Основы веротерпимости

Именно для того, чтобы наш мир стал более цивилизованным, а

жизнь — более сносной, Вольтер всю свою жизнь упорно боролся

за терпимость. По Вольтеру, терпимость находит теоретическую

основу в том факте, что, как доказали Гассенди и Локк, «мы сво­

ими силами не можем ничего знать о секретах Создателя». Мы не

знаем, кто такой Бог, не знаем, что такое душа и множество других

вещей. Но есть люди, присваивающие себе Божественное право

всезнания, — и отсюда происходит нетерпимость.

В «Философском словаре» читаем: «Что такое терпимость? Это

достояние человечества. Все мы слабы и полны заблуждений: вза­

имно прощать друг другу наши глупости является первым естествен­

ным законом. На бирже Амстердама, Лондона, Сурата или Басры

еврей, магометанин, гебр, китайский деист, брамин, православный,

католик, протестант, квакер, баптист вместе занимаются торговыми

операциями, и ни один никогда не поднимает ножа на другого, что­

бы приобрести новую душу для своей религии. Так почему же с

Первого церковного собора в Никее мы почти непрерывно режем

друг друга? Наше сознание ограничено, и мы все подвержены ошиб­

кам — в этом коренится довод в пользу взаимной терпимости... Какой

теолог, или томист, или последователь Скота осмелится серьезно

утверждать, что он абсолютно уверен в своей научной позиции?»

Однако религии воюют одна с другой, а внутрирелигиозные секты

668

ожесточенно нападают друг на друга. Но Вольтеру ясно, что «мы

должны быть взаимно терпимыми, ибо все мы слабы, непоследова­

тельны, подвержены непостоянству и заблуждениям. Может быть,

камыш, согнутый ветром над топью, должен сказать своему соседу,

такой же тростинке, но наклоненной в противоположную сторону:

«Сгибайся, как я, несчастный, или я донесу, чтобы тебя вырвали с

корнем и сожгли!»?» Нетерпимость переплетается с тиранией, а

«тиран — это правитель, не признающий иных законов, кроме сво­

их прихотей, присваивающий имущество своих подданных, а затем

вербующий их в войско, чтобы отнимать собственность у соседей».

Однако, возвращаясь к нетерпимости собственно религиозной,

Вольтер видел опасность в сектах, буквально рвавших церковь на

части. И все же, утверждает Вольтер, «такое ужасное разногласие,

длящееся несколько столетий, служит ясным уроком того, что мы

должны прощать друг другу ошибки, ибо несогласие губительно для

рода человеческого, а единственное средство от него — терпимость».

С этой истиной соглашаются все, когда думают и решают в одино­

честве. «Но почему тогда те же самые люди, которые частным об­

разом признают снисходительность, мягкость, благожелательность

и справедливость, с такой яростью восстают публично против этих

добродетелей? Почему? Потому что их бог — корысть, и они гото­

вы пожертвовать всем во имя обожаемого монстра».

«Дело Каласа» и «Трактат о веротерпимости»

В конце марта 1762 г. в поместье Вольтера Ферне остановился

путешественник из Лангедока и рассказал писателю о случае, вско­

лыхнувшем всю Тулузу. Негоциант-кальвинист Жан Калас по при­

казу парламента города был подвергнут мучительным пыткам,

повешен и затем сожжен. Жана Каласа обвиняли в убийстве соб­

ственного сына Марка Антуана, имевшего якобы целью помешать

ему перейти в католицизм. Речь шла о случае дикой и жестокой

религиозной нетерпимости. Озверевшая толпа фанатичных католи­

ков и таких же фанатиков-судей приговорила невиновного. Вольтер

под впечатлением этих фактов написал «Трактат о веротерпимос­

ти». В письме от 24 января 1763 г., адресованном другу, он пишет:

«Теперь уже нельзя спасти Жана Каласа, но можно показать всю

гнусность его судей, и я это сделаю. Я отважился письменно изло­

жить все доводы, которые могли бы служить оправданием этих судей;

669

я долго ломал себе голову, но нашел лишь причины для их уничто­

жения».

