Новелла вторая

Гино ди Такко берет в плен аббата Клюньи, излечивает его от болезни

желудка и затем отпускает. Тот, вернувшись к римскому двору, мирит Гино с

папой Бонифацием и делает его госпиталитом.

Уже раздались похвалы щедроте, оказанной королем Альфонсом

флорентийскому рыцарю, когда король, которому она очень понравилась,

приказал продолжать Елизе. И она тотчас же начала: - Нежные мои дамы, что

король оказался щедрым и обратил свою щедрость на человека, у него

служившего, этого нельзя не назвать похвальным и великим делом. Что же

скажем мы, когда сообщим об одном духовном лице, обнаружившем удивительное

великодушие к человеку, к которому если бы отнесся враждебно, то не был бы

никем за то осужден? Разумеется, не скажем иного, как только то, что

поступок короля был доблестью, а поступок духовного - чудом, ибо они гораздо

стяжательнее женщин и на ножах со всякой щедростью. И хотя всякий человек

естественно жаждет отметить за полученные оскорбления, духовные, как то мы

видим, хотя и проповедуют терпение и сильно поощряют к отпущению обид, сами

устремляются к мести более пылко, чем другие люди. Вот об этом-то, то есть о

том, сколь великодушным оказался один духовный, вы и узнаете ясно из

следующей моей новеллы.

Гино ди Такко, человек очень известный своею жестокостью и своими

разбоями, будучи изгнан из Сиэны и став врагом графов ди Санта Фьоре,

возмутил Радикофани против римской церкви и, поселившись там, велел своим

разбойникам грабить всех проезжавших по окружной местности. Тогда в Риме

папой был Бонифаций VIII и ко двору его явился аббат Клюньи, считающийся

одним из самых богатых на свете прелатов; когда здесь у него испортился

желудок, врачи посоветовали ему отправиться на сиэнские воды, где он

несомненно выздоровеет. Вследствие этого с дозволения папы, не заботясь о

молве, которая шла о Гино, он, богато снарядившись, с вьючными и верховыми

лошадьми и слугами пустился в путь. Услыхав о его прибытии, Гино расставил

сети и, не упустив ни одного мальчишки, окружил в одном узком месте аббата

со всей его свитой и вещами. Совершив это, он послал к нему одного из своих,

самого изворотливого, под хорошим прикрытием и велел сказать ему любезно от

своего лица, не угодно ли ему будет остановиться у Гино в замке. Как услышал

это аббат, отвечал очень гневно, что не желает того, что у него нет дела до

Гино, и он намерен ехать далее, и охотно бы посмотрел, кто ему в том

помешает. На это посланец смиренным тоном сказал: "Мессере, вы пришли в

край, где, кроме могущества божия, мы ничего не боимся, где все отлучения и

запрещения отлучены; потому не благоугодно ли будет вам избрать лучшее,

угодив в этом деле Гино".

Пока велись эти речи, вся та местность уже окружена была разбойниками;

потому, видя, что он со своими в плену, аббат, сильно негодуя, направился

вместе с посланцем к замку, с ним и все его спутники и поклажа; когда он

слез с коня, по приказанию Гино его одного поместили в небольшой комнате

дворца, очень темной и неудобной, а все другие, смотря по своему положению,

были очень хорошо устроены в замке, коней и всю кладь прибрали и ни до чего

не дотронулись. Когда все было сделано, Гино пошел к аббату и говорит:

