Лифтон.Р.Исправ.мышл-я и псих-я тоталит
.pdfнений… Их клеймили позором во время непрекращающихся собраний в больших и малых группах. У вас возникало ощущение, что в вашей жизни нет ничего настоящего. И у вас нет выбора. Вы чувствовали, что не сможете смотреть в глаза завербовавшихся при встрече с ними… Не записавшийся на военную службу, в глубине души уже осознавал, что не прав…Он чувствовал себя отверженным, он и другие его «собратья по несчастью» не смели объединяться вместе или подбадривать друг друга. Каждый отчетливо осознавал, что эти его проблемы несложно решить, стоит только завербоваться в армию… Я был в числе завербовавшихся.
(*Конец цитаты*)
Однако, Джордж осознавал (и тогда, даже теперь, с высоты прожитых лет), что что-то внутри него противилось этому решению, и что, «если бы кто-нибудь из членов моей семьи поговорил со мной, или если бы у меня была девушка, которая воспротивилась бы этому моему поступку», возможно, он не решился бы завербоваться на военную службу. Но его вера в коммунизм, которую с ним разделяли и другие учащиеся, все больше и больше крепла.
Впрочем, эта вера существенно пошатнулась, когда на очередные летние каникулы Джордж приехал в Гонконг навестить семью. На следующий год при аналогичных обстоятельствах произошло то же самое: в период пребывания в школе он убеждался в справедливости собственных коммунистических убеждений, но, оказавшись в Гонконге, заново критически переосмысливал свои взгляды. Для себя такие метаморфозы Джордж объяснял влиянием отдельных членов семьи, а также симпатией к западным демократиям. «Пока я жил на материке, мне приходилось утаивать от окружающих свои истинные пристрастия и предпочтения… Но стоило мне вернуться в Гонконг, как необходимость скрываться отпадала сама собой, и, естественно, мои идеи снова возвращались к истокам». Так или иначе, происходившая метаморфоза впечатляла своими масштабами: «На материке я полагал, что коммунисты руководствуются стремлением к справедливости, и что я должен посвятить им свою жизнь… В Гонконге я считал, что все, о чем говорят коммунисты — сплошная ложь, что они пользуются слишком грубыми методами, и что даже если бы мы хотели построить современное космополитическое общество, то нам не следовало бы придерживаться коммунистического пути развития». Какой бы удобной не была его позиция, Джордж все равно оставался чрезвычайно впечатлительным юношей: «Я был безнадежно чувствителен: на материке мне хотелось верить коммунистам, а в Гонконге я стремился противиться их влиянию».
Тем не менее, юноша был полон решимости вернуться на материк, чтобы продолжить образование в университете, так как вступительные экзамены в Пекинский университет (ведущий образовательный центр Китая) он сдал еще до того, как отправился домой второй раз. Родители отчаянно противились этому решению, стараясь убедить сына остаться с ними. Отец даже дошел до того, что пустил в ход ультимативную родительскую угрозу, которой пугают своих отпрысков родители всех стран: «Если ты настаиваешь на отъезде в Пекин, то ты мне больше не сын». Но это отцовское заявление не произвело на Джорджа столь же неизгладимого впечатления, как вид убитой горем матери, когда та провожала его в дорогу. Юношу раздирали такие внутренние противоречия, что как только он вступил на борт судна, идущего в Китай, то тут же ощутил непреодолимое желание вернуться на берег; и даже после прибытия в Кантон, первый большой город, в котором причаливает судно по пути в Пекин, он чуть было не повернул назад, и друзьям стоило большого труда убедить его не возвращаться в Гонконг и остаться на корабле во имя его собственного образования и будущего.
В Пекинском университете Джордж столкнулся с той же самой моделью «исправления мышления», что и в средней школе, но она реализовывалась более интенсивно: помимо того, что критика и самокритика, практиковавшиеся в малых группах, стали более «прицельными» и личностно ориентированными, студентам предписывалось выступать в роли не только последователей, но и зачинщиков. Во время «Движения Против Трех» — против растрат, коррупции и бюрократии — первой из целой серии общенациональных кампаний, прокатившихся по университетскому городку, никто иной, как студенты занимались искоренением этих
пороков среди сотрудников университета, в том числе и среди преподавателей. В сущности, один из студентов, будучи секретарем местной коммунистической организации, организовал
ипровел всю кампанию, и некоторое время фактически управлял всем университетом. Движение разворачивалось по обычному сценарию: выступление Мао Цзэдуна, передови-
цы в ведущих газетах, в которых были обозначены цели и методы движения, после чего начинались подготовительные мероприятия непосредственно в самом университете. Повсюду были развешены плакаты, на всех классных досках красовались лозунги и карикатуры (получившие название «кабинетной прессы»), по всему университету вещали громкоговорители — в столовых, в общежитиях, в актовых залах и в факультетских зданиях. Апогей кампании пришелся на двухмесячный период, отведенный на соответствующие мероприятия: студентов обязали оставаться в университете в течение месяца, на который, при других обстоятельствах, выпадали каникулы, а начало занятий в следующем семестре отложили еще на месяц. Джордж выступал в качестве «стражника», в задачи которого входило присматривать за теми непрофессиональными сотрудниками (служащими и клерками), которые по одному сидели под домашним арестом в спальнях и классных комнатах, а активисты движения старались добиться от них признания в причастности к коррупции. Никто из «узников» так и не признался в своей коррумпированности, но некоторых из них отправили в тюрьму.
