4 Балла (По в. Г. Короленко)

№10

Мороз.

Мы едем берегом Лены на юг, а зима догоняет нас с севера. В сентябре еще не было ни льдинки. На одной из станций мы даже устроили себе постели в лодках, укрывшись оленьими шкурами. Проснувшись, я увидел, что все было бело и пушисто от изморози, а мой спутник казался привидением, внезапно возникшим из блеска инея и лунного света.

Лодка под ним колыхнулась, и послышался звон. Это в местах, защищенных от быстрого течения, становились первые «забереги», еще тонкие, сохранившие следы длинных кристаллических игл.

По мере того как мы медленно подвигались далее, плыть становилось все труднее. Русло стало заполняться льдом. Сначала это были льдинки, а затем появились торосы, которые громоздились друг на друга, застывая ближе к берегам безобразными массами и оставляя в середине неширокую полоску воды.

И вдруг среди этого хаоса мы увидели две точки. Это были горные козы. Их темные изящные фигурки четко вырисовывались среди ледяного ада. Вокруг них льдины бились, сталкивались, вертелись и крошились, а нежные животные, насторожившись, стояли на льдине, подобрав свои точеные ножки. В какое-то мгновение они совсем было исчезли, но затем мы тотчас же заметили их на другой льдине. Они снова готовились к прыжку. Каждый прыжок с рассчитанной неуклонностью приближал их к берегу.

Совсем близко от берега, в десятке саженей, козы все так же были поглощены только своими прыжками. Когда льдина, на которой стояли козы, тихо кружась, подошла к роковому месту, у нас даже захватило дыхание… Брызги обломков поднялись кверху и поползли на обледенелые края мыса – и два черных тела легко, как брошенный камень, метнулись на берег.

Козы пробежали мимо нас, и одна на бегу почти коснулась нашей собаки. Но пес только поджал хвост и задумчиво отбежал в сторону, как будто озадаченный собственным великодушием.

4 Балла (По в. Г. Короленко)

№11

Знакомый, у которого прогостил несколько дней, человек очень любопытный, всегда жил в Москве, но в прошлом году бросил ее и вернулся на родину, в свое наследственное крестьянское поместье. Он страстно ненавидит новую Москву и не раз настаивал, чтобы я приехал к нему отдохнуть, расписывал красоты своих мест. И точно, места удивительные. Представь: зажиточный поселок, мирный, благообразный, вообще такой, как будто не было отмены крепостного права, нашествия французов… Заповедные места, глушь и тишина неописуемая. Преобладает бор, мрачный, гулкий. В его глубине чувствовалась не то, что древность, а прямо вечность. Я ощущаю бальзамическое тепло нагретой за день хвои вперемешку с острой свежестью болотных низин, реки, потаенные извивы которой вечером холодно дымятся. Птиц не слышно – мертвое безмолвие, только играют козодои. Как стемнеет, всюду начинают орать хриплыми, блаженно-мучительными голосами филины. По вечерам я бродил в бору, по ночам слушал, сидя на крылечке, филинов, а дни посвящал зачарованному миру бывшей княжеской усадьбы.

Она осталась, по счастливой случайности, нетронутой, неразграбленной. Дом, или, вернее, дворец, строен итальянцем. И вот я входил в огромные каменные ворота, на которых лежат два презрительно-дремотных льва и уже густо растет что-то дикое, и чаще всего направлялся прямо во дворец, в вестибюле которого весь день сидел в старинном атласном кресле однорукий китаец. Ни единая душа, конечно, ни за что бы не выдержала этого идиотского сиденья в совершенно пустом доме. Но однорукий, коротконогий болван с желто-деревянным ликом сидел спокойно, курил махорку, равнодушно ныл порою что-то бабье и равнодушно смотрел, как я проходил мимо.