"Мессере, Гино, у которого вы в гостях, посылает вас просить, не

соблаговолите ли вы объяснить ему, куда вы ехали и по какому поводу". Аббат,

как человек умный, понизив свое высокомерие, объяснил ему, куда он ехал и

зачем. Выслушав его, Гино удалился, намереваясь излечить его без купания,

велел постоянно поддерживать в комнате хороший огонь и хорошенько сторожить

ее, и не возвращался к нему до другого утра; тогда он поднес ему на

белоснежной салфетке два ломтя поджаренного хлеба и большой стакан белого

вина из Коркильи, того самого, что принадлежало самому аббату, и так сказал

ему: "Мессере, когда Гино был помоложе, он занимался медициной и, говорит,

научился, что нет лучше средства против болезни желудка, чем то, которое он

испытывает на вас; то, что я вам принес, лишь начало лечений; потому кушайте

и подкрепитесь". Аббат, которого больше разбирал голод, чем было охоты до

шуток, хотя и негодуя, съел хлеб и выпил вино, а затем повел многие

высокомерные речи, о многом расспросил и многое посоветовал, и в особенности

просил повидать Гино. Выслушав его, Гино иные речи как пустые оставил без

ответа, на другие отвечал очень вежливо, утверждая, что, как только будет

возможность, Гино посетит его; так сказав, он расстался с ним и вернулся к

нему не ранее следующего дня, с таким же количеством поджаренного хлеба и

вина. Так продержал он его несколько дней, пока не заметил, что аббат поел

сухих бобов, которые он нарочно и тайком принес с собою и оставил; потому он

и спросил его, от лица Гино, как он себя чувствует по отношению к своему

желудку. На это аббат ответил: "Мне кажется, я почувствовал бы себя хорошо,

если бы вышел из рук Гино, а затем у меня нет другого большого желания, как

поесть, так излечили меня его лекарства". Тогда, велев убрать для него и его

челяди его же собственною утварью прекрасную комнату и приготовить большой

пир, на который вместе со многими людьми замка явилась и вся челядь аббата,

Гино отправился к нему на другое утро и сказал: "Мессере, так как вы

чувствуете себя хорошо, пора выйти из больницы"; и, взяв его за руку, он

повел его в приготовленный для него покой; оставив его там с его людьми, он

пошел распорядиться, чтобы пир вышел великолепным. Аббат отвел несколько

душу со своими приближенными и рассказал им, какова была его жизнь, они

рассказали ему, наоборот, что Гино удивительно как учествовал их. Когда

настал час трапезы, аббат и все другие по порядку угощаемы были отличными

кушаньями и хорошими винами, а Гино все еще не давал признать себя аббату.

Когда аббат прожил таким образом несколько дней, Гино, велев собрать в

одной зале всю его кладь, а на дворе внизу всех его коней до самой жалкой

клячонки, пошел к аббату и спросил его, как он себя чувствует и считает ли

себя достаточно сильным для верховой езды. На это аббат ответил, что он

достаточно силен и хорошо поправился желудком и почувствовал бы себя

отлично, если бы вышел из рук Гино. Тогда Гино повел аббата в залу, где было

его имущество и его челядь, и, велев ему подойти к окну, откуда он мог

увидеть всех своих коней, сказал: "Отец аббат, вы должны знать, что

положение дворянина, изгнанного из дому и бедного, и множество сильных

врагов и необходимость защитить свою жизнь и достоинство, а не преступность

духа побудили меня, Гино ди Такко, стать разбойником на дорогах и врагом

римского двора, но так как вы кажетесь мне достойным человеком, я, излечив

вас от болезни желудка, как я то сделал, не намерен поступить с вами, как

поступил бы с другим, у которого, попадись он мне в руки, подобно вам, я

взял бы такую часть его имущества, какую бы захотел; но я желаю, чтобы вы,

сообразив мою нужду, предоставили мне такую долю своего имущества, какую

сами пожелаете. Все оно всецело здесь перед вами, а ваших лошадей вы можете

увидеть во дворе из этого окна: потому берите часть или все, как вам угодно,

и да будет вам отныне вольно уехать или остаться".

Удивился аббат, что от разбойника по дорогам исходят столь великодушные

слова, это так ему понравилось, что, внезапно отложив гнев и негодование,

наоборот, изменив их в благоволение, он от всего сердца стал другом Гино,

бросился обнимать его и сказал: "Клянусь богом, чтобы приобресть дружбу

такого человека, каким ты мне теперь представляешься, я готов был бы

перенести гораздо большие поношения, чем какое, казалось мне доныне, ты мне

учинил. Проклята будь судьба, принуждающая тебя к столь предосудительному

ремеслу!" Вслед за тем, велев из своих вещей отобрать очень немногие и

необходимые, так же поступив и с лошадьми и предоставив ему все остальное,

он вернулся в Рим.

Папа знал о поимке аббата, и хотя это было ему очень неприятно, он,

увидев его, спросил его, какую пользу принесло ему купанье. Аббат ответил на

это, улыбаясь: "Святой отец, я нашел поближе бань отличного врача, прекрасно

меня излечившего"; и он рассказал ему каким образом, над чем папа посмеялся.

Продолжая свой рассказ, аббат, движимый великодушием, попросил у него одной

милости; папа, ожидавший, что он попросит другого, с готовностью согласился

исполнить, о чем он его попросит. Тогда аббат сказал: "Святой отец, то, о

чем я намерен просить вас - не иное, как чтобы вы снова обратили вашу

милость на Гино ди Такко, моего врача, ибо в числе других храбрых и

достойных мужей, с какими я когда-либо был знаком, он поистине один из

лучших, и зло, им учиняемое, я скорее вменяю в вину судьбе, чем в его

собственную. Если вы измените его судьбу, обеспечив его чем-либо, чем он мог

бы существовать соответственно своему званию, я нимало не сомневаюсь, что в

скором времени и вы будете о нем такого же мнения, что и я".

Когда услышал это папа, как человек великодушный и любивший людей

достойных, сказал, что сделает это охотно, если он таков, как он о нем

говорил; пусть велит ему явиться безбоязненно. Обеспеченный таким образом,

Гино, по желанию аббата, приехал ко двору, и не прошло много времени, как

папа признал его за человека достойного и, примирившись с ним, дал ему

великий приорат в ордене Госпиталя, рыцарем которого его поставил. В этом

звании он и пробыл пожизненно, как друг и служитель святой церкви и аббата

Клюньи.