Глава 1. Что я могу знать? Философия—любовь к мудрости.

ЗНАНИЕ И МУДРОСТЬ

В точном переводе с греческого слово «философия» означает «любовь к мудрости». Но что такое мудрость, к которой тянется душа философа, ради которой он чи­тает и пишет книги, ведет беседы, поискам которой посвящает дни и ночи жизни? Уж не другое ли это им?! для знания?

Давайте прислушаемся к слову «мудрый», «мудрец», «умудренный». Так обычно не говорят о человеке, ко­торый просто прочитал тысячу книжек и до самой ма­кушки полон информацией. Можно знать всю таблицу Менделеева, и сколько ножек у таракана, и как на­зываются спутники Юпитера, но все это мудрости не придает. Народная поговорка свидетельствует: «Мно-гознание уму не научает». А если наш многознающий друг еще и ссорится с товарищами, мечется от одного занятия к другому и вечно ходит с видом обиженного на весь белый свет, то мудрость тут и вовсе не но­чевала.

Но, может быть, мудр не тот, кто много знает, а тот, кто много умеет? Вернее, хорошо знает, как надо что-либо сделать. Например, как сшить модные штаны или спроектировать крыло самолета, или заработать много-много денег? Нет, пожалуй, и тут слово «муд­рость» не подходит. Об умеющем чинить кран или ра­ботать на компьютере скажут: умелец, мастер, специ­алист. О преуспевающем бизнесмене: делец, хозяин, лов­кач. Только мудрецом все же никто не назовет. Что же есть мудрость, если это не знание и не умение в их обычном смысле? А, может быть, напротив, это и зна-

7

ние и умение, но только какого-то иного рода, такое знание и умение, которое решает другие задачи, не похожие на те, что мы только что назвали.

К мудрецам — а таких людей всегда было не очень много — издревле приходили за жизненным советом. Унесла у крестьянина злая болезнь всю семью, разо­рилось его хозяйство, изверился он в Боге, идет к муд­рецу за советом: как жить? зачем жить? И пресыщен­ный богач, объездив полмира, все изведав и повидав, тоже к мудрецу спешит: как жить? зачем жить? И на­до ли? Мудрыми называли тех, кто способен врачевать душевные раны, кто может помочь найти смысл жиз­ни, указать цели и пути к ним. Люди, обуреваемые стра­стями и неумеющие справиться с собой, шли к мудрому, чтобы научиться владеть собственным «я»; запутавшие­ся в том, что хорошо, а что плохо, учились у мудреца умению отличать доброе от дурного. Но для того, что­бы помогать другим, сам мудрец должен был уже об­ладать огромными духовными и умственными возмож­ностями. Тот, кто указывает цели и ценности, не может не быть причастен к таким тайнам бытия, которые не очевидны для обычного человека. И древние мудрецы вполне отвечали этим требованиям. Правда, они неред­ко были и практиками: так древнегреческий философ Фалес изобрел календарь, а его соотечественник Анак-симен был астрономом и метеорологом, но все же глав­ным оставалось то глубинное понимание сути вещей, ко­торое и отличало мудрецов от всех остальных. Мудрым может быть назван тот, кто познал законы мироуст­ройства и человеческой души, кто находится в гармо­нии со Вселенной и может научить других, как жить в мире и в счастье.

Философия — это не сама мудрость, а поиск мудро­сти и размышление о ней. Мудрости как таковой на­учить нельзя (она или есть или нет), а философии — можно. Человек способен приобрести хорошие и доб­ротные философские знания, но станет ли он после это­го мудрым, зависит, по большей части, от него само­го- Если он удачно переплавит философские знания с собственным жизненным опытом, научится так здорово ориентироваться- в мире, что сумеет еще и помогать другим, тогда он сделается мудрецом. Может быть, среди вас, мои читатели, есть мудрецы грядущего XXI века, но я пока ничего об этом не знаю и могу только надеяться на то, что не оскудела умами наша земля.

8

Поскольку мудрость включает знания особого ро­да — знания о началах и фундаментальных чертах внешнего и внутреннего мира, а также представления о том, как эти знания применять к жизни — философия выступает как прежде всего интеллектуальное занятие. То есть она требует раздумья и знакомства с тем, что же надумали до тебя прежние философы в течение двух с половиной тысяч лет. Конечно, можно ничего это­го не знать и попытаться просто сочинять из головы какие-нибудь затейливые конструкции, объясняющие мир. Сидишь себе на ступеньках дома, щелкаешь семеч­ки, читаешь надписи на стенах и философствуешь. Но только тогда это уважаемое слово надо поставить в кавычки или придать ему оттенок недвусмысленной иро­нии. Ибо «философия на завалинке», не видящая даль­ше своего носа, не имеет никакого отношения к мудро­сти, касающейся тайн бытия. Житейский кругозор каж­дого из нас достаточно узок, и без прикосновения к мировой культуре вряд ли возможно измыслить что-ни­будь мало-мальски значимое. Польский сатирик Ежи Лец сказал когда-то, что философы бывают как тарел­ки: либо глубокие, либо мелкие. Я совершенно уверена в том, что доморощенный философ, «мудрствующий лу­каво», вне связи с сокровищами человеческого духа,— это всегда очень мелкий философ. Философия требует общения с великими умами прошлого, с Платоном, Ге­гелем, Киркегором, а не только с соседом по парте (даже если он отличный парень!).

Являясь интеллектуальным занятием и включая в себя специфическое знание о действительности, филосо­фия в корне отлична от религии и религиозной веры. Религия тоже стремится ответить на вопросы: «в чем смысл жизни?» и «как устроен мир?», — но ее отве­ты заранее предопределены и предрешены. Будь то хри­стианство, ислам или буддизм, иудаизм или новая сов­ременная секта, берущая ото всего понемножку, в лю­бом случае религия предполагает Священное писание, традицию и авторитет духовного главы. Если ты хри­стианин, то не смеешь сомневаться в содержании Биб­лии, если приверженец мусульманства, то неукоснитель­но следуй Корану. Ответы тебе уже даны, ты не впра­ве сомневаться в них, размышлять, пересматривать. А иначе ты — чужой, и уходи прочь! Религия основана на вере, на живом открытом переживании богоприсут-

9

ствия и на строгом следовании принятым нормам по­нимания и действия. Только тот крепок в вере, кто не рассуждает, а радостно доверяется отцам церкви, сло­ву ее святых и текстам, написанным тысячу лет назад. Вы, наверное, не раз бывали в храмах и могли обратить внимание на то, что сама обстановка там — тихая, тор­жественная, патетичная, совсем не располагающая к спорам и пререканиям. Религия зовет к молитве, а не к дискуссии.

