В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ
.pdfВ.Н.ТОПОРОВ
МИФ.
РИТУАЛ.
СИМВОЛ.
ОБРАЗ
ИССЛЕДОВАНИЯ В ОБЛАСТИ
МИФОПОЭТИЧЕСКОГО
И З Б Р А Н Н О Е
МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА «ПРОГРЕСС»
«КУЛЬТУРА»
J?T?T>r_ О П
Т)ТЭ1х О~О
Т 58
Редактор В.П.Руднев
Топоров В.Н.
Т58 Миф, Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. — М.: Издательская группа «Прогресс» — «Культура», 1995 — 624 с.
„0301020000—013
Т (006)01-95 бе3 объЯВЛ' ББК 83
Научвая |
библио |
Уральского |
|
Увяверсвтета |
|
|
© В.Н.Топоров, 1995 |
|
© Оформление — Издательская |
ISBN 5-01-003942-7 |
группа «Прогресс»,1995 |
От автора
В этой книге собраны основные работы, написанные за последние два десятилетия и посвященные « м и ф о п о э т и ч е с к о м у » слою в русской литературе XIX-XX вв., как онпредставлен рядом художественных текстов. Возможно, что точнее было бы сказать, что книга посвящена русской литературе, но тогда оставался бы в тени сам принцип отбора немногого из многого, состоявший в акцентировании именно «мифопоэтического» начала, и то целое, частью которого эта книга является.
За пределами книги из работ, посвященных обозначенной выше теме, остаются монография «Неомифологизм в русскойлитературе начала XX века. Роман А.А.Кондратьева "На берегах Ярыни"» (Trento, 1990), большая работа «Аптекарский остров как городское урочище» (в книге: Ноосфера и художественное творчество. М., 1991) и ряд более мелких статей, а также несколько неопубликованныхтрудов, среди которых — «Девичье поле: синтез природного и культурного», «У Флора и Лавра: мясницкий локус», «Пространство московского "шеллингианства"», «Русская стихотворная эпитафия (по материалам петербургских и московских кладбищ)», «Петербургские опыты»и др.
Естественно, работы, объединенныев этой книге, не только не исчерпывают целого обозначенной темы, но и не могут претендовать на это. Автор, однако, надеется, что некоторые существенные аспекты темы здесь обозначены и, по мере возможностей, рассмотрены на материале отдельных художественных текстов тех авторов, которыемогут считаться особеннопредставительнымив связи с обсуждаемымив книге проблемами. Поэтому, вероятно, читатель за «отдельными деревьями» сможет увидеть или по крайней мере почувствовать и сам «лес», иначе говоря, за частным и эмпирическим— общее и сверхэмпирическое. Во всяком случае, для автора все публикуемые здесь тексты — отражение (адекватное или нет, не ему судить) некоего цельно-единого культурно-историче- ского, религиозно-нравственного и психоментального комплекса, о котором можно составить представление по произведениям русской литературы.
Отчасти это «цельно-единство» предопределено тем, под каким углом зрения рассматривается здесь русская литература, а также выбором некоей синтетической «исследовательской» конструкции, в которой све-
дены воединотри круга проблем, три круга «интересов» — русская художественная литература, пространство-пространственность и мифопоэтическое. Эти «круги» сочетаются друг с другом не как сумма, но как своего рода «теоретико-множественное» произведение, в котором — по идее — обнаруживается эффект интенсификации каждого из вовлекае-
мых в рассмотрение кругов, зависящий от самого избранного способа их объединения. Если говорить конкретнее, то в центре этой книги, глубже ее эмпирического уровня, находятся проблемы мифологического, символического, архетипического как высшего класса универсальных модусов бытия в знаке. Отношение художественно-литературных текстов (особенно — великих текстов литературы) к этим модусам, по меньшей мере, двоякое: тексты выступают в «пассивной» функции источников, по которым можно судить о присутствии в них этих модусов, но эти же тексты способны выступать и в «активной» функции, и тогда они сами формируют и «разыгрывают» мифологическое и символическоеи открывают архетипическому путь из темных глубин подсознанияк свету сознания. Отчасти такова же ситуация и с пространством: с одной стороны, онообразует ту рамку, внутри которой эти модусы обнаруживают себя (экстенсивный аспект), но, с другой стороны, оностарше модусов: в нем, как в родимом лоне, складывались «первомодусы», и здесь же они унаследовали от пространства первые свои особенности; но и оторвавшись от пространства и став по видимости самодостаточными категориями, эти модусы продолжают в известном отношении находиться в пространственном пленении: вне сферы пространственного они немыслимы, и, более того, пространство задает условия реализации и актуализации этих начал (интенсивныйаспект).
