной. Делать выводы на этом основании для всех цивилизаций мирового сообщества является ошибочным.

Первой страной исторически перешедшей к современному типу воспроизводства являлась Франция. Устойчивая тенденция сокращения рождаемости наблюдалось там еще с XVIII века. «Французский демографический крест» обрел свою реальность еще задолго до «русского креста». Однако по степени урбанизации Франция заметно отставала от других ведущих стран Запада. В 90-е гг. XIX в., являющиеся периодом особо острого кризиса репродуктивности, доля городского населения страны составляла лишь 37,4 %. Следовательно, урбанизация далеко не исчерпывала причин снижения демографической динамики. Процесс депопуляции во Франции коррелировался с «передовыми» форсированными темпами секуляризации французского общества. Рубежный характер в смене репродуктивной парадигмы у французов восемнадцатого столетия не случаен. Он являлся отражением влияния на демографические процессы просветительской дехристианизации. Франция долгое время являлась своеобразным символом полового аморализма, разрушения семейных ценностей. Показательно, что сравнительно краткосрочный период выправления демографической ситуации приходится на период правления Наполеона III, характеризующийся попыткой реанимации консервативных приоритетов. Преодолеть положение аутсайдера в шкале коэффициента рождаемости Франции удалось лишь в двадцатом столетии посредством многолетней активной демографической политики. На настоящее время по соответствующему показателю она находится выше большинства других стран Запада, подтверждая тем самым тезис о принципиальной возможности государства оказывать воздействие на демографические процессы.

Вопреки гумилевскому представлению витальные потенциалы цивилизаций исторически не только растрачиваются, но и могут целенапрвленно повышаться. Об этом свидетельствуют, в частности, примеры репродуктивных подъемов. Фатальности снижения показателей рождаемости нет как в мировой развертке, так и в масштабах истории отдельных цивилизаций. Демографически их история представляет собой не двухфазный – подъем – упадок, а волновой процесс.

Модернизационный процесс далеко не всегда обусловливал переход к современному типу воспроизводства. Снижение уровня рождаемости наблюдалось, главным образом, при дискретном варианте модернизации. В тех же сообществах, в которых модернизационный процесс осуществлялся при опоре на национальные традиции, кризиса репродуктивности не отмечалось. Зачастую они даже испытывали демографический бум, вызываемый синтезом сохраняемых этноконфессиональных семейных ценностей с улучшением материальных условий жизни населения.

Рождаемость в феодальном японском обществе была сравнительно невысока. Низким репродуктивным уровнем характеризуется демографическая ситуация и в современной Японии. Совершенно иная картина наблюдалась в период определяемой духом революции «Мэйдзи» синтоизации японского общества. Численность японцев в 80-е гг. XVIII в. составляла около 30 млн. чел. Примерно на том же уровне оставалась она и к началу синтоистской революции 1867 г. Но уже к 1913 г. в Японии проживало 51,3 млн. человек. Одновременно происходившее активное индустриально-урбанистическое развитие очевидно не только не служило препятствие, но и являлось дополнительным фактором демографического бума.

Аналогичное резкое повышение репродуктивной активности наблюдается и при рассмотрении феномена османской модернизации. К 80-м гг. XVIII в. аселение Турции, по примерным подсчетам демографов, составляло 9,5 млн. чел. По прошествию столетия оно даже сократилось, находясь на отметке в 8,6 млн. чел. Модернизационный процесс в османском обществе конца XIX - начала XX вв. происходил, как известно, в идеологическом формате реанимации тюркистских традиций (а по большому счету, турецкого национализма). Демографические последствия такой политики для Османской империи не заставили себя долго ждать. Уже к 1913 г. численность ее населения достигла уровня в 18,1 млн. чел. В противоположность позднеосманскому периоду в светской европеизированной Турции динамика репродуктивности имеет преобладающую тенденцию снижения. На настоящее время у нее одни из худших показателей суммарного коэффициента рождаемости среди мусульманских стран.

К резкому репродуктивному скачку во второй половине 1930-х гг. привела, к примеру, антифеминистская политика национал-социалистов в Германии. Тенденция неуклонного снижения рождаемости в Веймарской республике соотносилась с созданием образа «новой немецкой женщины», ценностные идеалы которой связывались с потреблением, развлечением, профессиональным статусом. С приходом к власти НСДАП демографическая ситуация резко изменилась. Если к 1934 г. в Германии рождалось около 1 миллиона младенцев, то уже к 1939 г., после завершения демографической реформы – в полтора раза больше. Третий Рейх был в это время единственным из ведущих европейских государств, характеризующихся постоянным репродуктивным ростом. Идеология демографической политики определялась словами А. Гитлера, произнесенными на партийном съезде 1934 г., о существовании противоположных по своей природе «большого и жестокого» мира мужчин, ориентированного на борьбу за государство и общество», и «маленького мира» женщины, ограничиваемого «семьей, мужем, детьми и домом». Планомерно реализовывался курс на высвобождение женщин из сферы профессионально-трудовой деятельности. Да минимума, к примеру, сведена была их представленность в должностях школьных учителей (кроме предметов рукоделие и домоведение), хотя еще в Веймарской республики ощущался не меньший дефицит педагогов, мужчин, чем в современной России. Исключение в национал-социалистской гендерной ротации составили лишь традиционные женские профессии, связанные со сферой торговли и услуг. Стремление женщин к карьерной самореализации в профессиональном или политическом отношении оценивалось на уровне общественной морали как противоестественное. Для вступивших в замужество и добровольно оставивших трудовую деятельность работниц предусматривалась сравнительно крупная беспроцентная ссуда. Характерно, что высвобождение женщин из сфер общественного производства, приводящее, казалось бы, к сокращению численности рабочих кадров, ни каким образом не сказалось в негативном отношении на сверхвысоких темпах развития экономики страны. «Что дал вам я? – демагогически вопрошал А. Гитлер в 1937 г. у двадцатитысячной аудитории немок. – Что дала вам национал- социалистическая партия. Мы дали вам Мужчину». Бурный шквал аплодисментов прозвучал в качестве одобрения немецкими женщинами процесса дефеминизации.

Германский опыт опровергает традиционное возражение, сводящееся к тому, что в условиях индустриальной экономической инфраструктуры высокая репродуктивность, условием которой является производственное высвобождение женщин, ввиду неокупаемой затратности такого шага, невозможна. Экскурс же в историю демографической политики заставляет внести в этот тезис некоторую корректировку, ограничивающий ракурс его применения либеральными экономическими моделями организации индустриального общества. В тех же системах, в которых государству отводится роль активного экономического регулятора, появляются возможности и для гендерной диверсификации общественных функций, и, в частности, создания условий репродуктивной ориентированности женщин.