Иное дело — философия. Она — дитя разума, ди­тя вольное, смелое, призывающее к сомнениям, диало­гу, к вечному испытанию того, истина ли то, во что мы верим? Похоже ли наше знание на то, о чем мы мыс­лим? Одно из важнейших направлений философии во все времена — скептицизм, который все подвергает сомнению. Философ-скептик улыбается лукаво, выслу­шивая утверждения других, и в самый неподходящий мо­мент, когда все уже поверили, что Бог хорошо устро­ил мир, что этот мир познаваем, вдруг ехидно спраши­вает: «А у вас есть доказательства, что все это так?»

Даже религиозные философы, страстно верующие в своего Бога, не избегают сомнений. Удивление, сомне­ние, вопрошание — это философский способ отноше­ния к жизни, и если ты только веришь, не обсуждая, то ты можешь быть очень хорошим человеком, но философа из тебя не получится. Философское сомнение помотает избежать догматизма — то есть тупого упорства, с ко­торым люди придерживаются давно обветшавших взгля­дов, и наивности, заставляющей доверять всему, что ни услышишь. Доверяй, но проверяй, причем проверяй логикой, мышлением, всей совокупностью человеческо­го опыта.

Таким образом, свое стремление приобщиться к муд­рости философия осуществляет с помощью разума. Нель­зя сказать, что здесь не останется места для чувств. Представь, мой читатель, что ты — уже философ и ищешь для себя (а, может быть, и для других) ответ на воп­рос: «что такое счастье и как его обрести?» У тебя уже накопилось много переживаний и ты можешь запросто сыпать формулами, выражающими твои чувства: «Сча­стье — это когда тебя понимают...» или «Счастье, это когда я свободен делать, что захочу!» А твой одно­классник, например, скажет другое: «Счастье — это ког­да все сыты и одеты, и никто не болеет». То есть, каж­дый из вас выразит в философствовании свои собствен-

10

ные впечатления, полученные на своем собственном ме-сте. И так любой философ выражает свой уникальный взгляд на мир. Но при этом он соотносит его со всеми предшествующими взглядами, выражает на общедоступ­ном языке и, излагая свою версию мира, не объявля­ет ее единственно возможной. Хотя соблазн такой есть всегда. Очень легко оставить путь разума и не утруж­дать себя аргументами и доказательствами, а просто ве­щать подобно оракулу. Но тогда ты пророк, ведун, а не философ. Сама специфика философии неуклонно воз­вращает философов к логике, критике, к аналитическо­му разбору, к соотнесению себя с собратьями по раз­мышлению. И в этом своем качестве философия подоб­на науке, даже если внешне она иногда напоминает поэзию.

Науку и философию роднит также то, что они обе работают не с конкретными наглядными образами и не с эмоциями, а с идеями. Я думаю, вы интуитивно схватываете это различие. Художник может нарисовать веселый весенний день, и вы воочию увидите на хол­сте зеленые листики, солнечные блики и птичку на вет­ке — это будет наглядный образ. Музыкант исполнит печальную мелодию, и вам захочется всплакнуть — в вас пробудились живые чувства. А философ, также как ученый, будет применять понятия: Вселенная, История, Человек, Надежда, Свобода. И через каждое понятие будет светиться идея, некая порождающая модель, по­тому что за словом «Человек» можно увидеть и от­дельных людей, и все человечество, и самого себя, и поколения, давно прошедшие по земле. Идея способна разворачиваться в бесконечно богатую картину изме­няющейся реальности, ибо ее бесчисленные смыслы как бы спрессованы, сконцентрированы в одном слове. И наука, и философия опираются на понятийное мышле­ние, оперируют терминами-концентратами, заряженны­ми могучим содержанием.

Но философия не во всем подобна науке, и сейчас мы посмотрим, чем же именно она занимается, стре­мясь к мудрости.

ФИЛОСОФИЯ: ЧЕЛОВЕК И МИР

Чтобы различить философию и науку и понять, чем философ отличается, например, от физика, мы должны

11

ввести несколько понятий, которые нам помогут. Преж­де всего, это понятия «субъект» и «объект».

Слово «субъект» вам, конечно, знакомо по обыден­ной жизни, правда, здесь оно несет налет принебрежи-тельности: «странный субъект», «подозрительный субъ­ект». Употребляется этот термин и в юридическом язы­ке: «субъект договорных отношений». В философии же «субъект» — одно из фундаментальных понятий и оз­начает одно-единственное: источник активности, дея­тельности, познания. Субъект — это тот, кто действует, направляет на что-то свое внимание. И, поскольку ис­точником активности выступает обычно человек, то его по преимуществу и именуют субъектам. (Хотя, если изучать, к примеру, поведение собаки, то ее, когда она активна, тоже можно назвать субъектом). Объект — это то, на что воздействует субъект, пассивная, «стра­дательная» сторона отношения. Объектом воздействия, познания, наблюдения может быть любой фрагмент ми­ра: природа, другие люди, собственные мысли. Субъект и объект — понятия соотносительные, как, скажем «пра­во» и «лево» или «верх» и «низ». Бессмысленно гово­рить, о «низе», если не имеется в виду «верх!» Так и тут: коли мы взялись рассуждать о «субъекте», стало быть, непременно существует то, по отношению к чему он является активным началом, то есть, объект. Я — строитель, стройка — объект моего труда (это даже отражено в профессиональной речи строителей: «Где бригадир?» «Поехал на объект»). Я — писатель, объ­ект моего труда — художественные образы, язык, ру­копись. Я — учитель, объект моего воздействия учени­ки (хотя в то же время каждый из них — субъект, да еще и какой буйный!).

Еще два термина, которые нам необходимы, чтобы двигаться дальше, это «объективное» и «субъективное». Объективным называют все, что не зависит от нашего сознания и воли, то есть от внутреннего мира. Если вы просыпаетесь, вспоминаете, что не выучили уроки и страстно желаете, чтобы солнце встало позже на три часа, то желание ваше все равно не сбудется: восход солнца объективен, он не зависит от вас. Объективно существуют другие люди, и учительница, которая может поставить двойку, — тоже отнюдь не фантом вообра­жения.