Самое сильное впечатление на Джорджа и других студентов произвели публичные покаяния преподавателей, обучавших их в стенах университета (в этом «Движение Против Трех» схоже с кампанией по «исправлению мышления»). Каждый преподаватель должен был провести «самопроверку» на глазах у студентов своего факультета, подвергнуть критике свои политические недостатки, а также упомянуть о «проколах» в методах подготовки студентов и перспективах. Джордж был поражен тем, какое влияние студенты могут оказать на своих преподавателей, особенно ярким оказалось впечатление после случая с деканом его же факультета:
(*Цитата*)
Профессор М. некогда был председателем Китайской Национальной Лиги Физиков, очень именитым преподавателем. Однако, большой любовью у студентов он не пользовался. Выступая перед аудиторией, он говорил тихо и невнятно, да и вообще был не слишком общительным человеком… Все студенты получили возможность откровенно высказать свое мнение о качестве его преподавания, дать критическую оценку личности М. Высказываясь в его адрес, равно как и оценивая других преподавателей, студенты подчеркнули, что те слишком мало внимания уделяют педагогической деятельности, предпочитая заниматься научными исследованиями… Но в данном случае все было значительно серьезнее, поскольку, как декану факультета, М. были предъявлены претензии по поводу других аспектов деятельности университета… Он встал и признал себя виновным в том, что раньше сотрудничал с гоминьданом и водил дружбу с его руководителями. Кроме того, М. сознался, что поначалу с некоторым недоверием относился к процессу «исправления мышления» и не принимал активного участия в политических занятиях, которые проводились среди преподавателей. Потом М. заявил, что в те времена, когда он был председателем факультетской комиссии, то пренебрегал обязанностями председателя — что, на самом деле, он занимался только написанием статей для публикации в научных журналах, что позволило бы ему снискать международную славу
— и что он старался не ради студентов, а исключительно ради собственной выгоды… Студенты продолжали критиковать своего декана, и отпустили только после того, как он рассказал еще о четырех порочащих его обстоятельствах. Практически все преподаватели «склонили головы» перед компартией. Рано или поздно все они снискали ее одобрение. Поначалу некоторые проявляли упорство, но затем, ко всеобщему удивлению, шли на попятную и признавали, что были неправы.
(*Конец цитаты*)
Джордж считал, что отдельные критические замечания и разоблачительные признания бы-
ли несколько преувеличены, но большинство высказываний казались ему «разумными»; так как к этому времени он снова заразился групповым энтузиазмом, и, в целом, был на стороне студентов.
Во время развернувшегося следом «Движения за Честность и Откровенность» (которое тоже было частью «исправления мышления») студенты направили наиболее острую критику на самих себя. Им рассказали, что в прежние времена правительство было коррумпировано, а политическая система организована «нерационально», поэтому люди были вынуждены вести себя недостойно; но теперь, когда к власти пришло просвещенное и «рациональное» правительство, каждый человек должен быть «честен и откровенен» абсолютно во всем. Студенты должны были не только рассказать о своем происхождении, но и выступить с разоблачениями таких пороков как «интриги и правонарушения родителей», обман во время сдачи экзаменов, прослушивание запрещенных радиостанций и (особенно для женщин) обман по поводу возраста.