Вот что думает Вольтер о процессе против семьи Калас: «Для

проведения процесса ежедневно собиралось тринадцать судей. Не

было и не могло быть никаких доказательств вины семьи, но вместо

доказательств уликой была измена религии. Шестеро судей долго

настаивали на том, чтобы приговорить Жана Каласа, его сына и

Лавэсса (друга семьи Калас) к колесованию, а жену Каласа — к

сожжению на костре. Семеро остальных, более умеренных, требова­

ли по крайней мере тщательного изучения дела. Дебаты были дол­

гими и многократными. Один из судей, убежденный в невиновности

обвиняемых и невозможности преступления, энергично выступал в

их защиту; он открыто защищал семью Калас во всех домах Тулу­

зы, где несмолкающие крики поборников религии требовали крови

нечестивцев. Другой судья, славившийся своим неистовым фанатиз­

мом, выступал повсюду в городе против Каласа с таким же гневом

и яростью, с какой страстью первый старался его защитить. Скан­

дал в конце концов разросся до таких масштабов, что оба судьи были

вынуждены объявить о своем неучастии в голосовании и уехали из

города.

Но по странному стечению обстоятельств судья, благосклонно

настроенный по отношению к семье Калас, оказался настолько

щепетильным, что действительно воздержался от голосования, в то

время как другой подал голос против тех, кого не имел права осуж­

дать; этот голос оказался решающим, чтобы приговорить несчастных

к колесованию, ибо за казнь было подано восемь голосов, а про­

тив — пять (один из шестерых умеренных судей после долгих пре­

реканий изменил мнение и перешел на сторону требовавших сурового

наказания).

Кажется, что когда речь идет об убийстве и суд собирается при­

говорить отца семьи к самым зверским пыткам, то приговор должен

выноситься единогласным решением, ибо доказательства и улики

такого неслыханного преступления должны быть очевидными для всех;

в подобных случаях малейшего сомнения должно быть достаточно,

чтобы заставить дрожать судью, подписывающего смертный приго­

вор. Слабость разума и недостатки наших законов ежедневно дают

о себе знать; однако их убожество, как никогда, обнаруживается в

тех случаях, когда большинством всего в один голос суд отправляет

гражданина на казнь колесованием. В Афинах для вынесения смер-

670

тного приговора необходимо было собрать пятьдесят голосов сверх

половины всех голосовавших. Что из этого следует? То, что нам и

так известно: греки были намного мудрее и человечнее нас».

Упорно и мужественно защищая жертв церковной реакции (дела

Каласа, Сирвена, Лабарра), Вольтер добивался реабилитации, иногда

уже после их гибели. Имя Вольтера приобрело широчайшую изве­

стность благодаря обличению зла и защите несправедливо обвиненных.

Рассказывая о деле Каласа, Вольтер приводит длиннейший пе­

речень ужасных преступлений, вызванных фанатизмом и нетерпимос­

тью. И все-таки, какое средство надо применить против этой жестокой

болезни? Вот страстный и разящий ответ мудрого просветителя:

«Лучшим средством для уменьшения числа маньяков в обществе будет

доверить эту болезнь духа разуму, который медленно, но верно

просвещает людей. Такое рациональное устройство — человечное,

мягкое — внушает снисходительность, гасит разногласия, укрепля­

ет добродетель и гораздо больше, чем сила, способствует соблюде­

нию законов. И никто не принимает в расчет, что сегодня проявления

фанатизма можно представить в смешном свете; смех — мощная

преграда экстравагантности любого рода», оружие против нелепос­

ти тех теологов, которых распирают фанатизм и ненависть. Однако,

к счастью, «теологические противоречия и споры — эпидемическое

заболевание, которое уже подходит к концу; эта чума, от которой

мир уже исцеляется, требует лишь умеренности и снисходительности».

Несомненно, в этом вопросе Вольтер проявил чрезмерный оптимизм:

в действительности теологическая полемика может принять форму

идеологической борьбы и оказаться весьма жестокой по своим послед­

ствиям. Позже так и произошло. В любом случае, для Вольтера

«естественное право показано людям самой природой. Вы вырасти­

ли и воспитали своего сына, и он должен уважать вас, потому что

вы — его отец, и чувствовать благодарность за все добро, которое

вы для него сделали. Вы имеете право на плоды, приносимые воз­

деланной вашими руками землей. Если вы дали или получили обе­

щание, то оно должно быть выполнено».