Конечно же, германская демографическая политика далеко не ограничивалась дефеминизацией производственной сферы, включая и иные механизмы стимулирования высокой рождаемости. Вводились, к примеру, специальные детские и семейные пособия, устанавливались льготные расценки медицинского обслуживания многодетных семей. Распространявшая на недостигших 25-летнего возраста незамужних девушек обязательная трудовая повинность предусматривала, главным образом, наряду с сельскохозяйственными работами, оказание помощи многодетным матерям в уходе за детьми. Молодые немки, таким образом, снимая часть повседневных забот с домохозяек, сами приобретали навыки будущих матерей. Задачу подготовки к материнству решали также учрежденные государством специальные школы для беременных женщин. Впервые в мировой практике устанавливалась правительственная награда за заслуги рожениц – Золотой материнский крест, вручаемый, матерям родившим восьмерых детей (с 1944 г. аналогичные были введены и в СССР).

Об апологии национал-социализма, конечно же, не может быть и речи. Однако детородный бум в Германии при власти НСДАП есть серьезный аргумент в пользу гипотезы о корреляции репродуктивных показателей с уровнем национальной ориентированности государства. Статистика по рождаемости в современном денацидизированном либеральном германском государстве находиться в резком диссонансе с ситуацией сложившейся в Третьей Рейхе. Уже довольно длительное время Федеративная Республика имеет однозначно худший в мире показатель общего коэффициента рождаемости. Сегодня в Германии он составляет лишь 8,1 ‰, тогда как даже в условиях катастрофического 1945 г. – 15 ‰. Почему же немки в Веймарской республике и ФРГ имели низкую, а в Третьем Рейхе – высокую репродуктивную активность? Очевидно, что причины такого различия следует искать не в экономической конъюнктуре, а прежде всего, в идеологических факторах.

Аргументы против фатальности перехода к современному малодетному типе воспроизводства можно обнаружить и в демографической истории США. Противоречащий данному концепту длительный репродуктивный спурт пришелся в американском обществе на вторую половину 1930-х – 1950-е гг. Общий коэффициент рождаемости в Соединенных Штатах возрос от 18,4 ‰ в 1936 г. до 26,5 ‰ в 1947 г. Показательно, что интенсивный рост репродуктивной активности американцев наблюдался даже во время второй мировой войны (не имея очевидно аналогов такого рода в истории других воюющих государств). Соответствующий демографический подъем коррелировался в США с процессом реанимации консервативных англо-американских ценностей. Олицетворяемая же президентством Дж. Кеннеди ценностная инверсия начала 1960-х гг. обозначила противоположный вектор снижения уровня репродуктивности. Спад рождаемости в США хронологически точно совпал с эпохой сексуальной революции. В итоге к 1978 г. общий коэффициент рождаемости в Соединенных Штатах упал до отметки в 15 ‰.

Первая фаза всеобщего демографического надлома западного мира приходится на 1910 - 20-е гг. Данный феномен совершенно не синхронизируется с индустриально-урбанистическими процессами в западных странах, высшая точка которых была пройдена там существенно раньше. Зато двадцатые годы стали временем широкого импульсивного распространения материалистического миропонимания, атеистической пропаганды, аксиологии прагматизма. Репродуктивный кризис определялся, таким образом, парадигмой установившегося как на теоретическом, так и бытовом уровне, материализма.

Второй фазой генезиса современного типа воспроизводства явились для Запада 60-е гг. XX в. Пришедшийся на них системный взрыв сексуальной революции, приведший к нивелировке патриархальных семейных ценностей, не мог не иметь негативных последствий для показателей рождаемости. Традиционный образ женщины – матери (для христианской семиосферы – архетип Богородицы) утратил в процессе феминизационной псевдоэмансипации свою привлекательность. Подлинный антирепродуктивный перелом в настроениях европейцев, пишет П. Бьюкенен, произошел ни с наступления эпохи индустриализации, а в 1960-е гг., когда «западные женщины стали отказываться от образа жизни своих матерей». Явно противоречила репродуктивным ценностным ориентирам и голливудизация массового сознания, выразившаяся в культивировании иллюзии о суперчеловеке в качестве желаемого брачного партнера. Показательно, что практически одновременно, под действием тех же обстоятельств ценностного перелома, выразившегося в падение этики труда, Запад стал постепенно уступать свои позиции Востоку в мировой экономике.

Цивилизационная специфика демографических процессов в истории России

Данные демографии являются весьма индикативным показателем для отражения идейно-духовного состояния народа и в истории России. Находясь в психологически комфортных условиях, человек живет сам и воспроизводится через потомство. Утрата же смысла существования напрямую ведет к падению рождаемости и росту смертности. Именно это и происходило в периоды деиделогизационных инверсий.

В истории России достаточно четко идентифицируются смены периодов почвенной национально-идентичной идеологии и периодов деидеологизации, или переноса неких универсальных иноцивилизационных идеологем. Обратимся первоначально к опыту XIX века. Для анализа был взят показатель динамики рождаемости православного населения страны. Удивительным образом, за оба периода либерализации, связанные с либеральным реформированием Александра I и Александра II, коэффициент рождаемости среди православного населения сокращался. (См. рис. 11.6). Те же тенденции упадка фиксируются и применительно к показателям экономики. Если в период Николая I Россия в общих объемах производства занимала 2 - 3 место в мире, то когда грянули «великие реформы» Александра I, и она скатилась сразу на 5-ое место.

Рис. 11.6. Динамика рождаемости православного населения в Российской империи на протяжении XIX в., на 100 жителей

За годы либерального правления Александра I число родившихся на 1000 человек населения уменьшилось с 43,7‰ до 40‰. Тенденция снижения рождаемости изменилась лишь в последние годы александровского царствования, точно совпав по времени с идеологической переориентацией властей на консервативные ценности.

При консерваторе Николае I происходил стремительный рост репродуктивных показателей. Никогда в новое время в истории России коэффициентная статистика рождаемости не возрастала столь динамично и в столь продолжительном интервале, как в николаевскую эпоху. К середине XIX в. был достигнут российский репродуктивный максимум. Реформаторский либеральный курс Александра II устойчиво коррелирует с заметным снижением общего коэффициента рождаемости. Показатели репродуктивности снизились за «эпоху великих реформ» с 52,4‰ до 47,5‰. Единственный зигзаг в сторону повышения рождаемости за четверть столетия правления Александра II пришелся на начало 1870-х гг., будучи связан с происходившим в контексте борьбы с революционной угрозой некоторым консервативным откатом от изначальной реформаторской идеологии.

