Глава 4. Человек и его жизненный путь Человек в мире культуры.

СУЩНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И КУЛЬТУРА

Вопрос о том, в чем состоит сущность человека, из­древле беспокоил философов. Конечно, в обычной жиз­ни, как правило, никто не путает людей с обезьянами, а тем более кошками, собаками и прочими земными тва­рями. По внешнему облику и способу поведения мы без­ошибочно распознаем отличия себе подобных от других живых существ, и главными очевидными отличиями по­мимо внешности выступают человеческая речь и осмыс­ленность поступков. При всех этнических и племенных различиях, при всей враждебности, разделяющей лю­дей на «мы» и «они», на эллинов и варваров, люди всег­да мгновенно схватывают человеческое проявление за самой страшной ритуальной маской и самым причудли­вым и необычным костюмом. Однако попытки опреде­лить сущность человека в его отличии от всего осталь­ного встречаются с трудностями.

Вне всяких сомнений, человек есть существо разум­ное, обладающее сознанием. Он отделяет себя от всего остального мира, устойчиво удерживает это отличие, формирует свое «я», способность самосознания. Все это дает ему возможность ясно и отчетливо видеть мир, искать в нем закономерности, а не просто поддавать­ся зову инстинктов и эмоций. Человек не только обла-

227

дает сознанием, незримо витающим внутри его головы, но и способен выразить себя, формулировать" свои мыс­ли в речи, выражать их для других. Хотя люди далеко не всегда совершают разумные поступки и довольно ча­сто действуют иррационально, мы все же называем наш род «homo sapiens».

Однако откуда взялось сознание и почему оно удер­живается в человеческом обществе, не исчезает? Какие силы его производят и воспроизводят?

Что касается вопроса о первичном источнике созна­ния, то по сей день этот вопрос остается открытым. В наши дни подвергнута серьезной критике эволюционная теория Дарвина, согласно которой человек является не­посредственным потомком одной из ветвей приматов (обезьян). Исследования антропологов показывают, что последовательное развитие человекообразных обезьян доходит только до неандертальца. Потом,около 35 ты­сяч лет назад, неандертальцы вдруг исчезают и их ме­сто сразу занимают кроманьонцы, которые практически ничем от нас не отличаются. Кроме того, наиболее древние стоянки кроманьонцев обладают более высо­ким уровнем цивилизованности. Создается впечатление, будто люди, поначалу развитые, временно теряют свои умения, чтобы затем, приспособившись к новой среде, начать восстанавливать их. Откуда пришли кроманьон­цы? Кто принес на нашу планету сознание? Возможно, будущие исследования дадут нам ответы на эти вопро­сы. Но сегодня мы вполне в состоянии отдать себе от­чет ,в том, каков механизм воспроизводства и поддер­жания сознательной жизни.

Сознание функционирует и развивается в рамках че­ловеческой культуры. Потому сущность человека — это культурная жизнь, человек — культурное существо.

Однако что есть культура? Чтобы понять это, срав­ним жизнь человека и животных. Животные, ведомые инстинктами, заложенными в них природой, активно приспосабливаются к окружающей среде. Они меняют свою окраску и форму под цвет степи или леса, соот­ветственно рельефу местности. Они становятся меньше или больше, приобретают лучшее зрение или лучший нюх для того, чтобы их род выжил. Разумеется, это при­способление происходит в поколениях. А человек? До некоторой степени он тоже меняет в поколениях свою телесность, чтобы приспособиться к обстановке (об этом

228

говорят расовые различия), однако основной метод его приспособления и выживания — принципиально иной, чем у насекомых, птиц и зверей. Люди приспосаблива­ют природу к себе, переделывают ее при помощи орудий труда, они не столько сами адаптируются, сколько адап­тируют окружение к собственным потребностям и же­ланиям. Возделанные сады и поля, построенные колод­цы и водопроводы, дома, дороги, фабрики и заводы — все это переделанная, адаптированная к нашим запро­сам природа.

Можно сказать, что человек оборачивает природу против нее самой, бьет камнем о камень, делает пер­вый топор и скребок, чтобы с их помощью так изменить форму и конфигурацию окружающего мира, как это нуж­но ему для защиты от холода, голода и ненастья.

Суть культуры — постоянное усилие, в котором ве­дущую роль играет сознание. Это — непрестанный труд. Чтобы человеческая культура существовала, она долж­на непрерывно воспроизводиться. Как только сознатель­ное усилие по созданию культуры прекращается, она тут же начинает погибать. Пример тому — брошенные города, из которых ушли люди. Если война или бо­лезнь изгнали из города людей с их способностью к трудовому культурному усилию, то вскоре город за­растает травой и деревьями, стены домов разрушаются, крыши обваливаются, от прежде бойкого центра про­изводства и торговли остаются одни руины. Здесь жи­вут теперь летучие мыши, крысы и змеи, а культуры — нет.

Культурное усилие людей создает как бы «вторую природу», состоящую из орудий труда и утвари, одеж­ды и строений, книг и художественных произведений. Собственно говоря, мы, цивилизованные люди, прежде всего вступаем именно в мир культуры, ибо все, к че­му мы прикасаемся с раннего детства, это вещи, сде­ланные человеком для человека: игрушка, мебель, по­суда, соски, пеленки, чепчики. Ни один котенок или ще­нок не носит чепчика и не ездит в коляске, это преро­гатива человеческих детенышей. И в дальнейшем мы живем в окружении асфальта и бетона, смотрим на ре­ку и лес из окна автомобиля или с балкона десятого этажа. Мы бываем очень сильно оторваны от природы, от естества, с которым органично связано наше тело, но никогда не покидаем культурной среды. Она может

229

быть лучше или хуже, но мы соединены с ней нераз­рывно.

Все, что мы едим и пьем, тоже произведено в рам­ках культуры. Подумайте: и волки, и люди любят есть кур, но там, где живут волки, кур мало, а там, где живут люди, кур много. Это оттого, что свое питание мы не просто получаем от природы (съели — откочева­ли дальше), а воспроизводим его, применяя специаль­ные средства, орудия и схемы действия.

Сознание и культура — две стороны одной медали, и оба они — как огонь — живут в вечном движений, непрестанном процессе.

Какие же составные культуры можно выделить? Пре­жде всего, это способы человеческого действия, схемы, образцы, в соответствии с которыми мы строим свой труд и поведение. Культура — совокупность приемов орудования, оперирования с предметами. Это также спо­соб общения, изложения своих мыслей. Для всего, что мы делаем, существуют определенные способы, кото­рые усваиваются с молоком матери и становятся для нас стереотипами, матрицами поведения. Надо ска­зать, что для разных эпох и народов эти культурные матрицы могут довольно сильно разниться. В зависи­мости от преобладающего типа трудовых действий и схем мышления историки и этнографы выделяют разные типы культур. Например, культуры земледельческие и скотоводческие, аграрные и идустриальные, монотеис­тические и политеистические и т. д. Особенности куль­туры конкретного народа проявляются во всем, начи­ная от устройства младенческой колыбели и способа держать в руках ложку до сложных религиозных риту­алов и многоступенчатых производственных процессов. Правда, в современном мире способы производить все более унифицируются. В Америке, Европе, африканских странах или, скажем, Японии действует одна и та же техника и технология, продаются одинаковые компьюте­ры, автомобили, заводское оборудование. Единство тех­нологии диктует единство производственной культуры, И все же американец, японец и француз продолжают мыслить несколько по-разному, по-разному переживать" одни и те же вещи, говорить на разных языках. Их культуры, взятые как целостности, по-прежнему pas-нятся.

Кроме способов действия, мышления и переживания,

230

в культуру входят также все созданные людьми пред­меты. Они функциональны — несут в своей форме свое предназначение, потому что сделаны для человеческих нужд. Обычно предметный мир называют материальной культурой, хотя грань между материальным и духов­ным на самом деле — очень зыбкая. Действительно, к какой культуре отнести книги, кинофильмы, картины, статуи, компьютеры — к материальной или духовной? Наверное, и к той, и к другой. Наряду с предметами, которые специально созданы, культура включает всю очеловеченную природу: пахотные земли, возделанные сады и огороды, преобразованные ландшафты, перекры­тые плотинами реки и орошенные пустыни.

Наконец, в состав культуры как сферы, охватываю­щей всю жизнь человечества, мы должны поместить и духовные ценности: истину, добро, красоту, справедли­вость, веру, надежду, любовь. Именно они служат выс­шей целью и порождающей моделью для определенных способов мышления, чувствования и поведения. В них как в фокусе сходятся все лучи культурного человече­ского бытия. Список этих ценностей можно продолжать и продолжать. Ценностный мир богат, разнообразен, противоречив. Как и вся культура, он живет активной, непрерывно пульсирующей, подвижной, искрящейся жизнью, естественно проникая в каждую сферу нашего повседневного бытия.

Такова, в самых общих чертах, культура, состав­ляющая нашу сущность и образ жизни.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ЦЕЛЬ, РЕЗУЛЬТАТ

Как мы выяснили в предыдущем разделе, культура — это прежде всего способ деятельности. Но что пред­ставляет собой сама деятельность? Каковы ее состав­ные?

