Теория из первых рук Дж. Фрейдимен, р. Фрейгер

Иконка

Материал взят из одной из ранних работ Фрейда. Он достаточно ясен и не нуждается в пояснениях. Он дает представление о том, как Фрейд работал с получаемой информацией, составляя связную картину причины симптома из разрозненных сведений.

«В летние каникулы 189- года я совершил поездку в Хохе Тауер, чтобы на некоторое время забыть о медицине, более всего – о неврозах. Это почти удалось мне, когда однажды я свернул с главной дороги на гору, которая лежала несколько в стороне и была известна как своей живописностью, так и хорошей хижиной для туристов. После энергичного восхождения я достиг вершины и, чувствуя себя освеженным и отдохнувшим, сидел в глубоком размышлении, любуясь прекрасным видом. Я так глубоко задумался, что в первый момент не принял на свой счет слова, которые достигли моего слуха: «Вы ведь доктор, господин?» Но вопрос был адресован мне; его задала угрюмо глядевшая на меня девушка лет восемнадцати, которая прислуживала в хижине, когда я там закусывал, и которую хозяйка называла Катариной. Судя по ее одежде и манере держаться, она была не служанкой, а, без сомнения, дочерью или родственницей хозяйки.

Придя в себя, я ответил: «Да, я доктор; но откуда ты знаешь?»

«Вы написали свое имя в книге посетителей, господин. И если бы вы могли уделить мне несколько минут... Дело в том, господин, что у меня плохо с нервами. Я ходила к доктору в Л, он кое-что мне прописал; но мне по-прежнему плохо».

Итак, передо мной снова был невроз – потому что ничего другого не могло быть у этой сильной, хорошо сложенной девушки с таким несчастным взглядом. Я заинтересовался, какой же невроз мог расцвести на высоте шести тысяч футов над уровнем моря, и стал расспрашивать девушку. Я передаю последовавший между нами разговор, как он мне запомнился, я не изменял диалект моей пациентки.

«Ну, так что же тебя беспокоит?»

«Я иногда теряю дыхание. Не всегда. Но иногда это находит на меня в такой степени, что я боюсь задохнуться».

На первый взгляд не похоже на нервный симптом. Но мне подумалось, что, может быть, это было просто описанием приступа тревожности: девушка выбрала из комплекса ощущений, возникающих при тревожности, трудность дыхания, придав этому одному фактору преувеличенное значение.

«Сядь здесь. Как это происходит, когда ты «теряешь дыхание»?»

«Это находит на меня сразу. Сначала это как давление на глаза. Голова становится тяжелой, начинается ужасный гул, и я чувствую такое головокружение, что почти падаю. Затем что-то начинает так давить на грудь, что я не могу вздохнуть».

«Не чувствуешь ли ты чего-нибудь в горле?»

«Горло перехватывает, как будто я задыхаюсь».

«Что еще происходит в голове?»

«В ней что-то бьется, будто она вот-вот лопнет».

«Не чувствуешь ли ты испуга, когда это происходит?»

«Мне кажется, что я умираю. Обычно я смелая и везде хожу одна – и в погреб, и по горам. Но в тот день, когда это происходит, я не смею никуда выйти. Я все время думаю, что кто-то стоит сзади и сейчас меня схватит».

Итак, это действительно приступ тревожности с появляющимися признаками истерической «ауры» – или, точнее, истерический приступ, содержанием которого является тревожность. Может быть, там есть еще какое-то содержание?

«Во время приступов думаешь ли ты о чем-нибудь? Всегда об одном и том же? Не видишь ли ты чего-нибудь перед собой?»

«Да. Я всегда вижу ужасное лицо, которое страшно глядит на меня, так что я пугаюсь».

Может быть, это быстро позволит перейти к сути дела?

«Узнаешь ли ты это лицо? Я хочу сказать, видела ли ты когда-нибудь это лицо на самом деле?»

«Нет».

«Знаешь ли ты, от чего возникают приступы?»

«Нет».

«Когда это впервые появилось?»

«Два года назад, когда я еще жила с тетей на другой горе (она держала хижину для туристов, и мы были у нее восемнадцать месяцев назад). Но они продолжаются».