«Субъективное» — прямая противоположность объ-

12

ективного. Это, в первую очередь, обозначение нашего внутреннего мира: желаний, мыслей, чувств, которые мы непосредственно переживаем. Это наши надежды, фан­тазии, цели. В реальной жизни субъективное и объек­тивное постоянно переходят друг в друга. Познавая и переживая, мы делаем внешние события достоянием на­шей субъективности. Общаясь и работая, объективи­руем свои стремления и цели, воплощаем их в жизнь.

Вот теперь, когда вы познакомились с некоторыми «философскими словами», можно приступать к отличию философии от науки.

Главным объектом внимания науки выступает объ­ективный мир, то есть «мир как он есть». Для физика-ядерщика совершенно безразлично, живут ли в мире физических величин и скоростей некие существа, кото­рым нравятся или не нравятся элементарные частицы. Попробуйте найти физика, который бы очень волновал­ся, оттого, что некая физическая константа, выражаю­щая объективный закон (предположим, закон тяготе­ния) — несимпатична и вызывает у публики нравствен­ное возмущение! Вот было бы забавно! Но в том-то и дело, что математика, физика, химия, биология стре­мятся изобразить действительность такой, какова она вне человека, без вмешательства его сознания, его стра­хов и предпочтений. Объективно. Даже если бы мы со своим сознанием вовсе не появились на свет, космос все равно бы существовал, также летели бы каменные глыбы в черных просторах, повинуясь слепым объектив­ным силам, также с математической точностью прихо­дил от звезды к звезде световой луч, и вспыхивали Сверхновые. И ящеры жили бы на земле, и крысы, и крокодилы, только нам было бы об этом ничего не из­вестно. Но для науки это все равно: надо установить то, что действительно было, а не то, как реагирует со­знание на происходившие события.

Если бы ученые могли, они устранили бы все до единого искажения, идущие от нашей субъективности, чтобы сознание стало гладким зеркалом и не примеши­вало своей природы к той картине мира, которую оно отражает. Но они не могут. Как ни старается наука сделаться объективной-объективной, она все равно — вид человеческого сознания, а человек — существо ог­раниченное. Ученые — это дети своего времени и вы­ражают в своих взглядах все предрассудки века, они

13

говорят на человеческом языке, как бы приклеивает к нечеловеческим реалиям вполне людские ярлычки, причем, в каждую эпоху — разные. Но им не очень хочется об этом помнить, поэтому они часто сердятся, когда приходит философ, напоминающий им об их бес­силии перед собственным внутренним миром, и отгора­живаются от гостя целой стеной из математических формул.

Философам, в какой-то мере проще, потому что они с самого начала не скрывают от себя того факта, что внешний объективный мир мы видим не иначе, как через призму своего сознания и своих чувств. Более того, мы никак не можем быть просто зеркалом, ибо все время вмешиваемся в то, что отражаем. Главный объект внимания философии — живое отношение «че­ловек — мир».

И снова о словах, которые мы применяем. «Человек» философии это, конечно, не «лично я сам» и не «со­сед дядя Вася». Это «человек вообще». Человек как родовое существо, обладающее определенными общими чертами. В этом смысле и «я» и «дядя Вася» и «тетя Маша», так же, как «мистер Смит» или «герр Шварц»,— являемся людьми, независимо от пола, возраста, на­циональности и вероисповедания. Каждый из нас — представитель рода «homo sapiens», каждый обладает способностью к труду, сознанием, познавательными воз­можностями, умеет общаться и т. д. Философский «че­ловек вообще» объединяет всех нас в идее «человека». Рассмотрению подвергаются наши общие, собственно-человеческие черты, а не второстепенные детали и част­ности (если конкретная тетя Маша часто теряет очки, а дядя Вася поет себе под нос, то это не вопрос фило­софии, хотя, вполне возможно, этим может заинтересо­ваться психолог).

Мир, о котором говорит философ, это тоже «мир вообще» или «всякий мир». Это и космос, и земная природа, и сфера человеческой коммуникации — все богатство действительности, с которой мы соприкаса­емся, которая служит объектом для наших действий и активно влияет на нас. Возможностей соотношения с миром у человека очень много, и потому внутри фило­софского знания можно выявить целый ряд разделов. Каждый раздел — это взгляд на определенный ракурс взаимодействия мира и человека, нашей субъективности

14

и всего, что ей противостоит. Окинем их взглядом, что­бы лучше понимать, сколь разнообразны интересы фи­лософа.

Когда я стала вспоминать и записывать для вас разные грани философского знания, то у меня получи­лось ни много ни мало — девять разделов. Я думаю, надо сказать хоть несколько слов о каждом из них, тем более, что за пределами моего списка, наверняка, оста­лось еще что-нибудь - интересное, неучтенное, то, что

вспомнится потом, когда главка будет уже дописана. Но назад уже не повернешь.

Первое подразделение философского знания, кото-рое необходимо назвать, это ОНТОЛОГИЯ, или теория бытия. Человек живет в реальном мире, наполненном многими разнообразными вещами: большими и малень­кими, одушевленными и неодушевленными, долговре­менными и однодневными, одушевленными и неодушев­ленными, долговременными и однодневными. Они рож­даются и исчезают, разрушаются и воссоздаются. По­этому уже в древних обществах у мыслителей стал воз­никать вопрос: есть ли за суетливым мельканием отдель­ных предметов какая-то единая основа, некий незри­мый фундамент, делающий их все существующими, по­зволяющий им — таким разным! — взаимодействовать и соединяться. Для обозначения источника существова­ния, того начала, которое дает любой вещи возмож­ность БЫТЬ, наличествовать, являться, и возникло по­нятие БЫТИЯ. Онтологические проблемы — это проб­лемы объективного бытия действительности, того неру­шимого фундамента, на котором надстраивается пов­седневная реальность, данная нам через органы чувств.

Для Древней Греции поиск бытия — это поиск пер-вовещества, из которого как бы «сделаны» все без ис­ключения вещи. Для средневековья бытие равно Богу, потому что именно Бог по религиозным представлени­ям все творит и во все вдыхает жизнь. Начиная с XVI— XVII веков проблема бытия рассматривается как проб­лема материи с такими ее важнейшими проявлениями, как пространство, время, причинность. В XX веке воз­никает идея о том, что мировое бытие может быть по­нято только через БЫТИЕ ЧЕЛОВЕКА, и потому бес­смысленно искать его в сфере естественной науки. Глу­бокие тайны мира могут быть прояснены лишь через погружение в поток человеческой жизни, где объектив­ное и субъективное — нераздельны.