Прежде всего это цель, образ желаемого будуще­го. Она диктуется потребностями человека. Деятель­ность тогда может быть вполне осмысленной и продук­тивной, когда цели ясно увидены и ясно сформулиро­ваны, когда люди отдают себе отчет в том, чего же именно они хотят. Вся наша жизнь от бытовых мело­чей до крупных свершений состоит из постоянного це-

231

леполагания. Есть цели простые, производные от соб­ственно-биологических потребностей: насытиться, нахо­диться в комфортной для организма температуре, ох­ранить свою жизнь от опасностей. Однако, ставя та­кого рода цели, люди применяют для их достижения внебиологические средства, что порождает возникнове­ние целей промежуточных, и количество их лавинооб­разно увеличивается в процессе функционирования об­щества. Например, чтобы не мерзнуть, нужно постро­ить дом. Это крупная цель. Но чтобы построить дом, нужно" сделать топор, валить деревья, обрабатывать их определенным образом; надо сложить печь, а для это­го собрать камни, привести их в соответствующий вид и т. д. То есть, каждая ступень в построении дома со­провождается множеством актов целеполагания, где один сменяет другой и дополняет его. К тому же, в культуре формируются новые, дополнительные потреб­ности, которые тоже вызывают к жизни постановку це­ли и их достижение. Скажем, сделать дом не просто теплым, но светлым, уютным, красивым, удобным для разного рода занятий. Возникают цели: соорудить рез-иые наличники, расписные ставни, петушка на крыше. То есть, дальнейший рост числа целей диктует сама культура.

Кроме того, «дерево целей» растет не только вширь, но и ввысь. Возникают цели, достаточно далекие от соб-ственно-витального плана, от проблем простого выжи­вания. Это цели, связанные с познанием, самоосмысле­нием, самореализацией, предполагающие установление на земле и в человеческих душах справедливости, бла­городства, добра, красоты. К числу собственно челове­ческих, культурных относится и цель формирования та­кого общества, где все люди были бы счастливы и имели возможности для развития.

Особой проблемой выступает проблема фантастиче­ских или ложных целей, которые способны уводить лю­дей от реальности, заставлять их преследовать фанто­мы, вечно гнаться за эфемерной мечтой.

Но там, где речь идет о реальных целях, возникает тема средств. Собственно, орудия, техника, технология, схемы поведения и выступают как средства. Средства всегда служебны, они предназначены для реализации целей. Если одни средства не подходят для выполнения задуманного, можно найти другие, способные помочь

232

нам выполнить ту же. задачу. Одна и та же цель может реализовываться весьма разными средствами. Изготов­ление средств — промежуточная цель в процессе целе-полагания. Любой предмет может быть в какой-то мо­мент — целью, а в какой-то — средством.

233

Здесь вполне уместно вспомнить Иммануила Канта,

который замечал, что достоинство человека заключает­ся как раз в том, что он всегда цель сам по себе и не должен нигде и никогда выступать в качестве сред­ства. Об этом, напомню вам, говорит одна из формули­ровок категорического императива. В жизни, к сожа­лению, бывает иначе; и люди часто выступают в каче­стве средств для достижения целей. Особенно очевидно это в существовании армий, где в жертву политическим амбициям, захватническим планам, межгосударственным склокам приносятся тысячи жизней. Люди оказывают­ся лишь средством решения чужих проблем.

Но вернемся к вопросу о средствах-орудиях. Среди множества разнообразных средств ведущими для обли­ка культуры выступают техника и технология — сред­ства достижения экономических целей, прямо связан­ных с воспроизводством и производством средств к су­ществованию. Об уровне развития общества мы судим по тому, как именно делаются в нем предметы. Одну и ту же кастрюлю можно "соорудить вручную, на уровне ремесленничества, можно смастерить ее на фабрике с простым разделением труда, а можно изготовить при помощи автоматического оборудования, включающего компьютерную технику. Кастрюля будет такая же, а средства — разные, и характер этих средств показыва­ет нам, как далеко ушло общество в освоении приро­ды, насколько ловко справляется оно с задачами само­развития и самоутверждения.

Цель и средства тесно связаны между собой. И хо­тя одна и та же цель предполагает разные средства, воз­можность смены средств не безгранична. Само собой по­нятно, что не всякая вещь может быть средством дости­жения данной цели, а только та, которая способна при­вести нас к искомому. Так, если мы хотим добраться до соседнего города, то для этого выберем транспорт, а не холодильник или стиральную машину. Мы можем идти пешком, ехать на велосипеде, запрячь лошадь и отправиться в путь на ней или же предпочесть поезд, а, может быть, и самолет. Многие, вероятно, выберут автомобиль. Во всех этих случаях разные средства тран­спорта доставляют нас к цели, хотя и через разный про­межуток времени. Однако, каким бы оригинальным спо­собом ни прибыли мы в город, сама цель при этом ни­сколько не изменилась. Город как стоял, так и стоит.

Совсем иное дело, если наша цель связана с чело-

234

веческими отношениями или общественным устройством. Здесь значение избранного средства резко повышается. Современные психологи утверждают, что многие люди не добиваются в жизни успеха, потому что для решения всякой возникшей проблемы (то есть, для достижения цели) используют только одну-две стратегии, в то. вре­мя как гибкость поведения должна включать добрый десяток стратегий, способов вести себя, средств. Но стратегии поведения неравноценны. И некоторые из них могут, -приводя нас к цели, одновременно искажать и разрушать ее. Например, я хочу что-то сделать вместе с другим человеком: убрать в квартире, сготовить обед, написать статью. Если я начну грубо требовать помочь мне и упрекать напарника за то, что он никак не присту­пает к совместному делу, то я скорее всего разрушу са­му цель — хорошую совместную работу. Человек, может быть, и согласится под давлением, но энтузиазма у не­го не будет, и в результате квартира окажется убрана кое-как, в борще осядет столько негативных эмоций, что от него можно будет заболеть, а статья получится вы­мученная и нудная. Плохие средства испортили хоро­шую цель. Точно так же обстоит дело с жизнью общест­ва. Если задумано сделать общество справедливым, ос­нованным на уважении к человеку, дружбе и братстве между людьми, то для достижения этой цели нельзя использовать средства, предполагающие насилие и уни­жение. Те, кто прошел через издевательства и надру­гательства или практиковал их по отношению к другим, никак не могут вдруг переродиться и сделаться спокой­ными, справедливыми, уважительными. Они становят­ся либо палачами, либо рабами, пстоянно воспроизводя отношения «господство-рабство» вместо запланирован­ного равенства и благожелательства.

Говоря о хороших целях и негодных средствах, мы уже коснулись темы расхождения цели и результата. Эта размычка является старинной драмой человечества. В истории и обыденной жизни часто бывает как в строч­ке из частушки «Шила милому кисет, а вышла рука­вица». «На выходе» мы получаем совершенно не то, что замысливали, даже если средства, казалось бы, впол­не соответствуют цели и не должны искажать и уро­довать ее- Может быть, научные знания, представления о законах действительности должны быть гарантами совладения задуманного и реализованного? В какой-то

235

мере это так. Но современное знание пришло к выводу о том, что далеко не во всех случаях мы мо­жем с достоверностью предсказать, что имен­но получится, потому что у действительности есть своя «логика» — результат действия многих факторов, учесть которые наперед — невозможно. Когда мы действуем, например, вторгаясь в природу и переделывая ее, то под нашими руками возникает новая реальность, подчинен­ная многим, не всегда очевидным влияниям. Она неоп­ределенна, флуктуирует, колеблется. Эта неопределен­ность достигает точки, которая в специальной дисципли­не, изучающей неравновесные системы — синергетике — называется «точка бифуркации». От этой точки раз­витие ситуации способно пойти по совершенно разным путям, которые можно только вероятностно предполо­жить, да и то далеко не всегда. Ученые вычисляют од­но, а действительность подкидывает нечто совершенно иное. Поэтому задача предвидения ближайших и отда­ленных последствий всякого человеческого действия — одна из наиболее острых в современном мире, в особен­ности, если учесть масштабы вмешательства разума и в природу, и во внутренний мир человека.

Таково сложное соотношение целей, средств и ре­зультатов, с которым мы сталкиваемся практически каждый день, ибо деятельность — наша стихия и наш образ жизни.

БИОЛОГИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ

Кто такой человек? Он — зверь, следующий своим неумолимым биологическим инстинктам, или ангел, спо­собный воспарять к идеалу? Эти вопросы постоянно воз­никают в истории мысли. Как только начинается раз­мышление о человеке, тут же выплывает тема его био­логичности, животности, несовместимости его естествен­ной природы с теми великими и прекрасными ценностя­ми, которые способен понимать и утверждать дух. Ре­лигиозный экстаз и теологическое поучение говорят че­ловеку: оставь вниманием бренную землю, тянись ду­шой к Богу! А тело кричит: хочу жить! «Нет ничего лучше добра и красоты!» — утверждает роматичес-

236

кая, гуманистическая мысль, а тело протестует: сначала дайте есть и пить! «Как прекрасно духовное слияние воз­любленных!» — твердит сентиментальная литература. «А мне что делать? — спрашивает тело, — я же тоже хочу любви, той, что могу ощутить каждой клеточкой!»

