Ерохина Е.А. - Сибирский вектор внутренней геополитики России - 2012

Глава 15. Идеи романтизма и образ России...

161

Дихотомии Европы и Азии, Запада и Востока постепенно утрачивают чисто географическое содержание. Сами эти географические понятия приобретают характер культурно-исторических или, если угодно, социокультурных понятий, подвергаясь осмыслению в русской культуре через публицистику, литературу и философию. В то же время озабоченность собственным европейским имиджемтребоваларешительностивовсем,чтокасаетсяприданияобразуРоссии «европейскости», пусть и с «собственным лицом», а значит, определенности и основательности. Это предопределило, в соответствии с контекстом века «пробуждающегося национализма», рождение концепции, центрированной на собственных исторических и географических корнях. В первой трети XIX в. активно формируются идейные основания славянофильства, интеллектуального и общественного движения, порожденного европейским романтизмом.

Глава 15. Идеи романтизма и образ России как славянской страны

РубежXVIII–XIX вв.оказалсяознаменованцелымрядомисторическихсо-

бытий,меняющихполитическийидуховныйконтекстэпохимодерна.Наиболее значимымизнихсталаВеликаяФранцузскаяреволюция.ВеликаяФранцузская революция — индикатор утверждения нового — национального, секулярного, гражданского принципа внешней и внутренней геополитики, пришедшего на смену династийному, религиозному, монархическому. Национализм родился из новой, капиталистической, социальной организации, основанной на зависящих от образования «высоких» культурах, каждая из которых защищается и защищена собственным государством. Христианская религия, цементировавшая единство средневековых государств, после Реформации и религиозных войн в Европе не справлялась с задачей интеграции европейских обществ в единое целое. Ей на смену пришла секулярная гражданская религия — национализм, призванная смягчить остроту социальных антагонизмов капитализма, уменьшить этнические и региональные различия внутри европейских стран.

Гражданская светская лояльность была немыслима в эпоху Средневековья, на всем протяжении которой власть утверждала себя через атрибуты божественного избранничества и наследовалась в соответствии с династическим принципом. Это означало, что носители власти обосновывали свое право на нее ссылками на божественный авторитет. Право на применение власти в секулярную эпоху потребовало от государств, независимо от их республиканских или монархических ориентаций, апелляции к инстанции не менее высокого порядка, чем божественная инстанция, к «народу».

Предпосылками национализма в Европе стали секуляризация сознания, подрыв традиционных основ экономической жизни, подъем «третьего» сословия. Все это обусловило тенденцию изменения практики государственного управления. Европейские государства, кто раньше, с конца XVII в., кто позже,

162 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

ссередины или конца XVIII в., на протяжении XIX в. переходили от поддержки сословных, локальных и этнических барьеров как ресурса манипуляции лояльностью подданных к поддержке универсалистских систем — стандарных политико-административных институтов, единого языка коммуникации, общей лояльности.

Мировоззренческим основанием национализма «старых» европейских наций, англичан и французов, вышедших на политическую арену со своими национальными государствами в XVII–XVIII вв., послужила концепция народного суверенитета, возникшая в недрах Просвещения. Политический же национализм «молодых» (греков, итальянцев, немцев, славян) наций оказался связан

сидеями романтизма. Романтизм как мировоззрение, по ряду смысловых позиций противостоящее Просвещению, на место человека как общественного существа поставило одиночку, на место общественной добродетели — индивидуальное самоутверждение, на место разума — чувства. Оставаясь равнодушным к идеалам исторического оптимизма, веры в прогресс, притязаниям науки на универсальность познания, романтизм сосредоточился на внутреннем мире человека. Он поставил под сомнение идеал общественной гармонии, к которому стремилось Просвещение. Поскольку идеал романтика — бескомпромиссность, романтический герой оказывается страдающей стороной в противостоянии с обществом, конфликт с которым неизбежен в сюжетной канве романтического произведения. Романтизм как мировоззрение оказался чрезвычайно привлекателен для лозунгов социальной борьбы, в том числе народов Южной и Восточной Европы, стремящихся к объединению или борющихся за обретение политической независимости.

Романтизм, проникнув взором на периферию Европы, утвердил новую, более разнообразную ее культурную географию. В литературе первой половины

XIX в.чрезвычайновостребованыоказались«испанские»,«балканские»,«кав-

казские» мотивы, что прослеживается в произведениях И. В. Гете, Ф. Шиллера, П. Мериме, Дж. Г. Байрона, М. Ю. Лермонтова. Свой вклад романтизм внес в музыкальное и изобразительное искусства. Народные обычаи и традиции, отвергаемые Просвещением как источник «предрассудков» и «предубеждений», в романтизме становятся предметом пристального интереса и сочувственного внимания образованной части общества. «Страсти» заменяются «тьмой» «преданий старины глубокой», «обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу», которые, по словам А. С. Пушкина, делают ему «особенную физиономию» 35. В этот период исследователи переходят от «собирательства» образцов фольклора и этнографических описаний к формированию новых научных дисциплин — фольклористики и этнографии — со своим предметным полем и арсеналом методов.

35  Пушкин А. С. О народности и литературе // Полн. собр. соч.: В 10 т. Л.: Наука, 1978. Т. 7. С. 28.

Глава 15. Идеи романтизма и образ России...