Сначала Джордж был совершенно уверен, что любой упрек в адрес своей семьи будет безнравственным поступком с его стороны: «Пока я не начал участвовать в этих собраниях, я не верил, что приверженность к своим родным может оказаться ошибкой». Но под давлением группы он вскоре пришел к противоположному убеждению о том, что безнравственно было бы не осудить свою семью: «Организация [компартия, Союз Молодежи и правительство] не уставала подчеркивать, что привязанность к нашим семьям является проявлением эгоизма и себялюбия, поскольку те выступали против благополучия народа. Поэтому я почувствовал, что, отдавая любовь своей семье, я пренебрегаю долгом перед страной». Как и Ху, Джордж чувствовал вину из-за того, что хранил свою тайну: «Я думал, что если у каждого человека будет своя тайна, нечто, о чем будет знать только он один, это, определенно, не лучшим образом скажется на качестве его работы на правительство — во имя народа, — поэтому будет справедливо попросить каждого рассказать всю правду». Неизгладимое впечатление произвела на Джорджа инициатива сорока студентов-первокурсников с физического факультета его отделения устроить всеобщее покаяние: «Когда я стал свидетелем того, как другие без капли смущения подвергали критике свои семьи, мне стало казаться, что внутреннее сопротивление, которое я сам испытывал, было порождением моего всепоглощающего эгоизма». К тому времени раздиравший его изнутри нравственный конфликт уже был неразрывно связан со страхом перед репрессиями, так что единственным выходом из этой ситуации было подчинение.
(*Цитата*)
Я чувствовал, что окончательно запутался, и это выводило меня из равновесия… Я знал, что эту проблему необходимо урегулировать — и что если я с этим не справлюсь, администрация обвинит меня в недостаточной чистосердечности, и я окажусь в сложной ситуации. Я полагал, что если бы мне удалось раз и навсегда привести свои мысли в порядок, ко мне вернулось бы самообладание, и я мог бы считать, что выполнил свой долг перед Родиной.
(*Конец цитаты*)
На решение Джорджа о том, что могло бы стать предметом его покаяния, повлияли выступления его предшественников («они послужили для меня хорошим примером») и осознание того факта, что целью движения было заставить людей признаться в том, что они больше всего хотели бы утаить:
(*Цитата*)
Что касается меня, то единственное, что мне хотелось скрыть, — это мое происхождение из реакционной, бюрократической семьи — поэтому именно в этом я решил покаяться… Я рассказал, что мой отец был чиновником в правительстве гоминьдана, членом националистической партии, занимал в ее структуре высокие посты. Я сообщил, что он был реакционером, который работал исключительно ради укрепления благосостояния своего социального клас-
са, вопреки интересам народа… и что моя привязанность к семье была заблуждением и проявлением эгоизма…
(*Конец цитаты*)
Джордж испытал облегчение, которое наступает у человека, который выполнил тяготившее его обязательство: «У меня было чувство, что я поступил правильно, потому что к этому меня принуждала администрация, и что именно так и следовало поступить». Но Джордж не мог разорвать связывавшие с семьей эмоциональные узы, а потому ему никак не удавалось избавиться от периодически накатывавшего чувства вины:
(*Цитата*)
Когда я получал письма из дома, или перебирал свои пожитки и находил предметы, напоминавшие мне о моей семье, я жалел о том, что совершил… Другие студенты рассказывали мне, что, публично осудив членов своих семей, они считали, что, тем самым, разорвали с ними всякие связи, испытывали величайшее облегчение, и полагали, что теперь им не о чем беспокоиться… Но для меня все было иначе.
(*Конец цитаты*)
Кроме того, Джорджу довелось испытать на себе влияние еще одной кампании — сфабрикованного китайским правительством в адрес США обвинения по поводу угрозы бактериологической войны.
(*Цитата*)
На массовом собрании были сделаны официальные заявления, во время которых выступавшие представили доказательства того, что американские самолеты поднимались в воздух, неся на борту листья с насекомыми и бактериями, показали фотографии… Затем все студенты отправились на открывшуюся в Пекине выставку, где увидели маленькие стеклянные пробирки с листьями, на которых находились микробы и насекомые — а также препараты с пораженными органами людей, причиной смерти которых стали эти микробы — и все это в мельчайших подробностях… холера и другие инфекционные заболевания, способные уничтожить сельское хозяйство Китая. Нам сказали, что некоторые из этих микробов были «запущены» в Северной Корее, некоторые — в Манчжурии, а остальные — в других провинциях Китая… Поначалу мне не очень в это верилось… Но спустя короткое время, когда я прочитал опубликованные в прессе признания американских летчиков1 — с фотографиями и подписями — а также подтверждающие эти факты заключения нескольких выдающихся ученых из разных стран, включая одного из членов Королевского общества (*СНОСКА* Имеется в виду Британское Королевское Общество — одно из старейших и наиболее уважаемых ученых обществ в мире. — прим. ред. *КОНЕЦ СНОСКИ*), я уверовал, что все это правда.
