954 Или 955; Киев, 959; Константинополь, между 9 сент. И 18 окт. 957;

Константинополь, конец 957; Киев, между зимой 957 - 958 и летом 959;

Константинополь, весна или раннее лето 960. Разбег мнений, как видим,

достаточно большой, и каждый историк приводит аргументы в свою пользу. По

мнению Д. Оболенского (которому принадлежит последняя датировка), Ольга

была в Константинополе даже дважды. В ее первый приезд - в 957 г. -

переговоры с императором Константином и его правительством закончились

несогласием с политической и торговой точки зрения. После этого

разочарованная Ольга, не надеясь более получить уступки от Византии (в

числе их могла быть просьба о присылке высокого церковного иерарха -

епископа для Руси), обратилась к германскому императору Отгону I, прося

латинского епископа и священников. В 961 г. Адальберт из монастыря св.

Максимина был рукоположен в "Епископы Руси" и послан туда в качестве главы

посольства Отгона. Посольство потерпело неудачу и вернулось ни с чем,

причем не все возвратились живыми. Причины этого в источниках, в том числе

хронике самого Адальберта, называются невнятно. С точки зрения Д.

Оболенского, дело было в том, что за прошедшие годы ситуация коренным

образом изменилась: 9 ноября 959 г. на престол вступил Роман II, сын

Константина, приславший княгине весьма любезное письмо. Полагая или зная,

что теплый тон этого письма нового императора означал изменение в политике

империи относительно Руси, Ольга, считает Оболенский, отправилась вторично

в Константинополь. Там весной или летом 960 г. она провела переговоры,

результатом которых был мирный договор между Русью и империей. Его условия

предполагали участие русских отрядов в критской кампании 960 - 961 гг.

(остров отвоевывали у арабов), а также крещение Ольги в византийской

Церкви. Это условие было выполнено, потому немецкая миссия, возглавляемая

Адальбертом, нашла, вероятно, в Киеве сильную провизантийскую партию,

возглавляемую крещенной в Константинополе Ольгой. Немцы опоздали и

вернулись ни с чем. Положив конец прежней двусмысленности своей внешней

политики, Ольга осталась верна византийской Церкви до самой своей смерти в

969 Г. Такова возможная реконструкция хода событий. Существуют и другие.

Но в любом случае ясно, что позиции христианства в Киеве к середине X в.

были уже достаточно сильны, чтобы всерьез рассматривать вопрос придания

ему статуса государственной религии.

Не особенно, видимо, изменилось положение вещей и в княжение сына Ольги

Святослава. Мужественный воин, решительный и дальновидный политик, он до

конца жизни, несмотря на настоятельные уговоры христианки-матери, не

изменил языческой вере, "творил норовы поганские". Не следует забывать,

что юный князь получил "военизированное" дружинное воспитание. Его

наставником был отцовский воевода Свенельд, варяг-язычник. Да и сам

Святослав был чистокровным скандинавом, как и его сын Владимир, будущий

Креститель. В раннем же детстве, когда Святослав находился при матери, она

сама еще не была крещена. В общем, переубедить взрослого сына не удалось.

"Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться", -

отговаривался он. Собственно, и политика его была откровенно

антивизантийской: не партнер и не верный союзник, как было прежде, а

противник и соперник. Впрочем, в Святославовой дружине тоже были

христиане, и князь не прогонял их, хотя и не сдерживал насмешек.

Однако в одной утраченной летописи, сведения которой сохранены "отцом

русской истории" В.Н. Татищевым, говорилось, что во время последней войны

с греками Святослав, поверив наговорам язычников, приписывавших военные

неудачи присутствию в дружине христиан, велел казнить последних, в том

числе и своего брата Глеба, а в Киев послал указания разгромить все

христианские храмы. Это, видимо, и было сделано, что подтверждается

археологическими данными. Очевидно, оппозиция русский (свой) -

византийский (чужой, враждебный) была отождествлена князем с оппозицией

язычество-христианство: заслуженно или незаслуженно, но киевские христиане

предстали в роли "пятой колонны" империи, внутреннего врага. Для сравнения

заметим, что у нас нет никаких известий о гонениях на киевских евреев,

также исповедовавших единого Бога, в противоположность языческому

многобожию: первый погром в Киеве состоялся только в 1113 г., при князе

Владимире Мономахе, причем носил он чисто экономический характер -

громили, видимо, богатых, каковыми и оказались евреи. До того на

протяжении минимум двух веков их положение было вполне стабильно. Таким

образом, гонения на христиан при Святославе, если они и были, имели

характер скорее политический, чем религиозный. Учтем и то, что, в отличие

от евреев, христиане не были представителями иного народа, но теми же

варягами и(?) славянами, сменившими свои религиозные взгляды. Вместо

Перунова холма они смотрели на далекую Голгофу. В условиях войны с

христианской империей такие люди были ненадежны, если не опасны. Впрочем,

весной 972 г. Святослав, возвращаясь в Киев, погиб на днепровских порогах

от рук предупрежденных императором печенегов, что прекратило и войны, и

вероятные гонения.