Так кто же человек, зверь или ангел?

Надо сказать, что были целые эпохи, когда упоми­нать о человеческой телесности считалось крайне не­приличным. Нельзя было сказать «Я сморкаюсь», надо было говорить «Я хочу облегчить нос». Упоминать те­лесный низ полагалось совершенно невозможным, был даже запрет на слово «ноги», а в аристократических го­стиных ножки столов драпировали тканью, чтобы ни у кого не было непристойных ассоциаций. Переживание телесных удовольствий рассматривалось как зазорное, процветало жеманство и ханжество. Высшие круги об­щества делали вид, что они не едят, не пьют и не име­ют физиологических отправлений. Сплошная бестелес­ность и воздушность.

В наши дни мы наблюдаем обратный процесс. Для изобразительного искусства, для литературы стало обыч­ным делом любование грубым физиологизмом, смачное и вульгарное описание телесных подробностей, выпячи­вание инстинктивной, темной, бесконтрольной стороны человеческой натуры. Будто писатели разом взялись до­казать, что человек — самое низкое животное и даже ниже любой земной твари, поскольку он сознательно погружен в стихию страстей и удовольствий самого скверного толка.

Но все дело в том, что телесность и биологичность сама по себе ни плоха, ни хороша. Она просто есть. Плохой или хорошей делаем ее мы сами в зависимости от того, какое место, отводим в своей жизни телу с его неизбежными потребностями, а какое место — душе.

Наша участь — быть облеченными плотью, которая трудно приходит в жизнь, болеет, умирает. С этим на­до согласиться как с фактом. Не надо делать из тела фетиш и поклоняться ему, не надо презирать и трети­ровать его. О нем необходимо заботиться, уважать его и регулировать его процессы. Надо быть здоровым, до­статочно выносливым и гибким, надо определить меру своих физиологических потребностей и стремиться ее не нарушать. А мера эта определяется как организмом, так и культурой, в которой живет человек. Плохо все,

237

что оказывается чрезмерным и безмерным, гипертро­фированным, раздутым. В ходе своего развития куль­тура создает систему запретов, «табу», которые не дол­жен преступать человек. Эти запреты касаются в пер­вую очередь телесных проявлений, биологическая сто­рона жизни вводится в культурный режим функциони­рования.

Действительно, если приглядеться повнимательнее, то окажется, что «чистой животности» у нас почти нет, все облечено в общепринятые культурные нормы- Мы отдыхаем на постели, а не на голой земле, едим приго­товленную пищу, отправляем свои физиологические нуж­ды в специальных условиях. Культурой пронизан каж­дый штрих нашего поведения, и даже столь естествен­ный процесс как половая близость осуществляется «так, как принято», а то, что «не принято», вызывает про­тест и отторжение. То есть, наша физиология сплошь социализирована.

В свою очередь, наши социальные способности, по­ведение и деятельность базируются на особенностях на­шей физиологии. Есть люди, от природы очень сильные, могучие, они способны выполнять работу, требующую силы и выносливости. Другие, астенического сложения, предрасположены к другим видам самореализации. Су­ществуют различия в темпераментах. Так, неистовый хо­лерик, все время кричащий и мечущийся, вряд ли по­дойдет для скрупулезной, рутинной работы или для ад­министративной деятельности, где нужно спокойно об­щаться с людьми. В то же время заторможенный флег­матик может быть внимателен и точен, но ему не по натуре работа, где нужна мгновенная реакция и стре­мительное принятие решений. Физиологически люди от­личаются очень во многом, вплоть до различия в пороге, боли: то, от чего один падает с болевым шоком, другой перетерпливает без особенных страданий. Ощущения за­паха, вкуса, кинестетические переживания (чувство по­ложения в пространстве) глубоко .индивидуальны. Все они могут найти реализацию в конкретных социальных проявлениях.

Социальное и биологическое резко сталкиваются в человеке в особых, экстремальных условиях. Именно тогда возникает вопрос, чем определяется поведение и сознание человека — его физиологией или его духовным, социо-культурным началом -г- волей? У разных людей;

238

это бывает по-разному. Трудно осуждать тех, кто сда­ется под пытками, быть может, их восприятие боли та­ково, что вынести его практически невозможно. Но ес­ли говорить о более широком спектре проблем, то мож­но утверждать, что даже в очень тяжелых условиях лю­ди в состоянии как бы подниматься над требованиями организма, не просто переживать собственное состояние голода или животного страха, а сознательно, по-чело­вечески отнестись к нему. Само это отношение, некото­рая отстраненность, созерцательность выявляют в че­ловеке человека, а не просто воющее от внутреннего дискомфорта животное. Позволю себе привести здесь обширную цитату из работы известного психотерапев­та и психоаналитика Виктора Франкла. Он пишет: «Од­нажды я сформулировал, что будучи профессором в двух областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, пси­хологических и социальных условий; но, кроме того, что я профессор в двух областях науки, я еще человек, вы­живший в четырех лагерях — концентрационных лаге­рях, — и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжелым условиям, какие только можно себе представить. Зигмунд Фрейд однажды сказал: «Давай­те попробуем поставить некоторое количество самых различных людей в одинаковые условия голода. С воз­растанием голода все индивидуальные различия сотрут­ся, и вместо них появится однообразное выражение не­укротимого побуждения. «В концентрационных лагерях, однако, истинным было противоположное. Люди стали более различными. Маски были сорваны с животных — и со святых. Голод был одним и тем же, но люди были различны. В счет шли не калории».

Биологическое и социальное в человеке составляют сложное, нерасторжимое в нашей земной жизни един­ство. Сама наша внешность — характерное проявление синтеза, скрещенья двух этих фундаментальных начал. Ведь мы не абстрактные сущности, парящие в подне-бесьи. Каждый из нас — человек определенного пола со всеми характерными чертами мужчины или женщи­ны. Пол задан нам биологически, определяя наши же­лания и влечения, предназначая к определенной роли в продолжении человеческого рода. В нас есть органы, предназначенные к осуществлению обмена веществ, вве-

239

дению в организм полезного и выведению ненужного. Даже сами индивидуальные и неповторимые черты че­ловеческого лица заданы прежде всего конкретным ге­нетическим набором: мы похожи на папу и маму, от •которых произошли на свет, и в чем-то наша внешность может быть рассчитана по законам Менделя, как и внешность щенка или цыпленка.

И тем не.менее, мы — люди. Наш пол трансформи­руется в целую особую культуру: характер одежды, тип поведения, особый этикет, место женщины или мужчи­ны в обществе и функции, которые они выполняют в социальной жизни. Наш возраст — тоже биологичес­кая характеристика — также находит выражение в детской субкультуре, субкультуре стариков или людей среднего возраста. Наши внутренние органы вызывают к жизни огромную пищевую индустрию, создают меди­цинское знание и соответствующие ему организации. Ин­дивидуальная, биологически обусловленная внешность становится предметом особого любования, эстетизации, изображения в искусстве.

Мы не звери и не ангелы, мы — люди, и наряду с массой проблем, это порождает массу возможностей и надежд.

ЧТО ТАКОЕ КУЛЬТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ!

У каждого из нас среди других возможностей есть возможность быть культурной личностью. Слово «куль­тура» в этом случае употребляется несколько иначе, чем тогда, когда речь идет о способах деятельности. С деятельностной точки зрения культурой является все, что активно вовлечено в орбиту человеческого действия, потому этим именем мы называем и жизнь современ­ного высокотехнологического общества, и бытование племени аборигенов какого-нибудь забытого богом ост­рова. Демократия — культура, и фашизм — культу­ра, только разные по своему содержанию и формам су­ществования.

Но есть другая, ценностная позиция, которая допол­няет взгляд на культуру как на специфически человече­ский механизм самовоспроизводства. С ценностной точ-

240

ки зрения культура — это лучшие, высшие образцы по­ведения и действия, когда человек не просто что-то де­лает по схемам, а делает хорошо, прекрасно. Ведет се­бя нравственно. «Культуре», понятой в этом смысле, противостоит «некультурность» или «бескультурье».

В рамках локальных, ограниченных культур, напри­мер, этнических, где существуют конкретные правила поведения и способы действия, есть свои культурные и некультурные люди. Если, к примеру, европеец попа­дает все на тот же заброшенный остров и пытается па­нибратски подойти к вождю, чтобы как в Париже или в Москве пожать ему руку, то островитяне сочтут его крайне некультурным человеком. Так не положено! Од­нако, в современном мире, где на сегодняшний день все континенты связаны между собой единым экономичес­ким и культурным пространством, уже выработались некоторые единые представления о культурности, свя­занные с общечеловеческими ценностями. В соответст­вии с этими представлениями настоящая демократия — это культура, а фашизм — антикультура, варварство, гу­манность — проявление культурного поведения, а гру­бость — бескультурья.