Но пространство связано не только с этими модусами бытия и познания: оно обнаруживает глубинное сродство с началом «художественного», с самим художественным творчеством, результатом которого является сама литература, ее реальные тексты. И это сродство в той илииной степени опознаваемо в «пространстве» между двумя полюсами отношений — пространство как текст и текст как пространство, о чем уже писалось ранее («Пространство и текст» // Текст: семантика и структура. М., 1983). Само пространство и его заполнение, существенным образом предопределяемое, образуют род некоей «перво-матрицы», которая в конечном счете была «родиной» художественного,той моделью, в соответствии с которой произошло пресуществление еще нейтрального и не поляризованного целого — в отдельных его местах — в эстетически-отме- ченное, в душу «художественного», состоялся прорыв из еще в основном «природно-материального» в сферу культуры и высшей ее формы — духа. К этой форме принадлежат такие "первоявления" ("первоэлементы") "художественного", как о б р а з и п о д о б и е , основа и источник которых — п о д р а ж а н и е — "мимесис" (самослово[u'firjais означает и подражание, и подобие, и образ-изображение), особенно когда подражаемое выше человека и выше сего мира и предполагает восходящее движение духа, при котором "художественное" приближаетнас к глуби-
4
нам божественной тайны. Ибо — "Совершенство человека заключается не в том, ч т о отличает его от космоса и уподобляет его совокупности
тварного, а в том, ч т 6 отличает его от космоса и уподобляет Творцу" (В.Н.Лосский — "Очерк мистического богословия Восточной Церкви").
Однако не только «художественное» и результат его воплощения — текст укоренены в «пространственном», но и носитель «художественного», осуществитель прорыва сквозь безликую инертность, творец текста, поэт, ибо он — генетически и в архаических коллективах иногда вплоть до наших дней — «голос» места сего, его мысль, сознание и самосознание, наконец, просто ярчайший образ персонификации пространства в одном плане и творец-демиург «нового» (по идее «всегда нового») пространства художественной литературы в другом плане.
Принадлежа к высшим проявлениям духа и будучи одновременным участником двух различных процессов, работающих тем не менее на «одно общее» (мифологизаци я как создание наиболее семантически богатых, энергетичных и имеющих силу примера образов действительности и д е м и ф о л о г и з а ц и я как разрушение стереотипов мифопоэтического мышления, утративших свою «подъемную» силу, — в их едином стремлении к поддержанию максимальнойвозможности связи человека со сферой бытийственного, открываемого живым словом), м и ф о п о э т и ч е с к о е являет себя как творческое начало э к - т р о п и ч е с к о й направленности, как противовес угрозе энтропического погружения в бессловесность, немоту, хаос. В связи с проблемой соотношения энтропического и эктропического и природы высших форм духовного творчества естественно возникает вопрос и о взаимосвязях феноменов двух различных типов — «культурных» и «природных» или, с некимсдвигом, духовных и материальных. Поэтому в представляемой здесь книге не обойден и вопрос о «биологических», конкретнее — психофизиологических основах художественного творчества, столь сильно пострадавший как от игнорирования «природно-материального», так и от вульгарных попыток механического, «материалистического» выведения духовного из 'материального. Благословение двух бездн — свыше и снизу, — о котором писал Томас Манн, намечает верное направление в решении проблемы. Наконец, внимание уделено и некоторым нестандартным и даже предельным случаям — формированию «зависимо-ин- дивидуальных» образов пространства в художественной литературе, в частности, в «спацио-патологических» ситуациях, когда нередко с особенной яркостью раскрывается и специфика пространства и пространственности, и нетривиальность восприятияих патологическимсознанием. Те же две бездны — абсолютного здоровья и тяжелой болезни (случаи Гёте и Гёльдерлина) — стоят у колыбели художественного слова и делают, с разных сторон, одно дело — пестуют и взращиваютэто слово в по • исках пределов его возможностей.