При идентифицируемом в качестве православного консерватора Александре III процесс падения рождаемости был остановлен. Наблюдалось пусть не столь стремительное, как в николаевскую эпоху, но все же статистически четко фиксируемое повышение репродуктивного потенциала населения. В год вступления Александра III на престол общий коэффициент рождаемости составлял 47,5‰, в год смерти – 48,6‰. Наиболее ощутимым демографическим импульсом явился сам факт смены идеологического вектора развития страны в 1881 г. Следующий 1882 г. стал рекордным для России по единовременному возрастанию репродуктивной динамики. Число новорожденных увеличилось по сравнению с предыдущим годом почти на четверть миллиона. Общий коэффициент возрос на 3‰. Еще более динамично в сравнении с общероссийскими показателями за годы правления Александра III осуществлялся рост репродуктивной активности православной части населения империи. В прямом диссонансе с современной демографической конъюнктурой РФ наивысший уровень репродуктивности (общий коэффициент рождаемости выше 50‰) в России конца XIX в. фиксировался в губерниях с этническим доминированием русских: Рязанской (58,1‰), Самарской (57,5‰), Оренбургской (56,7‰), Воронежской (55,6‰), Саратовской (55,3‰), Пензенской (55,0‰), Екатеринославской (54,6‰), Орловской (53,6‰). Наименьшей репродуктивной активностью (менее 30‰) отличались регионы, традиционно находящиеся в зоне сильного западнического влияния – Петербургская губерния (25,8‰) и остзейский край (28,9‰).

Инерция православно-этатистского консерватизма эпохи Александра III определяла интенсивное повышение статистики рождаемости и для проходивших в прежнем идейном формате первых лет правления Николая II. Прирост в показателях общего коэффициента рождаемости составлял 0,4-0,5 ‰ в год. Характерно, что вопреки логике теории демографического перехода о корреляции компонентов естественного воспроизводства общий коэффициент смертности при этом снижался – от 40,5‰ в 1892 г. до 31,4‰ в 1897 г. Только в дальнейшем, в период идеологических метаний Николая II времен новой революционной волны кривая рождаемости в России пошла вниз.

Таким образом, можно констатировать, что даже при ограниченных уровнем технического развития возможностях информационного ресурса Российской империи идеология, декларируемая властью, прямым образом сказывалась на демографическом состоянии популяции. Что же говорить о современных управленских возможностях воздействия через формирование мировозренческо-ценностных установок на популяционную динамику?!

Десакрализирующий надлом массового сознания начала XX века, выраженный, прежде всего, в идеологической инверсии первой российской революции, не замедлил негативно отразиться на репродуктивной активности. В 1905 г. общий коэффицент рождаемости у русских составлял уже 47,8 ‰, а в 1908 г. – 47,4 ‰. Статистика последующих лет фиксировала стабилизацию показателей репродуктивности. Несмотря на некоторый спад, пришедшийся на время первой российской революции 1905-1907 гг., динамика рождаемости в Российской империи оставалась наивысшей в Европе.

Даже в годы Первой мировой войны, согласно расчетам демографов, население Российской империи возросло на 2,6 млн., что составило 1,9%. Только в наименее успешном в военном отношении пораженческом 1915 г. имелась отрицательная динамика. Естественный прирост населения России, несмотря на то, что она несла в боях самые крупные людские потери среди воюющих государств, перекрывал статистику гибели солдат и офицеров. Вопреки всем тяготам военного времени смертность среди гражданского населения оставалась на прежнем уровне. Российская империя превосходила в период Первой мировой войны по уровню естественного воспроизводства населения невоюющие европейские страны. Так, если у нее в 1915 г. коэффициент прироста составлял 9,3‰, то у Швеции – 6,9‰, а Швейцарии – 6,2 ‰.

Сразу же после окончания Гражданской войны, с 1921 г. в России начался новый демографический подъем и по показателю продолжительности жизни, и по рождаемости. Рост репродуктивности отмечался даже в условиях пандемии голода 1921 – 1922 гг. Поддержание высокого уровня рождаемости определялось, с одной стороны, преимущественной включенностью в осуществление репродуктивных функций лиц, получивших еще досоветское религиозное воспитание, ментально связанных с традицией православных семейных ценностей.

Другое обстоятельство, стимулирующее высокий уровень рождаемости, имело идеологическую природу. Пропагандистская апелляция большевиков к «светлому будущему» в значительной мере сказывалась на репродуктивной ориентированности народа («если не мы, то дети, уж точно, будут жить при коммунизме»). Психологическая уверенность в завтрашнем дне, усилившаяся после революционной неразберихи, оказывалась более весомым фактором демографических показателей, чем крайне тяжелое материальное положение населения первого десятилетия советской власти. Похожий психолого-демографический эффект наблюдался в 1985 г в связи с новыми «ветрами надежд» горбачевской перестройки, правда быстро выдохшейся.

Фаза репродуктивного подъема первой половины 1920-х гг. еще могла быть объяснена через феномен компенсаторного (по отношению к годам Гражданской войны) воспроизводства. Но последующие тенденции популяционной динамики опровергают данную аргументацию.

Природа очередного демографического упадка конца 1920-х – первой половины 1930- гг. определялась не только трагедией коллективизации. Спад начался еще в 1926 г., т.е до начала процесса массовой коллективизации. Фактором репродуктивного упадка в данном случае следует, очевидно, признать инерцию революционной ценностной трансформации – воздействие левацкой интернационалистской идеологии, разрушение консервативных традиций патриархальной семьи, русофобию.

Сообразно с логикой «цивилизационного маятника» новая фаза демографического подъема должна была совпасть со сменой вектора развития от универсалистской к цивилизационной парадигме. Черты такого рода ценностной инверсии частично обнаруживаются в установлении с середины 1930-х гг. сталинской национал-большевистской модели социализма (системы, ориентированной на синтез идей социализма с национальными ценностными традициями российской и даже русской государственности). В сфере семейно-брачных отношений это, прежде всего, выразилось в переходе от левацкой половой эмансипации к поддерживаемому законодательно семейному ригоризму (запрет абортов, усложнение бракоразводной процедуры). Новый подъем рождаемости второй половины 1930-х гг. вновь опровергает модельный тренд «старения нации». Понятие «сталинский демографический ренессанс» уже вошло в научный обиход. Им характеризуются периоды роста кривой естественного воспроизводства населения в СССР в 1935-39 гг. и 1948-53 гг.

Успешность показателей демографии возводится И.В. Сталиным в разряд государственной идеологии. Высокая рождаемость и низкая смертность определяются в качестве имманентных черт социалистического строя. Снижение репродуктивности населения, напротив, оценивалось как характерный признак капитализма и преподносилось в качестве проявления его глубинного кризиса.

