XI века оказываются временем столкновения, борьбы и синтеза не только

христианской религии и язычества, но и письменной средиземноморской

культуры (в которой, в свою очередь, можно выделить иудео-христианское и

античное - религиозное, литературное, философское - наследие) с

бесписьменной аграрной культурой восточных славян.

Первое южнославянское влияние

Принятие христианства широко открыло двери Руси для славянских книг из

Болгарии, причем не обязательно церковных, и уж тем более - целиком

совпадающих с официальным вероучением. Впрочем, кириллица (а возможно, и

глаголица, вторая древняя славянская азбука) проникла на Русь задолго до

официального принятия христианства: первая русская кириллическая надпись -

так называемая Гнездовская (надпись на горшке, означающая "горчица" или

"перец"; по другому предположению - автограф некоего Горуха) - датируется

первой половиной X в. В языческом Киеве действовала самое меньшее одна

христианская церковь, для чего были необходимы славянские богослужебные

книги. "Уже до Владимира, - писал о. Георгий Флоровский, - начинают

устанавливаться культурные и религиозные связи Киева с Симеоновой

Болгарией, может быть - и с Моравией. Это было вхождением в права на

Кирилло-Мефодиевское наследство. Византийское влияние не было только

прямым и непосредственным, - и, кажется, именно непрямое влияние было и

первым по времени, и самым значительным, и решающим. Решающим было

принятие Кирилло-Мефодиевского наследства, а не прямое восприятие

византийской культуры. Непосредственное духовно-культурное соприкосновение

с Византией и с греческой стихией было уже вторичным. Можно, кажется,

говорить даже о столкновении и борьбе стихий и влияний, болгарского и

греческого, в древнем Киеве...". Конечно, как замечает сам Флоренский,

различия и расхождения этих влияний не следует преувеличивать. Болгария и

Византия исповедовали восточное христианство без каких-либо особых

канонических различий (другое дело - внутренняя неоднородность самого

учения, присущая всем христианским странам). К тому же с самого начала

сложилось своеобразное разделение сфер культурного влияния на Русь: в

архитектуре и живописи преобладал (до сформирования собственно русской

манеры) византийский стиль, принесенный заморскими мастерами. Величайшим

его памятником является черниговский собор Спаса Преображения (1031 -

1036). Но уже собор святой Софии в Киеве (1037 - 1054), задуманный как

соответствие знаменитой Софии Константинопольской (ныне мечеть Айя-София в

Стамбуле), не полностью соответствует византийским образцам, а

северорусское (новгородское) зодчество отошло от них еще дальше. Заметим,

кстати, что в полной мере была воспринята не только строительная техника

(традиционное славянское зодчество было деревянным) и архитектурный стиль,

но и сложный смысл внутреннего строения христианского храма,

унаследованный в разных своих элементах от храмов античности, греческого

театра и иудейского Иерусалимского храма. Как и античный, христианский

храм мыслился как святилище, сакральный центр, аналогичный Центру Мира,

Мировой Оси, и воспроизводящий собою этот мир. Но если античный храм был

жилищем конкретного языческого бога, не предназначенным для молитвы, и в

своих пропорциях воспроизводил пропорции мужского (или женского - для

храмов богинь) тела, наглядно иллюстрируя философское учение о человеке

как мере всех вещей и прообразе мира при творении (ср. сотворение мира из

частей тела первочеловека), то христианский храм основное внимание уделял

внутреннему облику, интерьеру. И по вертикали, и горизонтальным строением

он воспроизводил трехчастную структуру мира, вполне аналогичную

традиционной и потому легко воспринятую славянами-язычниками. Но, как и

иудейский храм, он был предназначен для молитвы. Путь от нартекса (аналог

преддверия иудейского храма), где находятся оглашенные (готовящиеся к

таинству крещения), через основное помещение, трапезную, место верных

(христиан), аналог святой части иудейского храма, к алтарю (восходящему к

"святая святых" в Иерусалимском храме), где происходит важнейшее

литургическое таинство - пресуществление Св. Даров (превращение хлеба и

вина в плоть и кровь Христову для причастия), - этот путь символизирует

мистическое восхождение человека "к высшим тайнам мироздания путем

приобщения к бесконечной духовной субстанции". В той или иной форме эти

мотивы присутствуют и в традиционном язычестве; перед нами вполне понятное

русскому язычнику содержание, выраженное с помощью другого языка. Потому

этот язык он усвоил достаточно быстро.