Второе важнейшее направлние философии — тео­рия сознания и теория познания (гносеология). Теория познания — очень древняя дисциплина. Уже у антич­ных авторов мы находим сложные рассуждения о том, каким же образом человек получает впечатления о вне­шнем мире, правдивы они или ложны, можно ли во­обще познать истину.

Гносеология тесно связана с онтологией. Если для

16

древнеиндийской ведической философии мир устроен так, что в нем царит иллюзия (майя), то, естественно, что обычный человек, в том числе и ученый, никогда не при­касается к истине, он лишь кружится в колесе иллюзор­ных представлений. Истина доступна только йогину* и совсем не похожа на то, что мы зовем этим именем в науке, говорящей на языке понятийного мышления. Однако, возможна и прямо противоположная точка зре­ния. Так, великий немецкий философ Г. Гегель полагал, что разум — это подлинная сущность бытия. Все вещи внутри себя разумны, логика — их истинная природа, и если мы будем упорно развивать свое теоретическое мышление, то непременно подружимся с истиной. Как видите, такое понимание бытия делало Гегеля оптимис­том в вопросах познания.

Теория сознания — гораздо более юное приобрете­ние человечества, чем гносеология. Она рассматривает сознание как особую действительность, специфический регион бытия, обладающий иными законами, нежели природная реальность. Тема сознания как совершенно особой сферы бытия впервые звучит в знаменитой «Ис­поведи» религиозного мыслителя раннего христианства Августина Блаженного. Но особенно подробно идеи теории сознания начинают развиваться в конце XIX на­чале XX века. Возникает учение «феноменология», ко­торое прямо ставит своей задачей изучать внутреннюю определенность сознания, то, что делает его отличаю­щимся от внешнего мира.

Третье существенное направление философской мыс­ли можно навать «аксиология и экзистенциальные про­блемы». Очень сложно, не правда ли? Но без этого не обойтись. Никто не падает в обморок оттого, что физи­ческий прибор именуется «синхрофазотроном», а хими­ческое соединение, к примеру, «диоктилсульфосукцина-том натрия». От гуманитарных же дисциплин все поче­му-то ждут простоты в то время как сложнее человека и сознания ничего на свете нет (А. Эйнштейн заметил когда-то, что тайна атомного ядра есть детская игра по сравнению с тайной детской игры). Однако разбе-

• Йогин — человек, занимающийся йогой — восточной духов­ной практикой, позволяющей непосредственно переживать истину в духовном озарении без помощи слова и понятия.

17

ремся в терминологии, «Аксиология» — это теория цен­ностей. В жизни мы всему даем оценку, соотнося пред­меты и явления со своими интересами и воззрениями. То, что получает устойчивую положительную оценку, что обладает большим значением для нас и составляет цен­ность. Ценностей множество. Они находятся в сложном переплетении друг с другом и могут быть разделены по разным основаниям. Так можно выделить ценности материальные и духовные, групповые и общечеловече­ские, вечные и сиюминутные и так далее. К важнейшим ценностям всегда относят истину, добро, красоту, спра­ведливость, любовь. Сама человеческая жизнь являет­ся великой ценностью. Аксиология как раз и посвяще­на изучению того, как ценности возникают, формируют­ся, соподчиняются. Почему ради одних ценностей мож­но пожертвовать другими (например, жизнью — ради блага родины или, наоборот, любовью — ради денег), есть ли у мира ценностей некая онтологическая основа, не зависящая от нашего сознания. В общем-то, аксио-логия занимается вполне жизненными вещами, с кото­рыми мы сталкиваемся почти каждый день. Ее есте­ственным продолжением выступают «экзистенциальные проблемы».

Слово «экзистенция» (те, кто силен во французском и немецком, его знают) означает «существование». Речь идет о проблемах нашего повседневного существова­ния, обыденной жизни. Это проблемы человеческого по­нимания и непонимания, одиночества, любви. Это воп­росы нашей судьбы и свободы, надежды и ответствен­ности. На мой взгляд, это один из самых увлекатель­ных и насущно важных разделов философского зна­ния, потому что нет человека, у которого хотя бы из­редка не возникали собственные экзистенциальные про­блемы.

Четвертая ветвь философии, органично переплетаю­щаяся с тем, о чем мы сказали выше, это философская антропология и теория культуры. Антропология — и это видно по самому названию — есть стремление вы-сянить место человека в мире, установить его особое качество, отличающее его от животных, обнаружить ро­довую сущность человека. Что самое главное в нас? Сознание? Язык? Способность трудиться? А, может быть, напротив, способность играть и смеяться? (живот­ные, между прочим, никогда не смеются!), Аристотель

18

в свое время определял человека как «двуногое без перьев», и такой взгляд не исключен... «Кто мы, куда мы идем, каково наше место и предназначение во Все­ленной?» — вот вопросы, занимающие умы философов-антропологов. И с этими вопросами тесно связана те­ма культуры.

Философское понимание культуры предполагает, по меньшей мере, два смысла. Первый — оценочный. Од­них людей мы называем культурными, а других — нет. Если человек ни с кем не здоровается, плюет на пол, ругается неприличными словами, если он невежествен и непросвещен, то о культуре в ценностном смысле го­ворить не приходится. Культурным же выступает тот, кто соблюдает принятые нравственные нормы и прави­ла этикета, расширяет свои знания, овладевает новыми умениями. По этому принципу можно разделять не толь­ко людей, но и политические течения. Например, демо­кратия — это культура, а фашизм — антикультура. Однако, возможен и иной подход, которым, кроме фи­лософов, постоянно пользуются этнографы, изучающие жизнь самых разных народов, населяющих нашу пла-нету. В соответствии с ним культура — это человечес­кий способ действия в широком смысле слова, поэтому любой народ и любое государство, даже самое прими­тивное или несправедливое обладает определенным ти­пом культуры. Может существовать культура фашиз­ма, и культура варварских племен, так же, как куль­тура демократии и цивилизованных стран. А западные культурологи-структуралисты ставят вопрос еще резче: а с чего это вы, дорогие цивилизованные собратья, ре­шили, что ваша культура самая лучшая? Вы и воду, и землю отравили отходами производства, ваши страны сотрясаются от революций и войн, а в каком-нибудь древнем племени «мумбо-юмбо» — мир, тишина и ни­каких социальных катаклизмов. И вода чистая, и зве­ри по лесу бегают довольные. Ну, съедят иногда чле­ны общины какого-нибудь соплеменника, так это у них традиция такая! У нас, что ли, не «едят»? И вот, как ни смешны такие рассуждения, а достаточно резонны. И тут — люди, и там — люди, и все живем на одной планете, стало быть, не стоит делить всех на «плохих» и «хороших», а надо так вместе уживаться, чтоб ни­где никто никого не «ел».

