3 Балла (По а. Платонову)

№21

Еще летал дождь, а уже появилась радуга: сама себе томно дивясь, розово-зеленая, с лиловой поволокой по внутреннему краю, она повисла за скошенным полем, над далеким леском, одна доля которого, дрожа, просвечивала сквозь нее. Редкие стрелы дождя, утратившего и строй, и вес, и способность шуметь, невпопад вспыхивали на солнце. В омытом небе, сияя всеми подробностями чудовищно сложной лепки, из-за вороного облака выплывало облако упоительной белизны.

Дождь совсем перестал, пекло, овод с шелковыми глазами сел на рукав. В роще закуковала кукушка, тупо, чуть вопросительно: звук вдувался куполом. Бедная толстая птица, вероятно, перелетала дальше, ибо все повторялось сызнова. Громадная, плоская на лету бабочка, иссиня-черная, описав сверхъестественно плавную дугу и опустившись на сырую землю, сложилась, тем самым исчезла. Такую иной раз приносит, зажав ее обеими руками в картуз, сопящий крестьянский мальчонка. Такая взмывает из-под семенящих копыт, когда доктор, держа на коленях почти ненужные вожжи, а то просто прикрутив их к передку, задумчиво едет тенистой аллеей в больницу. А изредка четыре черно-белых крыла с кирпичной изнанкой находишь рассыпанными на лесной тропе: остальное съела неизвестная птица.

Я перепрыгнул лужу, где два навозных жука, мешая друг другу, цеплялись за соломинку, и отпечатал на краю дороги подошву – многозначительный след ноги, все глядящий вверх. Идя полем под дивно несущимися облаками, я вспомнил, как с первыми папиросами в первом портсигаре подошел тут к старому косарю, попросил огня; мужик из-за пазухи вынул коробок, дал его без улыбки, но дул ветер, спичка за спичкой гасла, едва вспыхнув, и после каждой становилось все совестнее, а тот смотрел с каким-то отвлеченным любопытством на торопливые пальцы расточительного барчука.

6 Баллов (По в. Набокову)

№22

Лебеди.

Весной, в мае месяце, старая, почерневшая мельница казалась убогой, горбатой старушонкой, безнадежно шамкающей дряхлую песню под радостный шепот зеленой, водяной молодежи: кувшинок, камышей и осок. Спокойный зеленоватый пруд медленно цедил свою воду сквозь старые челюсти, грохотал жерновами, пылил мукой, и было похоже, что старушка сердится – умаялась.

Но только зима давала ей полный, близкий к смерти покой. Пустынная вьюга серебрила крышу, оголяла цветущие берега и изо дня в день качала, напевая тоскливый мотив, вершинами сосен. А с первым движением льда начинается беспокойство: колышется расшатанная плотина, вода бурлит и буйствует, гомонят утки и кулики, в небе мчатся бурные облачка, и старый, монотонный, как древняя легенда, ропот мельницы будит жидкое эхо березняка, осинника и ольшаника.

Водяные жители, впрочем, давно привыкли к этой ненужной им воркотне колес. Птицы жили шумно и весело, далекие от всего, что не было водой, небом, зеленью камышей. Дикие курочки, красавцы бекасы, кулики-перевозчики, чайки, дикие и домашние утки – весь этот сброд от зари до зари кричал на все голоса, и радостный, весенний воздух слушал их песни, бледнея на рассвете, золотясь днем и ярко пылая огромным горном на западе. Изредка, и то, бывало, преимущественно после снежных, суровых зим, появлялись лебеди. Аристократы воды, они жили отдельно, гордой, прекрасной жизнью, строгие и задумчивые, как тишина летнего вечера. Их гнездо скрывалось в густом камыше, и сами они редко показывались на просторе, но в тихую утреннюю свежесть слышно было, как вырываются и тают звуки невидимого кларнета – это кричали лебеди. Мельник редко выходил наружу. Но если вечером случайно проходящий охотник замечал его сутуловатую фигуру, то непременно следовало всмотреться в даль, туда, куда смотрит мельник: там плавали лебеди.