Итак, в древнерусской архитектуре и живописи на первых порах преобладал

византийский стиль, позднее же выработался собственный, одновременно

легкий и величественный. В книжности же и словесности преобладающим было

южнославянское влияние. Дело в том, что, в отличие от западной церкви,

восточная уже в средние века допускала богослужение на национальных языках

новых христианских народов и перевод на них Писания. Конечно, за это право

приходилось бороться, но уже с начала X в. литургия (богослужение) в

Болгарии была славянской, а благодаря деятельности учеников Кирилла и

Мефодия накопился значительный корпус переведенной с греческого

литературы. Славянские языки в X в. были еще достаточно близки между

собою, и потому язык болгарских книг - старославянский или

староболгарский, давший начало различным вариантам ("изводам")

церковнославянского языка, - оказался вполне понятен древним русичам.

Новокрещеная Русь оказалась, таким образом, в уникальной ситуации,

фактически придя "на готовое". В этом были как свои плюсы, так и минусы.

С одной стороны, наличие значительной литературы на очень близком языке

привело к быстрому распространению грамотности не только в "верхах", но и

среди всех слоев населения (конечно, преимущественно городского). Мы

упоминали русскую надпись на сосуде X в. из кургана близ Смоленска (так

называемая Гнездовская надпись), от XI в. до нас дошли новгородские

берестяные грамоты, писанные отнюдь не книжниками, но обычными простыми

людьми, а также граффити (надписи на стенах соборов, например Софии

Киевской), на монетах князя Владимира, колоколах, крестах, печатях и т.п.

Все это свидетельствует о достаточно высоком уровне грамотности, что,

естественно, сделало сразу же весьма значительной роль писаного слова: у

него были читатели. Очень быстро это привело к появлению

высокообразованных по тем временам людей и возникновению оригинальной

литературы, которая не ограничивалась составлением новых сборников

переводных текстов, но создавала новые, русские книги.

Постепенно сформировался древнерусский литературный язык. Впрочем, вопрос

о нем остается в современной науке дискуссионным. Долгое время

литературным языком Древней Руси считали старославянский. Но нельзя

игнорировать существование таких памятников, как свод законов начала XI в.

"Русская Правда", "Слово о полку Игореве", язык которых по всем признакам

не южно-, а восточнославянский, древнерусский. Это позволяет предполагать

бытование в Древней Руси двух параллельных литературных языков,

различавшихся сферой употребления. Впрочем, известный исследователь Б.А.

Успенский, характеризуя языковую ситуацию в Древней Руси как

церков-нославянско-русскую диглоссию (т.е. "такой способ существования

двух языковых систем в рамках одного языкового коллектива, когда функции

этих двух систем находятся в дополнительном распределении, соответствуя

функциям одного языка в обычной (недиглоссийной) ситуации" , проще говоря,

когда на одном языке только говорят и пишут несущественные записки и т.п.,

а на другом только пишут, при этом воспринимая оба как один в разных

проявлениях), настаивает на том, что "если церковнославянский язык не

может служить в условиях диглоссии средством разговорного общения, то

русский язык не имеет ничего общего с книжной (литературной) языковой

нормой: тексты на русском (древнерусском) языке - в частности, памятники

юридической, деловой, бытовой письменности - находятся вне сферы

литературного языка и вне литературы, они не обработаны с точки зрения

соответствия языковой норме". Таким образом, язык той же "Русской Правды"

не признается "литературным", поскольку он не обладает главным признаком

такового - "обработанностью", нормированностью, как говорят филологи, он

не кодифицирован. Потому используется он для записи текстов

"профанических", не связанных прямо со сферой "сакрального",

божественного. Старославянский же оказывается языком сакрализованных

текстов - от церковных книг до литературы, так или иначе связанной с

христианской тематикой. На нем написано абсолютное большинство дошедших до

нас письменных памятников XI - XII вв., представляющих собой произведения

церковной литературы, переписанные с болгарских рукописей (древнейший -

так называемое Остромирово евангелие, переписанное со старославянского

оригинала для новгородского посадника. Остромира дьяконом Григорием,

вероятно, киевлянином, в 1056 - 1057 гг.). Тесные связи Древней Руси с

единоверной Дунайской Болгарией, значительное воздействие на русскую

духовную культуру болгарских священников (хотя Владимир привез из

Херсонеса "корсунскихпопов", а с Анной из Константинополя прибыли

греческие, богослужение почти с первых лет шло на славянском языке, что

могло быть только благодаря болгарам) и болгарской книжности позволяют

исследователям говорить об этом времени как о периоде первого

южно-славянского влияния на Русь (второе пришлось на XIV - XV вв.).