Итак, ценностное представление о культуре включа­ет в себя два основных момента: во-первых, культурным мы называем совершенное в своем роде действие, и во-вторых, культура — это соответствие общечелове­ческим гуманистическим идеалам и нормам повед«»ия. . Но вернемся к вопросу о личности. Чтобы говорить о ее культурности, следует выяснить, что есть она сама.

Можно сказать, что личность — это человек, взятый в единстве своих социальных характеристик. Стать лич­ностью — значит успешно интегрировать в себе все свои социальные роли, сделаться самостоятельным, уникаль­ным представителем социальной целостности. Каждый из нас — зеркало, в котором отражена вся обществен­ная жизнь, но зеркало, отражающее социальную реаль­ность исключительно со своих индивидуальных пози­ций.

Религиозные философы и эзотерики говорят, что ин­дивидуальный человек не сводится к личности. Суще­ствует наше глубинное «эго», «самость», духовное яд­ро, которое следует отделять от наслоенных на него конкретно-исторических, социальных черт. Возможно, это*так. Однако, в повседневной жизни мы сталкива-

241

емся с таким человеческим «я», которое с самого рож-дения вписано в общество, и нашему восприятию до­ступна лишь «самость», уже упакованная в сложные слои социальности. Поэтому мы и будем говорить о личности как о самом «эго», которое воспитано, социа­лизировано в конкретной обстановке и невозможно без нее.

Вступая в общественную жизнь, юный человек сра­зу начинает выполнять многочисленные социальные ро­ли. Вот мальчик Вася Иванов. Он — сын своих роди­телей. Это одна роль. Другая роль: он брат своей се­стры. Его третья роль: ученик пятого класса. Четвер­тая роль — вратарь футбольной команды в детской спортивной школе. Пятая — друг своих друзей во дво­ре. Когда Вася вырастет, то одни роли сменятся на другие, а некоторые останутся, но дополнятся. Так, ин­женер-строитель Вася Иванов будет уже не только сы­ном своих родителей, но и отцом своих детей, мужем своей жены и зятем своей тещи. Кроме того, все мы играем каждый день еще множество ролей: покупателя в магазине, пассажира в автобусе, прохожего на улице и т. д. Каждая роль требует несколько иного поведения, раскрывает определенные стороны нашей натуры, иног­да роли даже противоречат друг другу. Эзотерик XX века Георгий Гюрджиев считал, что человек — это механи­ческое соединение многих ролей, они сталкиваются, трут­ся друг о друга, вызывая острый психологический дис­комфорт, отчего внутри личности должно существовать нечто вроде буфера, смягчающего удары друг о друга разных сторон нашего «я». Однако дело, видимо, не в «буфере». Развитая личность органично интегрирует в себе все свои роли, делает их разными гранями еди­ной целостности и, развертывая свою жизнь и деятель­ность, постоянно сохраняет это динамическое единство.

Живя в обществе, мы смотрим на себя глазами дру­гих людей и лишь постепенно, с развитием нашего лич­ностного начала, формируем свой собственный взгляд на себя. Одобрение и неодобрение, идущие извне, нор­мы и ценности, которые внушают нам «значимые дру­гие», то есть те, кого мы любим и ценим, являются эта­лоном, с которым соотносит себя человек. В конкрет­ных ситуациях у. нас возникает ситуативный образ «я»» «сегодня я был смелым, а вчера струсил», «сегодня я выглядел плохо, но зато завтра буду лучше всех».

242

Более устойчивой выступает «я — концепция» — наше представление о том, чем мы являемся постоянно. Че­ловек может воспринимать себя как храброго или опас­ливого, успешного или неуспешного, красивого или не­красивого независимо от ситуации. «Я — концепция» — тот стабильный образ, с которым мы себя отождеств­ляем в сообразно которому строим свое поведение. Не­даром психологи говорят: «Мы есть то, что о себе ду­маем». В то же время «я — концепция» — это кон­струкция нашего сознания, сложившаяся как под влия­нием внешних воздействий, так и под влиянием соб­ственной рефлексии. Если мы изменяем представление о себе, то имеем и реальные шансы изменить свое по­ведение в конкретной обстановке. Облик нашего «я» в немалой степени зависит от нас самих, и личность раз­витая, культурная, владеет теми психологическими средствами, которые способствуют ее совершенствова­нию.

Человеческая личность формируется и существует в сообществе, в коллективе других людей, других лич­ностей. Как вы уже знаете, сознание развивается толь­ко при совместной деятельности, когда надбиологичес-кие потребности заставляют индивидов* активно взаи­модействовать, решая небанальные, нетривиальные за­дачи, выходящие далеко за рамки биологических нужд. Поэтому личность вне общества не возможна. Разуме­ется, человеческое сообщество может быть таким, ког­да, с одной стороны, формируя личность, с другой — оно ограничивает ее возможности. Коллектив порой предъявляет очень жесткие требования, диктует нормы, отрицающие и подавляющие все из ряда вон выходящее, В истории немало примеров, показывающих, какой же­стокой бывает община, пытающаяся уложить в «про­крустово ложе» социальных требований все, что никак не вмещается в стандарт. И тем не менее, совсем вне коллектива личность вообще не может развиться, оста­ется всего лишь биологическим организмом, пластичным материалом, который может прижиться в волчьей стае или оленьем стаде, но никогда уже не будет человеком.

Наилучшей коллективностью выступает та, которая каждому своему члену обеспечивает возможность мак-

Индивид — единичный представитель рода,

243

симального самопроявления, перспективу реализации всех его основных жизненных потенций.

Представим себе эту благоприятную, вдохновляющую ситуацию. Какой же может и должна вырасти в такой обстановке личность, желающая быть поистине куль­турной?

Прежде всего, культурная личность это человек, уме­ющий владеть собой, подниматься над непосредственны­ми биологическими импульсами, обладающий навыка­ми самоконтроля. В то же время культурная личность совсем не есть задавленное несчастное существо, посто­янно занимающееся моральным самоедством. Мудрость состоит как раз в том, чтобы, не нарушая принципов гуманности, дать самому себе жить и развиваться, по­зволять себе быть счастливым, жить полной жизнью, когда поистине «ничто человеческое мне не чуждо».

Культурная личность — человек, умеющий трудить­ся. Тот, кто выполняет работу спустя рукава, ленится, постоянно ошибается, выпускает брак и халтуру, ни­как не может называться культурным. Точность, дис­циплинированность, заинтересованный творческий под­ход к делу — яркие признаки культурности.

Культурный человек не может быть безнравствен­ным. Он ориентирован на добро, гуманизм, благорас­положение и справедливость по отношению ко всем лю­дям без исключения. Это человек честный, обязатель­ный, верный своему слову, уважающий других и соблю­дающий весь положенный этикет.

Наконец, культурным мы можем назвать того, кто овладел основными методами и приемами интеллекту­альной деятельности, правильно применяет законы ло­гики и мыслит гибко, конкретно, продуктивно, не боясь противоречий и умея осмыслить самую абсурдную и запутанную ситуацию.

Культурная личность — это также человек, не тра­тящий время попусту, умеющий структуровать свой день, отвести час и отдыху, и общению, тот, кто воз­дает должную меру и обязанностям, и свободному по­лету творческой фантазии.

В общем-то быть поистине культурным человеком, означает одновременно быть счастливым человеком, уме­ющим создать в своем бытии такую гармонию, которая приносит пользу и радость не только себе самому, но и всем окружающим. Будем же, друзья, стремиться к такой гармонии как к прекрасному идеалу.

244

Жизненный путь: первые шаги.

ДОРОГА КОТОРУЮ НАДО ПРОЙТИ

Жизнь человека похожа на дорогу. Только эта до­рога пролегает во времени. День за днем, час за ча­сом мы проходим, проживаем свой путь, вырастаем и изменяемся, расцветаем и стареем. На все наши откры­тия и свершения, культурные подвиги, страсти, приоб­ретения и утраты нам отмерен небольшой отрезок вре­мени, каждому — свой, и в его рамках умещается все личностное богатство, весь спектр впечатлений и дея­ний.

До нас протекла история, и она будет идти после нас. Настоящий момент станет прошлым, и грядущие поколения оглянутся на нынешнее человечество с удив­ленной улыбкой: смотри-ка, и такое бывало... Хорошо, если вообще оглянутся. Будут другие люди и другие песни. Все это так. И тем не менее каждый жизненный путь — самоценен, каждая конкретная жизнь — уни­кальный момент бытия, сколь быстро ни сменился бы он другими жизнями и другими судьбами. Каждый из нас шаг за шагом проходит свою собственную индиви­дуальную историю, единственную в своем роде, не по­хожую на все остальные, каждый видит общий для всех мир только со своей точки зрения.

В каком-то смысле человек проживает свою жизнь в глубоком одиночестве, складывая из мыслей и поступ­ков именно свою, протянувшуюся во времени судьбу. Однако, если посмотреть с другой стороны, жизненный путь отдельного человека — лишь одна из ниточек в разноцветной ткани человеческой истории, и моя судь­ба невозможна без судеб моих современников, пред­ков, да и потомков.