Должен ли я был предпринимать попытку анализа? Я не решался применить гипноз на такой высоте, но может быть будет достаточно просто разговора. Можно попытать счастья. Я часто сталкивался с явлением, когда тревожность у девушек связана с тем, что девический ум не выдерживает первого столкновения с миром сексуальности».

Поэтому я сказал: «Если ты не знаешь, я скажу тебе, что я думаю о возникновении твоих приступов. В это время, два года назад, ты, должно быть, услышала или увидела нечто, что сильно смутило тебя и чего бы тебе лучше не видеть».

«Господи, конечно, – ответила она, – это было, когда я застукала моего дядю с девочкой, Франциской, моей кузиной».

«Что там было с этой девочкой? Ты можешь рассказать мне об этом?»

«Я думаю, доктору можно рассказать что угодно. В это время, вы знаете, мой дядя – муж моей тети, которую вы здесь видели, – держал гостиницу в ... (название «другой» горы). Сейчас они в разводе, и это из-за меня, потому что через меня всплыло, что он делал с Франциской».

«А как ты это обнаружила?»

«Вот как. Однажды, два года назад, несколько джентльменов поднялись на гору и попросили поесть. Тети не было дома, а Франциски, которая обычно готовила, нигде не было видно. И дяди нигде не было тоже. Мы всюду их искали, и наконец Алоис, мой маленький кузен, сказал: «А Франциска, наверное, в папиной комнате». Мы оба засмеялись, но мы не думали ничего плохого. Мы пошли в комнату дяди, но она была заперта. Это показалось мне странным. Тогда Алоис сказал: «Из прихожей через окно можно заглянуть в комнату». Мы прошли в прихожую. Но Алоис не захотел подойти к окну, сказал, что он боится. Я сказала: «Вот глупышка! Я посмотрю. Я ни капельки не боюсь». У меня не было ничего дурного на уме. Я посмотрела внутрь. В комнате было довольно темно, но я увидела дядю и Франциску; он лежал на ней».

«Ну?»

«Я отошла от окна сразу же, прислонилась к стене и не могла вдохнуть – так с тех пор со мной происходит, все покрылось пеленой, веки сжались, и началось гудение и стучание в голове».

«Ты рассказала все тете в тот же день?»

«О нет, я ничего не сказала».

«А почему ты так испугалась, когда обнаружила их вместе? Ты поняла это? Ты поняла, что там делалось?»

«О нет. Я тогда еще ничего не понимала. Мне было только шестнадцать. Я не знаю, чего я испугалась».

«Фрейлейн Катарина, если тебе удастся сейчас вспомнить, что произошло с тобой в тот момент, когда у тебя был первый приступ, что ты думала об этом, – это тебе поможет».

«Да, если бы я могла. Но я была так перепугана, что все забыла».

(В терминологии наших «Предварительных замечаний» это означает, что сам аффект создал гипноидное состояние, в результате которого ассоциативная связь была отрезана от Эго-состояния).

«Скажи мне, фрейлейн, может так быть, что лицо, которое ты видишь во время припадка, когда теряешь дыхание, – это лицо Франциски, которое ты тогда увидела?

«О нет, она не выглядела так страшно. Да и вообще это мужское лицо».

«Может быть, это лицо дяди?»

«Я не видела его лицо так ясно, как вижу это. В комнате было слишком темно. И почему он мог бы тогда сделать такое страшное лицо?»

«Ты права».

(Путь оказался неожиданно закрытым. Может быть, что-то могло выясниться из продолжения истории).

«И что же происходило потом?»

«Ну они, наверное, услышали шум, потому что скоро они вышли. Мне все время было очень плохо. Через два дня было воскресенье, было очень много работы, и я работала целый день. А в понедельник утром я опять почувствовала головокружение, меня вырвало и потом рвало целых три дня».

Мы (Брейер и я) часто сравнивали симптоматологию истерии с пиктографическим письмом, которое становится понятным, если найти несколько двуязычных надписей. В этом алфавите рвота означает отвращение. Так что я сказал: «Если тебя вырвало через три дня, я думаю, это значит, что когда ты заглянула в комнату, ты почувствовала сильное отвращение».

«Да, я уверена, это было отвратительно, – сказала она задумчиво, – но что было отвратительно?»

«Может быть, ты увидела что-то обнаженное? В каком виде они были?»

«Было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть; и на них обоих была одежда. Ах, если бы я знала, что вызвало у меня отвращение!»