Княжение Владимира-язычника

Из летописных сообщений, не раз повторенных историками, нам известны

невеселые обстоятельства появления Владимира - младшего сына (бастарда)

Святослава - на Киевском престоле. Напомним вкратце: в 969 г. умерла

Ольга. А в 970 г. сыновья князя были рассажены отцом "по старшинству":

старший, Ярополк (все с тем же всемогущим наставником Свенельдом) стал

киевским князем, средний, Олег - древлянским, а маленького Владимира его

дядюшка по матери Добрыня "устроил" в Новгород: вольнолюбивые новгородцы

хотели, вероятно, воспитать "своего" князя. Сам Святослав отправился

завоевывать болгарский город Переяславец на Дунае, который задумал сделать

своей новой столицей.

После гибели отца братья со своими воспитателями остались полновластными

князьями. Старшему из них тогда, вероятно, было не более 15 лет, прочие -

еще младше. Раздор между ними начался со странного случая: Свенельдов сын

Лют заехал, охотясь, в древлянские леса, где был пойман Олегом. Тот

выяснил, кто таков непрошенный гость, а затем убил его. Если летописное

известие точно, этот поступок можно истолковать или как результат

раздражения и гнева в адрес наемников, хозяйничавших на Руси, и лично

всемогущего Свенельда, или как сознательную провокацию: к чему еще Олегу

убивать сына наставника старшего брата? Свенельд, конечно, не простил,

употребил свое влияние, и через два года Ярополк пошел войной на брата и

выиграл сражение. Возможно, перед нами очередное свидетельство вражды

полян, владевших Киевом, и древлян, чьей столицей был Искоростень

(вспомним смерть князя Игоря). Олег в бою упал в ров с крепостного моста и

был там среди прочих раздавлен, а его волость Ярополк взял себе. Услышав о

братоубийстве, перепуганный Владимир бежал за море - в Скандинавию, где

пробыл три года, а в Новгород были посланы Ярополковы посадники. Но

Владимир вернулся с большой наемной варяжской ратью, прогнал посадников и,

собрав большое войско, пошел на брата: война была все равно неизбежна, и

напав первым, он оказывался в более выгодном положении. При этом Владимир

стал сватать нареченную Ярополка Рогнеду, дочь полоцкого князя Рогволода,

чей союз был необходим для войны, - и получил презрительный отказ: девушка

не захотела выйти за сына рабыни (Ольгиной ключницы Малуши-Малфреды,

добрыниной сестры), "ро-бичича". Оскорбленный князь (и не менее

оскорбленный Добрыня) с войском напали на Полоцк. Рогволод и его два сына

были убиты, а Владимир силой женился на девушке, братьев и отца которой он

только что погубил. Этот "союз" (не зря Рогнеда пыталась позднее, по

преданию, убить мужа), видимо, удовлетворил задетое честолюбие князя,

который не мог не тяготиться своим полунизким происхождением. Затем

последовал поход на юг, против брата. "Не я, - оправдывался Владимир, -

начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против

него". Преданный своим ближайшим наставником и воеводой, Ярополк был убит,

а Владимир сел на киевский престол.

Если Ольга некогда начала свое княжение с решения экономических и

фискальных (связанных с налогообложением) вопросов, то Владимир предпочел

военную и религиозную реформу. Первая была вызвана тем, что наемные

варяги, приведенные князем из-за моря, почувствовали себя в Киеве

хозяевами. Владимиру пришлось собрать славянское войско для их изгнания.