Феноменом «отложенной рождаемости», компенсаторной по отношению к периоду голода 1932-1933 гг., сталинский демографический ренессанс не исчерпывается. В демографической динамике второй половины 1930-х гг. фиксируются два различных по репродуктивной интенсивности периода – (1935 – 1936) гг. и (1937-1939) гг. По логике компенсаторного концепта максимальный подъем рождаемости должен был прийтись на первый из означенных отрезков, тогда как в действительности наблюдалась прямо противоположная тенденция. Наиболее успешным в репродуктивном отношении оказался 1939 гг., удаленный на шесть лет от окончания эпохи «голодомора». (См. рис. 11.7).

Рис. 11.7. Динамика рождаемости в СССР в 1934-1939 гг.

Возросший в годы Великой Отечественной войны духовный потенциал советского общества также нашел, несмотря на всю сложность положения страны, проявление в демографической сфере. Демографическая динамика военных лет четко разделяет периоды 1941-1942 гг. и 1943-1945 гг. Череда поражений первого из этих этапов порождала чувство перманентной психологической тревожности, сопровождалась резким увеличением смертности среди тылового населения. Начиная же со Сталинградской победы, количество умерших в тылу стремительно сократилось. Смертность населения за этот период оказалась даже на порядок ниже, чем в довоенные и послевоенные годы. (См. рис. 11.8).

Рис. 11.8. Смертность тылового населения периода Великой Отечественной войны

Обратимся теперь к истории новейшего времени. На интервале второй половины XX в. фиксируется также два деидеологизационных периода. Один – хрущевский осуществлялся под вывеской десталинизации, второй с 1988 года – под лозунгом свертывания коммунистической идеологии. Что наблюдается на этих интервалах по показателю естественного воспроизводства населения? В обоих случаях вектор и рождаемости и смертности оказывался изменен. Показатель рождаемости находился в дореформенные периоды в стабильном положении или даже улучшался. Но после включения деидеологизационных механизмов статистика репродуктивности шла резко вниз. Показатели смертности в дореформенные времена падали. Но вот начинается деидеологизация, и уровень смертности синхронно возрастает. (См. рис. 11.9, 11.10).

Рис. 11.9. Динамика рождаемости в России во вторую половину XX – начало XXI вв.

Рис. 11.10. Динамика смертности в России во вторую половину XX – начало XXI вв.

Общий коэффициент рождаемости (число родившихся на 1 тыс. чел. населения) находился в сталинские послевоенные годы примерно на одном уровне, варьируясь в диапазоне от 25 до 27 ‰. За период хрущевской оттепели он снизился с 25,3 до 16,9 ‰. Это, наряду с обвалом 1990-х гг., было самым стремительным падением репродуктивности населения за всю демографическую историю России. Характерно, что после ухода Н.С. Хрущева падение прекратилось, и показатели рождаемости стабилизировались. Случайно ли?

Весь послевоенный период показатели смертности в СССР устойчиво снижались. Переломным стал 1960 г., когда кривая смертности вновь пошла вверх. С чего бы это? Резко возросло количество самоубийств. Советские граждане своими жизнями ответили на тот психологический урон, который нанесло им хрущевское реформирование. В результате годовой прирост численности населения упал с 1,6 % в 1953 г. до 1,1 % за 1964 г.

Период хрущевской оттепели совпал с демографическим надломом в истории СССР. Случайна ли такая синхронность? Признавая идейно-психологическое состояние населения фактором демографического развития, следует говорить о причинной связи между данными явлениями. Разрушение прежних смыслов и ценностей в процессе десталинизации имел для сознания и психики народа самые деструктивные последствия. Следствием возникшего состояния фрустрации явилось резкое понижение демографических потенциалов. Распространенное в современной демографии объяснение этого спада в качестве «отдаленного эха войны» противоречит материалам статистики.

Непосредственно в послевоенный период никакого падения демографических показателей не наблюдалось. Коэффициент рождаемости находился устойчиво на одном уровне, а коэффициент смертности изменялся в динамике погодового снижения. Такое положение сохранялось в течение пятнадцати послевоенных лет. Только с начала 1960-х гг. ситуация принципиально изменилась. Падение показателей рождаемости было крупнейшим, если не считать периодов войны, за всю демографическую историю России. Характерно, что в период «застоя» происходившее в хрущевские годы падение уровня репродуктивности удалось остановить.

Небывалым явлением для развитых государств мира стало возрастание в СССР с начала 1960-х гг. показателей смертности. С чего бы вдруг советские граждане в мирное время начали более интенсивно вымирать? Говорят, причина тому возросшие масштабы пьянства. Но алкоголизация населения сама является следствием иных, более глубинных мотиваторов. Спиваться человек начинает при разочаровании в жизни, утрате стремлений и идеалов. Именно это и произошло с советским народом в период хрущевского десятилетия.

Достигнутая в последней трети XX в. стабилизация общественной жизни не привела к сближению западных и российских (советских) векторов популяционного движения. Отсутствие войн, голода, репрессий, пандемий, на которые сторонники демографического перехода ссылались в других отмеченных случаях, как на обстоятельства, деформировавшие модель модернизации естественного воспроизводства, делало рассматриваемый период идеальным для верификации теоретических положений.

Продолжительность жизни в СССР, несмотря на устойчивое улучшение материальных условий существования, в течение двух десятилетий снижалась. Без обращения к духовно-психологическому фактору данная тенденция не имеет рационального объяснения. Уровень материального обеспечения граждан СССР пусть не стремительно, но все же поступательно возрастал. От прежней репрессивной политики государство отказалось. Тем не менее, демографический результат по рассматриваемому параметру лишь ухудшился. Советский Союз вообще являлся единственным государством мира (включая развивающиеся страны) с длительной отрицательной динамикой продолжительности жизни населения. Некоторые из демографов объясняют данный феномен, как отдаленное эхо военных потерь. Но в таком случае аналогичный спад в продолжительности жизни должен был наблюдаться и в других государствах, имевших в период Второй мировой войны существенные потери по отношению к численности населения. Однако ни в одном из них ничего подобного не произошло. Более того, как раз в то самое время, когда СССР столкнулся с крупной тенденцией сокращения продолжительности жизни, в ФРГ, Японии, Югославии и др. происходило устойчивое ее возрастание. (См. рис. 11.11).