Кроме проблемы этнических культур (то есть куль-

19

тур разных народов) культурология занимается также вопросами элитарной и массовой культуры, культурным наследованием и т. д.

Следующий теоретический блок — философская ме­тодология и философия науки. Если гносеология оза­бочена тем, можно ли познать мир, методология непо­средственно обращена к тому, что же надо делать, что­бы познавать хорошо и правильно. То есть, она разра­батывает наиболее успешные способы мышления, дабы ученый уверенно шел вперед, а не блуждал в потемках. Методология формулирует принципы, на которые опи­рается ученый, исследует роль для познания некоторых важнейших представлений о мире. Можно перечислить целый ряд методологий, существующих в XX веке: по­зитивистская методология, диалектическая, феномено­логическая, синергетика. Но эти названия пока еще ни­чего не скажут вам. Каждая методология — целый кон­тинент идей, книг, теоретических споров. Если кто-то из вас станет крупным серьезным ученым в какой-либо области знания, вы непременно практически столкнетесь с потребностью в методологических размышлениях, в выяснении того, как лучше подступиться к предмету анализа.

Философия науки естественно вырастает на традици­онной методологической проблематике, но ареал ее ин­тересов шире. Она рассматривает место и роль науки и ученых в современном мире. Собственно, наука — не такое уж давнее явление в жизни людей. Как мощный социальный институт она возникает только в XVII веке, но с тех пор ее значение в жизни общества постоянно возрастает, а фигура ученого делается все более влия­тельной и весомой. Каким образом строится коммуни­кация между учеными, какие модели мира они призна­ют, а какие отвергают, каково соотношение естествен­нонаучного и гуманитарного знания — все эти вопро­сы являются прерогативой философии науки.

Крупным и старинным разделом философии высту­пают социальная философия и философия истории. Со­циальная философия, близкая к теоретической социоло­гии, рассматривает внутреннюю организацию общества, его соотношение с природой, взаимоотношения, сущест­вующие между социальными группами, роль и положе­ние личности в конкретном социальном организме. Фи-

20

лософия истории направляет внимание исследователя на проблему движущих сил истории, ее источника, це­лей, начала и конца. Особо острой проблемой высту­пает здесь вопрос о субъективном и объективном в ис­торическом процессе. Кто ответственен за все безоб­разия, которые происходят в ходе истории? Бог? Без­ликий объективный закон? Или все же сами люди, но тогда какие именно: народные массы, с дрекольем в руках штурмующие тюрьмы и дворцы, или пылкие ли­деры, желающие перевернуть мир? И кому говорить спасибо за великие достижения человечества: тоже лю­дям или незримым высшим силам, которые за ними стоят? Надо сказать, что на все эти вопросы по сей день нет окончательных ответов, есть версии, и в даль­нейшем разговоре мы обратимся к ним.

Следующий угол зрения философии на мир — фи­лософия религии. Сама религия не теоретична, это вид мировоззрения, предполагающий наличие Бога или бо­гов как создателей и устроителей действительности. Для религии характерен культ: практические действия для установления контакта с высшими силами реальности. Воздвигается храм, осуществляются службы, верующие молятся, делают жертвоприношения. Бабушка, ставящая свечку перед иконой Николая Чудотворца, совсем не склонна философствовать. Напротив, она просто верит, что Чудотворец поможет ей и ее детям преодолеть труд­ности земного пути и спасти душу для вечной счаст­ливой жизни за гробом. Эта бабушка может и Библии толком не знать.

Однако религия не сводится только к культу, к обрядности. Она имеет идейную, собственно мировоз­зренческую сторону, вокруг которой и разворачивают­ся философские дебаты. Над комментариями Священ­ного писания столетиями бьются блестящие умы, то так, то эдак толкуя каждую фразу. Очередной век при­носит новый взгляд, новое толкование, опровержение прежних позиций. Кроме религиозной философии (хри­стианской, мусульманской, буддийской) существует так­же эзотерическая философия. Эзотерический — значит тайный, закрытый от непосвященных. Издревле в раз­ных странах вэзникали секретные общества, где иска­тели истины предавались сложным духовным практикам, медитировали, проходили испытания, чтобы им откры­лись тайны мироустройства. Полученные переживания

21

оформлялись в теорию, которую и называют эзотери-ческой или оккультной философией.

Два последних значительных раздела философии, которым в нашей книге посвящены вторая и пятая гла­вы, — этика и эстетика.

Этика — философская наука о нравственности (хо­тя лучше, наверное, все же не применять термин «нау­ка», чтобы не было путаницы!) Итак, это философская теория нравственности, которая изучает, что такое жи­вые человеческие нравы и как они соотносятся с пред­ставлением о должном. Этику интересует, откуда бе­рется убеждение, что мы должны быть добрыми, а не злыми, она выясняет, что такое долг, совесть, вина, по­чему ответственность — непременный спутник свободы. Изучение этики помогает человеку лучше разбираться в самом себе, прояснять те поучения, которые мы все непрерывно слышим с детства (будь хорошим, спра­ведливым, моральным!), но над которыми мало кто всерьез задумывается. Обычно о нравственности начи­нают размышлять в момент какой-нибудь жизненной ка­тастрофы, когда нужно принимать решение, когда при­ходится оценивать себя и других по самому высокому счету. Философская дисциплина, этика, выступает здесь как друг и советчик.

И, наконец, эстетика — это теория прекрасного. Эс­тетика анализирует прекрасное и в жизни, и в искус­стве, задается вопросом, где обитает красота, в мире самом по себе или же в нашем сознании и воображе­нии, стремится выяснить внутренние законы эстетиче­ского. Но подробней об этом мы поговорим на после­дующих страницах.