Так случилось, что публикуемые здесь работы первоначально предназначались для третьей части книги, выходящей под названием, которое стоит ныне на титульном листе. В силу изменившихся обстоятельств, а не желания автора, первоначальный план пришлось изменить, и теперь часть выходит в свет как отдельная книга. В этих условиях автору приходится настоятельно напомнить, что эта книга должна восприниматься и расцениваться в рамках планировавшегося целого (впрочем, представленного в весьма сжатом виде). К этому целому можно приблизиться в следующей книге, уже сейчас готовой. Ее название — «Начала: мифопоэтическое сознание архаической эпохи». Наконец, анализ конкретных мифов, ритуалов, символики, образности разных древних традиций мог бы составить содержание следующих двух или трех томов. Во всяком случае, только этот полный состав задуманного и написанного мог бы претендовать на то название, которое сейчас носит лишь одна из частей этого целого. Впрочем, относительная самодостаточность работ, посвященных мифопоэтическому слою в русской литературе, отчасти оправдывает выделение этой части в отдельную книгу, хотя и в этом случае отсутствие более широкого контекста сужает круг возможностей автора и, возможно, иногда ставит читателя в затруднительное положение.
В заключение нужно указать, что одна часть собранных здесь работ печатается впервые; другая же состоит из трудов, опубликованных раньше, но предлагаемых здесь, как правило, в сильно измененных и обычно расширенных вариантах.
Имя Вардана Айрапетяна должно быть здесь названо с чувством благодарности.
[1994]
Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина)
I. Вещь и человек
Самодостаточность и имманентность языка делают как быизлишним вопрос о смысле и целях описания или реконструкции языковых элементов. Смысл и цель — в самом описании и в самой реконструкции, и,следовательно, их нужно искать в самом языке. Из этого в принципе справедливого заключения не следует, однако, что вопросо смысле и цели не может быть поставлен извне, так сказать «экзоцентрически», и в связи не с языком, нос тем,что находится вне языка, хотя и может быть в языке выражено. Эта возможность вытекает из (как и реализуется благодаря) универсального, точнее — потенциально-универсального характера языка и из его посреднической, в широком смысле слова, функции: язык посреднически связывает между собой как людей, общающихся друг с другом с помощью языка, так и всё,что есть в мире, с человеком, если только это всё может быть выражено в языке.
В некоей «языкоцентричной» системе ценностей язык как бы ставит сам себя в центральное, посредствующее положениев этом мире «всего», что в нем есть. В зависимости от языка определяются в этом мире две сферы — «подъязыковая» и «надъязыковая». Язык не только определяет эти сферы, нои отсылает к ним. Онведет н и ж е и выше — к матери- ально-вещному и к идеально-духовному — и тем самымсоединяет низ и верх, в пределе — спиритуализует «низкое» и овеществляет, «реализует» (т.е. делает конкретно-реальным, столь же актуально значимым, жизненно необходимым и «полезным», как и вещь) «высокое». «Подъязыковая» вещественная книга духовна, а «надъязыкбвая» идея, воплощенная в материальном символе, вещественна. Низкое «подъязыковое» и высокое «надъязыковое», связываясь через язык, поддерживая друг друга, хранят то целое, границами которого они являются и которое ими отделяется от сферы максимальной энтропии — хаоса как первоосновы «природного». Дело в том,что и вещь и идея вырастают из потребностей и уменийчеловека (сами по себе они уже свидетельствуют об антиэнтро^ пической, или «эктропической», ориентации человека), из установки на организацию мира, в котором он живет, на движениек ней, на повышение уровня этой организации, иначе говоря, на взращивание того начала, которое называется культурой (cultura, cultus: colo).