Рис. 11.11. Продолжительность жизни населения в странах, понесших существенные потери во Второй мировой войне, в послевоенный период

Очевидно, мобилизационный идейный ресурс советской системы сталинского и хрущевского периодов и являлся одним из решающих факторов поддержания витального состояния народа. Идеология коммунизма еще находилась на восходящей фазе своего развития. Перспектива построения коммунистического общества в обозримом будущем порождала психологическую уверенность, благоприятно сказываясь на всех демографических показателях. Эпоха застоя оказалась временем идейно-духовного разложения советского человека, утраты им общественных идеалов. Именно в этот период усматривается начало идеологического перерождения советской партийно-государственной элиты, в конце концов приведшего к распаду СССР. Фактический отказ от жестких принципов идеократии не замедлил сказаться в демографической сфере. Произошедшее в середине 1960-х гг. изменение направленности динамики продолжительности жизни удивительным образом точно совпало с новым политическим поворотом в истории советской государственности.

Неучтенным фактором в объяснении спада продолжительности жизни в СССР является также то обстоятельство, что именно во вторую половину 1960-х гг. в критическую возрастную фазу вступила первая из генераций, вошедшая во взрослую жизнь уже в советское время. Витальный потенциал новых поколений оказался существенно ниже, чем у тех, которые сформировались в духовном плане еще в дореволюционную эпоху, пройдя через систему религиозной воспитательной традиции.

Кратковременный демографический подъем 1980-х гг. имеет многофакторное объяснение. Наряду с мерами по материальному стимулированию рождаемости и борьбой с алкоголизмом определяющее воздействие на показатели естественного воспроизводства населения имело повышение психологического тонуса общества, связанного с духовной атмосферой обновления. На смену геронтократическому застою, казалось многим, приходит новый тип обновленного социализма с «человеческим лицом», однако надеждам не суждено было оправдаться. Наступившее разочарование вызвало психологическую депрессию, не замедлившию негативный образом сказаться в сфере демографии.

Показательному примеру советской политики второй половины 1980-х гг., доказывающему принципиальную возможность управленческого воздействия на сферу демографии, сторонники теории «железного» демографического детерминизма противопоставляют довод об «оттянутой смертности». Согласно этому взгляду в результате неоправданного вмешательства государства в демографические процессы произошел некий временной сдвиг. Все те, кто должен был в соответствии с предшествующим трендом, умереть еще во второй половине 1980-х гг., умерли в начале 1990-х. Искусственный демографический подъем и вызвал якобы последующий компенсационный с точки зрения параметров демографии спад. Однако утверждению о том, что будто бы умершие в ельцинский период истории России должны были уйти из жизни еще в эпоху М.С. Горбачева, противоречит анализ динамики возрастной структуры смертности.

В 1990-е гг. наблюдался резкий прирост категории умерших, находящихся в трудоспособных возрастах, по отношению к которым понятие «оттянутая смерть» была малоприменима. О каком временном сдвиге смертности можно говорить применительно к человеку, ушедшему из жизни вследствие убийства, производственной травмы или инфекционного отравления? Да и каков лаг по времени оттянутой смерти? Очевидно, что он не может быть, и в принципе, растянут на двадцатилетний период. С точки зрения теории отсроченной смертности было бы понятно увеличение числа умерших в начале 1990-х гг. Но и с наступлением 2000-х он по прежнему находился на столь же высоком уровне, поражая генерации, вступившие во взрослую жизнь уже в «послезастойные» периоды отечественной истории, к которым, в силу этого, тренды советской «алкогольной» смертности, казалось, не должны быть применены..

Беспрецедентная по своим масштабам для мирного времени демографическая катастрофа России 1990-х гг. есть, вероятно, наиболее весомый довод против рецептуры универсалистского пути развития России. В 2000 г. с приходом новой политической команды В.В. Путина, частичным отходом от ельцинских времен «цивилизационный маятник» вновь начал корректировать вектор своего движения. Одновременно в демографии наметилась пока еще слабо выраженная тенденция выхода из состояния депопуляции и начала нового репродуктивного подъема. Вопрос в настоящее время заключается в том, сможет ли отмеченная тенденция приобрести характер тренда, или окажется лишь эпизодом в процессе репродуктивного угасания России. Разрешение данного вопроса во многом зависит от позиции и профессионализма государственной власти.

Национальная идентичность как фактор демографического развития в современном мире

Могут возразить, что историю не всегда целесообразно использовать в качестве мерила современности. Принимая такого рода возражение, попытаемся ответить на вопрос: прослеживается ли связь демографической динамики с уровнем национальной ориентированности государства в современном мире?

Многие высокоурбанизованные страны и в настоящее время сохраняют довольно высокую репродуктивность. Активная демографическая динамика характера, к примеру, для государств Латинской Америки, несмотря на заметное преобладание в структуре их населения городских жителей. Даже самая урбанизированная страна региона Аргентина, превосходящая по долевому представительству горожан соответствующие российские показатели (83 % аргентинцев проживает в городах), традиционно имеет сравнительно высокий коэффициент рождаемости – по данным на 2003 г. – 17,8‰ (т.е. более чем в два раза больше нежели, к примеру, в Германии). Сходная демографическая ситуация наблюдается и в современном индустриально-убанизированном Уругвае. При проживании более двух третей населения в городах мексиканские и перуанские женщины рожали в среднем по данным на начало 1980-х гг. более пяти детей. Согласно статистике на 1995 г., общий коэффициент рождаемости в Мексике составлял 30,4 ‰ - один из самых высоких показателей в мире. При этом уровень смертности – 4,8‰ был ниже, чем в любой из североамериканских или европейских стран. Мексиканский опыт противоречит, таким образом, популярному среди демографов тезису, что интенсивная рождаемость при традиционном типе воспроизводства является оборотной стороной высокой смертности. Очевидно, что благоприятная демографическая ситуация у латиноамериканцев определяется отнюдь не экономическими факторами, коррелируясь в большей степени с высоким статусом католической церкви.

