Ерохина Е.А. - Сибирский вектор внутренней геополитики России - 2012

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России...

171

должна занять Россия, которая является не только оплотом правой веры, но

исосредоточием славянского единства, способного примирить Восток и Запад на православно-христианской основе  49.

По ряду моментов позиция Леонтьева близка славянофильским концепциям. Запад, по его мнению, уже миновал пору своего расцвета: «Запад, стремительно упрощаясь, систематически смешиваясь, бессознательно подчинился космическому духу разложения» 50. В то же время он не питает славянофильских иллюзий и полагает, что славянские народы на пути от «цветущей сложности» к «мертвящему» упрощению идут едва ли не впереди остальных европейцев.

Связывая унификацию с началом разложения и гибели, Леонтьев тем не менее далек от мысли, что все европейские народы следуют по этому пути. Примером сохранения традиций, монархического начала в противовес уравнивающему, демократическому, Леонтьев полагает Англию.

Что следует делать России в этом так называемом «прогрессе»? «И при этой мысли относительно России представляются немедленно два исхода: или 1) она должна и в этом прогрессе подчиниться Европе, или 2) она должна устоять в своей отдельности. Если ответ русских людей… будет в пользу отдельности, … надо крепить себя, меньше думать о благе и больше о силе» 51. В любом случае, будет ли Европа сильной, или она станет слабой, России необходима самодисциплина: в первом случае для того, чтобы защищать себя, во втором — для того, чтобы помочь Западу спасти то, что достойно спасения 52.

Важно подчеркнуть, что славянофилы и Леонтьев видели Россию в роли мирового лидера, который должен прийти на смену Европе в эпоху «восстания масс». Занимая в вопросе о генезисе российского мира позицию, общую с Чаадаевым и Соловьевым, они тем не менее не оценивали отчуждение России от Европы как однозначно отрицательное явление. Скорее отношение славянофилов и Леонтьева к расколу внутри христианства было двойственным: с одной стороны, единству христианского мира был нанесен ущерб, с другой стороны, именно византийская традиция в первозданности сохранила раннехристианские идеалы и оказала решающее влияние на формирование государственных

иобщекультурных начал православной России («Святой Руси»). Дистанцируясь от однобокого толкования взглядов тех и других как одно-

значно «почвеннических» или «прозападных», в определенном отношении все же следует признать уместность таких характеристик. Для Чаадаева и Соловьева современная им Европа была идеалом, а достигнутые ею успехи —

49  Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Введение // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М.: Наука, 1993. С. 6.

50  Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. С. 287.

51  Там же. С. 289. 52  Там же. С. 290.

172 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

вкаком-то смысле символом будущего процветания России. Для славянофилов и Леонтьева Европа как идеал осталась в прошлом. Славянофилы выделяли православно-славянский культурный мир Восточной и Южной Европы из общегомассиваевропейскойкультуры.БудущееРоссиионисвязывалисвнутренней силой, заключенной в первозданной чистоте христианско-православного Востока, которую Россия унаследовала от Византии.

Идейная позиция поздних славянофилов и К. Леонтьева намечает интеллектуальный тренд в осмыслении проблемы социокультурной идентичности России во второй половине XIX — XX в., который заключается в переходе от христианского провиденциализма русской идеи к геополитике. Его истоком стал отказ от европоцентризма и появление концепций, в которых роль Востока и Запада как значимых конструктов резко падает. На рубеже XIX и XX в. «эпоха Колумба» в географии заканчивается. Все значимые географические объекты уже открыты и описаны. Наступает пора осмысливать существенные связи между географией и историей.

Первым, кто бросил вызов европоцентризму, оказался Н. Я. Данилевский (1869). Он подхватывает признанную уже в первые десятилетия XIX в. идею единства евразийского материка, разделявшуюся немецкими и французскими учеными. Пересматривая правомочность физико-географического определения Европы как континента, он замечает, что первоначальным критерием для отделения континентов было противопоставление суши и моря. Допуская, что географические знания, доступные географам античности, делали правомочным разделение мира на три обособленных континента (Европу, Азию и Африку), он настаивает, что уже в Средние века такое разделение было несостоятельным. Оспаривая предположение о том, что Урал является частью границы между Европой и Азией, Данилевский настаивал на том, что разделение территории России на европейскую и азиатскую может быть поставлено под сомнение 53.