(*Конец цитаты*)
Хотя развернутая кампания убедила Джорджа, он все равно не испытывал острой ненависти, на этот раз потому, что ему никак не удавалось вызвать в своем воображении стереотип «злого американца». И в этом он тоже усматривал проявление дефицита нравственности именно со своей стороны.
(*Цитата*)
Я чувствовал негодование по отношению к американцам, и считал, что для цивилизованной страны просто бесчеловечно совершать такие злодеяния… Но когда многие студенты из моей группы «ополчились» против американских империалистов и начали выдвигать против них яростные обвинения… я обнаружил, что не могу относиться к ним так же агрессивно, как другие… Возможно, все дело в том, что я никогда не разделял представления об американцах как о кровожадных негодяях. Чудовищными злодеями мне представлялись японские
солдаты… холодные, расчетливые, бесчеловечные немцы. Что же касается американцев, то хотя они уже не казались мне беспечными, мягкосердечными и щедрыми людьми, тем не менее, я по-прежнему считал их жизнерадостными, непредубежденными и простодушными… Я допускал, что бактериальная война — не вымысел, а факт, и изо всех сил старался создать в своем воображении образ жестокого американца… но мне так и не удалось выкинуть из головы образ этакого простодушного добряка… Но потом я казнил себя за то, что не смог проявить достаточную эмоциональность.
(*Конец цитаты*)
Впрочем, если оставить в стороне личные ограничения Джорджа, нужно сказать, что его поразило, какой успех имела агитация против бактериологической войны, которая не только пробудила в людях антиамериканские настроения и сплотила китайцев во время корейской войны, но и послужила толчком для общенациональной кампании по улучшению гигиены, кампании, в рамках которой студенты выполняли работы по усовершенствованию канализационной сети и системы сбора сточных вод в университете.
Когда Джордж был на втором курсе, в университете не проводилось никаких широкомасштабных кампаний; но практически те же самые чувства он испытывал в связи с необходимостью по-прежнему участвовать в программе «исправления мышления», которая, впрочем, осуществлялась посредством менее радикальных мер. Он сохранял определенную эмоциональную дистанцию между собой и коммунистами: «Я никогда не преклонялся перед Партией… Я верил в нее, но не мог заставить себя ее полюбить.» Особенно в те редкие моменты, когда Джордж оставался один, он предавался размышлениям о том, не слишком ли далеко заходят коммунисты в ограничении личной свободы граждан, и не противоречат ли принципам научности их претензии на непогрешимость и тенденция к преувеличениям. Но его сомнения быстро развеивались: «Я не осмеливался поверить в то, что я прав, а они заблуждаются». К концу второго года обучения в университете — который стал четвертым годом коммунистической жизни студенчества и «исправления мышления» — Партия, наконец, завоевала его доверие и преданность: «Я был абсолютно уверен в справедливости их учения. Я верил в их программы… Они казались мне непобедимыми. Если говорить об эмоциональной стороне моего отношения, то я полностью на них полагался». Другие студенты прозвали Джорджа «схоластическим созерцателем» — выдающимся студентом, достаточно прогрессивным в своих взглядах, но несколько «отсталым» в проявлениях энтузиазма и «сентиментальным», когда дело касалось его семьи.
Когда во время каникул Джорджа вызвали в Гонконг в связи со смертью дедушки — впервые за последние два года — он посчитал, что этот визит будет ничем иным, как небольшой отсрочкой перед тем, как окунуться в волнующее будущее коммунистического Китая, и запланировал вернуться в Пекинский университет задолго до начала следующего семестра. И на самом деле, обо всем, что Джордж увидел в Гонконге, он судил с позиций «исправленного»:
(*Цитата*)
Я был зол на прежнее общество, а на его жителей я смотрел совиными глазами. Как оказалось, я отвык от капиталистического образа жизни, и суетность, бесцельность и нелепость здешнего существования казались мне невыносимыми… Мне претили дискриминация и пропасть, отделявшая богатых от бедных… зажиточные люди, порабощавшие своих слуг… Я считал, что могу открыто и небезосновательно презирать и ненавидеть их, ввиду своего безоговорочного превосходства.