Многодетность еще в первой половине XX в. являлась также отличительной особенностью семей европейских католиков из стран с повышенной клерикальной составляющей (Италии, Испании, Португалии). Их репродуктивная ориентированность снижалось прямо пропорционально снижению роли Церкви в общественной жизни. К моменту начала распада социалистической системы только в четырех европейских странах – Албании, Ирландии, Польше и Румынии суммарный коэффициент рождаемости превышал уровень простого воспроизводства. В свете выдвигаемого в настоящей работе концепта обращает на себя внимание характеристика указанных государств с точки зрения духовных потенциалов. Албания, имевшая наивысшие в Европе показатели рождаемости, вплоть до распада СФРЮ являлась единственной на континенте страной мусульманского культурного ареала. Ирландия, общественная рефлексия которой во многом зависела от конфессионального конфликта на североирландских территориях, сохранила положение одного из оплотов европейского католицизма. Для Польши в большой степени, чем для какой-либо из социалистических стран Восточной Европы, имело актуальность участие Церкви в общественной жизни. Польское происхождение римского папы Иоанна Павла II может рассматриваться в качестве одного из индикаторов данного положения. Сохранение роли католицизма в синтезе с широкими социальными гарантиями, предоставляемыми коммунистическим государством, обеспечивало, по-видимому, репродуктивный эффект. Наконец, Румыния, не выделяясь в советский период высокой степенью религиозности населения, отличалась, зато, особо радикальной демографической политикой, связанной с системой мер по активному поддержанию брачности. Таким образом, наименьшие масштабы снижения рождаемости в Европе оказались присущи тем странами, которые либо сохраняли освященные религией традиционные репродуктивные ориентиры либо использовали механизмы государственного регулирования демографическими процессами. Показательно, что Ирландия по-прежнему первенствуют в Европе по показателям рождаемости. В то же время Румыния и Польша, отказавшиеся от советских принципов социальной политики, имеют в настоящее время крайне низкую статистику репродуктивности, уступая, к примеру, по ней также испытывающей демографический кризис России.

Вопреки современному стереотипу о том, будто бы те народы, которые много рожают, также активно и мрут, именно Албания и Ирландия имеют наименьший показатель в Европе по общему коэффициенту смертности. По данным на 2008 г. - соответственно 5,1‰ и 6,5 ‰. Для сравнения в Великобритании коэффициент смертности составляет 9,4 ‰, в Италии – 9,7‰, в Германии – 10,3‰. Хуже по отношению к албанским и ирландскими показателям обстоит дело и в США, где на тысячу человек в год приходится 8 умерших. А вот в России общий коэффициент смертности, не в пример, казалось бы, неблагополучной Албании, составляет 14,6 ‰.

Сравнительно высокая рождаемость, в применении к эталонам западных стран, существует и в Израиле. Общий коэффициент рождаемости – 21,5 ‰ среди израильского населения явно диссонирует в тоже время с характером репродуктивного поведения современных российских евреев. Следует предположить, что столь очевидные демографические различия определяются, прежде всего, статусом религии в системе общественных ценностей еврейского народа. Иудаизм, как известно, сакрализует многодетность и ориентирует адептов на активное воспроизводство. Распад замкнутой системы еврейских религиозных общин и десекуляризация жизни евреев в СССР (феномен безрелигиозного, секулярного еврейства) незамедлительно привели к демографической инверсии. Напротив, закрепление особого статуса иудаизма в Израиле коррелирует с сохранением сравнительно высокой рождаемости у ортодоксальных израильских евреев. Характерно, что у более молодой генерации еврейских женщин, в сравнении с поколениями ментально сформировавшимися в советский период, показатели репродуктивной ориентации несколько возрастают, будучи соотнесены с некоторой реанимацией роли иудейского религиозного воспитания.

Деэтнизация: снижение демографических потенциалов русского народа в СССР в позднесоветский период

Пожалуй, наиболее острые формы выражения среди народов СССР приобрел тренд снижения репродуктивных функций у русского народа, являвшегося основным объектом советской идеологической нагрузки. Столетнее измерение демографической ситуации четко фиксирует тенденцию понижения потенциалов рождаемости у русского населения, в сравнении с другими, объединенными с ним в единое государство народами. Его государствообразующая роль в Российской империи отражалась наивысшими показателями рождаемости. Репродуктивность женщин православного исповедания была в ней в конце XIX века почти в полтора раза выше, чем у мусульманок. Через полстолетие РСФСР, по статистике на 1940 г., занимала, при общем коэффициенте рождаемости в 33 ‰, четвертое место среди союзных республик. Впереди нее по этому показателю находились Армянская, Казахская и Узбекская ССР. Показательно, что первая строчка принадлежала стране христианского культурного ареала – Армении, опровергая тем самым популярный тезис об исключительной репродуктивной ориентированности народов исламского мира. При истечении следующего полстолетия, по данным на 1986 г., РСФСР, с общим коэффициентом рождаемости в 17,2 ‰, опустилась уже на десятое место среди пятнадцати союзных республик. Для сравнения, находящийся на первой строчке Таджикистан имел в это же время показатель в 42 ‰. При общем снижении уровня репродуктивности в Советском Союзе в трех из союзных республик – Таджикской ССР, Узбекской ССР и Туркменской ССР за обозначенные полстолетия он возрастал. Рождаемость у таджиков к концу советского периода была в опровержение теории демографического перехода заметно выше, чем у них же столетием ранее. Таким образом, высокий уровень репродуктивности в СССР удалось сохранить (а то и увеличить) лишь тем народам, которые за внешней советской идеологической маркировкой сумели сохранить приверженность этническим традициям. Детрадиционализация же русского народа затрагивала сами ментальные стороны его существования.

Желание иметь потомство у русских женщин к концу советской эпохи было подавлено в большей степени, чем у любой титульной национальности в союзных республиках. Репродуктивная ориентированность у них оказывалась даже ниже реального уровня рождаемости. По показателю ожидаемой численности детей русские прочно занимали последнюю строчку. Цифра в 1946 ожидаемых детей на тысячу опрошенных замужних женщин не обеспечивала бы, при соответствии ее с реальной динамики рождаемости, обычного воспроизводства. На предпоследнем месте по этому показателю находились близкие в культурном отношении украинки, предполагавшие иметь 2059 человек потомства, что уже, по меньшей мере, позволяло воспроизводить численный состав нации. Для сравнения, замужние туркменки (первое место) ожидали в это же время родить на тысячу женщин 6356 детей. Расхождения между ожидаемой и желаемой численностью потомства, как правило, согласно утверждению демографов, незначительны.

Национальный фактор демографического состояния российских регионов

Влияние фактора национальной идентичности наглядно проявляется при сопоставлении демографической динамики российских регионов. Сегодня национально-территориальные образования обладают значительно более высоким демографическим потенциалом, нежели краевые и областные территории России. По данным на 2007 г., только 20 субъектов РФ имели положительную динамику в соотношении рождаемости и смертности. Характерно, что среди них - 17 – это национально-территориальные образования. Большинство из последних находится при том, как известно, на дотационном положении. Даже столь ограниченное использование национального формата, как национально-территориальные образования РФ, уже оказывает опосредованное влияние на улучшение демографической ситуации. Следует предположить, что к аналогичным последствиям могла бы привести и соответствующая ценностная переориентация на национальные рельсы российского государства в целом.