Варяги благополучно отправились в Византию, а князь письмом предупредил

императора об исходящей от них опасности. В том же 980 году он осуществил

свою языческую реформу, о которой говорилось в гл. 2. Ее, ссылаясь на

Иоакимову новгородскую летопись, еще С.М. Соловьев истолковывал как новую

языческую реакцию. По данным этого не дошедшего до нас источника, Ярополк

сочувствовал христианам, и если сам не крестился, то другим не

препятствовал. Более того, существует западное свидетельство относительно

известного прихода на Русь при Ярополке папских послов, которое

утверждает, что "царь русский" был крещен папским посланником. Впрочем,

это свидетельство нельзя признать достаточным аргументом - не менее

достоверные источники говорят, что Ярополк умер язычником. Однако в любом

случае после относительно либерального для христиан периода наступает

время установления общегосударственного языческого культа. Вероятно, это

был прежде всего акт укрепления Владимиром собственной власти: есть

основания полагать, что официальный пантеон включал в себя богов,

почитавшихся различными восточнославянскими племенами, верховным же богом

стал покровитель княжеской дружины Перун, идол которого и прежде стоял в

Киеве; не забудем и о появлении в пантеоне иранских по происхождению Хорса

и Симаргла. Святилище, аналогичное Владимировому, устроил в Новгороде

Добрыня. По иронии судьбы ему же примерно десятилетие спустя придется этих

идолов ниспровергать, утверждая новую веру.

В Киеве 80-х годов X в. язычество продолжало сосуществовать с

христианством, о чем свидетельствует один случай, описанный в летописи.

Языческий культ предполагал человеческие жертвоприношения, связанные с

древнейшими представлениями о сотворении мира. Как свидетельствует

летопись, будущая жертва выбиралась жребием - традиционным способом узнать

волю богов. И вот в 983 г. такой жребий пал на сына одного пришлого из

Греции варяга-христианина. Посланцы пришли к нему и сказали: "Пал жребий

на твоего сына, богам угодно взять его себе, и мы хотим принести его им в

жертву". На это варяг ответил: "У вас не боги, а дерево; нынче есть, а

завтра сгниет, не едят, не пьют, не говорят, но сделаны руками

человеческими из дерева; а Бог один, которому служат греки и кланяются,

который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека, дал

ему жить на земле; а эти боги что сделали? сами деланные; не дам сына

своего бесам!"

Это было нечто неслыханное: согласно традиционному мировоззрению, отказ

варяга угрожал благополучию всего коллектива, если не всей своей земли,

своего космоса. Христиане, не признававшие фундаментальных законов

мироустройства, должны были казаться уже не безобидными чудаками, но

агентами Хаоса, чужими, а значит, для коллектива "своих" как бы не

существующими вовсе; на такие персоны не распространяется табу на

убийство. Участь варяга с сыном была предрешена. Разъяренная вооруженная

толпа пришла к его двору, разнесла забор; варяг с сыном стояли на высоких

сенях дома. Толпа кричала: "Дай сына своего богам!" Варяг отвечал: "Если

они боги, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына, а вы

о чем хлопочете?" Естественно, бедняги были убиты. Остается добавить, что

варяг с сыном впоследствии были канонизированы как мученики за веру.

Эту историю часто истолковывают как свидетельство упадка язычества,

разложения традиционного мировоззрения. Как писал еще С.М. Соловьев,

"несмотря на то, что смелый варяг пал жертвою торжествующего, по-видимому,

язычества, событие это не могло не произвести сильное впечатление:

язычеству, кумирам сделан был торжественный вызов, над ними торжественно

надругались; проповедь была произнесена громко; народ в пылу ярости убил

проповедника, но ярость прошла, а страшные слова остались: ваши боги -

дерево; Бог - один, которому кланяются греки, который сотворил все, - и

безответны стояли кумиры Владимира перед этими словами, и что могла в

самом деле славянская религия сказать в свою пользу, что могла отвечать на

высокие запросы, заданные ей проповедниками других религий?" Заметим

здесь, что язычество, как и любая развитая религиозная система, вполне

было способно ответить на все вопросы; другое дело, что в условиях

большого по тем временам и многокультурного города, в условиях постоянного

контакта с носителями иудео-христианской модели мира вполне могли

возникать сомнения. Сильным аргументом могло быть и ослепительное величие

империи: не потому ли они так живут, что их закон правильнее? Такова,

очевидно, природа человека: когда на смену единственности приходит

множественность, когда появляется возможность для сравнения и выбора, он

начинает колебаться.