Итак, согласно Вольтеру, человеческое право «может иметь сво­

им основанием только естественное право», а великим принципом

того и другого права по всей земле является заповедь: «Не делай

никому того, чего бы тебе не хотелось для себя». При соблюдении

этого принципа трудно представить себе ситуацию, когда человек

говорит другому: «Верь в то, во что верю я, иначе ты умрешь».

671

Именно так говорят в Португалии, в Испании, в Гоа. В некоторых

других странах сейчас довольствуются такой формулой: «Верь, или

я возненавижу тебя; верь, или я причиню тебе все зло, на какое

способен; чудовище, ты не исповедуешь моей религии, у тебя вооб­

ще нет никакой религии; твоим соседям, твоему городу, твоей про­

винции следует питать к тебе отвращение!»

Вольтер отмечает, что если бы такое поведение соответствовало

человеческому праву, то из него логически последовало бы, «что

японец ненавидел бы китайца, который, в свою очередь, стал бы

проклинать сиамца; тот бы питал отвращение к жителям Индии;

монгол разорвал бы сердце первому попавшемуся малабарцу, а тот

мог бы задушить перса, который стал бы убивать турок. А все вместе

они набросились бы на христиан, которые уже давно буквально

пожирают друг друга.

Значит, право, основанное на нетерпимости, — дикое и нелепое:

это право тигров, но даже еще страшнее, ибо тигры рвут свою жертву

на куски только для того, чтобы ее съесть, а мы истребляем друг

друга согласно параграфу».

672

Жан-Жак Руссо: просветитель-«еретик»

Жизнь и сочинения

Просветитель и романтик, индивидуалист и коллективист, пред­

шественник Канта и Маркса, Руссо стал объектом многих исследо­

ваний и различных интерпретаций. Например, Кант назвал его

«Ньютоном нравственности», а Г. Гейне — «революционной голо­

вой, исполнительной рукой которой стал Робеспьер». С причудли­

вой, во многом трагичной судьбой Руссо подробно знакомит

(приблизительно до 1756 г.) его «Исповедь». Являясь выдающим­

ся представителем французского Просвещения XVIII в., он внуша­

ет уважение или вызывает восхищение по прямо противоположным

причинам. Для некоторых он является теоретиком сентиментализ­

ма — нового и прогрессивного для того времени течения в литера­

туре; для других он — защитник полного слияния индивида с

общественной жизнью, противник разрыва между личными и кол­

лективными интересами; кто-то считает его либералом, а кто-то —

теоретиком социализма; некоторые принимают его за просветителя,

но для кого-то он — анти-просветитель. Но для всех — первый

крупный теоретик современной педагогики. Во всяком случае, по

прочтении его книг становится ясно, что Руссо — сын эпохи Про­

свещения и отец романтизма. Богато одаренный и полни противоре­

чий, Руссо выражает стремление к обновлению общества и,

одновременно, консервативные настроения, желание и вместе с тем

боязнь радикальной революции, ностальгию по примитивной жиз­

ни — и страх перед варварством. Руссо чарует читателя сложнос­

тью и тонкостью описаний чувств и разоблачением опасностей,

таящихся в жестоком рационализме (в зените XVIII в.!). Он ис­

кренне убежден, что разум без инстинктов и страстей становится

академичным и бесплодным, а страсти и инстинкты без дисциплины

разума ведут к индивидуализму, хаосу и анархии.

Жан-Жак Руссо родился в Женеве в 1712 г. в семье часовщика.