Искушенные мистики и увлеченные физики говорят о том, что в мире «самом по себе», за рамками наших узких, пристрастных, ограниченных человеческих пред­ставлений — времени как такового нет. Там есть Веч­ность, единство всех мгновений, их онтологическая спрес-сованность, одномоментность. Это очень трудно себе представить. Жизненный путь каждого из нас суще-

245

ствует там весь от. начала и до конца, как отснятый фильм кг кинопленке. Из него можно выхватить какой-нибудь еще не увиденный (не прожитый) нами фраг­мент, как это делают порой ясновидящие, или вовсе покрутить задом-наперед будто пленку в видеокассете. Вполне вероятно, что это не столь уж абсурдно, пото­му что сама Вечность находится за гранью наших обы­денных переживаний. Однако повседневная реальность не дает нам такой блестящей возможности — познако­миться с концом уже в начале, и по-своему это хоро­шо. Скучно ведь, если все знаешь наперед, да и груст­но. Отсутствие полного знания о будущем (а иногда и полное незнание) позволяет ожидать, надеяться, стро­ить планы и даже за две минуты до смерти «быть все еще живым». Каждый день нас ждет что-то неожидан­ное, иногда горькое, но нередко — радостное; с напря­женным вниманием всматриваемся мы «в туманную даль» своего завтра и храбро проходим очередной этап жизненного пути, опираясь на собственную волю и со­знание. И пусть пессимисты говорят, что с точки зре­ния Вечности наша свобода — только иллюзия. Для Вечности иллюзией является вся человеческая жизнь, но для нас она — реальность, самая главная реаль­ность, какая только может быть.

Итак, жизнь длится, тянется, течет, и на каждом ее этапе человек становится несколько иным (а порой и весьма существенно иным!). Есть много вариантов типо­логии нашей жизни по возрастам. Я назову вам весьма приблизительные цифры, с которыми вы можете ие впол­не согласиться, но они тем не менее помогут нам ориен­тироваться в пространстве — времени земного челове­ческого бытия.

Первый крупный период, проживаемый человеком после появления на свет — детство. Условно оно длит­ся до четырнадцати лет. Возраст двенадцати-тринадца­ти лет называют обычно подростковым (западный тер­мин — «тинейджеры»).

От четырнадцати-пятнадцати до двадцати-двадцати двух — период юности. Это время, когда в современ­ном обществе человек еще продолжает усиленно учить­ся, как бы проходит последние этапы подготовки к окончательной взрослости.

Большой-большой отрезок жизненного пути от двад­цати-двадцати двух до шестидесяти пяти — семидесяти лет именуют зрелостью. Как видите, сюда входит и то,

246

что мы называем молодостью, (ориентировочно до трид­цати лет), и то, что зовется «пожилой возраст» (после шестидесяти).

Старость наступает после шестидесяти пяти — се­мидесяти лет.

Во все периоды своей жизни человек очень сильно меняется, и вместе с тем, остается самим собой. Вспом­ните свой семейный альбом. Вот мальчик с чубчиком и в матроске, младенческое ясное личико, толстенькие ручки и ножки. Вот юноша, покуривающий сигарету, то­щий, горделивый, надменно глядящий в фотокамеру. А вот уже человек солидный, в костюме и с галстуком, лет, эдак, сорока, на носу очки и видна легкая седина. И все это — одна и та же личность, ваш дедушка, нынче совсем седой и лысый, хотя совсем не утративший бы­лой бодрости. Три фотографии — словно три разных персоны, а суть общая, и общая — память. Единство нашего жизненного пути создается за счет единства на­ших воспоминаний, объединяющих в нерасторжимую це­лостность младенца в коляске, гарцующего на велоси­педе юнца и человека преклонных лет. И еще есть чув­ство «я>, не изменяющееся в ходе жизни. Как бы ни накапливался опыт, какие удары ни наносила бы судьба, в опирающемся на палку старце всегда живет тот мальчик, которым он когда-то был. «Я» остается прежним, оно не подвластно годам, вот почему некото­рым людям даже в глубокой старости кажется, что они, вообще-то говоря, еще и не жили. «Эго» осталось юным, таким же, как в первые годы встречи с миром.

Не каждому человеку удается пройти весь жизнен­ный путь. Тех, кто проживает большую, насыщенную жизнь, последовательно проходит все положенные эта­пы, можно в какой-то мере считать счастливцами. Жизнь может оборваться в самом начале или на взлете, когда человек только начинает по-настоящему взрослеть. Она может обломиться на середине. Оборванная жизнь — всегда трагедия, и здесь трудно найти утешение, пото­му что для тех, кто остается, потеря является полной и абсолютной. В то же время целостный жизненный путь долгожителя с необходимостью венчается спокой­ным и закономерным уходом в иные измерения бытия. В дальнейшем мы будем говорить о смерти прежде все­го как о конце состоявшейся жизни, хотя смерть необуз-

247

данная, хаотическая, беспардонная постоянно напоми­нает нам о себе.

Но вернемся к тому моменту, когда все только на­чинается. А когда все начинается? Наверное, с рож­дения.

РОЖДЕНИЕ

Человек родился. Издал первый крик — басовитый или тоненький, но всегда немножко недовольный. Он прибыл в новую для себя обстановку, непривычную, по­ка не уютную, и должен ко всему привыкнуть и при­норовиться. Начинается его земная жизнь с бесконеч­ным спектром возможностей, открытых путей, событий, крутых поворотов. Это — начало, первый шаг. Таково обычное представление о роли рождения.

Однако в восточной религиозной и эзотерической мыс­ли появление младенца на свет отнюдь не считается актом его первого возникновения. Душа существовала и прежде, возможно, прошла множество воплощений, и тот, кто осчастливил физический мир своим очеред­ным рождением, быть может, обладает развитой ду­ховностью, огромным внутренним опытом. Этот опыт претворен в его способностях, развернуться которым по­может обстановка, где вырастет дитя. Более того, но­ворожденный обладает определенной жизненной зада­чей, для ее выполнения им избраны обстятельства но­вого рождения и жизни. Этот выбор не всегда явля­ется целенаправленным и сознательным, таким он бы­вает у тех, кто приходит с мессией. Обычно же душа спонтанно влечется к вибрациям, которые наиболее со­звучны ей.

Это философы-экзистенциалисты считают, что мы «заброшены» в мир, что слепой случай насильно поме­стил нас в данную эпоху, страну, семью. Эзотерики же, напротив, полагают, что, и страну, и родителей мы на­ходим сами. Душа, которой пришло время воплотиться внимательно присматривается к любящим парам, к муж­чинам и женщинам, определяя себе отца и мать. По древнеиндийскому поверью, если будущие родители иск­ренне любят друг друга, то к ним привлекается свет­лая и радостная душа. Если же пара связана отно-

248

тениями неприязни, корысти, расчета, то ее совместная вибрация привлечет соответствующую душу. По неко­торым иным представлениям душа может выбирать в первую очередь мать или отца и находиться возле бу­дущего родителя в течение ряда лет, наблюдая за его жизнью и незримо его сопровождая.

В XX веке вполне светский и, по крайней мере, по­началу довольно далекий от эзотерики психоанализ то­же стал интересоваться жизнью человека до рождения. Правда, здесь не было отлетов в прошлые воплощения и «астральный» период. Речь шла о пребывании буду­щего человека во чреве матери. Один из соратников Зигмунда Фрейда Отто Ранк полагал, что жизнь плода в материнском организме — это рай. Сам образ рели­гиозного рая создан по мотивам воспоминаний о том блаженстве, которое испытывает ребенок, плавающий в околоплодных водах: тепло, спокойно, приятная неве­сомость, нет никаких забот, и пища поступает в орга­низм непосредственно. Не надо самому ни дышать, ни жевать, ни делать каких-либо усилий. Надо только ра­сти и развиваться. По Отто Ранку рождение в мир — величайшая травма. Именно здесь начинаются трудно­сти: " температурный дискомфорт, обрыв не­посредственных связей с питающим и охраняющим ма­теринским организмом, необходимость ощущать свой вес на воздухе, а не в воде. Наконец, надо учиться самому переваривать пищу, поворачиваться, держать голову и т. д. и т. п. После рождения ребенка покидает то пре­красное «океаническое чувство», когда он слит с окру­жающей его родственной средой и не испытывает пока того бытийного одиночества, которое ожидает его после отделения от матери. Ранк полагал, что всю последую­щую жизнь человек продолжает тосковать по утрачен­ному защитному успокоительному чреву и пытается ис­кать его компенсацию. Травма рождения ведет к тому, что взрослые стремятся найти хотя бы символические заменители той волшебной обители, которую они поте­ряли. О. Ранком был собран большой культурологиче­ский материал, где он старался доказать, что сама фор­ма человеческих жилищ: изб, хижин, вигвамов, двор­цов — как бы воспроизводит образ теплого материн­ского рая, где можно расслабиться и отдохнуть.

