XI в., обнаруженных во время раскопок 1951 - 1983 гг., а также бронзовое

писало для письма по бересте, датируемое серединой X в. (до крещения!),

говорят о том, что письмо было широко распространено с древнейших времен;

находки грамот, присланных с посыльными из других городов, свидетельствуют

о том, что грамотность горожан была уже скорее правилом, чем исключением.

Известна грамота на карельском языке (русскими буквами) и даже на латыни!

Тексты грамот позволяют ученым восстановить особенности жизни и быта

новгородцев. Интересно, что существует грамота конца XII - начала XIII в.,

где говорится о приготовлениях к празднеству Велеса. Язычество, судя по

всему, веками существовало параллельно с христианством, и лишь иногда это

сосуществование нарушалось взрывами.

Например, в 1071 г., как говорит летопись, "во время неурожая в Ростовской

области явились два волхва из Ярославля, говоря", что знают женщин,

которые придерживают запасы продуктов. К ним приводили названных ими

женщин, которых волхвы каким-то образом разрезали со спины, вынимая оттуда

жито, рыбу, меха и т.п. Имущество убитых "ясновидящие" забирали себе.

Деятельность волхвов была прекращена воеводой князя Святослава Яном

Вышатичем, причем на допросе они изложили ему свою версию сотворения

человека, близкую так называемым дуалистическим легендам (т.е. исходящим

из идеи творения мира совместно Богом и дьяволом). Этот рассказ "находит

ближайшие аналогии в древнем языческом фольклоре поволжских финно-угров"

(родственных таким современным народам, как марийцы, мордва, удмурты);

волхвы, таким образом, были, вероятно, не славянами по происхождению. Ян

рассказал им в ответ другой дуалистический миф, объясняя, что их бог на

самом деле бес, бывший некогда светлым духом, но низвергнутый с небес в

бездну за высокомерие (мы уже говорили, что переосмысление языческих богов

как бесов было общехристианским явлением). Вышатич, кстати, вполне

веротерпим, и если отдает волхвов на смерть, то за убийства и

подстрекательство народа к волнениям. Причем вера волхвов оказывается

посрамлена тем, что их боги не подсказали своим подопечным их судьбы:

волхвы настаивали, что не будут убиты Яном, требуя княжеского суда.

Случай со сходной развязкой был в то же время и в Новгороде, где

волхв-прорицатель выступил против христианства и тоже спровоцировал

волнение. "И был мятеж в городе, и все поверили ему и хотели погубить

епископа". Волхв среди прочего обещал перейти по воде реку Волхов. Власти,

очевидно, не на шутку испугались, что ему это действительно удастся, -

ведь чем дьявол не шутит. Новгородцы собрались на берегу, и тут епископ

воззвал к ним: "Кто хочет верить волхву, пусть идет за ним, кто же верует

Богу, пусть по кресту идет". К епископу подошли только князь и дружина

(обязанная в силу долга личной верности следовать за князем). Ситуация

становилась критической, и князь решился на крайнюю меру: отправился на

беседу с волхвом, спрятав под плащом топор. И вновь подвело предсказывание

будущего: на вопрос, что случится сегодня, волхв ответил, что он сотворит

великие чудеса. Князь прилюдно зарубил язычника топором, чем парадоксально

продемонстрировал ложность его пророчества. Впрочем, положение волхва было

безвыходным: при любом варианте ответа он не мог остаться в живых.

Удовлетворенные горожане разошлись по домам.

Пророчествовали волхвы и в Киеве - в 1024 и том же 1071 году, когда волхв

"рассказывал людям, что на пятый год Днепр потечет вспять и что земли

начнут перемещаться, что Греческая земля станет на место Русской, а

Русская на место Греческой...". Еще два века спустя, в 1227 г., в Киеве

были сожжены четыре волхва, что свидетельствует о чрезвычайной "живучести"

их клана, как и самого традиционного языческого мировоззрения.

