Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

2.8. Резюме	123

—Ну, не стоит посыпать голову пеплом, ведь Вы были искренни. Всем нам свойственно ошибаться. К тому же, история шла своим ходом, не советуясь с Вами, — сказал Черчилль, и добавил. — Перед тем, как подвести черту под анализом классических деспотий далекого прошлого, нам было бы желательно разобраться с еще одним, последним вопросом. А именно, уяснить, способны ли были они развиваться

иэволюционировать в принципе, если отвлечься от исторических реалий? Были ли у них шансы совершенствоваться, или же это исключалось в силу самой их природы? Как Вы думаете?

—Довольно с меня того, что я был вынужден признать свои заблуждения. Пусть попробует дать ответ тот, кто считает, что не ошибается — ответил Гоббс.

—Как Вам будет угодно. Кто бы взял на себя смелость предложить свою интерпретацию?

—Нам незачем искать ответ, — откликнулся Руссо. — Его уже дал от лица всех монархов мира Цинь Шихуанди, когда требовал, чтобы власть его рода длилась до десятитысячного поколения, т. е. практически вечно. И, коль скоро, я полагаю, также настроены все венценосные правители, у института монархии не может быть ресурса развития. Наоборот, он создает, сколько хватает у него сил и умения, всевозможные препятствия для интеллектуального, нравственного и материального развития сообщества своих подданных. Вместе с тем, ясно, что одного желания монархов было бы все же недостаточно для того, чтобы предотвращать движение цивилизации. Вспомним в этой связи, например, бесславный конец французского абсолютизма. Это было тем более парадоксально, что в нежелании перемен у Бурбонов были союзники — крестьянство. Поскольку всюду и везде в массе своей оно консервативно, инертно и «показывает зубы», лишь когда создаются невыносимые даже для него условия существования. Ибо аграрий душой и телом прикреплен к вечной земле, подверженной только сезонным изменениям, а всякие прочие происходящие на ней сдвиги воспринимаются им как нежелательные. Он слишком завязан на нее, поэтому его идеал — стабильность, а не развитие.

Но какая сила в таком случае опрокинула пирамиду европейского абсолютизма, также опиравшуюся на крестьянство? Этой силой, как известно, было третье сословие, несравненно более динамичное, гибкое и готовое к переменам, нежели традиционные «верхи» и «низы». Все рассмотренные нами цивилизации были лишены импульсов развития и обречены на статику по той простой причине, что в них отсутствовало два фактора. Во-первых, то, что Адам Смит называет «разделением труда», а во-вторых, сословие, живущее получением прибыли

124	Глава 2. Первые деспотии

от своей деятельности. Все это было искусственным образом удалены из традиционных афро-азиатских цивилизаций Старого света и Мезо- и Южноамериканских цивилизаций Нового света. Каким образом? Либо законодательным запретом на существование частной собственности, либо созданием для нее непреодолимых препятствий для развития. Ибо, сколь бы велики не были различия между всеми монархами мира, все они прекрасно осознавали, какую угрозу представляет для них хоть сколько-нибудь независимый от них собственникпредприниматель, если дать ему свободу своим трудом увеличивать свое благосостояние. Поэтому его следовало либо «приручать», сажая его на «строгую диету», либо вовсе не давать ему возможности дышать. Частная собственность — первый враг абсолютизма, символ опасного для верховной власти индивидуализма, противостоящего инстинкту стадности, присущему «верхам» и «низам». Это осознавал уже Хаммурапи, хотя еще не вполне отчетливо, это прекрасно понимали фараоны, инки, Цинь Шихуанди, правители Ассирии, Персии и Индии, которые яростно боролись с предпринимательской свободой своих подданных, переводя в государственную собственность все, до чего дотягивались их длинные руки.