Данилевский начинает свою аргументацию с географических доводов. «Но может ли быть признано за Европой значение части света — даже

всмысле искусственного деления, основанного единственно на расчленении моря и суши, — на взаимно ограничивающих друг друга очертаниях жидкого и твердого? Америка есть остров; Австралия — остров; Африка — почти остров; Азия вместе с Европой также будет почти островом. С какой же стати это цельное тело, этот огромный кусок суши, как и все прочие куски, окруженный со всех или почти со всех сторон водой, разделять на две части на основании совершенно иного принципа? Положена ли тут природой какая-нибудь граница? Уральский хребет занимает около половины этой границы. Но какие же имеет он особые качества для того, чтобы изо всех хребтов земного шара

53  Бассин М. Россия между Европой и Азией: Идеологическое конструирование географического пространства // Российская империя в зарубежной историографии: Антология. М.: Новое изд-во, 2005. С. 288–289.

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России...

173

одному ему присвоивать честь служить границею между двумя частями света, честь, которая во всех прочих случаях признается только за океанами и редко за морями? Хребет этот по вышине своей — один из ничтожнейших, по переходимости — один из удобнейших; в средней его части, около Екатеринбурга, переваливают через него, как через знаменитую Алаунскую плоскую возвышенность и Валдайские горы, спрашивая у ямщика: да где же, братец, горы? Если Урал отделяет две части света, то что же отделять после того Альпам, Кавказу или Гималаю? Ежели Урал обращает Европу в часть света, то почему же не считать за часть света Индию? Ведь и она с двух сторон окружена морем, а с третьей горами — не Уралу чета; да и всяких физических отличий (от сопредельной части Азии) в Индии гораздо больше, чем в Европе. Но хребет Уральский, по крайней мере, — нечто; далее же честь служить границей двух миров падает на реку Урал, которая уже совершенное ничто. Узенькая речка, при устье в четверть Невы шириной, с совершенно одинаковыми по ту и по другую сторону берегами. Особенно известно за ней только то, что она очень рыбна, но трудно понять, что общего в рыбности с честью разграничивать две части света. Где нет действительной границы, там можно выбирать их тысячу. Так и тут, обязанность служить границею Азии с Европой возлагалась, вместо Урала, то на Волгу, то на Волгу, Сарпу и Маныч, то на Волгу с Доном; почему же не Западную Двину и Днепр, как бы желали поляки, или на Вислу и Днестр, как поляки бы не желали? Можно ухитриться и на Обь перенести границу. На это можно сказать только то, что настоящей границы нет; а, впрочем, как кому угодно: ни в том, ни в другом, ни в третьем, ни в четвертом, ни в пятом — нет никакого основания, но также нет никому никакой обиды. Говорят, что природа Европы имеет свой отдельный, даже противоположный азиатскому, тип. Да как же части разнородного целого и не иметь своих особенностей? Разве у Индии и у Сибири одинаковый тип? Вот если б Азия имела общий однородный характер, а из всех ее многочисленных членов только одна Европа — другой, от него отличный, тогда бы другое дело; возражение имело бы смысл» 54.

Однако выводы, к которым он приходит, в конечном счете, носят уже не географический, а историософский характер. Будучи «почвенником», Данилевский разделял общее для поздних славянофилов представление об отдельной культуре как единой целостности, обладающей чертами самобытности. Абсолютизируя эту отдельность, Данилевский тем не менее следовал логике общей для европейской науки методологической парадигмы эволюционизма, предполагающей выделение и систематизацию из многообразия изучаемых объектов отдельных типов, что ему и удалось сделать применительно к от-

54  Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к романо-германскому / Сост. и комментарии­ А. В. Белова / Отв. ред. О. А. Платонов. 2-е изд. М.: Ин-т рос. цивилизации, Благословение, 2011.

С. 71–73.

174 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

дельным культурам. Результатом работы Данилевского стала теория особых культурно-исторических типов, прямо входящая в противоречие с эволюционизмом в толковании им идеи прогресса как неизбежного восхождения от простого к сложному, от низшего к высшему.

Концепция Данилевского была воспринята и послужила основой для формирования геополитических воззрений его последователей. Среди них особый интерес вызывают идея славяно-азиатской цивилизации К. Н. Леонтьева и концепция В. И. Ламанского, в соответствии с которой Россия предстает как Срединный мир, отличный от Европы и от Азии.