В заключение этой главки, посвященной специфике философского взгляда на мир, я хочу заметить, что мно­гие гуманитарные науки тесно связаны с философией и переплетаются с ней; гуманистическая психология, ис­тория, литературоведение, филология. Но это сближе­ние и переплетение происходит лишь там, где псе эти дисциплины поднимаются над конкретным материалом и делают обобщения высокой силы, охватывающие «че­ловека вообще» и «мир вообще» в их взаимодействии и взаимопроникновении.

22

ФИГУРА ФИЛОСОФА

Как мы уже отметили на предыдущих страницах, философское знание — это всегда взгляд .на мир че­рез призму определенной личностной позиции. Каж­дый из нас занимает в мире свое собственное, особое место, проживает индивидуальную неповторимую су­дьбу и потому наблюдает действительность из строго определенного ракурса. Философия — результат такого уникального, самобытного видения (в данном случае в слове «видение» ударение приходится на первый слог, речь идет о способности увидеть нечто, не за­меченное другими, а не о призраках воображения.) В этом философы похожи на художников и поэтов, вы­ражающих через свои произведения личные пережи­вания, надежды и страсти. Только философ нередко расширяет свой опыт до масштабов всего мира. По­тому для Гегеля разум — это мировой разум, для Шо-пенгаузра воля — мировая воля, а для современного французского автора Бодрийяра главной движущей силой всех человеческих отношений и переживаний выступает соблазн,... В каком-то смысле, у кого что болит, тот о том и говорит. «Абсолютная свобода», «абсолютное ничто» и прочие философские абсолюты — не что иное как проекции на мир натуры и харак­тера самого мыслителя. Если это мыслитель масштаб­ный, тонкий, глубокий, то его взгляд на жизнь, его интерпретация действительности оказывается созвучна многим людям. У философа возникают поклонники, «ученики, последователи, образуется философская шко­ла.

В естественных науках личность ученого не имеет та­кого большого значения. В ваших учебниках помещены портреты многих выдающихся деятелей науки: Иса­ака Ньютона, Даниила Бернуллм, Макса Планка, Пет­ра Лебедева и других. Интересно, конечно, узнать об их жизни, об обстоятельствах, сопровождавших сде­ланные ими открытия. Однако эти знания никак не повлияют на понимание вами физического смысла за­кона всемирного тяготения или постулатов Бора. Вы можете ничего не знать о Бернулли, но спокойно поль­зоваться его выводом о том, что скорость движения жидкости и ее давление связаны между собой. В принципе, такой (именно такой!) вывод мог бы еде-

23

яать и другой какой-нибудь ученый с другим именем. из другой страны. И в науке нередко бывает, что ис-

следователи из разных концов света, приходят одно­временно к совершенно одинаковым результатам. То­гда говорят «идея носилась !в воздухе.». В воздухе-то в воздухе, но одна и та же мысль может прийти в го­лову двум совершенно разным людям только если это

мысль о «мире как он есть», о той физической, хи­мической, биологической реальности, которая всем нам, человеческим существам, дана одинаково. Уче-ные сознательно стремятся убрать из познавательно­го процесса все субъективное, индивидуальное, и потому научное знание является безличным. Даже если бы мы вдруг начисто забыли всех авторов отк­рытий, наука все равно осталась бы наукой — раци-онально логическим знанием об объективной реаль­ности. На обезличенности науки строится и так назы­ваемый эффект кумулятивности или, иначе говоря, эффект накопления знаний. Он состоит в том, что в естественных науках при возникновении новой тео­рии, более глубоко объясняющей наблюдаемые про­цессы, старая теория становится ее частным случаем, Так, Евклидова геометрия — частный случай геомет­рии Лобачевского, а законы, открытые Ньютоном, — лишь одно из проявлений закономерностей, описан­ных А. Энштейном.

В философии кумулятивность невозможна. Каж­дый новый серьезный автор является здесь самосток-тельной фигурой, не сводимой ни к кому и ни к чему другому. Даже если сам философ причисляет себя к какой-то традиции, имеющей четкие каноны, которым надо следовать, интересен он именно личным прочте­нием этих канонов, тем, как он их толкует, что вно­сит от себя. Именно поэтому мы никогда не перепу­таем Владимира Соловьёва и Николая Бердяева, хо­тя оба они — русские христианские, мыслители. Никог­да не сведем идеи Гегеля к идеям Декарта или Пла­тона, а философские штудии* неокантианцев — к са­мому Канту. Философия любого из названных авто ров самоценна, не растворима в других концепциях, в принципе не может быть «частным случаем». Здесь

* Штудии — занятие, аналитическая работа, от немецкого studieren — учиться.

24

каждый «случай» — всеобщий и единственный одно­временно. Потому в философии никогда нельзя ска­зать: «Вы знаете, а Платон-то устарел...» Конечно, Платон может быть «не в моде», но по существу уста­реть он не может никогда. Все великие философы и no-сегодня включены в нескончаемый диалог, и наш современник Иван Иванович Иванов-Ванькин вполне может критиковать какого-нибудь знаменитого грека, жившего больше двух тысяч лет назад. И не только критиковать, а и соглашаться с ним, сопоставлять свои идеи с его идеями. Это не игра, это единственно возможный способ существования философии, да и изучения ее.

Яркая философская концепция отображает не толь­ко личный опыт ее автора, его характер, мироощу-щение, темперамент, нравственные установки, но и дух времени. Крупные философы — выразители проб­лем своего века, что и позволило Г. Гегелю опреде­лить философию как «эпоху, схваченную в мыслях». Поэтому философское размышление — это еще и «пе­рекличка эпох», интеллектуальное ауканье через сто­летия, постоянное подтверждение того, что человече­ство едино не только в пространстве, но и во време­ни. Причем это единство — единство многообразия, духовное полотно, расцвеченное всеми возможными и невозможными цветовыми оттенками.

Внушительные фигуры крупных философов — ве­селых и мрачных, блаженных и яростных, скептичных и безмятежных — возвышаются как скалы среди жи-тейского моря и составляют духовное богатство «не­зримый колледж», над которым не властны ни годы, ни моды, ни правительства. Нередко полунищие, го­нимые и зависимые при жизни, порой трагически ра­но оставившие этот мир, они продолжают упрямо су­ществовать в своих трактатах, книгах и самое глав­ное — в сознании потомков. Гигантский невидимый храм мысли постоянно поддерживается усилиями жи­вущих. Каждый из нас может войти в этот храм и приобщиться к его святыням.