Но тут интересен другой вопрос: почему практически все монархии мира проявляют одну и ту же склонность к превращению в абсолютизм, как бы его не называть — деспотией, самодержавием, диктатурой, вождизмом или как-либо еще? (При этих словах Руссо покосился на Сталина, но тот сделал вид, будто пропустил выпад в сторону «вождизма» мимо ушей). Нюансы в данном случае не существенны. Я думаю, что дело в том, что чем больше возрастает со временем человеческая масса любого сообщества, тем больше оно нуждается в сохранении устойчивого внутреннего равновесия. Ввиду того, что человек есть существо двойственное, т. е. в нем легко уживаются две ипостаси, два инстинкта — активного индивидуализма, с одной стороны, и пассивной стадности, с другой, то и состояние общественного равновесия достигается двумя путями. Первый и простейший путь состоит в тотальном подавлении личной инициативы всех членов сообщества, кроме, разумеется, верховного правителя. Его-то и избирали все рассмотренные нами традиционные цивилизации. Потому что другой путь достижения общественного равновесия невероятно сложен. Он реализуется лишь при максимально полном учете интересов всех индивидов сообщества. Чтобы добиться консенсуса или хотя бы приемлемого согласия между ними по важнейшим проблемам общественного бытия, от правителей требуются не только их добрая воля, но и ог-

2.8. Резюме	125

ромные затраты умственной и нервной энергии. Но, как легко догадаться, даже эти затраты отнюдь не гарантируют успеха.

—Коль скоро, почтенный Руссо упомянул об энергии, то я обращусь к физикам, — развил его мысль Аристотель. — Они прокомментировали бы эту ситуацию следующим образом. Они сказали бы, что она в данном случае складывается из двух компонент: кинетической, образующейся из личной инициативы членов сообщества, и потенциальной, равной энергии покоя, которая соответствует случаю отсутствия сил, связанных с проявлением личной инициативы индивидов. При этом возможны два вида равновесия. Первый, когда кинетическая энергия полностью подавлена, т. е. равна нулю. Этот вид эквивалентен пребыванию общества в «энергетической яме», вырваться из которой невероятно трудно. Это состояние как раз и соответствует полному «покою», лишенному какого-либо движения — абсолютизму. При нем одни монархи сменяли других, династии чередовались одна за другой, гибли одни и возникали другие деспотии, одни языки и верования вытесняли другие, менялся фасад, но «начинка» — идеологическая, политическая и социально-экономическая система, порождающая пирамиду сословной иерархии, оставалась неизменной. Другой вид равновесия достигается, когда потенциальная энергия статики полностью уравновешивается кинетической энергией динамики. Тогда возникает парадоксальное состояние устойчивого развития, при котором одновременно сосуществуют два противоположных момента — изменчивость и неизменность. Такое состояние общественного устройства я бы назвал демократией. Ясно, однако, что в этом случае устойчивое развитие происходит как бы по лезвию бритвы, ибо постоянно балансирует на грани срыва либо в одну сторону — в абсолютизм, либо в другую — в анархию. Потому-то ни одна из первичных цивилизаций древности, страшась неясных перспектив, не решилась избрать этот путь, изобилующий превратностями и опасностями нарушения равновесия и общественного порядка. Античность явилась счастливым исключением, показавшим миру, что избранный ею путь не так уж безнадежен, как могло показаться.

—Простите за запоздалый вопрос. Что Вы думаете относительно рабовладельческой формации как об универсальной фазе эволюции мировой цивилизации? — обратился Алексеев с вопросом к Аристотелю.

—Нигде и ни в какие времена становление первичных цивилизаций Востока не предварялось и не сопровождалось развитием институтом рабовладения, играющего сколько-нибудь заметную роль в их хозяйственной жизни. Там всюду и везде использование рабской силы

126	Глава 2. Первые деспотии

носило подсобный характер царской или храмовой прислуги. Иногда они служили в домах вельмож. Рабы были собственностью лишь верховной власти и знати, но никогда — рядовых земледельцев или ремесленников Востока. Рабовладельческая формация — миф, который вынуждены были лелеять советские историки, не так ли? — отвечал тот.