Соотношение статистических показателей переписей 1989 и 2002 гг. обнаруживает резкий контраст репродуктивной динамики по отношению к различным национальностям РФ. Демографический кризис России удивительным образом совпадает с этноконфессиональными параметрами. Отнюдь не все из российских народов подпали под крест пересечения кривых рождаемости и смертности. При общем сокращении населения до уровня в 98,7 % по отношению к показателям 1989 г., численность русских понизилась до 96,7%, т.е. шла с двухпроцентным опережением среднестатистических кризисных характеристик. Демографы же утверждают, что динамика демографического кризиса русского народа могла оказаться и более регрессирующей, если бы в качестве русских в переписи 2002 г. не было учтено значительное число представителей иных этнических групп (прежде всего украинцев), некоторые из которых даже не владели языком идентифицируемой национальности. Убыль населения наблюдается не только у русских, но и у всех прочих народов России (за исключением осетин), принадлежащих к православному культурному ареалу. Для карелов, коми, удмуртов, мордвы и других российских этносов, традиционно придерживавшихся православия, последствия демографической катастрофы оказались еще значительней, чем у русских. Более высокие урбанизационные показатели последних не явились в данном случае определяющим фактором. В то же время у всех без исключения мусульманских и буддистских народов России отмечался численный рост. Демографический кризис, изоморфный каким-либо образом феномену русского креста, их попросту миновал. В ракурсе пафосных обличений военных действий федеральных властей в Чечне не раз в средствах массовых информации говорилось о геноциде чеченского народа. Вопреки данному посылу, статистика свидетельствует о возрастании численности чеченцев в России за межпереписной период в 1,5 раз. Количество ингушей за тот же временной отрезок возросло и вовсе в 1,9 раз. Могут возразить, что мусульманские и буддистские народы России связаны, в отличие от русских, не с индустриально-урбанистической, а аграрно-сельской общественной инфраструктурой, а потому и сравнение с ними не представляется корректным. Однако, сопоставив демографические характеристики русского народа с обладающими сходными квалификационными потенциалами татарами и башкирами, обнаружим ту же тенденцию – увеличения (пусть и не столь стремительного, как у ингушей) численности мусульманских этносов, особо контрастно проявляющегося на фоне регрессирующих репродуктивных показателей соседствующих с ними в Поволжье и на Урале православных народов.

Другим возражением может стать указание на преимущественно южные региональные рамки активного репродуктивного поведения населения. Специфика климата юга России определяет меньший объем потребительской корзины, а, соответственно, снижает уровень материальной зависимости многодетных семей. Однако, рождаемость среди русских женщин, проживающих в национальных республиках южнороссийской периферии оказывается, опять-таки, ниже, чем у представительниц автохтонных наций мусульманского или буддистского исповедания. Характерно, что она заметно повышается в случае замужества русской на представителе иноконфессиональной этнической общности. Вопреки предположению о прямой климатологической зависимости репродуктивного поведения, существенный рост численности населения в постсоветский период наблюдается у языческих народов Дальнего Востока, Сибири и Севера. Тяжелые природные условия не стали для них принципиальным препятствием для многодетности. За межнпереписной период численность манси возросла на 44,6%, хантов – на 30 %, ительментов – на четверть и т.д. Причины такого возрастания заключаются не только в том, что принадлежность к коренным малочисленным народам предоставляет определенные преференции, ввиду чего некоторые этнические русские предпочитают записываться автохтонами. Более важным фактором демографической динамики у указанных народов является характерная для языческих поведенческих стереотипов, базирующихся на аксиологии рода, высокая поведенческая ориентированность. Средняя рождаемость у ненцев превышает отметку в три ребенка, фиксируя в этом отношении один из самых высоких показателей среди народов России (среди титульных народов РФ только чеченцы и ингуши имеют столь же высокие цифры репродуктивности). В диапозоне от 2,5 до 3 детей находится репродуктивная динамика долган, хантов, чукчей, эвенков и др. Показатели рождаемости и мусульманских, буддистских и языческих народов России соотносятся, таким образом, с единым для них типом демографического воспроизводства.

В тоже время, репродуктивное поведение у еврейских семей оказывается даже менее активным, чем у христианских. Уровень рождаемости у евреев является наихудшим среди всех народов России. И это при том, что еще в XIX веке показатели рождаемости у них были одними из самых высоких, опережая, к примеру, соответствующую демографическую статистику у многих мусульманских народов. Это объясняется, прежде всего, разрывом российских евреев с традиционным этнически замкнутым типом еврейской культуры.

Возможно, таким образом, предположить, что и у народов православного культурного ареала низкая репродуктивная активность определена, прежде всего, разрывом с традиционной системой ценностей. Следует ли говорить, что именно православие являлось основой мишенью атеистической пропаганды в СССР. Тем же этносам России, которые сохранили преемство религиозной традиции (мусульмане, буддисты, язычники) демографического кризиса удалось избежать.

Существующие в настоящее время различия по уровню рождаемости между национально-территориальными образованиями, с одной стороны, и русскими регионами, с другой, имеют характер репродуктивного разрыва. Устойчивая статистическая дифференциация между ними позволяет вообще говорить о двух демографических реальностях в рамках одного государства.

По общему коэффициенту рождаемости национально-территориальные образования занимают 11 первых мест среди субъектов Федерации. Только на 12-й строчке находится лучший из русских регионов – Читинская обл. Усредненный общий коэффициент краев и областей – 10,8, тогда как у национально-территориальных образований – 15,0. Высокая репродуктивность в национальных республиках не является исключительно результатом действия мусульманских мировоззренческих установок, как это зачастую преподносится в СМИ. Действительно, на первом месте среди субъектов РФ с общим коэффициентом рождаемости 27,1, идет исламизировання Чеченская республика. Но зато на последующих местах находятся национально-территориальные образования, не принадлежащие к мусульманскому культурному ареалу – Тыва и Алтай.. Вопреки сложившемуся стереотипу, мусульмане по показателям рождаемости даже не первенствуют в России, существенно уступая в среднестатистическом выражении российским буддистам. Если в регионах традиционного распространения ислама усредненный между ними общий коэффициент репродуктивности равен 15,4, то в национально-территориальных образованиях соотносимых с распространением буддизма – 18,7.

Очевидность существования определенной закономерности зависимости демографических процессов от фактора национальной ориентированности процессов управленческих структур обнаруживается и при анализе статистики смертности по регионам Российской Федерации. Национально-территориальные образования занимают первые шесть мест по наименьшему показателю коэффициента смертности среди субъектов РФ. Наиболее благополучная ситуация в этом отношении фиксируется в Ингушетии. Удивительно, на первый взгляд, что по каждому из классов причин смертности среди пяти наиболее преуспевающих субъектов Федерации находится Чечня, прошедшая через горнило масштабных военных действий.