Однако другие авторы, вышедшие из психоанали­за, не так радужно оценивают нашу земную жизнь до

249

рождения. А то, что это действительно жизнь — на­чало всего большого жизненного пути — никто в наши дни уже не сомневается. Физиологи выяснили, что с оп­ределенного периода внутриутробного существования ребенок слышит, что происходит вокруг него. Он может привыкать к голосу отца и матери, усваивать отдель­ные выражения, воспринимать музыку, которую потом узнает после рождения. То есть, родители могут нала­дить контакт со своим чадом в тот период, когда оно

еще не родилось и лишь проходит этапы своего перво­го физического становления. С помощью специальной аппаратуры врачи пронаблюдали, что плод, основное свое время проводящий в дремоте, судя по всему, «ви­дит сны», об этом можно заключить по быстрым дви­жениям его закрытых глаз. У родившегося и подрос­шего человека эта фаза «быстрого сна» всегда сопро­вождается сновидениями. Готовясь к выходу в «боль­шой мир», дитя задумчиво сосет большой палец на сво­ей руке.

Какие же трудности переживает ребенок в этом пе­риоде, который на медицинском языке именуется «пери­натальным»?

Эта тема подробно освещена в работах Рона Хаб-барда, автора знаменитой книги «Дианетика (современ­ная наука душевного здоровья)». Хаббарда интересуют именно те впечатления дородового периода, которые ока­зывают влияние на последующую жизнь человека вплоть до зрелых лет и старости. Он считает, что многие соматические (телесные) заболевания, так же как нев­розы, страхи, фобии, имеют корни в этой ранней фазе. Жизнь внутри мамы, с точки зрения Хаббарда, отнюдь не рай, описанный Ранком. Она таит, в себе множество неудобств и опасностей. Во-первых, в животе очень тес­но. Там так тесно, как если бы лошадь и двух чело­век запихнули в телефонную будку. Во-вторых, заслон из околоплодных вод не так уж и смягчает разнооб­разные удары со стороны внешнего мира. Мама может споткнуться, упасть, зацепиться за край стола, ее мо­гут нарочно или ненарочно толкнуть. Ребенок получает все удары, а иногда и травмы, просто в этом периоде его организм очень быстро восстанавливается, и физи­ческих дефектов в большинстве случаев нет. Однако остаются дефекты информационные, способные в пол­ном смысле слова отравить всю последующую жизнь. Они связаны не только с физическими толчками и пин­ками. Если мать плачет, истерикует, если на нее кричат, то, с точки зрения Хаббарда, все это в прямом смысле «впечатывается» в клетки ребенка, образуя так назы­ваемые «инграммы». Это информация, записанная в са­мой структуре тела, как если бы делалась запись игол­кой по воску. По Хаббарду, такая запись происходит и у взрослого человека, если он находится без созна­ния или спит. Негативные инграммы — это бессозна-

251

тельная память клеток, которая просыпается в обстоя­тельствах, способных ее разбудить, выступающих «клю­чом» для включения разрушительных программ.

Особенно тяжелы инграммы в тех случаях, когда родители пытались избавиться от неродившегося ребен­ка. Это не удивительно. Медики пронаблюдали и сняли фильм о том, как ведет себя зародыш трех с полови­ной месяцев, когда к нему приближаются инструменты хирурга, чтобы лишить жизни. Крохотный зародыш в немом ужасе открывает рот, пытается увернуться от пре­следующего его металла. Те, кто выжил после попыток аборта, кому суждено было все-таки появиться на свет, всю жизнь несет в своих клетках, в своей психике трав­му от попытки убийства. По Хаббарду, запоминать ин­формацию, запечатлевать травмирующие обстоятельства может даже зигота — первый синтез отцовской и ма­теринской клеток. Вот отчего женщину, ожидающую потомство, все должны оберегать и не говорить ,при ней никаких лишних слов: нанести травму эмбриону могут самые случайные вещи.

Впрочем, Хаббард считает, что путем специальной работы все инграммы и особенно первая — самая вред­ная — могут быть подняты на поверхность сознания, не­гативные переживания пережиты заново, как бы «отра­ботаны» и этим — стерты навсегда. Человек становит­ся «клиром» — очищенным и может продолжать жить, освободившись от болезней и иррациональных тревог.

Еще один ныне знаменитый автор Станислав Гроф обратился к изучению самого процесса рождения. Ока­зывается, рождение — процедура, тяжелая не только для матери, «в муках рождающей дитя», но и для ре­бенка. Он испытывает огромное давление со стороны родовых путей, сильную боль, удушье и страх. На се­ансах Станислава Грофа люди, входящие в изменен­ное состояние сознания, переживали заново свое рож­дение и подтвердили все эти представления. В зависи­мости от стадий, которые проходят биологические ро­ды, Гроф выделяет четыре основные «перинательные матрицы», во многом формирующие «бессознательное» индивида. Когда человек родится и будет расти, пер­вичные впечатления, связанные с его трудным выходом в мир, получат выражение в его характере, психических особенностях, снах, страхах, тревогах, характерологиче­ских отклонениях. Все пережитое нами на ранних ста-

252

днях нашей жизни остается с нами навсегда, вклю­чается в динамику бессознательного, во многом высту­пает тайной подоплекой сознательного поведения. Спе-циалист-психотерапевт_ может откорректировать самые тягостные и негативные моменты, и это вселяет надежду на то, что даже не слишком удачное жизненное начало может получить вполне достойное продолжение.

Очень важным периодом в жизни человека является его самое раннее детство, когда, уже оторвавшись от материнского тела и «умерев» для прошлой внутриут­робной жизни, он родился в мир. Здесь огромную роль играет продолжение контакта с матерью, который свя­зан не только и не столько с питанием, сколько с ощу­щением тепла и, защищенности. Ученые проводили экс­перимент с новорожденными обезьянками. Они забирали их у матери и делали двух искусственных «мам»: одна была проволочной, но имела бутылочку молока с сос­кой; другая — не кормила, но была шерстистой, теплой и мягкой. Маленькие обезьянки пили из бутылочки, насыщались и убегали прочь от проволочной «мамы». Весь день они проводили, вцепившись в шерстку мох­натого манекена. Здесь они испытывали чувство без­опасности, уюта, хотя эта «мама» тоже была не на­стоящей.

Когда маленький человек окружен теплом и заботой, когда его часто берут на руки, ласкают, разговаривают с ним, улыбаются ему, он растет и развивается очень быстро. В первый год жизни он должен пройти огром­ный путь изменений, активно приспособиться к новйм условиям, развернуть свои способности. Это трудно сде­лать ребенку, лишенному тепла и внимания, эмоциональ­ной и энергетической «подпитки» со стороны близких людей. Вот почему, как бы ни были комфортабельны «дома ребенка», куда попадают дети без родителей, они все же не в состоянии обеспечить своим воспитанникам полноценного развития. Есть вещи, порой незримые, ко­торые может дать только личный контакт, непосредст­венная забота, физическое и душевное тепло.

Итак, жизненный путь начался, теперь «эскалатор времени» побежит оченьбыстро, все быстрее и быстрее с каждым годом. Наша следующая главка посвящена детству, тому его этапу, когда человек, уже стоящий на ножках и научившийся говорить, постепенно вырастая, все более вписывается в окружающую жизнь. В этом

253

и в последующих разделах я буду во многом опирать­ся на работы психолога и философа И. С. Кона.

ДЕТСТВО: СОЦИО-КУЛЬТУРНЫЙ ПОРТРЕТ

Мои юные друзья, вы едва-едва покинули пору дет< ства, оно еще так близко от вас, еще не отодвинулось, не забылось. Однако, тем труднее посмотреть на него со стороны, понять, чем отличается оно от других че­ловеческих возрастов, иных этапов жизненного пути. И здесь надо обратиться к тому, что знает о детстве «взрослый мир».

Философы называют детство периодом «первичной социализации». Как мы уже выяснили, ребенок пона­чалу — сплошная возможность, открытость, потенци­альность, его «прекрасную пустоту» нужно терпеливо и старательно наполнять собственно-человеческим содер­жанием, приобщать к нормам и правилам культуры, учить всему, начиная от слов и кончая самым слож­ным этикетом, тонкими умениями и хитрыми науками. А в противном случае он так и останется странным «су­ществом» — не человеком, не животным. Вот этот про­цесс приобщения и научения, развития способностей, усвоения азов культуры и называется «первичной соци­ализацией». Педагоги написали много книжек о том, из каких ступеней он состоит, выяснили кризисы, под­жидающие юного человека и его родителей на тернис­том пути, показали, что за относительно короткое вре­мя ребенок должен совершить гигантский скачок в раз­витии, продвинувшись из своего исходного состояния в полноту челоческого бытия.