—Я не историк, я демограф, — отозвался Алексеев.

—Что ж, будем считать вопрос о верховной власти в первичных,

т.е. традиционных цивилизациях древности исчерпанным. И, как я понимаю господина Аристотеля, он приглашает нас обратиться к обсуждению достоинств и недостатков демократической системы правления, как наиболее дистанцированной от абсолютизма. В таком случае, я, прежде всего, хотел бы пригласить к этой дискуссии господина Ликурга, как самого первого и убежденного противника демократии в греческом мире, в котором она и зародилась, — сказал Черчилль.

—Как!? Меня давно убедили в том, что он личность мифическая, никогда не существовавшая на самом деле. А он, оказывается, можно сказать «имел место быть»? — воскликнул Руссо.

—Представьте себе. И он готов поделиться своими взглядами на существо провозглашенной им политики, которой в течение пяти веков не без успеха придерживались его соотечественники — спартиаты. Впрочем, пожалуй, было бы лучше пригласить сразу всех деятелей античности, коих мы предварительно наметили. Им будет, что сказать не только нам, но и друг другу. И послушать их, ручаюсь, будет интересно.

Глава 3

Античная альтернатива (начало холодной войны)

Участники — те же, плюс:

Александр Македонский, Клисфен, Ликург, Перикл, Солон, Цезарь.

3.1.Ликург в поисках нетрадиционных систем власти

—Коль скоро меня пригласили участвовать в обсуждении вопроса

оразумном политическом устройстве государства, я полагаю, что должен приводить свои доводы и обосновывать выводы, исходя из опыта Спарты, — начал свое выступление Ликург. — Но я сталкиваюсь с трудностью: не могу дать определение тому состоянию спартанского общества, которое я застал, и которое, на мой взгляд, нуждалось в серьезном реформировании. Видя, что мои соотечественники едва терпят власть царей, с одной стороны, и, опасаясь рисков, таящихся в демократии, я решил избрать для государственного управления моей страны третий путь — смешанный характер. При этом я успел убедиться, что отдельные законы не принесут никакой пользы, если, словно врачуя лекарствами больного, страдающего от излишеств всевозможными недугами, не назначить ему нового, совершенно иного образа жизни. Поэтому, обратившись к дельфийскому оракулу, и получив от него благоприятный знак, я начал привлекать к исполнению своего замысла лучших граждан Спарты. А он состоял в том, чтобы, разделив верховную власть на несколько частей, основательно укрепить ее. Я начал с того, что учредил Совет старейшин — герусию. Государство, которое прежде носилось из стороны в сторону, склоняясь то к тирании, когда победу одерживали цари, то к демократии, когда верх брала толпа, теперь обрело равновесие, устойчивость и порядок. Двадцать восемь избиравшихся пожизненно старцев — геронтов и два царя отныне составляли неразрывную связь, постоянно поддерживая

128	Глава 3. Античная альтернатива (начало холодной войны)

царей и оказывая сопротивление демократии, но в то же время, помогая народу хранить отечество от тирании. Высшая власть, которая прежде принадлежала аморфному народному собранию — апелле, перешла к герусии. С этого времени все наиболее важнейшие вопросы обсуждались в ней, и в ней же выносились по ним решения. Ни апелле, ни кому из обыкновенных граждан уже не дозволялось подавать свое суждение. И народ, сходясь, лишь утверждал или отклонял то, что предложат старейшины и цари. Но, со временем, если их совместное мнение и мнение народа расходилось, в расчет принималось первое, а апелла распускалась, и народ должен был разойтись. О геронтах — первых я назначил из числа тех, кто принимал участие в моих реформах. Но затем я постановил, чтобы взамен умерших всякий раз выбирали из граждан, достигших шестидесяти лет, того, кто будет признан народом самым доблестным.