Основу для таких колебаний давала сама традиционная модель мира,

допускавшая моменты относительности и свободы выбора. Они, правда, были

строго локализованы с точки зрения времени и места - в некоторых

ритуальных действах, давших впоследствии начало так называемым

карнавальным праздникам. Архаический человек вовсе не был роботом; как мы

говорили, рассматривая проблему свободы и необходимости в традиционном

обществе, он мог и умел выбирать. Впрочем, едва ли неискушенные в

богословии киевляне воспринимали христианство как нетрадиционное,

отрицающее традицию учение; его, скорее, считали другой, чужой,

антитрадицией, противостоящей своей. Именно такое понимание могло

послужить поводом для гонений, но оно же стало основой для последующего

стихийного синтеза язычества и христианства, получившего название

"двоеверие". Но вернемся немного назад.

Выбор веры

Религиозная политика князя Владимира в 80-е годы отличалась, как кажется,

известным налетом авантюризма, что, собственно, и неудивительно: князь был

чистокровным скандинавом, хотя и рожденным на Руси, и к традиционной

славянской вере относился, видимо, вполне скептически (как, возможно, и ко

всем остальным). Да и трудно предположить, что у вечных

странников-варягов, даже благородной крови, потомком которых он был,

оставалось после веков жизни на чужой земле за душой что-то особенно

святое. Княжеская авантюра нашла свое отражение в летописном рассказе об

"испытании вер", уже изложенном выше. Итак, в 986 г. к князю якобы

зачастили миссионеры из разных стран. Владимир выслушал всех, затем

осуществил "разведку" и после совета и зрелого размышления остановился на

восточном (византийском) христианстве ради красоты богослужения. Нужно

думать, что бродячий фольклорный сюжет "испытания вер" был призван

"облагородить" летописную историю, подменив сведения о княжеских поисках

новой политической ориентации, а соответственно - и веры, поскольку в

средние века (а кое-где и сегодня) эти вещи не разделяли: единоверец был

союзником. Князь, видимо, поочередно давал понять мусульманам (Волжской

Болгарии), иудеям, западным и восточным христианам, что не прочь принять

их веру и закон, и, очевидно, следил за реакцией, взвешивая плюсы и

минусы, "за" и "против". Заметим, что Владимиру не пришло в голову сменить

славянское язычество на близкое балтийское или чуждое, но сходное в

основных принципах угро-финское: их носители (голядь, чудь, весь, меря и

пр.) сами зависели от Руси. Князь выбирал между различными вариантами

единобожия (монотеизма), поскольку в сопредельных и доступных его влиянию

землях просто не было мощных государств, потенциальных союзников,

исповедовавших иные религии (не брать же в расчет далекую Индию или и

вовсе запредельный Китай, куда добирались разве что купцы по Великому

шелковому пути). А европейские языческие народы сами наперебой крестились.

Конечно, окончательный выбор был продиктован прежде всего экономическими

соображениями: именно в Константинополе испокон веков сходились торговые

связи восточных славян со всем средиземноморским миром, что порождало

тесные отношения попеременного сотрудничества-соперничества с империей. Но

не следует забывать и единственного в своем роде и тогдашнем мире

византийского великолепия, пленявшего не одно поколение славянских и

варяжских купцов и воинов. Отказавшись от ориентации на разгромленную

Хазарию, Русь, вполне естественно, обратилась в сторону Византии. Но если

"хазарский" период не привел к принятию иудаизма, период "византийский"

мог открыться только официальным крещением (т.е. утверждением

государственного статуса христианства) - иначе "разговор", диалог просто

оказался бы невозможен. Русь как бы взялась изучить "язык" интересного и

нужного ей собеседника, но с первого же момента, видимо, решила

"выторговать" за этот шаг как можно больше: династический брак князя с

византийской принцессой и соответственно полноправный статус в европейской

политике. Добиться этого, особенно принцессы, было нелегко - нужно знать

унаследованное из античных времен высокомерное отношение ромеев к

варварам-язычникам, даже желающим креститься. Да и не всякий христианский

правитель мог претендовать на такой брак: за двадцать лет до Владимира

подобной чести - руки императорской дочери - тщетно добивался для своего

сына император христианской Священной Римской империи Отгон I.

В итоге ему пришлось согласиться на племянницу. Но к концу 80-х годов

ситуация в Константинополе существенно изменилась: империя была охвачена

мятежами и власть императора Василия II и его соправителя Константина

висела на волоске, что, видимо, сбило с них спесь. Мы не можем здесь

подробно описывать положение дел - оно известно из исторических сочинений

и учебников. Достаточно будет сказать, что Василий удержался на троне в