Его мать умерла при родах, поэтому воспитанием ребенка занима-

683

лись один из его дядей и кальвинистский священник: в результате

познания мальчика оказались довольно беспорядочными. В шест­

надцатилетнем возрасте ученик гравера Руссо покидает родную

Женеву (1728) и долгие годы скитается по Швейцарии и Франции,

не имея определенной профессии и добывая средства к существова­

нию различными занятиями (камердинером в одной семье, музы­

кантом, домашним секретарем, переписчиком нот). Наконец, он

находит прибежище в Шарметтах вблизи Шамбери, в доме мадам

де Варане, которая стала для него матерью, другом и возлюбленной.

«Женщина, полная нежности и мягкости»,— как вспоминал о ней

Руссо, — посоветовала ему учиться, получить образование. Вдали

от городской суеты он посвятил себя занятиям. «Уединенный дом в

долине меж гор был нашим пристанищем; там, в течение четырех

или пяти лет я наслаждался чистой, счастливой и полной жизнью,

скрашивающей своим уютом весь ужас моего нынешнего положе­

ния», — писал Руссо. В 1741 г. женевский философ покидает Шам­

бери и перебирается в Париж, где заводит знакомство и дружбу с

Дидро, а через него — с энциклопедистами. Не привыкший к са­

лонной жизни, он чувствовал себя в просвещенном Париже неловко,

испытывал неудовлетворенность и беспокойство из-за своего поло­

жения второсортного музыканта и скромного кассира в доме Дю­

пен. Конфликт между его внутренним «Я» и окружающим миром

обострился до такой степени, что он готов был взорваться, прокли­

ная этот мир и с нежностью думая о природе, доставившей ему

незабываемые радости.

От одной малообразованной женщины у него было пятеро детей. Всех их, одного за

другим, он препоручил заботам воспитательного дома Еп/ап/5 1гоиие$

(«Найденыши»), чтобы не отвлекаться от литературных дел и еще

потому, что Платон считал, что воспитанием детей должно зани­

маться государство. Относительное спокойствие в семейной жизни

и успех, доставшийся на долю первых произведений, помогли ему

укрепить дружеские связи с самыми известными людьми и написать

для «Энциклопедии» целый ряд статей, посвященных музыке (ко­

торые позднее составили «Музыкальный словарь», 1767), а также

статью «Политическая экономия» (1758). Однако вскоре из-за суще­

ственного расхождения с энциклопедистами в оценке ряда социаль­

ных проблем того времени и еще более глубокого несогласия с их

точкой зрения относительно вопросов истории он порывает с ними

отношения. Несмотря на периодически повторявшиеся сожаления и

попытки восстановления отношений эта потеря (для энциклопедистов)

являлась неизбежной: она была определена существенным расхож­

дением в основных идеях. Официальный разрыв отмечен антифило­

софским манифестом- —

«Письмом к Д'Аламберу о зрелищах»

(1758).

685

Жан-Жак уехал сначала на виллу Эрмитаж в лесу Монморанси,

любезно предоставленную мадам д'Элине, одной из почитательниц

французских энциклопедистов, а позднее, порвав с ней отношения,

перебрался в замок маршала Люксембургского, сеньора Монморан­

си. «Какое время я вспоминаю чаще и охотнее всего в моих раз­

мышлениях? Не радости молодости, слишком редкие, смешанные с

горечью, и слишком давние, а дни уединения в Монморанси, оди­

нокие прогулки, быстротечные и блаженные дни, проводимые в

обществе себя самого». Это был период интенсивной и плодотвор­

ной работы. В 1761 г. он опубликовал «Новую Элоизу», в 1762 —

«Общественный договор», в 1763 — «Эмиля». Последствия его

раскола с философами скоро дали о себе знать. Как «Эмиль», так

и «Общественный договор» были осуждены гражданскими и

церковными властями и Парижа, и Женевы — это было что-то вроде

сговора между верующими, атеистами и деистами. С болью и горе­

чью философ воспринял порицание Женевы, преданным и прославлен­

ным сыном которой он себя считал. Он написал объяснительное

письмо Бомону, однако в апреле 1763 г. отозвал его. Тогда Руссо

отказался от прав гражданина, отправив мэру гневное письмо:

«Я заявляю вам, что навсегда отказываюсь от своего права гражда­

нина города и республики Женевы Он умер 2 июля 1778 г. от солнечного удара

во время послеобеденной прогулки.