Главным занятием становящегося человека являют­ся игра и учеба. Играя, дитя фантазирует, подражает взрослым и копирует их, создает «возможные миры», в которых как бы испытывает действительность, свободно поворачивая ее для себя то одной, то другой стороной. По отношению к игрушкам ребенок выступает как вла­стелин, творец, хозяин. Занимаясь ими, он одновременно учится управляться с разными предметами. В совмест­ных детских играх тренируются навыки общения, уме­ния выбирать, выдерживать атаку, кооперировать дей-

254

ствия. Игры хороши тем, что они не имеют никакой цели вне самих себя. Это только в телеаттракционах игра­ют во что-нибудь ради приза. Обычная игра — во дворе, в детском саду, в школе — существует ради самой иг­ры, потому что интересно, весело. Играя, ребенок мно­гому учится. Но кроме того, уже лет с пяти его начи­нают потихоньку обучать грамоте, счету, а затем он идет в школу.

Вам, наверное, кажется, что детство — период, не­отъемлемый от человека, что таким оно было всегда. Но это не так. В качестве совершенно особого этапа жизни детство начинают выделять в общественном со­знании только с XVIII—XIX века. Сотни и сотни лет до этого «чудная пора детства» совсем не рассматривалась как ценность. Напротив, ребенок виделся как неполноцен­ный человек, как бы чуточку «недочеловек», которым можно помыкать, которого надо держать в суровости, постоянно наказывать для его же пользы, и который не имеет права заявлять о себе как о личности. Там, где господствовал сельскохозяйственный уклад, детство вообще было очень коротким. Грамоте никого не учи­ли, зато с пяти-шести лет ребенок помогал по хозяй­ству: смотрел за домашней птицей, пас свиней, коз. Девочки с малых лет учились рукоделью, другим жен­ским умениям и сразу же начинали работать. В боль­шой крестьянской семье каждый ребенок — это не только рот, но и руки, без которых родителям не спра­виться с тяжелым трудом.

Что касается аристократии и зажиточного народа, то на всех картинах Возрождения начала Нового вре­мени мы видим маленьких детей, одетых совершенно как взрослые. Это в том числе свидетельствует о том, что в детстве не видели особого самоценного перио­да, и трехлетний граф был просто графом, таким же как его взрослые родственники. Его возраст восприни­мался просто как отсутствие должного опыта.

Только развитое и богатое общество, требующее от человека высокого уровня подготовки и воспитания, мо­жет позволить себе дать своим детям настоящее, длин­ное детство, освобожденное от непосильного труда, от ежедневной заботы о хлебе насущном. Лишь в начале XX века в Европе перестал интенсивно эксплуатировать­ся детский труд на фабриках и заводах, за шестьдесят, лет до этого описанный в Англии Ф. Энгельсом. Борьба

265

за права ребенка как личности ведется в мире и сейг час, и на ее пути будет еще немало трудностей.

Но вернемся к специфике детства. Современный ре­бенок имеет свою особую «субкультуру», собственный культурный пласт в жизни общества. Выпускается спе­циально детская одежда и обувь, детские книги для разных возрастов, работает огромная индустрия детских игрушек, игр, развлечений. Для детей выходят учебни­ки, научно-популярные издания, адаптированные к воз­расту. Существует детский спорт, детское кино, в том числе мультфильмы. Последние годы в «субкультуру детства» включились компьютерные игры. Но все это, конечно, результат деятельности взрослых. А у самих детей бытуют особые детские анекдоты, считалки, сказ­ки-страшилки, игры, дразнилки, неписаные законы и обычаи, даже особый язык, который понимает далеко не всякий взрослый.

Поскольку главное занятие современного ребенка — игра и учеба, постольку можно сказать, что до поры до времени он не включен в реальную трудовую и со­циальную активность. Он живет и тешится в своем осо­бом «пласте реальности», порой значительно отлича­ющемся ,от жизни старших. И хотя дети тоже смотрят телевизор, и не одни только приключения и боевики., их повседневность все же не выводит их на арену тру­да, борьбы и ответственности.

Я хочу подчеркнуть, что говорю о «среднем ребен­ке», живущем в относительно обеспеченной семье. Ра­зумеется, детство маленьких бродяг-нищих, которых ста­ло сейчас так много, бездомных детей, ночующих под мостами или двенадцатилетних наемных убийц, разво­рачивается по совсем другому «шаблону». И хотя осо­бенности возраста сказываются и здесь, такое детство скорее можно назвать погибшим, чем состоявшимся. -

Итак, я говорю об обычном ребенке, у которого есть детство. В этом нежном своем возрасте маленький чело­век очень сильно зависит от взрослых. Это и понятно. Он сам не зарабатывает на хлеб, не обеспечивает себе жилья, не способен решать организационные вопросы, не обладает некоторыми юридическими правами. Стар­шие способны почти полностью определять детскую жизнь, помещать ее в те рамки, которые считают не­обходимыми. Старшие воспитывают, наказывают, по­учают, контролируют, обязывают, проверяют, поощря-

256

ют, балуют и вообще делают все так, как находят нуж­ным. Это не удивительно: они должны вырастить дитя, научить его не только играть и фантазировать, но и подчиняться определенному порядку, считаться с тре­бованиями общества и других людей. Именно эта все­сторонняя зависимость и несвобода, присущая детству, часто вызывает у детей довольно бурный протест. Все вы помните, наверное, книгу Януша Корчака «Король Матеуш Первый», где Матеуш желает жить в мире де­тей, где взрослых совсем не будет. Да что там книж­ки! Я сама слышала, как маленький мальчик патети­чески заявлял: «В детском саду мы все несвободны!» Такого рода бунты обычно кончаются смирением (а ку­да денешься?), но за внешней зависимостью от внима­ния и детей, и взрослых, нередко ускользает внутрен­няя зависимость, которая потом может сказываться на выросшем ребенке всю жизнь, даже если он далеко-да­леко уедет от людей, которые его воспитали.

О внутренней зависимости нашего детства очень хо­рошо пишет американский психотерапевт Эрик Берн.

8 своей книге «Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры». Он показывает, что всем сво­им поведением, одобрением и неодобрением, сентен­циями и внушениями родители создают у ребенка оп­ределенный жизненный «сценарий». В сценарий входит прежде всего оценка ребенком самого себя, своих спо­собностей и возможностей/ему как бы предписывается некоторая конкретная роль, которая усваивается на уровне подсознания и может не осознаваться в ходе жизни. Берн выделяет два основных типа сценариев. Первый он образно называет «победители» или «прин­цы и принцессы». «Победители», это не те люди, кото­рые обязаны всегда оказываться на вершине славы. Это люди, которые уверены, что они-достигнут того, чего хо­тят. Пусть желания невелики, нет больших амбиций, но «принц» потому и «принц», что получает именно то, что хочет. У него нет страха неудачи, тревоги, неуверен­ности. Он принимает решение и с душевным подъемом движется к цели, а потом радуется тому, что получил. Второй вид сценариев Берн зовет «неудачниками» или «лягушками». «Лягушка» не уверена в себе, не на­деется на успех именно в том, чего жаждет больше все­го, постоянно находится в тревоге и унынии по поводу собственной неполноценности и несовершенства. Даже если достигнут большой успех, «лягушка» чувствует се-

9 Страна Философия 257

бя не в своей тарелке, с одной стороны, считая, что такого успеха она не достойна, а с другой, сокрушаясь, что удача настигла ее в чем-то второстепенном, а не в том, о чем она мечтает по-настоящему.

Э. Берн полагает, что от плохих сценариев, меша­ющих жить, можно избавиться, осознав их происхож­дение и поработав с собственным сознанием в направ­лении улучшения самооценки.

258

Родители формируют в растущем ребенке и умение общаться. Если в семье все открыто и искренне отно­сятся друг к другу, то вырастает человек, столь же от­крытый и доброжелательный. Но нередко отношения в семье строятся по типу «игр», хотя и совсем не детских. сИгры» по терминологии Э. Берна — это стереотипные взаимодействия, которые навязчиво повторяются в от­ношениях. В взаимодействиях каждый получает какую-то психологическую выгоду, чаще всего ее суть в само­утверждении за счет унижения другого. Очень часто взрослые могут играть в «игры» сами, например, вызы­вать друг друга на откровенность, а потом этой откро­венностью попрекать, или просить сделать любезность, чтобы продемонстрировать,что эта любезность была не нужна. Но бывают и «игры» с детьми. Особенно попу­лярна «игра» Тупик. Это когда что бы ребенок ни сде­лал, все оказывается плохо. Включаясь в «игру», ре­бенок начинает симулировать болезнь или вправду бо­леть, дабы избежать поручений и следующих за ними попреков. Человек, привыкший к «играм», теряет спо­собность быть разумным и внимательным по отношению к партнеру по общению и оттого, уже ст-ав взрослым, с трудом достигает душевной близости с людьми.