Существенное влияние оказала и сама понятность богослужения. Западная

церковь, как известно, разрешала на понятных простому народу языках только

проповедь и исповедь, литургия же велась на латыни, т.е. на одном из трех

(вместе с греческим и древнееврейским) священных языков богослужения. Не

было и переводов Писания. Латынь в результате стала для Западной Европы

языком церкви, а следовательно, науки и культуры, что, конечно, отрывало

последние от масс народа, но зато делало интернациональными, т.е. общим

достоянием западнохристианского мира, а главное - позволяло приобщаться в

первоисточнике к произведениям античной философии и литературы. Именно из

этого аргумента исходят сторонники точки зрения, что болгарское

посредничество оказало Руси плохую услугу (а если быть точным,

переводческая деятельность, начатая Кириллом и Мефодием, - всем

православным славянам). Поскольку основные потребности обслуживались

славянскими переводами, у большинства книжников не было, дескать,

необходимости овладеть греческим языком. А это отменяет необходимость и

лишает возможности знать "классическое наследие", непосредственно черпать

из античного источника. Даже само церковное учение было представлено

неполно: долгое время не существовало полного перевода Библии (впрочем,

переведена с самого начала была преобладающая часть Ветхого Завета и

целиком Новый), не переведены были многие труды отцов церкви, а учитывая

зачастую невысокое качество делавшихся тогда переводов, приходится

признать, что отсутствие необходимости изучать классические языки уже в

Средние века обрекало Русь на тот своеобразный гордый провинциализм,

который стал одной из черт ее духовной атмосферы отчасти и до нашего

времени.

И все же дело обстояло вовсе не так мрачно. Разрыв между книжной культурой

меньшинства и традиционным сознанием большинства был в средневековье равно

велик и на Западе, и на Руси. Русские интеллектуалы, которые хотели знать

греческий, его знали: уже при князе Ярославе Мудром, сыне Владимира, в

Киеве работали свои переводчики, и раз установившиеся связи между

греческими и ближневосточными христианскими центрами и Русью впоследствии

не прерывались. В первой половине XI в. были переведены жития некоторых

святых, исторические сочинения ("Александрия", "История Иудейской войны"

Иосифа Флавия), византийские эпические памятники ("Девгениево деяние").

Более того, известно и обратное влияние Руси на южных славян. С XII в.

русские переводы с греческого идут на Балканы. Не позже XII в. южным

славянам стала известна составленная на Руси служба первым

восточнославянским святым Борису и Глебу.

Книги переносили многочисленные странники, которые в XII в. путешествовали

к "святым местам", в Иерусалим. Началось это движение наверняка

значительно раньше: в середине XI в. туда вслед за прохожими греками

пытался убежать будущий святой Феодосии Печерский; связи, таким образом,

происходили не только на уровне церковной и светской элиты, но и на вполне

массовом - странники, вернувшись, на каждом ночлеге рассказывали,

вероятно, об увиденном, показывали принесенные реликвии.

С классической ученостью дело обстояло хуже. На Руси устойчиво сохранялось

раз усвоенное недоверие к "языческой" науке (Аристотель), взятой на

вооружение западной церковью. Не имея, таким образом, метода, не смогла

развиться богословская, а затем научная мысль, отсутствие классического

наследия не дало сформироваться кругу его потребителей и в результате не

возникла оригинальная художественная литература в полном смысле этого

слова. Зато небывалым оказался взлет церковной архитектуры, иконописи,

литургического пения, а также летописания. Русский летописец был не просто

хронистом, но философом и историософом - он объяснял современникам смысл

истории. Быстрого расцвета достигли и некоторые специфические литературные

жанры - "слова", "поучения", появился писаный свод законов. Русская

культура приобрела все признаки письменной, причем тогдашнего европейского

типа, ничем принципиально не отличась от культур современных ей

христианских народов. К тому же самое начало русской словесности

ознаменовалось появлением произведений, которые, как "Слово о Законе и

Благодати" первого митрополита из русских Иллариона Киевского, сразу

встали на уровне лучших образцов современной им литературы: наследие было

усвоено Русью с надлежащей полнотой и глубиной. Но подобные произведения,

конечно, принадлежали самым верхним "этажам" культуры, являясь высшими

проявлениями духа народа. Нас же здесь интересуют факты массового

сознания, духовной жизни большинства.

Грамоты и волхвы

А большинство, о всяком случае городское, весьма быстро, как мы уже

говорили, восприняло письменную культуру, если быть более точным -

славянскую грамоту, причем живо стало использовать ее для повседневных

нужд. Грамотны были и женщины, и дети. 14 новгородских берестяных грамот