Здесь речь будет идти о той части культуры, которая относится ти «подъязыковой» сфере, — о в е щ а х. Вещи — результат,говоряогрубление, «низкой» деятельности человека, направленной на то, что4 потребно и «полезно» (в этимологическом смысле этого слова — польза, польга: легко, с идеей облегчения как меньшей платы за тот же результат, вариант — та же плата за больший результат), но не навсегда как неотменные условия и элементы жизни Вселенной и человека — небо, земля, вода, огонь, растения, животные, человек, нравственный закон, — а только в связи с данной ограниченной задачей, преходящими потребностями и частными целями, имеющими в виду «облегчающие» варианты разрешения некиих, как правило, типовых ситуаций. В этом смысле вещь «удобна», «полезна», «практична», но все-таки она вторична и лишена признака необходимости: пить можно не из сосуда, а из горсти или просто припав к источнику воды, спать можно не на ложе, а на земле, согреваться можно не с помощью одежды, но у костра или растирая замерзшие члены тела, защищаться можно не только оружием, но и первой попавшейся палкой, камнем или собственным кулаком. Первичным оказывается не средство-вещь, но идея, сопрягающая подлежащую компенсации «недостачу» (если пользоваться пропповской терминологией) и источник ее ликвидации (идея конкретных «технологических» способов выхода из положения возникает лишь вторично). Наконец, вещь «исторична» в том смысле, что некогда человек или генетически предшествующие ему гоминиды не знали вещей, которые возникли как категория в определенный исторический период — тогда, когда вещи начали изготовляться и когда «не-вещи» (природные объекты) стали использоваться как вещи, в «вещной» функции. На «историчности» категориивещей следует настаивать тем более, что в разных «примитивных» архаичных культурах и даже уже в великих цивилизациях древности состав этой категории и функции, ею обслуживаемые, существенно варьируются в зависимости от «исторических» условий — пространства, времени, экологических особенностей, круга идей, относящихся к тому, как та или иная культура понимала свое место в мире и свое назначение. В этом смысле категория вещей безусловно вторична.
Но вторичный в разных смыслах характер вещи не должен затушевывать ее актуальности, насущности, злободневности. Творение вещей — хронологически последняя волна космогенеза и антропогенеза, актуально развертывающийся этап творения. Человек не только видит и переживает его, но и, находясь внутри этого этапа, свидетельствует о нем тем, что выступает как демиург, как «делатель», как homo faber. В этом смысле «вещетворение» и «вещепользование» конкретно и наглядно определяют весьма важный аспект жизни и деятельности человека и через них самого человека, ибо вещь несет на себе печать человека, которому она не только открыта, но и без которого она не может существовать. Явно или тайно, часто недвусмысленнои с большой доказательной силой она говорит и о потребностях человека, и о его целях, и о его умениях, о технике и технологии, о том гейдеггеровском «поставе» (Gestell), кото-
8
рый апеллирует как раз к тому в человеке, что и вызывает институализированные «умения»-приемы («технику») как обнаружение вовне «потаенных» человеческих потенций1.
Оставляя сейчас в стороне отвлеченно-философский и прагматиче- ски-утилитарный аспекты сущности вещи, как и интимно-дущевную связь человека и вещи, ту прилепленность души к вещи, которая возникает из близости человека к вещи, от раздумий над смыслом этой близости, и которая «заражает» вещь человеческим началом, одухотворяет ее, вводит вещь и в сферу духовности при сохранении как основного ее материального локуса, хотя бы потому, что и косныйматериал вещи может служить зеркалэм подвижною человеческого духа, ибоНа стекла вечности ужелегло II Мое дыхание, мое тепло, и они оставили на вещи свой неисчезающий след: Узора милого не зачеркнуть... — здесь достаточно обозначить вещь в космологической перспективе, столь существенной и, более того, необходимой в архаичных моделях мира, одна из которых уже была предметом анализа в «вещном» ракурсе2.