К слову, мои преемники пошли еще дальше. Видя, что олигархия все еще слишком сильна, надменна и склонна к гневу, набросили на нее, словно узду, власть коллегии из пяти эфоров — блюстителей порядка. Последние избирались из числа всех спартиатов сроком на один год. Они обладали высшей контрольной властью, имели право привлекать к ответственности и судить всех спартанцев, включая геронтов и царей. Таким образом, отказавшись от чрезмерной власти, спартанские цари вместе с тем избавились и от ненависти, и от зависти. Им не пришлось испытать того насилия, которое мессенцы и аргивяне учинили своим правителям, не пожелавшим поступиться ничем в пользу народа. Вместе с тем, время показало, что создание должности эфоров послужило не ослаблению, но упрочению государства. Оно лишь на первый взгляд было уступкой народу, на самом же деле — усилило аристократию.

Я настоял на том, чтобы не издавать никаких писаных законов. Ибо главнейшие начала, всего более способствующие процветанию государства и доблести граждан, обретают устойчивость и силу лишь в укоренившихся нравах и поведении граждан. А для этих начал важнее не необходимость, но свободная воля.

Второе мое преобразование заключалось в переделе земли. Поскольку господствовало страшное неравенство, толпы неимущих и нуждающихся обременяли город, а все богатства перешли в руки немногих, я уговорил спартанцев объединить все земли, а затем поделить их заново и поровну. Причем так, чтобы их едва хватало для сохранения сил и здоровья граждан, но не более того, поскольку прочих потребностей у них не должно было быть.

3.1. Ликург в поисках нетрадиционных систем власти	129

Затем я вывел из употребления всю золотую и серебряную монету, оставив в обращении только железную, так что для хранения вполне умеренной суммы, равной десяти минам, требовался большой склад, а для перевозки — парная запряжка. В результате — по мере распространения новой монеты многие виды преступлений в Спарте стали исчезать. Кому, в самом деле, могла припасть охота воровать, брать взятки или грабить, коль скоро нажитое и спрятать было немыслимо, и ничего завидного оно из себя не представляло.

Далее, я изгнал из Спарты все бесполезные и лишние ремесла. Впрочем, большая их часть и без того удалилась вслед за общепринятой монетой. А вслед за ними, удалилась и торговля. Ибо спартанцам не предложить уже нечего было другим греческим городам, ни сами они не могли купить ничего из чужеземных пустяков. Как следствие, зажиточные граждане потеряли все свои преимущества, поскольку богатству был закрыт выход на люди, и оно без всякого дела пряталось взаперти по домам.

Чтобы нанести роскоши и страсти к богатству еще более чувствительный удар, я учредил общие трапезы. Граждане должны были собираться вместе, человек по пятнадцати или около того, и все ели одни и те же кушанья, нарочито установленные для этих трапез. Нельзя было и явиться на общий обед, предварительно насытившись дома: все зорко следили друг за другом и, если обнаруживали человека, который не ест и не пьет с остальными, порицали его, называя разнузданным и изнеженным. Когда царь Агид, разбив афинян, возвратился из похода и, пожелал пообедать с женой, ему в этом отказали. Назавтра царь в гневе не принес установленные жертвы, тогда на него наложили штраф. Таким образом, спартанцы больше не проводили время у себя по домам, валяясь на мягких покрывалах у богато убранных столов. И благодаря такому совместному питанию и его простоте богатство перестало быть завидным, перестало быть богатством. Тем самым, я осуществил реформу, необходимую для блага отечества и единодушия граждан, — сделал так, чтобы в государстве не было ни бедных, ни богатых.