(*Конец цитаты*)
Однако, в течение нескольких недель Джордж буквально переродился, пересмотрев не только свою мировоззренческую позицию, но и планы на будущее. Он решил не возвращаться в университет и остаться в Гонконге: в который раз под влиянием членов семьи юноша
«перешел на другую сторону». Обнаружив свою мать в плачевном состоянии, юноша почувствовал, как его «захлестнула волна любви к ней», и предпочел даже не думать о том, какую боль причинит ей, если вернется на материк. Кроме того, Джордж испытал чувство вины и ответственности за своего младшего брата, которого иногда подначивал, когда они еще были детьми (согласно традициям китайской культуры, каждый человек несет ответственность за своих младших братьев); а поскольку тот планировал уехать учиться в Тайвань, Джордж боялся, что если он вернется в Пекин, то уже никогда не увидит младшего братишку. Влияние семьи Джордж описывал как «скорее эмоциональное, чем рациональное».
Более того, старший брат, к которому он раньше часто обращался за советом, как и прежде, оказывал на него немалое влияние, апеллируя к логике и здравомыслию Джорджа. Будучи редактором антикоммунистической пресс-службы в Гонконге, он предоставил Джорджу огромное количество книг, посвященных западным политическим теориям, авторы которых высказывали критические взгляды на коммунизм в России; из них Джордж почерпнул информацию о политической биографии Ленина и принудительном труде в Советском Союзе. Практически все свое время он проводил за чтением; юношу потрясли работы Бертрана Рассела, Артура Лавджоя и С. Э. М. Джоуда (*СНОСКА*: Bertrand Russell (1872–1970) — британский логик, математик и философ; Arthur Oncken Lovejoy (1873–1962) — американский историк идеологических движений; C. E. M. (Cyril Edwin Mitchinson) Joad (1891–1953) —
британский публицист, профессор. — Прим. научн. ред. *КОНЕЦ СНОСКИ*), но самое глубокое впечатление на него произвела книга Дж. Оруэлла «1984»: «У меня была возможность сравнить описываемые там события с моим собственным опытом на материке, и я понимал, что таков закономерный исход жизни под гнетом коммунистов».
У Джордж сформировалось критическое отношение к Советской России, а затем и чувство недоверия по отношению к китайским коммунистам. Вместе с тем, он стал с большей симпатией относиться к западной демократической традиции.
(*Цитата*)
Живя на материке, я считал демократию устаревшей, вышедшей из моды идеей — капиталистический мир, коррумпированный и пребывающий в упадке, должен быть искоренен в течение короткого периода времени… Но теперь я начал понимать, что не все в капиталистической системе так безнадежно, как утверждают коммунисты… что, возможно, к определенной форме социализма и стоит стремиться… но, так или иначе, нам не следует идти дорогой, проложенной коммунистами — дорогой революции, насилия, убийств… Я пересмотрел свои представления о человеческой природе и о том, какую роль в жизни общества играет либерализм. Я также осознал, что гуманизм, ведущий начало от традиции Итальянского Возрождения, и его скептический дух имеют мало общего с коммунистами и присущим им фатализмом. Оказалось, что их представления о диалектическом материализме противоречат научному подходу и духу.
(*Конец цитаты*)
Схожим образом Джордж стал понимать, что полная неопределенностей жизнь в Гонконге
— с надеждой на то, что, возможно, со временем представится шанс поехать учиться в Америку — кажется ему значительно более предпочтительной, чем перспектива закончить образование в университете и получить назначение на работу в коммунистическом Китае. Разобравшись, таким образом, в собственных мыслях, юноша пришел к выводу, что это как раз то, чего он хочет, и о чем всегда мечтал:
(*Цитата*)
Сама атмосфера на материке не способствовала ясности мышления. Но, вернувшись домой, я получил возможность читать книги, рассуждать о природе вещей и делать логические выводы. Я почувствовал, что в обществе, где граждане лишены свободы, у меня нет и не может быть будущего… Я пришел к выводу, что всегда питал к коммунистам скрытую враж-
дебность, и теперь она, наконец, смогла вырваться наружу. (*Конец цитаты*)
Как и следовало ожидать, у Джорджа наступил период мучительных сомнений и нерешительности, «противоборства двух суждений». Он боялся, что коммунисты захватят Гонконг и заставят его «отвечать за дезертирство». Даже дав родителям официальное обещание остаться, он все еще не мог унять смятение, которое прорывалось из бессознательного и являлось ему в снах:
(*Цитата*)
В течение десяти дней сразу после того, как я принял решение остаться здесь, я часто — шесть или семь раз — видел во сне, как я возвращаюсь на материк. В этих снах я жил вместе со своими сокурсниками и вел с ними привычные разговоры. Один раз мне приснилось, что я пересекаю границу между Гонконгом и Китаем. Я надеялся вернуться назад, но что-то мне помешало. Внезапно я обнаружил, что у меня нет разрешения на въезд, и пришел в отчаяние. Потом я проснулся… В другой раз мне приснилось, что я уже в Китае, как ни в чем не бывало разговариваю со своими однокурсниками, моими близкими друзьями. Вдруг меня посещает мысль: что за короткое бегство в Гонконг я совершил? Я чуть было не остался там, но мне помогли понять, что я снова на материке… Каждый раз перед тем, как лечь спать, и после пробуждения, я снова и снова осознавал всю бесповоротность своего решения остаться. Я был уверен, что сейчас я здесь, и что обратно я уже не вернусь. Но во сне мне казалось иначе… я мыслил так же, как в те времена, когда жил и учился на материке.