Уже у Леонтьева образ Европы (Запада) то дробиться на множество национальных образов, то сливается в один в рассуждениях о миссии России. В то же время у поздних славянофилов и Леонтьева более выраженные очертания приобретает Восток азиатский. Последний рассматривается Леонтьевым уже не только как нечто чуждое, но и как источник творческой энергии, которым может прирастать Россия, правда, после некоторой культурной обработки. Приведем для сравнения вполне ориенталистское по духу высказывание славянофила более раннего поколения А. С. Хомякова: «Россия приняла в свое лоно много разных племен: финнов прибалтийских, приволжских татар, сибирских тунгузов, бурят и др.; но имя, бытие и значение получила она от русского народа… Остальные должны с ним слиться вполне: разумные, если поймут эту необходимость; великие, если соединяться с этой великой личностью; ничтожные, если вздумают удерживать свою мелкую самобытность» 55.

Для Леонтьева же назначение России не является «односторонне славянским». Ей суждена миссия создать новую, славяно-азиатскую цивилизацию, что вытекает из самого положения России, в судьбах которой слились славянские и азиатские корни. В самом характере русского народа выработались, по мнению Леонтьева, черты, которые гораздо больше напоминают «турок, татар и других азиатов», нежели южных и западных славян. Оттого в этом характере можно найти много чего такого, что не свойственно ни Западу, ни Востоку. Резюмируя свои обобщения, Леонтьев констатирует, что Россия есть мир особой жизни, правда, не нашедший пока себе своеобразного стиля 56.

Еще более заостренно проблема «отдельности» России возникает в творчестве другого последователя Данилевского, географа Ламанского. Он делает следующий шаг в направлении деконструкции оппозиции между Азией и Европой в работе «Три мира Азийско-Европейского материка» (1892). Ламанский утверждает, что Европа представляет собой полуостров Азии, с которой она составляет одно целое, одну часть света — Азийско-Европейский материк. «Отправляемся ли мы с крайнего запада так называемой Европы на восток или с юга собственной Азии на север и запад, по мере удаления нашего от центров

55  Хомяков А. С. Мнение иностранцев о России // Хомяков А. С. О старом и новом. М.: Современник, 1988. С. 102.

56  Замалеев А. Ф. Три лика России. С. 11–12.

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России...

175

чисто-европейской или чисто-азиатской жизни и образованности мы приближаемся к тем странам Европы и Азии, которые, включая в себя много элементов чисто-европейских и чисто-азиатских, имеют однако в общем свой особый тип, носят на себе особый характер. Этот тип или характер довольно резко отличает эти страны от собственной Европы и от собственной Азии.

Предполагаем на первый раз хорошо известным и достаточно определенным понятие историко-культурных характеров: 1) обственной или так называемой западной, т. е. романо-германской или католическо-протестантской Европы, и 2) собственной Азии, с древними и средневековыми цивилизациями ее исторических племен и народов и с варварством и полудикостью ее разнообразных племен и народов неисторических или полуисторических. Мы таким образом можем в обозначении указанных разновидностей или главных отделов Азийско-Европейского материка ограничиться пока следующими терминами: 1) собственная Европа, 2) собственная Азия и 3) Средний мир, т. е. не настоящая Европа и не настоящая Азия. Вступая в пределы этого Среднего мира из Азии, мы должны сказать, что тут Азия кончается, но Европа еще не начинается; точно так же вступая в него из Европы, мы в праве сказать: здесь кончается Европа, и еще не начинается Азия. Ближайшее обозначение границ

ивнутренних признаков этого Среднего мира, между собственною Европою

исобственною Азиею, этого Востока для Европы и Севера и Запада для Азии, может помочь нам найти более подходящее и меткое для него название, точнее определить давно отыскиваемые и вообще трудно находимые границы между настоящими Европой и Азией» 57.

Воснове этой дифференциации, по Ламанскому, лежат не только климат

игеография, но также и культурные критерии, среди которых он выделяет религию, язык, нравы, политическое и общественное устройство. Европейский

иазиатский миры не рассматриваются им как абсолютные целостности в силу, прежде всего, отсутствия преобладания одной веры, одного языка, одного народа. Когда же Ламанский рассуждает о Среднем мире, т. е. о России, он подчеркивает именно его целостность. Основание этой целостности лежит в доминировании восточно-славянского этнического элемента и православного христианства, которые играют роль объединяющих культурных элементов, несмотря на культурное многообразие России. Фактором, облегчающим интеграцию, является отсутствие серьезных географических барьеров, которые могли бы послужить препятствием для перемещения масс людей.

Однако специфическое единство российского мира кроется не столько в географии, религии и этническом доминировании восточных славян, которые есть лишь факторы или предпосылки его самобытности, сколько в социальном характере населяющих этот мир народов. В этом характере заключено «безгра-

57  Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. М.: Книга по тре-

бованию, 2011. С. 3.

