322 Внимание и память лекция 34

ности и очень настойчиво ждет Вашего согласия на свидание с ним. И вот наступа­ет тот счастливый для него день, когда Вы наконец говорите: «Хорошо. В четверг в пять». А Ваш молодой человек берет книжечку, разграфленную по дням недели и по часам, берет карандаш и говорит: «Ага, в четверг, так, значит, в пять» — и тща­тельно записывает. Как, Вы пойдете на свидание? Я думаю, что нет. Скорее всего, нет. Потому что он себя выдал. Такие вещи не запоминают, они входят в Вас, и Вы с этим живете. Уж если человек говорит, что забыл про назначенное свидание, значит, вы безошибочно, как практические психологи, понимаете, что это не име­ло для него особого смысла. Вот действие, которое нужно совершить, мы записы­ваем, а для голода, мотива, побуждения мы ничего не должны делать в плане их фиксации: ни повторять десять раз, ни подбирать мнемотехническое правило, то есть делать какие-то специальные нарочитые операции, искусственные, так сказать, с точки зрения логики. Человек получил вчера новое впечатление, затронувшее его личность, и наутро, просыпаясь, испытывает переживание: «Ах, вот что». Это что? Припоминание? Вы, наверное, угадали из какого художественного произведения я привел этот пример. Да, это знаменитая Катюша у Толстого. Там после встречи с этого начинается день. Что это? Припоминание? Разыскивание в складах памяти? Нет, это совершенно особая вещь, это стало теперь чем-то страшно личным. Это как бы совсем другая память, причем не думайте, что это продукт какого-то особо­го развития. Она все время существует, на всем историческом пути, вернее, на всем эволюционном пути. И если вы хотите видеть зачатки этого механизма в гораздо большем обнажении, чем у человека, обратитесь к животным. Ведь это же и есть знаменитый импринтинг. Вот она, фиксация потребности в объекте, которая, как известно, не требует повторения, которая делается мгновенно. Поисковая активность там врожденная, рефлекторные ответы на ключевые раздражители, приводящие ма­шину в действие. Встреча с объектом, удовлетворяющим потребность, фиксация этого объекта, отнесение его к категории жизненно важных. Вот оно!

Значит, это различные уровни запоминания, они просматриваются очень хоро­шо эволюционно. Пожалуй, только один уровень не просматривается в эволюции. Это уровень мнемических действий, просто потому, что в мире животных мы не имеем явлений постановки сознательных целей и подчинения этим сознательным целям, то есть представлениям о результате, который должен быть достигнут в поведении, от­дельных актах этого поведения и т.д. И вторая поправка: что касается запоминания операций, то, конечно, это операции только первого вида, те, которые стереотипны. Почему так хорошо изучать образование всяких стереотипов, например, двигатель­ных, именно у животных? У человека это изучение очень затруднено тем, что мы обя­зательно должны поставить человека в очень искусственные условия лабораторного порядка. Иначе у него просто не будет этого эффекта задалбливания. У него будет эф­фект перехода целевого поведения в поведение, обслуживающее действие, направлен­ное на другую цель. То есть всегда будет господствующей память, связанная на уровне операций второго, главного для человека вида.

Надо сказать, что проблема памяти, как она сейчас выступает в современ­ной психологии, возвращает к некоторым большим, я бы даже сказал, философс­кого порядка вопросам. Возвращает не в том смысле, что современное знание о процессах памяти как-то говорит за одну или другую философскую общетеорети­ческую интерпретацию этих явлений. Скорее, они позволяют понять, как, из каких эмпирических источников выступают те или другие философские концепции памя­ти. Я эту мысль опять проиллюстрирую на некоторых достаточно ярких примерах. Прежде всего, это философская тенденция, выразившаяся в универсальном учении

ПАМЯТЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ 323

о мнеме как о всеобщей способности или о всеобщем явлении в мире. Вы помните, я упоминал об этих концепциях, связывал их с именем Семона. Это отнюдь не фи­лософ, а физиолог, но он выразил известные философские воззрения физикально-го, так сказать, направления. Они, собственно, заключаются в том, что основные, главные характеристики памяти сохраняются и лишь проявляют себя в разных ли­чинах, подобно следам, которые мы видим как результат того, что по мягкому грун­ту проехала телега. Это оставление следов на грунте в виде колеи, это явление оста­точного магнетизма, это явление изменения под влиянием внешних воздействий или обменных процессов протоплазмы, это изменения в нервной системе, состоянии си-наптических аппаратов, то есть аппаратов связи в биохимии синапсов и так по вос­ходящему ряду по принципу: чем больше это меняется, тем все больше это остает­ся тем же самым. Это физикальный философский взгляд на жизнь и, в частности, тем самым, на процессы мнемические. Я бы упомянул еще об одной идее, тоже выраженной на философском языке, прежде всего одним из крупнейших филосо­фов-классиков. Я имею в виду то значение, которое придавал процессам памяти Гегель. Именно ему принадлежит та великолепная мысль, что мы ничего не можем сделать по решению нашей души, если не вспомним о нем. Мысль, которая под­черкивала чрезвычайное значение памяти в наивысших проявлениях человека.

И наконец, особо и специально я имею в виду очень сложную, очень прав­доподобную, в каком-то смысле, я это подчеркиваю, концепцию, которая была развита достаточно крупным, известным, я не скажу больше, философом-идеалис­том Анри Бергсоном. У него есть специальная книга, посвященная прямо памяти¹. И одно из важных положений этой книги заключается в том, что мы имеем двоя­кую память, в соответствии с воинствующим идеалистическим, спиритуалистичес­ким даже воззрением Бергсона. Во-первых, память тела. Это то, о чем я говорил подробно, об этих мнемических операциях, об этой памяти на уровне операций, на уровне даже мнемических действий. Но есть еще память, которая как бы вовсе не попадает в эту классификацию. И эту память Бергсон выделял как память духа в отличие от памяти тела. Что же имел в виду Бергсон и в каком смысле он уловил какую-то правду? Он уловил какую-то правду в том смысле, что он нашел и при­вел целый ряд очень интересных описаний, сделав, однако, из этих описаний прямолинейные, идеалистические обобщения. Но он эти описания привел и этим, конечно, привлек внимание к фактам, которым вовсе не всегда придавалось необ­ходимое значение. Позвольте мне привести одно описание. Я, конечно, не цитирую, Бергсона я читал давным-давно, поэтому я прошу извинить меня, если я не буду точно воспроизводить его текст. Все-таки это у меня удержалось. Кстати, по како­му, вы думаете, принципу? По принципу смыслового запоминания? Или по прин­ципу «делового заучивания»? Ну, конечно, по принципу смыслового запоминания. Потому что я сделал для себя в этот момент какое-то открытие, которое состояло в том, что была обнаружена какая-то лакуна в психологических знаниях, которая не была оценена. Так какой же это факт? Бывает так, что я не помню какого-нибудь события, явления, какого-нибудь материала, зато я отлично знаю (а значит, по­мню), что я его должен помнить. Я помню о том, что у меня это в памяти, и толь­ко поэтому начинаю припоминание, то есть поиск. Иногда мне удается сделать этот поиск, иногда нет. Значит, память работает как бы в двух порядках. Гегель писал: мы можем сделать что-нибудь по решению нашей души, только если мы помним об этом решении. Я переворачиваю его формулу: мы можем сделать усилие, проявить

¹ См.: Бергсон А. Материя и память// Собр. соч.: В 4т. М., 1992. Т.1. С.157—327.