Далее, обращаясь к воспитанию, в котором я видел самое важное для общества дело, я позаботился о том, чтобы сделать женщин «производителями» крепких и здоровых младенцев. Для этого я заставил забыть девушек об изнеженности, баловстве и прочих женских прихотях, приучив их не хуже, чем юношей упражняться в беге, борьбе, метании диска и копья, нагими принимать участие в торжественных шествиях, плясках и пениях на глазах у молодых людей. Более того, я предоставил право каждому достойному гражданину вступать в связь с

130	Глава 3. Античная альтернатива (начало холодной войны)

женщинами ради произведения на свет потомства. А именно, теперь муж молодой жены, если был у него на примете порядочный и красивый юноша, мог ввести его в свою опочивальню, а родившегося от его семени ребенка признать своим. С другой стороны, если честному человеку приходилась по сердцу чужая жена, он мог попросить ее у мужа, дабы дать жизнь добрым детям, которые будут кровными родичами достойных граждан.

Так как я решил, что дети принадлежат не родителям, а всему государству, они, поэтому, во-первых, должны были рождаться не от кого попало, а от лучших отцов и матерей. Во-вторых, вопрос — жить ему или нет, должны были решать не родители, а старейшие сородичи по филе. Они либо признавали его достойным жизни, либо не признавали. В последнем случае младенца сбрасывали с крутого обрыва. В- третьих, я постановил, что отец не вправе сам распоряжаться воспитанием ребенка, которому даровали жизнь. Едва мальчики достигали семилетнего возраста, их должны были отбирать у родителей и разбивать по отрядам, чтобы они вместе жили и ели, приучаясь играть и трудиться друг подле друга. Я посчитал достаточным, чтобы грамоте они учились лишь в той мере, в какой без этого нельзя было обойтись. В остальном же, все воспитание должно было сводиться к требованиям беспрекословно подчиняться, стойко переносить лишения и одерживать верх над противником. В силу всего сказанного, в двенадцать лет они уже расхаживали без хитона, получая раз в год по гиматию, грязные, запущенные, добывая еду кражей: одни воруя с огородов, другие — с общих трапез мужей. При этом нерасторопных жестоко избивали плетью за нерадивое и неловкое воровство. Наказанием попавшимся были не только побои, но и голод: детей кормили весьма скудно, чтобы, перенося лишения, они сами, волей-неволей понаторели в дерзости и хитрости. Пению и музыке должны были учить с не меньшим тщанием, чтобы песни будили мужество. Слова их должны были быть просты и безыскусны, и посвящены, в основном, прославлению счастливой участи павших за Спарту, а также укоры трусам, обреченным влачить жизнь в жалком ничтожестве.

Воспитание спартанца должно было длиться и в зрелые годы. Я воспретил всем жить так, как он хочет. Точно в военном лагере, все в городе должны были подчиняться строго установленным порядкам и делать то из полезных для государства дел, какое им было назначено. Они должны были считать себя принадлежащими не самим себе, но отечеству. И если у них не было других поручений, должны были либо наблюдать за детьми и учить их чему-нибудь полезному, либо самим учится у стариков. Так как одним из благ и преимуществ, которые я

3.1. Ликург в поисках нетрадиционных систем власти	131

доставил согражданам, было изобилие досуга. Ведь заниматься ремеслами я им строго-настрого запретил, а богатство утратило свою ценность, так что гоняться за наживой, требующей бесконечных хлопот и трудов, не стало никакой надобности. А землю их возделывали илоты. Поэтому все свободное от военной службы время спартанцы могли посвящать хороводам, пирам и празднествам, охоте и гимнасиям.

Затем, из опасения, как бы не завезли в Спарту чужие нравы, не стали подражать чужой, неупорядоченной жизни и иному образу правления, я запретил гражданам выезжать за пределы страны. Мало того, я постановил изгонять из Спарты всех чужеземцев, чтобы предотвратить проникновение в страну порока. Ибо я считал необходимым зорче беречь город от дурных нравов, чем от заразы, которую могут занести извне.