Одним из распространенных стереотипов является утверждение о несовместимости длительной продолжительности жизни, с одной стороны, с низким уровнем экономического развития и высокими показателями рождаемости, с другой. Однако для его статистического опровержения достаточно привлечения российского регионального материала. На первом месте среди субъектов РФ по показателю ожидаемой продолжительности жизни идет Ингушетия – 79 лет, на втором – Чечня – 74,3 и на третьем Дагестан – 74,2. Все перечисленные административные регионы, в противоречие с указанными стереотипами, являются и дотационными и высокорепродуктивными. Ингушские показатели продолжительности жизни находятся на уровне преуспевающих стран «золотого миллиарда». Точно такой показатель, как и в Ингушетии, имеют, в частности, США.

Соотносимость современного жизненного уклада населения северокавказских республик с национальными традициями оказывается более весомым обстоятельством для демографии, нежели их экономическое развитие. Преуспевающая в плане личных доходов населения Москва находится в реестре продолжительности жизни среди субъектов РФ только на четвертой позиции. Национальные субъекты федерации занимают семь мест в первой десятке регионов с наибольшей продолжительностью жизни.

Вместе с тем, худшие в России показатели по продолжительности жизни также занимают национально-территориальные образования. Продолжительность жизни менее 60 лет имели по данным 2007 г. только два субъета федерации – Чукотский автономный округ и Республика Тыва.

Очевидно, что в национальных сферах общественной жизни и следует искать разгадку проблемы. Те из народов, которые сумели адаптировать свои традиции применительно к процессу модернизации, сохранив при этом национальную идентичность, имеют на настоящее время сравнительно высокую популяционную устойчивость. Другие же, будучи замкнуты в формате традиционного уклада и оказавшиеся новационно невосприимчивы, при столкновении с модернизационными вызовами очутились в ситуации буквального этнического вымирания. Депопуляция североамериканских и австралийских аборигенов явилась в этом отношении прообразом современной демографической катастрофы ряда коренных российских народов Сибири и Севера.

Общий вывод, который следует из статистического сопоставления национально-территориальных образований с краями и областями заключается в безусловном превосходстве первых по каждому из основных демографических параметров. Именно действием фактора национальной идентичности и обусловливаются их преимущества. Следовательно, для преодоления кризиса депопуляции и выравнивания демографических потенциалов регионов России необходимо и по отношению к русскому народу обеспечить соответствующее факторное основание. Ввиду абсолютного численного доминирования русских в Российской Федерации это может быть достигнуто лишь в общегосударственном масштабе. Концептом стратегического решения должно стать конструирование системы обеспечивающей национальную ориентированность российской государственности. Применительно к России национальная идентичность будет подразумевать ее русскую цивилизационную идентификацию.

Вопросы для обсуждения

1. Существует ли факторная связь между национальной (цивилизационной) идентичностью государства и естественным воспроизводством населения?

2. Почему в странах Востока показатель рождаемости устойчиво выше, чем в странах Запада?

3. Почему в национальных республиках Российской Федерации показатели рождаемости, как правило, выше, чем в областях?

4. Какова связь между демографическими показателями и религиозностью населения?

5. Насколько предопределен новым технологическим укладом мировой тренд перехода к низкому уровню репродуктивности при высокой продолжительности жизни?

Темы докладов и рефератов

1. Представление о ценности детности в традиционных религиях.

2. Этнодемографическая динамика в России и СССР по данным переписей населения.

3. Вариативность демографического развития этноконфессиональных локомитетов.

4. Теория демографического перехода и ее критика.

5. Перспектива исламизации Европы: оценки и прогнозы.

6. Фактор национальной идентичности в демографической политике государств: мировой исторический опыт.

7. Феномен вымирающих этносов.

Литература

Андреев Е.М., Дарский Л.Е., Харькова Т.Л. Демографическая история России: 1927-1959. М., 1998.

Антонов А.И., Борисов В.А. Динамика населения России в XXI веке и приоритеты демографической политики. М., 2006

Араловец Н.А. Городская семья в России 1897-1926 гг. М., 2003

Багдасарян В.Э. К вопросу о формировании теории демографической вариативности как новой объяснительной модели демографических процессов. М., 2006.

Багдасарян В.Э. «Русский демографический крест» через призму факторного анализа. // Власть. №9. М., 2006

Багдасарян В.Э. Управляема ли демография? // Власть. №10. 2006.

Багдасарян В.Э. Факторный анализ исследования демографических процессов // Теоретические и прикладные проблемы сервиса. Научный журнал. № 1 (22). М., 2007.

Бойко В.В. Рождаемость: социально-психологические аспекты. М., 1985.

Брачность, рождаемость, семья за три века. М., 1979.

Бьюкенен П.Дж. Смерть Запада. М., 2003.

Вишневский А.Г. Демографическая революция: Избранные демографические труды в 2-х тт. М., 2005.

Всероссийская конференция «Семья, дети и демографическая ситуация в России». Сборник докладов. М., 17-18 мая 2007.

Голод С.И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. СПб., 1996.

Гундаров И.А. Пробуждение: пути преодоления демографической катастрофы в России. М., 2001.

Движение населения в Европейской России за 1899-1910 годы. СПб (Пг) 1904-1916.

Демографическая модернизация России, 1900 – 2000. М., 2006.

Демографический ежегодник России. Любое издание.

Демографический энциклопедический словарь. М., 1995.

Демографическое развитие СССР в послевоенный период. М., 1984.

Захарова О.Д. Эволюция рождаемости в России в XX веке. М., 1993

Исупов В.А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине XX века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000.

Кваша А.Я. Демографическая политика в СССР. М., 1981

Куркин П.И. Смертность и рождаемость в капиталистических государствах Европы. М., 1938.

Материнство и детство в России XVIII-XXI вв. Всероссийская научная конференция. Сборник научных статей. Часть I. М, 2006.

Население России в ХХ веке: Исторические очерки. М, 2001

Национальная идентичность России и демографический кризис. Материалы Всероссийской научной конференции (Москва, 20-21 октября 2006 г.). М., Научный эксперт, 2007.

Патрушев А.И. Германия в XX веке. М., 2004.

Рашин А.Г. Население России за 100 лет (1811-1913): Статистические очерки. М., 1956.

Рождаемость. Итоги Всероссийской переписи населения 2002. М., 2005.

Страхов Н. Христианское учение о браке и противники этого учения. Харьков, 1895.

Уралинс Б.Ц. Рождаемость и продолжительность жизни в СССР. М., 1963.

Харькова Т.Л. Население Советского Союза, 1922-1991. М., 1993

Якунин В.И. , Сулакшин С.С., Багдасарян В.Э. Государственная политика вывода России из демографического кризиса. 2-е изд. М., 2007.