(*Конец цитаты*)
Вспоминая о своих снах, Джордж поведал мне о счастливых моментах жизни на материке
— о благотворном общении с другими студентами, о посещениях магазинов звукозаписи, где можно было послушать классическую музыку. Кроме того, в разговорах со мной он обнаружил затаенную обиду на своих родителей за то, какую роль они сыграли в принятии этого решения.
(*Цитата*)
Очнувшись от одного из этих снов, я ощутил настоящую обиду на собственную семью. В тот момент возвращение на материк представлялось мне весьма заманчивой перспективой… Потом я подумал о том, что уже пообещал им остаться. В первую очередь я обещал это своей матери… Но и отцу тоже — он был очень упрямым человеком — и если вы что-нибудь ему пообещали, то стоит вам нарушить свое слово, для вас непременно настанут трудные времена… Я почувствовал, что семья не позволит мне нарушить данное им обещание — которое я дал, в основном, по их просьбе… Я понимал, что, уговаривая меня остаться, они в чем-то меня ограничивают, вынуждая отказаться от возможности закончить образование… Чаще всего я злился на своего отца.
(*Конец цитаты*)
Джордж даже допускал, что на материке ему жилось счастливее, чем в Гонконге, «потому что там остались мои друзья, и там мне не нужно было решать финансовые проблемы».
Вскоре Джордж втянулся в жизнь в Гонконге, где стал посещать местный колледж, писать и редактировать материалы для антикоммунистической прессы, а также приступил к работе над романом о своей жизни в коммунистическом Китае. Хотя он был убежден, что принял верное решение, письма друзей с материка по-прежнему смущали его покой. В этих письмах бывшие соратники осуждали его поступок и живописали, какое блестящее будущее ждет молодого человека в коммунистическом Китае. Особенно беспокоили письма от одного бывшего одноклассника, с которым в былые времена Джордж делился своими сомнениями по поводу тех или иных действий коммунистов; теперь этот молодой человек уже не подвергал ком-
мунистов критике, напротив, решение Джорджа остаться в Гонконге он называл ошибкой. Спустя год, как раз во время наших интервью, Джордж переживал очередной период му-
чительной нерешительности, когда его жизненные планы снова приняли самый неожиданный оборот. Не получив желаемого ответа из американских университетов на свой запрос о возможности обучения в США, юноша решил воспользоваться представившейся ему возможностью отправиться на Тайвань изучать медицину и получил очень высокие оценки на вступительных экзаменах, которые сдавал в Гонконге. Но уже купив билеты на корабль, Джордж провел две или три бессонные ночи, мучимый страхом и сомнениями. Он почувствовал, что не в силах отправиться в это путешествие. На семейном совете было решено, что, поскольку перспектива ехать на Тайвань внушает ему такой панический ужас, то стоит отказаться от этих планов. Главным источником страхов были коммунисты.
(*Цитата*)
Чем больше я об этом думал, тем больший страх меня охватывал… Я боялся оставить своих родителей, но понимал, что это не единственное, что удерживает меня от поездки. Меня пугала политическая ситуация на Тайване… для каждого, проведшего столько времени на материке, ехать туда было небезопасно… Кроме того, я опасался, что коммунисты могут остановить корабль и похитить пассажиров, как они уже делали на переправе между Гонконгом и Макао. Я боялся, что коммунисты могут захватить остров. Я знал, что, если бы у меня возникли проблемы с гоминьданом, отец мог бы воспользоваться своими связями — но, когда в дело вступали коммунисты, помощи было ждать неоткуда… У меня было ощущение, что если бы они предприняли что-нибудь в этом роде, я утратил бы свободу и безопасность, и уже никогда не увидел бы свою семью… Этот панический страх перед коммунистами был, безусловно, самым важным фактором, определившим принятое мною решение.