Вообще, проблема развития способностей в комму­никации — очень важна в детстве. Ребенок — не толь­ко потребитель материальных и духовных благ, он не только учится рисовать, петь, мастерить, овладевает тан­цами или плаванием. Он прежде всего обучается кон­тактировать и ладить с другими людьми, жить среди себе подобных. На приобретение этих умений влияют очень многие вещи: обстановка в обществе, те ценно­сти и идеалы, которые существуют в массовом повсед­невном сознании, формы первичного воспитания (в дет­ском саду, у няни, просто во дворе). Даже тип город­ской застройки. Раньше в старых домах было много за­крытых дворов, где собирался целый дружный коллек­тив из ребят разных возрастов. Старшие и младшие вместе играли, ссорились, мирились, праздновали. Те­перь, когда в современных домах дворов частенько во­обще нет, дети общаются, в основном, в классе, в дет­ском саду, то есть с одногодками, а это совсем другое дело. Нет той поддержки, покровительства, передачи опыта, которые существуют среди старших и младших. В наши дни забыты многие детские игры, то, что всег-

259

да сплачивало и сближало, становилось источником для дружб. Наш нынешний мир индивидуализируется. В этом есть и плюсы, и минусы. Невозможно большой и дружной компанией сидеть возле компьютера, гоняя по экрану взад-вперед очередную «ниндзя-черепашку», а играть в прятки или в «казаки-разбойники» — можно. Но прежние игры умирают. Что придет им на смену?

Умение общаться и связанные с ним основные эмо­ ционально-ценностные ориентиры во многом зависят и от применяемой учителями педагогики. Педагогика бы­ вает очень разная. После революции в России процве­ тало «коммунарское» воспитание и обучение Антона Се­ меновича Макаренко. В его основе лежал принцип кол­ лективизма. Это значит, что стать человеком ребенок может только в, коллективе, где есть общие цели, об­ щие ценности, единая дисциплина, которой должны под­ чиняться все без исключения. Дети учатся в совместной работе, поддерживая друг друга, занимаются творчест­ вом. Сейчас опыт А. С. Макаренко раскритикован и почти отвергнут. Ему на смену явился синтез прагма­ тического и индивидуалистического подхода. В центре внимания педагога должно стоять не воспитание друж­ ного коллектива, а формирование отдельной, свободной личности, рационально преследующей свои собственные практические цели. Из этого порой вытекает однознач­ ная установка на жесткость, бескомпромиссность и беспощадность в отношении к другим, теоретически обоснованный эгоизм, пренебрежение к «толпе». Разу­ меется, свобода и индивидуальность —• великие ценно­ сти, но все же не грех вспомнить о том, что даже в ры­ ночную эпоху человек живет не один,и уважительность, как и согласованность действий, никогда никому еще не мешали. ~ ^;

Впрочем, я далека от мысли, что растущий ребенок — это только болванка, которую неутомимо вытачива­ют родители и учителя. В том-то и дело, что это не так. Ребенок с самого начала, как говорится, с младых ног­тей обладает довольно мощной силой «я», которая сна­чала имеет вид темперамента, определенной эмоцио­нальности, а потом складывается в самостоятельный ха­рактер, личность. Так одни дети полностью принима­ют предлагаемые им взрослыми «правила жизни», а другие, напротив, всячески сопротивляются как деист* вием, так и словом. Одни, словно мягкий воск, прини-

260

мают на себя печать общества, другие созданы из «бо­лее твердого материала». Так есть дети, мощно пред­расположенные к доброте, великодушию, прощению, и как бы ни был жесток мир вокруг них, они обладают внутренней силой для противостояния этой жестокости. Другие, наоборот, даже в обстановке доброты и гуман­ности вырастают жесткими и лишены всякой снисходи­тельности к другим. Одни рассудительны, другие без­рассудны, одни не задумываются над поведением лю­дей и основаниями собственных поступков, другие на­чинают размышлять об этом с раннего детства.

Писатель и педагог Януш Корчак считал, что к ре­бенку надо относиться как к маленькому взрослому. Не­важно, что ребенок еще не выполняет всех взрослых обязанностей и функций, главное, что он — личность, развитая душа. Поэтому его, с одной стороны, надо ува­жать как и взрослого, с другой, при необходимости мож­но применять силу, если он не желает понимать необ­ходимого. Ребенок имеет право выбора своей жизни и даже имеет право на смерть, если его жизнь невыно­сима. Если продолжить размышления Я. Корчака, то можно сказать, что в определенной мере ребенок сам выбирает свои основные ценностные представления, как это, впрочем, делает любой человек, способный не толь­ко переживать ситуацию, но и относиться к ней.

ДЕТСКИЙ ВЗГЛЯД НА МИР

Детство, особенно младшее, воспринимает мир со­вершенно иначе, чем делает это взрослость. Цвета, вку­сы, запахи здесь гораздо острее, ярче, выразительней. Это и не удивительно, потому что ребенок все видит и чувствует впервые, его взгляд еще не затерт, ощу­щения не притупились от постоянного повторения, ра­циональное сознание еще не сунуло свой назидательный критический нос во все уголки бытия. В детстве мы действительно ВИДИМ то, что нас окружает, а не уз­наем это, как происходит позже: гляди-ка, опять то же самое... Поэтому все представляется интересным, новым и сулит неожиданности. Можно сказать, что маленький ребенок поглощен и увлечен внешним миром. Он актив­но осваивает его, научается ориентироваться в про-

261

странстве и времени, выясняет свойства предметов, по­вадки животных, черты людей. До 11—12 лет дети ма-ло интересуются своим собственным «я», яркость внещ» ней действительности манит и увлекает их за собой.

Надо сказать, что эта захваченность внешней реаль^ ностью причудливо сочетается у малыша с наивным эгоцентризмом. Нас всех в детстве упорно учат тому, что мы — не «пуп земли», потому что ребенок в са-мои деле воспринимает себя как центр, вокруг кото­рого строится мир. Его кормят, одевают, ведут гулять, лечат и учат — трудно не почувствовать себя «самым главным». Кроме того, здесь срабатывает естественная предрасположенность человеческой субъективности ви­деть все «из себя», с точки зрения своих потребностей, желаний, прихотей. Только у взрослого это качество субъективности уравновешивается критической способ­ностью разума, а дитя, еще не искушенное в рациональ-ном осмыслении себя, так и мнит до поры до време­ни, что оно составляет самое ядро мироздания.

Очень интересно в детстве чувство времени. Рас­тущий человек живет прежде всего сегодняшним днем!; «здесь и сейчас». У него еще нет обширных воспоми­наний, свойственных взрослости, и он никак не может «нырнуть в прошлое». А будущее — огромная, туман­ная, заманчивая перспектива: что там за горизонтом? Но малыш пока не аадумывается о будущем. «Перспек­тива» — скорее чувство, настроение, чем осознанное представление. Просто где-то там вдаля брезжит боль­шая длинная жизнь, а реален разве, что завтрашний день: в детском саду будет утренник и надо читать сти­хи, или: завтра выходной и можно поехать с родителя­ми к бабушке на блины. Об отдаленном будущем на­поминают обычно взрослые, которые, как мы уже от­мечали, очень любят задавать вопрос «А кем ты ста­нешь, когда вырастешь?» Впрочем, жизнь сегодняшним днем, непосредственность восприятия — это большой плюс детства, потому что дает возможность переживать и чувствовать в полную силу именно теперь, не откла­дывая в долгий ящик.

Маленький ребенок еще не знает смерти. Возможно, он уже понимает, что умереть может кто-то другой, но перспектива собственной конечности не вмещается в его сознание. Он смотрит на жизнь глазами бессмертно­го существа, с наивностью вечности, которой нипочем

262

человеческая суета вокруг земных приходов и уходов. Мир слишком интересен, ярок, впечатляющ, чтобы пред­ставить себе его исчезновение. Отсутствие себя до сво­его рождения остается совершенно непонятным: «Мама, где я был, когда еще не родился? Я, наверное, жил в другой стране? А, может быть, на Луне?».

Если стать на позицию эзотериков, то, может быть, он не так уж неправ...

Вообще, следуя эзотерической традиции, можно пред­положить, что дети просто еще не забыли того, что зна­ли и чувствовали в «тонком мире». Ведь не признают же они довольно долго земных запретов, связанных со свойствами пространства и времени! Им кажется, что можно вернуть вчера и сделать маму маленькой, чтобы поиграть с ней — ровесницей. Им представляется, что можно за мгновенье преодолеть любое расстояние, пе­рескочить в будущее, посетить другие планеты и тут же вернуться. Все эти чудеса описаны мистиками, по­сещавшими астральный мир, где мыслью творится все. Но с возрастом, обучаясь день изо дня тому, что сте­на — твердая, огонь — жжет, а «вчера» никогда не возвращается, ребенок принимает «правила игры» на­шей повседневной реальности, учится жить не мгно­веньем и верностью, а временем, считаться со всеми жесткими законами материального мира и социальной деятельности.

Чувство таинственности — это то, что долго не по­кидает растущего человека и словно эстафетная палоч­ка передается от детства к юности. Чудо и сказка, под­виг и приключение, загадка и волшебство обитают вок­руг нас тут и там, их можно обнаружить в траве и в листве, за каждым домом и каждым поворотом. Чуде­са органично вписаны в повседневность, они еще не убы­ли окончательно в область книжек и кинофильмов, ос­тавив после себя опустошенную, серую, трудную жизнь. Всякий шаг детства озарен явной или неявной надеж­дой на возможность необычайного. И в этом — великая ценность детского взгляда, к важности которого мы еще вернемся в следующих главах.