176 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

ничное стремление к свободе духа во всех проявлениях человеческой деятельности, полнейшее уважение к достоинству и правам человеческой личности, без различия полов, званий и состояний, сознание внутренней обязательности для каждой, без исключения, личности самоосуждения, раскаяния, самопожертвования и братского благоговения к людям» 58.

Споры вокруг социокультурного самоопределения России не замыкались рамками философской или научной дискуссии. На рубеже XIX и XX в. оппозиции «Россия — Восток» и «Россия — Запад» осваиваются массовым сознанием внутри России. Наш «Запад» — это, прежде всего, европейская часть Российской империи (в том числе Финляндия и Польша), наш «Восток» — это Сибирь, Дальний Восток и другие ее восточные регионы 59. Социокультурная идентичность России в этот период осмысливалась в понятиях «народности» как единства восточнославянского этнического субстрата, «православия» как культурного фундамента этого единства и формообразующей роли «монар- хии» —властирусскогоцарякаклегитимнойосновыроссийскойгосударствен- ности. Выстроенная таким образом идентичность становится ориентиром не только внутренней, но и внешней геополитики России с середины XIX в. до 1914 г., т. е. до начала Первой мировой войны. Представление об особой исторической миссии России по отношению к православным единоверцам является важной составной частью этой идентичности.

В то же время набирают силу геополитические концепции, в которых место категорий «Азия» и «Европа», «Восток» и «Запад» занимают понятия центра и периферии. Одной из таких теорий, получивших со временем широкое признание, является «теория Хартленда» Х. Маккиндера, предложенная им в работе «Географическая ось истории» (1904). С его точки зрения субъектами истории выступают: 1) народы осевого региона, или Хартленда (центральной Евразии, совпадающей с территорией Российской империи / СССР); 2) страны «внутреннего полумесяца», территория которых выходит на приморские окраины Евразии вдоль всего ее периметра (Северная и Западная Европа, Средиземноморье, Ближний Восток и Передняя Азия, Индия, Индокитай, Китай); 3) народы «внешнего полумесяца» (обеих Америк, Африки, Австралии).

Другой популярной для своего времени теорией является предложенный К. Хаусхофером немецкий вариант евразийства, военно-политической доктрины «Континентального блока» Германии, России и ряда европейских и азиатских стран, призванного объединить континентальные государства в альтернативный западному англосаксонскому миру блок. Доктрины Ламанского, Маккиндера и Хаусхофера внимательно изучали военные и ученые, в том числе и географы. Один из них, П. Савицкий, предложил в качестве концепта, определяющего специфику этого «срединного» мира, понятие Евразии. Объ-

58  Ламанский В. И. Указ. соч. С. 51.

59  Родигина Н. Н. «Другая Россия»: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX — начала XX века. Новосибирск: НГПУ, 2006. С. 48–49.

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России...

177

единившееся вокруг него интеллектуальное течение русской мысли, известное как евразийское, продолжило развитие русской геополитической мысли за пределами ставшей советскою России.

В Советском Союзе социокультурная идентичность осмысливалась в понятиях надэтнической гражданской общности «советский народ», межклассовой гармонии как основания солидарности в социалистическом обществе, «коммунизма» как перспективы развития общества, его идеологии и ведущей политической партии советского общества. Разумеется, формулы коммунизма, советскости и межклассового мира, попадая из мира идеологии в мир повседневности, приобретали причудливые очертания, весьма своеобразно трансформируясь в противоречивые, порой весьма амбивалентные образы, наиболее выпукло представленные в фольклоре (например, в анекдотах). Однако принципиальными и для «высокой» идеологии, и для фольклорного нарратива остаются оппозиции «СССР — империалистический мир во главе с США и странами Запада», с одной стороны, и «СССР — страны третьего мира (или неблоковые государства)», с другой стороны. Представления об особой миссии советского государства по отношению к развивающимся странам, народам, угнетенным практикой колониализма и неоколониализма, претерпевают определенную трансформацию: от призывов экспорта мировой революции в 1920-е гг. к риторике «помощи братским народам» в 60–80-х гг. XX в.