(*Конец цитаты*)
Как только на семейном совете было решено, что он не едет, Джордж тут же испытал чувство облегчения. После этого он выслушал нелицеприятные высказывания отца, который обвинил его в «нерешительности», остался жить в Гонконге и возобновил попытки продолжить образование в одном из американских университетов. Когда мы с ним обсуждали этот эпизод, Джордж особо подчеркивал, что никогда прежде не испытывал такого непреодолимого страха перед коммунистами, даже в те времена, когда он сам жил у них «под колпаком».
Во время наших последних встреч Джордж уже свободно рассуждал о формировании своей личной философии и поисках смысла жизни. Он рассказывал мне о своих самых первых убеждениях — сформировавшихся под влиянием его собственных детских переживаний, а также трагической любовной поэзии времен династий Тан и Сун — о «тщетности жизни»; о том, как на смену им пришло религиозное убеждение, что «смысл жизни заключается в прославлении Бога», в котором он со временем разочаровался, увлекшись заманчивым лозунгом коммунистов «цель жизни человека — в служении народу». После разрыва с коммунистами Джордж не оставил попыток найти ответ на этот вопрос, но теперь он рассматривал эту проблему в свете отношения человека к своему собственному существованию:
(*Цитата*)
Каждый раз, когда я пытался определить для себя смысл человеческой жизни, я приходил к выводу, что это, должно быть, нечто, чем вы можете завладеть (подержать в руках). Но сейчас я знаю, что это не так. Я склоняюсь к мысли о том, что смысл жизни связан с тем, в какой степени вам удалось воплотить ваши цели и идеалы… с ответственностью за ваши мысли и чувства.
(*Конец цитаты*)
Динамику произошедших с ним личностных изменений он сам же иллюстрирует, прослеживая, какие метаморфозы претерпела за это время идея о герое:
(*Цитата*)
Если бы я сейчас предавался мечтам, то мои мечты отличались бы от того, о чем я грезил в детстве. Тогда я представлял себя истинным героем, образчиком великолепия и силы; сегодня я мечтаю о том, чтобы достичь величайших высот таланта и нравственных качеств… доброжелательности, справедливости, честности перед собой и другими.
(*Конец цитаты*)
Джордж постоянно апеллировал к этой внутренней личности, противопоставляя ее коммунистическому этосу в том виде, в каком он понимал последний:
(*Цитата*)
По их мнению, не существует ничего, кроме материального. Они не отдают должного духу. Они не понимают стремления к творческому поиску и красоте. Я не могу с этим согласиться… Я убежден, что человеку необходимы все виды удовольствия, связанные и с материальными, и с духовными чувствами. Когда вы что-нибудь едите, вы получаете удовольствие. Но когда трапеза закончена, и вы просто вспоминаете о приеме пищи, то уже не получаете никакого удовольствия. Но если вы получаете от чего-то эмоциональное удовольствие или испытываете симпатию по отношению к кому-либо, то даже одно воспоминание об этом доставляет вам удовольствие или вызывает симпатию. Все удовольствия, чтобы получить которые, достаточно лишь вспомнить их причину, связаны с вашими внутренними чувствами, и как раз они наиболее ценны.
(*Конец цитаты*)
Джордж критически отзывался об отношении коммунистов к семейным узам, особенно, к взаимным связям между матерью и сыном:
(*Цитата*)
Они говорили, что даже взаимоотношения между матерью и сыном обусловлены экономическим интересом… что даже если мать очень привязана к своему добившемуся богатства сыну, стоит ему разориться, как она тут же от него отвернется… Обращаясь к собственному опыту, я не нахожу в нем ничего, что свидетельствовало бы о такой меркантильной подоплеке взаимоотношений между матерью и сыном… Их теория внушала мне недоверие, но прежде я не мог ее опровергнуть… Сейчас я понимаю, что все дело в их полном пренебрежении всем, что касается нравственных норм и человеческих эмоций… Они просто не признают за человеком право на чувства.
(*Конец цитаты*)
За время пребывания в Гонконге Джордж постепенно вернулся в лоно своей семьи, в чемто даже войдя в китайскую традиционную роль почтительного сына. Между ним и его отцом уже не возникало прежнего напряжения, они стали терпимее по отношению друг к другу, и Джордж даже чувствовал себя «немного виноватым» за неуважительное отношение, которое он нередко выказывал в прошлом. Он принял политику «внешнего соглашательства со всем, что говорит отец», научился по возможности избегать конфликтов и прилагать все усилия, чтобы — хотя и небезоговорочно — признать за отцом статус «нравственного лидера» семьи. Джордж распространил свою заботу о личной нравственности и на поведение окружающих: он осуждал свою двоюродную сестру за «неразборчивость в отношениях с мужчинами», и даже призывал старшего брата образумиться, так как, по его мнению, тот проводил слишком много времени со своей девушкой, что пагубно отражалось на его академических успехах. Но ничуть не менее строго Джордж подходил и к себе — к своему режиму занятий и к написанию романа, хотя в нем тоже начал просыпаться, еще пока осторожный и нерешительный, интерес к представительницам прекрасного пола.