25

Загадка сознания

ИДЕАЛЬНОЕ

Самая большая загадка на свете, над которой ве-ками бьются лучшие умы человечества, это загадка сознания.

Казалось бы, сознание — вещь наиболее нам близ­кая, потому что им обладает каждый, но нередко имен­но самое близкое обнаруживает себя как непонятное. Проведем маленький эксперимент. Подумайте о чем-ни­будь, например, о том, как вчера вы отвечали на уро­ке в школе. Ну вот, а теперь попробуйте проанализи­ровать, как именно вы об этом думали. Сразу же ока­зывается, что ответить, «как» — совсем не просто. Вы увидели некую картинку перед своими закрытыми или открытыми глазами? А, может быть, вы услышали внут­ренним слухом голос учительницы, которая задавала вопрос. Или и то и другое одновременно. Вполне веро­ятно, вы ощутили мел в своих пальцах, и как бы сов­сем без слов, но тем не менее, отчетливо воспроизве­ли содержание своей речи. А, возможно, вам вспомнил­ся слово за словом весь диалог у доски. Нелегко разоб­раться, верно? Да к тому же ваше воспоминание заня­ло несколько секунд, в то время как реальный ответ длился минут десять. Обратившись внутрь сознания, мы сразу попадаем в какое-то другое измерение действи­тельности, на которое обычно совсем не обращаем вни­мания, чисто практически пользуясь его проявлениями и плодами. С того момента в раннем детстве, когда в нас пробуждается сознание, мы смотрим на мир только сквозь него как через хорошо промытое стекло и не замечаем его так же, как воздух, которым дышим. Вни­мание к сознанию возникает лишь в тех случаях, ког­да что-то на нашем «внутреннем стекле» начинает нам мешать, беспокоить, возникают «царапины» из сомне­ний, неясностей, неуправляемых чувств. Для западной культуры, к которой мы так или иначе принадлежим, не характерно внимание к внутреннему миру. Страстное стремление вовне, покорять и переделывать действи­тельность делает людей слепыми в отношении собствен­ного сознания, и для многих оно всю жизнь остается «неизведанной землей».

Проделаем еще один маленький опыт. Посмотрите внимательно на какой-нибудь предмет. На цветок на

подоконнике. А теперь, отвернувшись, постарайтесь пред­ставить его. Вы получили образ, который порой назы­вают единицей сознания. Давайте определим, чем об­раз в вашей голове отличается от реального цветка? Ведь отличается же! Вы же обычно не путаете! Те чер­ты отличия, которые мы найдем, будут характеристика­ми идеального, того особого качества, которым обла­дает наше сознание по сравнению с внешним миром.

Во-первых,, идеальный образ принадлежит самому субъекту. В принципе, вы можете в своем воображении перекрасить цветок из красного цвета, скажем, в синий. Значит, выражаясь философским языком, идеальный образ субъективен по способу своего бытия. Однако, это образ реального цветка на реальном подоконнике, и эту реальность вы можете подтвердить для себя как при­коснувшись к цветку, так и получив свидетельства дру­гих людей о том, что это не галлюцинация. Стало быть, содержание образа (цветок как конкретный существу­ющий предмет) достаточно объективно. Образ свидетель­ствует о том, явлении, которое есть независимо от вас. Впрочем, в идеальных образах бывает разная степень объективности и субъективности. Даже вместе глядя на один и тот же предмет, люди могут видеть его по-разному, то есть у них рождаются разные субъектив­ные образы. Отображая зрением (и не только зрени­ем) объективные вещи, мы понимаем, что они находятся вне нас, но все равно мы видим их по-своему, и когда воссоздаешь образ, отведя взгляд, то это особенно за­метно. Субъективность образа может играть с нами разные злые шутки, когда в сумерках мы принимаем пальто и шляпу на вешалке за стоящего человека или когда до хрипоты спорим о том, красив или некрасив наш общий знакомый.

Вторая существенная черта идеального образа, пре­бывающего в нашей голове, это то, что он не обладает физическими и химическими характеристиками. Пощу­пать реальный цветок вы можете, а тот, который живет в вашем сознании — никак. И когда нейрохирург дела­ет операцию, он находит в мозгу сложные сцепления нейронов, нервные узлы, сосуды, но не находит там идеальных образов. Они незримы, неощутимы, они не являются частью нашего организма, имея совсем дру­гую природу. Будучи невещественным, образ не имеет пространственных координат.

Способность идеального отображения реальности

27

28

предполагает такую черту сознания, как его двойствен­ность. Кроме образа внешнего мира, у каждого из нас есть еще представление о собственной субъективности: образ «я». У одних он более смутный, у других — бо­лее яркий и отчетливый, однако каждый человек име­ет то, что называется самосознанием. В самосознании мы переживаем и осознаем себя как субъекта активно­сти, как деятеля и как такую уникальную точку в ми­ре, от которой мы и отсчитываем все другие определе­ния действительности. Живущее внутри нашего тела

идеальное «я» становится тем пунктом, относительно ко­торого выстраивается вся картина мира, начиная с гео­метрической: «право и лево», «низ и верх» мы отсчи­тываем от себя, и лишь потом переносим на абстракт­ные карты, будь то карта Земли или карга Вселенной.

Пробуждение самосознания выводит человека из сле­пого и бессмысленного бытийствования к осознанному существованию. Самосознание выделяет нас из окру­жающей среды, из того фона, на котором развертывает­ся наша жизнь. Камни тоже существуют, и деревья су­ществуют, но они не знают об этом. Даже животные, обладающие психикой и порой достаточно развитой, не могут быть ровней людям, потому что не наделены са­мосознанием. Знают мир, но не знают себя, сливаются с непосредственным потоком ощущений и не способны сформировать отчетливое внутреннее ядро, подобное на­шему «я».

Возникновение самосознания означает появление субъективного времени. Только для человека существу­ют прошлое, настоящее и будущее как особые, отдель­ные друг от друга внутренние состояния, разные времен­ные модусы (качества). Только он способен погру­жаться в море воспоминаий или витать в розовых меч­тах, отрываясь от текущей сиюминутной жизни. Бла­годаря субъективному времени, выводящему нас за рамки настоящего момента, мы имеем сознание исто­рии нашей жизни, сохраняем единство собственной лич­ности, как бы она ни менялась от детства до старости.