Мне ставят в укор, что я ввел так называемые криптии. Аристотель утверждал, что по моему наущению эфоры, принимая власть, первым делом объявляли войну илотам, дабы узаконить убийство последних. Но сама должность эфоров была введена в Спарте, как я уже говорил, много позже меня. И все же я должен признать, что имею отношение к учреждению обычая их преследования. Но жестокость в данном случае была оправдана целесообразностью и потребностями защиты государственных устоев от внутренней опасности. Так что не стану отрицать правоту тех, кто говорил, что в Спарте свободный до конца свободен, а раб до конца порабощен.

Наконец, убедившись в том, что мои начинания пали на благодатную почву, и спартиаты приняли мои реформы всем сердцем, я решил добровольно сойти в мир иной. И отсюда я вижу, что не ошибся в своих расчетах. Спарта превосходила все греческие города благозаконием и славой на протяжении целых пятисот лет, пока блюла мои законы. Согласитесь, срок это не так уж и мал, — сказал Ликург, завершая свою речь.

—Почему только пятьсот, почему не тысячу, или две тысячи лет? Что погубило это совершенное, на Ваш взгляд, государство, поставившее на колени Афины? — спросил Лоренц.

—Золото и меч Лисандра, — был ответ. — Побежденные в Пелопоннесской войне афиняне и их союзники, а по существу — вся Греция, не были готовы принять порядки, которые наводил он своим мечом. Спартанское питье с первого же глотка оказалось для них противным и горьким, так как полководец-победитель не только не позволял побежденным народам распоряжаться своими делами, как они к тому были приучены, но вдобавок, передавая власть над городами в руки немногих, выбирал среди них самых дерзких честолюбцев. Далее, не-

132	Глава 3. Античная альтернатива (начало холодной войны)

смотря на то, что его самого нельзя было соблазнить и подкупить деньгами, он обогатил свою родину и сделал ее корыстолюбивой. По его вине Спарта потеряла уважение, которым прежде пользовалась за свое равнодушие к богатству. Золото и серебро, стекавшееся в Спарту в результате побед над греками, он не удалил из города, а оставил под предлогом их необходимости для решения государственных дел. Для частных же лиц был введен закон, грозивший смертной казнью за их обладание. Как будто я, изгоняя деньги из города, боялся их, а не страсти к ним. Между тем, эта страсть не только не была уничтожена запрещением, наложенным на частных лиц, но вследствие разрешения, данного государству, даже укрепилась. Употребление денег давало понятие об их ценности и внушало желание их приобрести. Частный человек не мог презирать то, что, как он видел, пользуется уважением в государстве. Грозный закон поставлен был стражем, не допускавшим проникновение в дома спартиатов, но сохранить в душах граждан стойкое равнодушие к деньгам не удалось. Всем было внушено стремление к богатству как к чему-то великому и достойному. Оно их и погубило.

—Но, с одной стороны, стремясь изгнать из государства бедность

ибогатство, вы, фактически, всех сделали нищими, хотя и нельзя сказать — живущими подаянием. С другой стороны, хотели Вы того или нет, богатство все же взяло верх над Спартой. Из этого следует, что Афины, в свою очередь, в каком-то смысле рассчитались с вами за поражение на поле битвы, не так ли? — заключил Лоренц.

—Пожалуй.

—Должен признать, что представления о свободе, разделявшиеся Вами и Вашими соотечественниками, были весьма своеобразны, — заметил Рузвельт. — Я привык думать, что рабовладелец ничуть не в меньшей степени невольник, нежели его раб: они оба — жертвы сословных предрассудков.

—Правда ли, что криптии заключались в том, власти Спарты время от времени отправляли бродить по окрестностям молодых, вооруженных спартиатов, которые должны были убивать безоружных илотов? — задал вопрос Дюркгейм.

—Увы, подобная предусмотрительность была необходима. Несмотря на то, что спартиаты никогда не расставались с оружием, обедали вооруженные, спали, имея при себе оружие, устраивали в жилищах хитроумные запоры, опасность бунта илотов существовала всегда. Поэтому ее следовало упреждать, как пожар, который легче предотвращать, чем гасить, — отвечал Ликург.