Встретившись с ним в ходе моего контрольного визита в Гонконг, который состоялся три
года спустя, я увидел перед собой уверенного в себе молодого человека лет двадцати пяти, достаточно хорошо владевшего английским языком, чтобы мы могли обойтись без переводчика. Он уже не старался свести разговор к подробному обсуждению своего опыта пребывания на материке, предпочитая думать о готовящейся поездке в Америку, для которой у него уже была готова виза и все необходимое для обучения. К тому времени его семья уже переехала в Соединенные Штаты. Но кое-что в планах Джорджа все-таки изменилось: он больше не увлекался естественными науками, и решил воплотить в жизнь свое истинное призвание
—отдав предпочтение литературе и театральному искусству.
Вотличие от Чао и Ху, для Джорджа Чена «исправление мышления» первоначально проходило более успешно; но в его случае идентификация с семьей носила более прочный связующий характер, чем у двух других наших героев, и сыграла значительную роль, нейтрализовав воздействие «исправления». Не будучи ни неутомимым бунтарем, ни несостоявшимся карьеристом, Джордж Чен был впечатлительным молодым человеком, разрывавшимся между молодежной группой и преданностью семье, причем первая открывала ему путь в коммунистический Китай, а вторая — возможность либеральной альтернативы.
Последовательно сменив несколько идентичностей, Джордж преодолел более короткую эмоциональную дистанцию, чем Чао или Ху. Выходец из городской семьи западного типа, который провел большую часть своего детства в британской колонии Гонконг, он не имел такого обширного опыта «традиционной китайской жизни». Наравне с другими, его наставляли быть почтительным сыном, уважительно относящимся к старшим и преданным своей семье. Но как представитель молодого, более «современного» поколения, он был менее задет конфуцианским влиянием, чтобы затем с ним бороться, и с самого рождения окунулся в семейную атмосферу, в которой замысловато переплелись китайские и западные веяния. Благодаря этому обстоятельству, а также умению его семьи держаться вместе, ощущение культурной преемственности оказалось присуще ему в большей степени, нежели Чао или Ху: за неимением «китайского» наследия, Джорджу не пришлось «рвать со своим китайским прошлым». Любовь и поддержка со стороны семьи и почтительное отношение Джорджа к семейным узам не были ни ложной, ни архаической идентичностью, чего нельзя сказать о Ху.
Однако, Джордж слишком остро ощущал хаос, царивший в обществе, а натянутые отношения в семье оказывали на него слишком сильное влияние. Слабый и зависимый ребенок, он рано осознал свой статус беженца; близкие не могли в полной мере удовлетворить его потребность в заботе, вот почему у Джорджа сработал психологический механизм ухода в бо-
лезнь. Младенческая депрессия, охватившая его с уходом ама, была прототипом наметившейся позднее тенденции к депрессиям и отчаянию2. Как меланхоличный одиночка, он выработал склонность к скрытому грустному самоанализу и обостренное ощущение печали, присущей жизни. Однако, эти размышления не вывели Джорджа из строя, а напротив, стали составляющими насыщенной внутренней жизни, за которую он цеплялся изо всех сил. К тому же, они оказались тесно связанными с его личностным стилем смерти и возрождения — со склонностью опускаться на самое дно в минуты отчаянной нерешительности и сомнений, а затем возвращаться на землю окрепшим от соприкосновение с собственным душевным миром.
Как и Ху, Джордж мечтал о возвращении отсутствующего отца; и тоже создавал личностные мифы, в которых он представал героем и спасителем. Но в отличие от грез, которым предавался Ху, в мифах Джорджа не фигурировала идея мести и расправы с ненавистными членами семьи; скорее, они отражали желание Джорджа уберечь себя и своих близких от позора и слабости. И юноша нашел способ личного спасения — не совершать героических подвигов, а обратиться к внутреннему миру, в творческом поиске сформировать как стремление к артистическому самовыражению, так и в равной степени стремление к научному познанию. Такие творческие порывы, каковы бы ни были их истоки, и какими бы терзаниями они не сопровождались, способствуют возникновению ощущения идентичности, выходящего за рамки непосредственного окружения человека и даже его культуры. И Джордж-артист, и Джордж-