Существенной стороной в дискуссиях, осмысляющих идентичность России (Российской империи / СССР) в оппозициях «Россия — Восток» и «Россия — Запад», является момент связи идеи «для себя» с идеей «для других», что нашло отражение и в массовом сознании, и в идеологии. Представление об особом месте России в мировой истории доктринально прослеживается еще со времен инока Филофея и его доктрины «Москва — Третий Рим» (XVI в.). Однако только после «Философических писем» П. Я. Чаадаева русская идея предстает в новом качестве: как снятое во всемирно-историческом процессе противоречие между универсальным и самобытным, всеобщим и особенным. Русская идея как национальная идея, включающая представление об особой исторической миссии России, несмотря на разногласия в оценке ее характера, получает философское обоснование в трудах отечественных философов, мыслящих в категориях универсализма (П. Я. Чаадаева, Вл. С. Соловьева, К. Н. Леонтьева, Н. А. Бердяева).

Параллельно с развитием идей универсализма набирает силу ориентация на полицентризм и плюрализм. Ее проявлением в социогуманитарном знании на рубеже XIX–XX вв. стало появление геополитики. Кризис европоцентриз-

ма, начало которого положила работа Данилевского «Россия и Европа», протекал в острой конкуренции ориентализма и геополитики. Серьезной вехой на этом пути можно считать евразийство.

Евразийцы, несмотря на наличие в своих рядах религиозно ориентированных философов и историков (Г. В. Флоровского, Л. П. Карсавина), которые

178 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

в разное время становились участниками этого движения, решали проблему своеобразия российского мира вполне материалистично, за что подвергались критике со стороны того же Флоровского, Н. А. Бердяева и других идеологов философии русской идеи. Новым в позиции евразийцев было следующее:

–заострение антитезы Запад — Россия;

–отказ от признания общих с Европой христианских корней;

–слияние двух Востоков — русского православного и азиатского, находящегося на периферии российского мира, — в один «великий востокозапад» — «Россию-Евразию» 60.

И если Леонтьев «растворил» Восток в России, то евразийцы попытались растворить Россию в «туранстве». Они поменяли полюса в дихотомии «Восток» — «Запад» на прямо противоположные, связав с тюрко-монгольским элементом («Востоком») в развитии российского мира позитивные начала социальной жизни, а с «западным» — негативные.

Таким образом, можно зафиксировать определенные этапы ментальной трансформации геополитического образа России в пространстве философских концепций. Усилиями Просвещения в XVIII в. произошло становление образа России-как-Европы, первого в сети образных представлений о единстве страны в совокупности ее территории, населения и государства. Под влиянием романтизма в XIX в. возникает образ России как восточноевропейской страны, покровительницы и защитницы православных народов славянского мира. Родившаяся в этом интеллектуальном тренде философия русской идеи формирует представление о России как вполне самобытной стране.

Представление о России как о самобытной стране сохраняет свое звучание

ив евразийстве. Вместе с тем евразийство порывает с христианским провиденциализмом философии русской идеи. Идеи евразийцев вырастают на фундаменте позитивистской науки как рациональной формы познания, отрицающей религиозное мессианство. Частью «позитивного» знания до 1917 г. оставались

игеография, и этнография, и история народов Востока, в том числе и Востока России.

Глава 17. Знание и власть в геополитическом проектировании развития народов и регионов России

В Российской империи изучение культуры и истории народов восточных областей страны осуществлялось в рамках географической науки. Координатором этих исследований на протяжении долгого времени оставался этнографический отдел Императорского русского географического общества (ИРГО),

60  Флоровский Г. В. Евразийский соблазн // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М.: Наука, 1993. С. 237–266; Бердяев Н. А. Евразийцы //

Там же. С. 292–300.

Глава 17. Знание и власть в геополитическом проектировании... 179

созданного в 1845 г. Важными направлениями его деятельности на протяжении десятилетий оставались экспедиционный сбор научных сведений, собственно исследовательская деятельность и распространение достоверных научных знаний.

Поражение в Крымской войне обусловило переориентацию геополитической активности России с европейско-ближневосточного направления на восточноенаправление,т. е.наСибирьиСреднююАзию.Какотмечалроссийский геополитик В. Л. Цымбурский, в российской истории выделяется три «европо-

хитительских» цикла (1710–1856, 1906–1921 / 1923, 1939–1990), разделенных двумя «евразийскими интермедиями» (1857–1905, 1921 / 1923–1939).