Двоеверие

Традиционная вера и не собиралась умирать на Руси. Как писал иеромонах

Иоанн (Кологривов), русский католик, член ордена иезуитов, читавший в

середине XX в. лекции в Папском Восточном институте в Риме, "имена

языческих богов и самая память о них были вырваны из русской души, но

христианству тем не менее не всегда удавалось укоренить в ней свои догматы

и верования. Евангельское учение и древние языческие представления

расположились одно над другими, и это положение не исчезло до наших дней.

Не только языческие обряды народ кое-где сохранил, но и самый дух

многобожия под христианскою внешностью; или, говоря еще яснее, русское

народное христианство представляет собою некое языческое христианство, где

многобожие представлено верованиями, а христианство - культом". Язычество

долгое время открыто сопротивлялось христианизации (полностью Русь была

окрещена в XII в.), а будучи наконец побеждено и уступив важнейшие

позиции, по-прежнему наполняло "низкие", бытовые уровни народной жизни,

благополучно сосуществуя с христианством, деля с ним сферы влияния и

постепенно сливаясь в единое мировоззрение, называемое в науке вслед за

средневековыми церковными авторами "двоеверием". Впрочем, по словам

исследователя А.В. Чернецова, "термин "двоеверие" нельзя считать

общепризнанным в науке, поскольку ряд исследователей вполне справедливо

указывает, что соответствующее явление, несмотря на различное

происхождение составляющих его элементов, представляло собой единое,

цельное мировоззрение. Вместе с тем употребление слова "двоеверие" в

научной литературе допустимо и оправдано по той причине, что оно

встречается в письменных источниках. В традиционных списках исповедальных

вопросов (т.е. задаваемых священником на исповеди. - В.Ю.) грех

"двоеверия" (наряду с "маловерием" и "суеверием") занимает одно из первых

мест".

Русская народная вера в этом отношении отнюдь не была уникальна. Вполне

аналогичные явления происходили и в римско-католической средневековой

Европе, да и само византийское христианство, придя на Русь, уже несло в

себе наследие всевозможных языческих влияний - дионисийских и других

малоазийских и балканских культов, что позволило ак. Н.И. Толстому

выделить третий компонент народного мировоззрения - привнесенное с

христианством неславянское язычество и говорить уже о троеверии. По словам

Н.И. и С.М. Толстых, "средневековая и "традиционная" духовная культура у

славян состояла из трех генетически различных компонентов: 1)

христианства, связанного с церковной догматикой, привнесенного извне из

греческой Византии или латинского Рима, 2) язычества, унаследованного от

праславянского периода, исконного для его носителей, и 3)