У меня тоже не было догадок на этот счет. Но я попросил ее продолжать рассказывать мне все, что ей приходит в голову, в уверенности, что она будет думать именно о том, что необходимо, чтобы разобраться в этом случае. Она продолжала рассказывать, как сообщила о своем открытии тете, которая увидела, что девочка изменилась, и заподозрила, что она скрывает какую-то тайну. Последовал ряд безобразных сцен между тетей и ее мужем, во время которых дети услышали много такого, что открыло им глаза и чего лучше бы им было не слышать. Наконец, тетя решила переехать с детьми и племянницей и устроила свою нынешнюю гостиницу, оставив дядю одного с Франциской, которая к тому времени забеременела. Но затем, к моему удивлению, девушка оставила эту тему и начала рассказывать мне два ряда более старых событий, которые уходили на два или три года ранее этого травматического момента. Первый ряд событий был связан с тем же дядей, который начал сексуальные приставания к ней, когда ей было еще четырнадцать лет. Она рассказывала, как однажды она ходила с ним вниз в долину зимой и должна была провести с ним ночь в гостинице. Он сидел в баре, пил и играл в карты, ей захотелось спать, и она рано ушла в комнату, которую им предоставили наверху. Она еще не совсем заснула, когда он вошел; затем она заснула и внезапно проснулась, «почувствовав его тело» в постели. Она вскочила и начала его увещевать: «Что это ты делаешь, дядя? Ложись в свою постель!» Он пытался ее успокоить: «Тихо, глупышка, ты даже не знаешь, как это хорошо». – «Мне не нравятся твои «хорошие» вещи, ты не даешь мне спокойно спать», – она осталась стоять у двери, готовая выскочить в прихожую, пока он, наконец, не сдался и не лег спать. Тогда она вернулась в свою кровать и спала до утра. Из того, как она рассказывала про то, как защищалась, казалось, что она не сознавала ясно это нападение как сексуальное. Когда я спросил ее, знает ли она, чего он хотел от нее, она ответила: «В то время нет». Это стало ей понятно много позже, как она сказала. Она сопротивлялась, потому что это было неприятно, потому что он разбудил ее и «потому что это было нехорошо».

Я должен рассказать все так подробно, потому что это чрезвычайно важно для понимания дальнейшего. – Она продолжала рассказывать мне другой случай, когда она, несколько позже, опять должна была защищаться от дяди в гостинице, когда он был совершенно пьян, и другие подобные случаи. На вопрос, чувствовала ли она при этом что-нибудь, напоминающее ее теперешнюю потерю дыхания, она отвечала, что каждый раз чувствовала давление в глазах и груди, но это было совершенно несравнимо по силе с тем, как это происходило во время сцены травмирующего открытия.

Скоро она кончила с этим рядом воспоминаний и стала рассказывать другой ряд, случаи, когда она начала замечать что-то между дядей и Франциской. Однажды вся семья ночевала на сеновале, в одежде, и она внезапно проснулась от шума; ей показалось, что дядя, который лежал между ней и Франциской, поворачивается, а Франциска ложится на спину. В другой раз они ночевали в гостинице; она с дядей спала в одной комнате, а Франциска в соседней; внезапно ночью она проснулась и увидела высокую белую фигуру у двери со свечой: «Бог мой, это ты, дядя? Что ты там делаешь у двери?» – «Тихо, мне тут кое-что нужно». – «Но выход с другой стороны». – «Да, я ошибся...» – и так далее.

Я спросил ее, возникали ли у нее тогда какие-нибудь подозрения. «Нет, я ничего об этом не думала, я только замечала это и больше об этом не думала». Когда я спросил ее, пугалась ли она и в этих случаях, она ответила, что наверное, но она в этом не уверена.