Подобно тому как вещи образуют «подъязыковой» уровень и находятся «ниже» языка, как бы вне его по положению, но в его власти, как то, что он м о ж е т отражать и обозначать в своей «языковой» материи, — так же вещи образуют и «подкосмологический» уровень. Строго говоря, они вне космологической перспективы, которая обнимает творение самой Вселенной, Земли и «первичных» условий жизни растений, животных^человека, установление п р и н ц и п о в материальной (пища, одежда и т.п.) и духовной жизни (моральный закон, система брачных правил и/или запретов, схема организации социальной жизни, начало знанияи т.п.) и возникает в результате последовательныхдействий некоей сакрально отмеченной личности — Бога, героя божественной природы, первочеловека или некоей безличной жизнетворящей силы. Смысл этой демиургической деятельности не только в созданииусловий жизни человека, но ив н а у ч е н и и человека самому принципуподдержания, развития и совершенствованияэтих условий жизниприменительно к любым внешним и внутреннимизменениям ситуации. Доведя человека до некоей пограничной черты, божественный демиургический персонаж как бы «отпускает» его, передавая свою «творящую» функцию самому человеку3 в надежде и уповании на то, что он уже усвоил уроки «творения» не только на уровне принципов, но и конкретно, практически, применительно к каждому hie et nunc, которые в совокупности иобразуют цепь изменяющихся условий человеческого существования. Вещи, как сказано, по сути дела (и во всяком случае, как правило, если иметь в виду конкретные архаические культурные традиции) не входят в космологическую перспективу, хотя она и сохраняет для них некую «пустую клетку» (case vide), не определяемую содержательно с какойлибо степенью конкретности, но допускающую интерпретацию типа «и так далее, и тому подобное, в том же духе, соблюдая исходный принцип и применяяего mutatis mutandis к любым новымобстоятельствам, которые только могут возникнуть».
Отныне, с этой черты демиургом, творцом, «делателем» становится
человек, и вещи становятся п е р в ы м его творением. В соответствии с принципами, лежащими в основе космогенеза, первым творится самое
важное, нужное, насущное и именно ему придается наибольшее значение. Поэтому первые «вещи» призваны удовлетворить первые, т.е. ближайшие и самые необходимые потребности, и акцент здесь ставится, пожалуй, не на у д о в л е т в о р е н и и (ср. быть довольным), но на спасении как минимальном уровне жизнеобеспечения человека: не дать погибнуть, хоть как-то поддержать человека и тем самым не прервать переход космологического этапа в антропоцентрический — вот в чем главная потребность на этой грани. Воистину — не до жиру, быть бы живу. Но чтобы «быть живу», не достаточно сохранения «космологического» status quo, в пределах которого были созданы некоторые общие условия защиты от голода, холода и иных опасностей. Эти базовые ресурсы-энер- гии — огонь, вода, растения, животные и т.п. — теперь нужно освоить • конкретно и в направлении поиска интенсивныхпутей, и культура возникала именно как родовспомогательница природы в ее жизнедавческой и жизнеподдерживающей функции, а вещи появились как отклик на те проблемы, которые были связаны с осуществлением этих функций, и их первоначальный «состав» (инвентарь) отражал как главные потребности человека, так и первые опыты «инструментального»решения проблемы «потребностей».
Древнейшие археологические находки лучше всего демонстрируют,
ч т 6 представляло собою то е д и н о е , которым был жив человек. Обращение же к этому «единому» сулит большие сложности,неожиданности и неприятности материалистически-позитивистскиориентированно- му сознанию: оказывается, что уже с Верхнего палеолита (а беря шире и в более общем плане, начиная с того времени, когда наряду с природой можно уже говорить ио к у л ь т у р е ) человек создавал не только жизненно необходимые вещи, но и то, что только что названному типу сознания представляется необязательным, избыточным, даже лишним с точки зрения жизнеобеспечения, — вещи, образующие д у х о в н ы й слой культуры (предметы, непосредственно связанные с ритуалом, настенная живопись, статуэтки, символы, другие вещи, относящиеся к классу «1'art mobilier», игрушки и т.п.), что отсылает к духовной сфере жизни человека. Изначальная «духовность» человека, во всяком случае на стадии homofaber, едва ли может быть оспорена — как на уровне «реальных», археологией подтверждаемых фактов, так и на уровне самосознания человека архаичных культур — в содержании деятельности мифологического демиурга, причем с самого начала акта творения всегда присутствует «духовное» делание; более того, оно, на наибольшей глу-
бине его узрения, никогда не отделимо от «материального» — и не потому, что это «отделение» превышает возможности исследователя, но всилу необходимости, которая раскрывает сам принцип космологического творения, на каждом своем шаге одновременнои нераздельнововлекающего в себя и дух и материю, и культуру и природу. Историк культуры
10