"антихристианства" (либо ахристианства), чаще всего опять-таки язычества,

но неславянского происхождения, проникшего в славянскую народную среду

вместе с христианством или иным... путем. <...> В принципе к третьему

элементу можно отнести многие черты скоморошества, некоторые особенности

зимней колядной обрядности и карнавального цикла и даже юродства, которое

своеобразно преломилось на Руси, ставши поддиалектом "литературного",

ортодоксального слоя культуры. Многие черты и моменты импортированного

вместе с христианством язычества вошли в систему славянского язычества,

образовав в нем единую, но локально варьирующую структуру". В значительной

мере бытование этих языческих наслоений в христианстве было

санкционировано самой церковью. Дело в том, что традиционная модель мира,

система пространственно-временных координат и представлений о неоднородной

сакральности пространства-времени, как и связанные с этими представлениями

сезонные ритуалы, оказались значительно более устойчивыми, чем внешние

формы языческого культа. Народ не желал расставаться с многотысячелетним

укладом жизни, даже приобщившись к христианской вере. С этой реальностью

приходилось считаться, и церковь вынуждена была идти на уступки пастве,

чтобы привить ей хотя бы главное в учении. Не забудем и о часто невысоком

уровне образованности священнослужителей, которые сами не чужды были

суеверии, унаследованных от отцов и дедов. В общем же "двоеверие" было

расплатой за массовость и стабильность. Еще в Риме пламенному раннему

христианству, религии откровения и жертвенного искупления, религии

последних времен, когда конец привычно устойчивого мира кажется совсем

близким, почти ощутимым, пришлось приспосабливаться к условиям длительного

бытования, да еще и в статусе государственной религии огромной пышной

многонациональной империи. Чаемый конец отодвигался во все более

неопределенное будущее, а нужно было жить и мириться с миром. Вольно или

невольно христианством была воспринята массовая модель мира, совмещенная с

унаследованной от иудаизма "координатной сеткой", совокупностью

представлений об устройстве пространства и времени. Фигуры совсем

недавнего прошлого - святые подвижники и мученики, апостолы, сам Мессия -

в народном сознании превращались в образы, соотнесенные с основными

оппозициями модели мира и соответствующими языческими персонажами, а дни

их памяти (соответственно - имена) становились маркерами, знаками той или

иной точки временного круга с определенными связанными с Ней

представлениями, функциями и той или иной степенью сакральности. Подробнее

это явление будет рассмотрено на русском материале в гл. 4. События

евангельской и ветхозаветной истории начинали восприниматься как

архетипические, как мифологический первопрецедент (первый случаи},

воспроизводимый в праздничной литургии. И наоборот, местные языческие

культы становились культами тех или иных святых Так было в Византии, культ

Диониса, например, оказался заменен культом св. Георгия, храмы в чью честь

строились на местах былых Дионисовых святилищ, а праздники совпадалн с

днями дионисий, - отождествление пространственное и временное приводило к

отождествлению самой христианской фигуры с языческой. Так было на Запада.

Так было и на Руси. Известно, например, что в Новгороде церковь св. Власия

стояла на Волосовой улице, а святой в ней был изображен на иконе в

окружении скота (ср "скотья бога" Волоса). Таких примеров можно было бы

привести немало.

Механизмы слияния традиций

Принесенное "из-за моря" и навязываемое княжеской властью христианство

было для русского смерда или простого горожанина своего рода "речью на

непонятном языке". Идеи ожидания Мессии {Спасителя) и его вторичного

прихода, самопожертвования во искупление человеческих грехов, линейного

времени и всеобщего воскресения мертвых "во плоти" в конце времен не имели

прямых соответствий в языческих представлениях о мире. Понятным в новой

вере было только то. что имело традиционные соответствия. Например,

эсхатологические ожидания, связанные с представлениями о грядущем конце

света, времен и Страшном суде как прологе "будущего века", Царства Божия,

могли как-то соотноситься с традиционным представлением о гибели мира и

его возрождении в новом качестве. Известен был и мотив смерти и

воскресения сына бога. В общем же, чтобы сделать язык новой веры понятным,

необходимо было установить соответствия старых и новых персонажей, т.е.

осуществить перевод. Такому "переводу" и был подвергнут языческий пантеон.

Фигуры верхних уровней иерархии совпали в новой модели с христианской

"верхушкой": божественным семейством, ангелами, святыми, мифологические

функции получил и сам Христос Произошло это фактически вопреки

официальному объявлению прежних богов демонами. Просто иначе объяснить

массам новое учение едва ли было возможно В качестве бесов переосмыслялись

преимущественно низшие существа языческой иерархии, а многие из них и

вовсе сохранились в народных представлениях без особых изменений, что мы

могли наблюдать в предыдущей главе. Важно понять, что перед нами не

случайные совпадения или произвольные замены, а именно перевод с одного

мифологического языка на другой. Естественно, нужны были правила. т.е.

критерии, признаки, по которым можно установить, с "каким языческим

персонажем соотнести ту или иную фигуру христианского культа. И такие

критерии быстро выработались Основных три звучание имени, содержание

христианского предания о той или иной фигуре, сведения Писания или житий,

комплекс представлений, уже закрепившийся за данной фигурой в

византийско-болгарском двоеверии. Поясним сказанное на примере одного из

самых почитаемых на Руси святых - св. Георгия