Покончив с воспоминаниями, она остановилась. Она выглядела совершенно преображенной. Ее лицо, бывшее ранее угрюмым и несчастливым, стало живым, глаза заблестели, ей стало лучше, она казалась возбужденной. Между тем я ясно понял ее случай. Последняя часть того, что она мне рассказала, по-видимому бесцельно, представляла прекрасное объяснение ее поведения в сцене «открытия». В это время она несла в себе два ряда опыта, которые она помнила, но не понимала, из которых она не делала выводов. Когда она увидела пару во время соединения, она сразу же установила связь между этим новым впечатлением и этими двумя рядами воспоминаний, начала понимать их и одновременно отодвигать их от себя. Последовал короткий период переработки, «инкубации», после чего появились симптомы отвращения и тошнота как замена морального и физического отвращения. Это разрешало загадку. Отвращение вызвал не вид совокупляющейся пари, а воспоминание, которое этим видом было разбужено. И принимая во внимание всю ситуацию, это могло быть лишь воспоминанием о том, как она «почувствовала тело дяди».

Так что когда она закончила свой рассказ, я сказал ей: «Я знаю, что ты подумала, когда посмотрела в комнату. Ты подумала: «Сейчас он делает с ней то, что хотел сделать со мной тогда ночью». Это и вызвало твое отвращение, потому что ты вспомнила чувство, с которым проснулась тогда ночью, когда почувствовала его тело».

«Может быть, – ответила она, – что это и вызвало отвращение и что об этом я и подумала».

«Скажи-ка мне еще вот что. Ты теперь взрослая девушка и знаешь всякие вещи...»

«Да, теперь знаю».

«Скажи, какую именно часть тела ты почувствовала в ту ночь?»

Она не дала мне определенного ответа. Она смущенно улыбалась, как будто все ясно и больше ей добавить нечего. Я мог себе представить, что это было за тактильное ощущение, которое она впоследствии могла понять. Выражение ее лица говорило, что она считает мои предположения правильными. Я не мог добиться большего и в любом случае должен был быть ей благодарен за то, что с ней было гораздо легче разговаривать, чем с жеманными леди в моей городской практике, которые считают постыдным то, что естественно.

Таким образом ситуация прояснилась. – Но, минутку! Как быть с повторяющейся галлюцинацией лица, которое появлялось во время приступов, наводя на нее ужас? Откуда оно взялось? Я продолжил расспрашивать ее об этом, и поскольку ее знание тоже увеличилось за время нашей беседы, она тут же ответила: «Теперь я знаю. Это лицо моего дяди – я узнаю его теперь – но не в тот момент. Позже, когда пошли все скандалы, дядя дал волю своей злости на меня. Он говорил, что это все моя вина: если бы я не проболталась, дело не дошло бы до развода. Он грозился сделать что-нибудь со мной; и стоило ему завидеть меня издали, его лицо искажалось злобой и он грозил мне поднятым кулаком. Я всегда убегала от него и все время боялась, что он подкрадется ко мне незаметно. Лицо, которое видится мне во время приступа, – это его лицо в злобе».

Это напомнило мне, что ее первый истерический симптом, рвота, прошел; приступы тревожности остались и получили новое содержание. Соответственно, мы имели дело с истерией, которая в значительной степени была отреагирована.

В действительности она рассказала тете о своем открытии вскоре после того, как это произошло.

«Рассказала ли ты тете другие случаи – когда он приставал к тебе?»

«Да. Не сразу, но позже, когда уже шел разговор о разводе. Тетя сказала, что это мы будем держать в резерве; если он будет сопротивляться на суде, мы расскажем и это».

Я уверен, что именно в этот последний период, когда в доме становилось все более напряженно, когда участились скандалы и тете было уже не до ее состояния, – в этот последний период аккумуляции и задерживания она получила мнемический символ – лицо в ее галлюцинациях.

Я надеюсь, что девушка, сексуальная чувствительность которой была ранена на столь ранней стадии, получила пользу от нашей беседы. Я не видел ее с тех пор» (1895, с. 125–134).

________________

(Примечание, добавленное Фрейдом в 1924 г.: После прошествия столь многих лет я осмелюсь поднять покрывало некоторого обмана и открыть тот факт, что Катарина -–не племянница, а дочь хозяйки гостиницы. Девочка заболела, следовательно, в результате сексуальных притязаний собственного отца. Искажений такого рода, как это, следует совершенно избегать в историях болезни. С точки зрения понимания этого случая такое искажение, естественно, имеет совсем иное значение, нежели перенесение истории с одной горы на другую.

Дж. Фейдимен, Р.Фрейгер. Личность и личностный рост: Настольная книга современной американской психоаналитики. Вып. 1. Зигмунд Фрейд и психоанализ. Симферополь, 1993.С. 55–62.