Самосознание дает человеку понимание своей ин­дивидуальности, уникальности, неповторимости. Зна­менитый мыслитель XVII века Блез Паскаль писал об этом: «Человек — самая ничтожная былинка в при­роде, но былинка мыслящая. Не надо вооружаться всей вселенной, чтобы раздавить ее. Для ее умерщвления достаточно небольшого испарения одной капли воды. Но пусть Вселенная раздавит его, человек станет еще выше и благороднее своего убийцы, потому что он соз­нает свою смерть. Вселенная же не ведает своего пре­восходства над человеком». Самосознание человека ста­новится особенно ясным и отчетливым, когда он спе­циально обращает внимание на свой внутренний мир, делает его предметом анализа. Такой анализ называ­ют рефлексией, а людей, погруженных в процесс само­познания — рефлексирующими.

29

Но при каких условиях существует и как возник иде­альный мир сознания?

Первый факт, который, как говорится, лежит на по­верхности, это факт связи нашего сознания с головным мозгом. Конечно, мыслит не мозг сам по себе, и даже не голова как отдельная часть тела, а человек в це­лом. Именно человек, движущийся, действующий, ощу­щающий мир всеми частями организма, обладает соз­нанием и выделяет себя из фона окружающей среды. И все же главный «диспетчерский пункт» нашего челове­ческого поведения и главная «мастерская по изготов­лению образов и мыслей» — это мозг. У человека это сложный высокоразвитый орган обладающий гигант­скими возможностями и превосходящей по всем свойствам любой из ныне существующих компьютеров. Комьпыотеры — лишь слабая тень того уникального инструмента, которым обладает каждый из нас. Хотя идеальные образы и не имеют пространственной лока­лизации, субъективно мы ощущаем свое мышление про­текающим именно в голове, в области мозга, думаем головой, а не рукой или йогой. Связь сознания с раз­витыми мозговыми структурами подтверждена всей ис­торией науки, открывшей, что именно усложнение мозга позволяет живым существам переходить к более сложным формам поведения и представлений о мире. Значит, мы можем с полным правом утверждать, что идеальный мир сознания обусловлен наличием высоко-эрганизованной мозговой ткани.

Однако наличие здорового человеческого мозга, помещенного в здоровом и бодром теле, еще не гаран­тирует того, что искра сознания непременно вспыхнет, и человек приобретет самосознание и ясный, богатый внутренний мир. Если маленького ребенка, ум которо­го едва начал развиваться, оставить среди животных, го из него вырастет существо, напоминающее человека лишь физиологическим строением, но полностью лишен­ное сознания. Широко известны истории о том, как зве­ри выкармливали потерявшихся в лесу детей. Эти де­ти вырастали, становились равноправными членами волчьей или обезьяньей стаи, передвигались на четве­реньках, очень быстро бегали и лазали по деревьям, выли и лаяли, как их приемные родители. У них была психика, но не было сознания в человеческом смысле, не было чувства «я». Они не откликались на имя, кото­рое им давали после водворения обратно в сообщество

30

людей, и не могли научиться человеческому языку. Только в сказке мальчик Маугли может на равных об­щаться и с пантерой Багирой, и с людьми из селения. Настоящие «маугли», над которыми судьба поставила жестокий эксперимент, не развились в людей, не обре­ли сознания. В большинстве подобных случаев они быст­ро умирают, потому что не выдерживают смены при­вычной лесной обстановки на атмосферу цивилизации. Истории маленьких «маугли» служат подтвержде­нием того факта, что сознание можно развить только в

31

условиях человеческой культуры. Нормальный младе­нец лишь тогда постепенно приобретает понимание се­бя и окружающей действительности, когда с ним по­стоянно общаются по-человечески в прямом смысле этого слова: разговаривают, улыбаются, обучают чело­веческому способу действия (есть ложкой, одеваться, ходить, выпрямившись, на двух ногах, складывать ку­бики и т. д.). Сознание пробуждается в коммуникации, во взаимодействии с живыми людьми — носителями культуры и разума. Вот почему ребенок, растущий в семье с мамой и папой, дедушкой и бабушкой, брать­ями и сестрами, развивается лучше и быстрее, чем тот, что тихо, лежит в «доме младенца», представленный большую часть времени самому себе. Развитие и функ­ционирование сознания требует активной вовлеченно­сти ребенка в «человеческий мир», со всеми его особы­ми законами. Если сравнить сознание с горящим пла­менем, то можно сказать, что культура и общение — это топливо, которое поддерживает горение и не дает ему угаснуть.

В наши дни развитию сознания помогают литерату­ра, телевидение, электронная техника. Когда вы читае­те книгу, смотрите телевизор, играете с компьютером, то вступаете в своеобразное общение с авторами книги, фильма, игры. Это важные средства саморазвития, но они односторонни (вы не ведете прямого диалога с те­леведущим или писателем). Поэтому основой развития сознания сейчас, как и в былые времена, остается жи­вой контакт, несущий все богатство человеческиих от­ношений и позволяющий освоить не только мысли дру­гих людей, но и чувства, не только увидеть, но и ощу­тить чужую субъективность, ее присутствие, получить не только знания, но и нравственные навыки.

Итак, мы выяснили, что сознание может существо-вать только при наличии высокоразвитого мозга и че­ловеческой культуры (я подчеркиваю слово «человече­ской», поскольку никакой иной культуры мы пока не знаем, и можем только предполагать, что гипотетиче- , ские инопланетяне тоже культурны). Но понимание условий, при которых сознание есть, наличествует, функ­ционирует, еще не дает нам ответа на вопрос о его про­исхождении. Почему возникло сознание? А, может быть, оно и вовсе не возникало, а было всегда? На этот счет в истории философии есть две противоположные точки зрения.

32

Одна точка зрения, достаточно сильная и влиятель­ная, в нашем XX веке, да и во второй половине прош­лого столетия, гласит, что сознание — результат раз­вития природы. Ее — эту точку зрения — называют ма­териалистической или естественнонаучной. Согласно ей вечно и нерушимо существует вещественный, матери­альный мир, мир планет и астероидов, черных дыр и электромагнитных бурь. В соответствии с непреложны­ми космическими законами он то разрушается, то вос­создается, руководимый неразумными физическими си­лами. В ней действует закон энтропии (второй принцип термодинамики), подчиняясь которому все сложное со временем становится простым (куча песка рассыпается и делается ровной; стержень, нагретый с одного конца, остывает за счет распределения температуры). Откуда взялось в таком мире сознание, представить действи-