В ходе «евразийских интермедий» при снижении активности России на европейском и средиземноморском направлениях росла ее вовлеченность в дела Средней и Центральной Азии, Дальнего Востока. Первая евразийская интермедия охватывает срок с 1857 по 1905 г., время покорения Средней Азии и продвижения к Афганистану, экспедиций Русского географического общества

вЦентральную Азию, освоение Дальнего Востока и Манчьжурии. Первая евразийская интермедия начинается с поражения России в Крымской войне и заканчивается русско-японской войной и поворотом к Антанте. Об этом времени О. Мандельштам писал как о «домашнем периоде русской культуры», который «прошел под знаком интеллигенции и народничества», о поре «отпадения от великих европейских интересов» 61.

КакотмечаетвсвоемисследованииисторикТ. А. Кузнецова,примечательно изменение отношения исследователей, сотрудничавших с ИРГО, к восточным окраинам Российской империи. Если до 1890-х гг. в текстах авторов, публиковавшихся на страницах периодических изданий ИРГО, регулярными были сочетания с топонимом «Сибирь» слов «колония», «колонизация» («сподручная колония России», «земледельческая колония», «отдаленная колония» и др.)., то

в1890-х гг. колониальная риторика уступает место признанию за восточными областями, такими как, например, Сибирь и Дальний Восток, регионального статуса. «В публикациях этого времени исследователи начали чаще упоминать слова «окраина», «провинция». Показательно усиление приближенности Сибири к России при помощи местоимений «наша», «наши»: наша Сибирь, наш Дальний Восток, наша восточная окраина и др.» 62. Наследуя имперской идее, провозглашенной в эпоху петровской модернизации, российская геопо-

61  Цымбурский В. Л. Циклы «похищения Европы» (Большое примечание к статье «Остров Россия» // Иное: Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 2. URL: http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/cymbur/comment; Мандель-

штам О. Э. Барсучья нора // Мандельштам О. Э. Собр. соч.: В 4 т. М., 1991. С. 271.

Т. 2.

62  Кузнецова Т. А. Тема Сибири в периодических изданиях Императорского Русского географического общества второй половины XIX — начала XX вв.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Омск, 2009. С. 15.

180 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

литика вплоть до рубежа XIX и XX в. ориентировалась на ориенталистский дихотомизм, предполагавший противопоставление европейской метрополии и азиатской периферии. Однако, оставаясь в глазах Запада Востоком, Россия вынуждена была искать различные варианты незападного политического и социокультурного опыта управления территориями и народами за пределами исторического ядра России. Проявлением этой ориентации является тенденция на интеграцию нерусского населения в политико-административные и социокультурные структуры российского общества на равноправных основаниях с другими его членами.

Эта черта, как отмечает другой историк, Е. П. Коваляшкина, оставалась одним из очевидных отличий позиции российской власти, несмотря на трансформацию ее представлений о задачах государственного строительства, от политикизападноевропейскихгосударств,основаннойнапредставлениио«внешнем» статусе туземцев колоний. Этнокультурная гетерогенность России, вошедшая

кXVI в. в политическое сознание Московского царства как должное, исключа-

ла вопрос о человеческой неполноценности «иноземцев». Переориентация на западноевропейскую культурную модель хотя и изменила отношение к культурным особенностям неевропейских народов, сохранила традицию признания за ними социального равенства 63.

Вместе с тем снисходительно-покровительственное отношение к ним как

ктребующим опеки, заметное в правовых актах XVI–XVII вв., в сочинениях авторов XVIII–XIX вв. получает оценочную окраску в соответствии с просве-

тительским монолинейным взглядом на историю. Идеология Просвещения, воспринятая в том числе и через концепцию «просвещенного абсолютизма», давала моральное и рациональное обоснование государственного патернализма. Представление об универсальности культурного прогресса оставляло мало места для признания права на самобытное развитие 64. Это открывало перед

государством самые широкие возможности произвольного вмешательства в исторически сложившиеся формы жизнедеятельности народов России 65.

Право полновластного вмешательства в жизнь своих подданных является частным проявлением традиции доминирования российского государства над обществом. Под принуждающей опекой оказывались все сословия и народы. В отношении же нерусских народов патернализм проявился с наибольшей отчетливостью вследствие представления об их эволюционной отсталости. Иной подход к проблеме культурной гетерогенности России отличал российское научное сообщество. Наиболее полно он обнаружился в воззрениях географов, этнографов, востоковедов, в том числе сибиряков — деятелей областнического

63  Коваляшкина Е. П. «Инородческий вопрос» в Сибири в концепциях государственной политики и областнической мысли: Автореф. дисс. … канд. ист. наук.

Томск, 1999. С. 13–14.

64  Там же. С. 14. 65  Там же. С. 16.