163

Хотя романтизм, так же как и Просвещение, общеевропейское течение, однако именно немецкий романтизм оказал наиболее сильное влияние на становление идеологии славянофильского движения. Русские и немцы — два народа, претензии которых на европейское «признание» оставались под сомнением в начале XIX в.: в одном случае ввиду «запаздывания» на фоне более развитых западных соседей, в другом случае, из-за отсутствия политического единства. Начало XIX столетия прошло под знаком наполеоновских войн, иностранной оккупации немецких земель, Отечественной войны 1812 г. Россия и Пруссия пострадали от французской оккупации, и это сближало их геополитические позиции. Франция же с ее богатой культурой оказывалась своеобразной точкой отсчета для формирования национальных идеологий этих двух народов. От Франции русские и немцы отталкивались как от «недостойного хранителя» культурных ценностей, но к ней в то же время притягивались как к обладателю культурного образца.

Другим сближающим моментом оказались философские интенции немецкой и зарождающейся русской философии: идеализм и интуитивизм. Материализм и прагматизм не стали плодоносящими деревьями на философской почве России и Германии. Что касается самих плодов, то они в России долго оставались неоригинальными, заимствованными, слабыми копиями «западных» оригиналов.

Хотя учение о «народном духе» в философии немецкого идеализма разрабатывалось не как самостоятельная концепция, а как часть более общей философской системы И. Фихте, Ф. Шеллинга, Г. Гегеля, невозможно не заметить субъективного стремления немецких интеллектуалов к процветанию своей страны, призыва к ее объединению. Если Германия нуждалась в объединении, то в случае с Россией остро стояла проблема внутренней интеграции: слишком велика была дистанция между социальными верхами (дворянством)

инизами (народом, подавляющее большинство которого составляло крестьянство). Ориентация на сближение с «народом» в поиске своих корней обусловила усиление интереса к «низовым» течениям собственной культуры, что породило самобытнические ориентации в развитии русской общественной мысли. В русле самобытничества развивалась вся великая русская литература «золотого века».

Сторонниками идеи самобытности России оказывались люди самых разных политических ориентаций, в том числе консерваторы и монархисты. Национальнаяидеологияпроникаетвофициальнуюсферу.Повсеместноеутверждение национализма как политического принципа потребовало соединения «народности» с правящей династией и «натурализации» Романовых в качестве «великороссов».В1832 г.графС. УваровпредлагаетНиколаюI кутверждению теорию «официальной народности», где «народность» появляется как новый, соответствующий требованиям времени принцип, наряду с «православием»

и«самодержавием».

164Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

В1840-х гг. формируется славянофильство, философское направление, обосновывающее существование особого, православного типа культуры и отождествляющее его духовно-нравственные основания с содержанием русской национальной идеи. Выступая с позиции критики западного либерализма как идейной традиции «материалистического» толка, славянофилы настаивали на самобытности исторического, отмеченного печатью «божественного избранничества», опыта России.

Ю. М. Лотман писал о славянофилах следующее: «По своей природе классическое славянофильство — одно из течений европейского романтизма — порождено страстным порывом “найти себя”. Такая постановка вопроса уже подразумевала исходную потерю себя, потерю связи с народом и его глубинной культурой, тем, что ещё предстоит обрести и положить во главу угла» 36.

Публичными площадками, на которых вызревало национальное самосознание России в XIX в., стали публицистика и литература, а главной темой — отношение к простому человеку из народа и противоречие между идеалом русского крестьянина, с одной стороны, и реальным и непонятным для представителя образованного сословия «мужиком», с другой стороны. Элементами национальной идеологии стали идеализация русского крестьянина как воплощения «народного» начала, критическое отношение к западным заимствованиям на русской почве, геополитические притязания России на духовное лидерство среди славянских народов.

Идея славянского единства под эгидой России была сформулирована еще в XVII в. хорватским писателем Юрием Крижаничем. Но обрела она «вторую» жизнь лишь после успешных войн против Турции в конце XVIII в. и освобождения от наполеоновской оккупации. «…В одно прекрасное утро Россия проснуласьпервымлицомнаевропейскойсцене,сознаваясвоегрозное,подавляющее всех вокруг могущество и — не без ужаса и отвращения — воспринимаясь европейцами как величина не просто равная, но явно превосходящая их своей не знающей снисхождения силой.

Для истории идей в России победа над Наполеоном и вступление в Париж — события не меньшей жизненной важности, чем реформы Петра. Они породили у русских сознание национального единства, самоощущение великой европейской страны, признанной в этом качестве и другими…» 37.

Европа жаждала доказательств правомерности стремлений России занять свое место на ее геополитическом поле. России же было необходимо найти свою нишу, где она имела бы право голоса. Так возникает славянская тема, охватывающая буквально все стороны общественной жизни России: и право-

36  Лотман Ю. М. Современность между Востоком и Западом. С. 157–162.

37  Берлин И. Великая европейская страна // Империя пространства: Хрестоматия по геополитике и геокультуре России. М.: РОССПЭН, 2003. С. 512.

Глава 15. Идеи романтизма и образ России...

165

славие, и византийство, и отношения с соседними восточно-европейскими государствами 38.

Путь в Европу должен был проходить через Балканы. Балканы — единственный в мире регион за российскими пределами, где внешняя политика России прямо делала ставку на этнический и религиозный фактор. Политическая мобилизация южных славянских этносов, находившихся под властью Османской и Австро-Венгерской империй, была неразрывно связана с их борьбой за политическую независимость, которую Российская империя всячески поддерживала. Будучи одной из крупнейших империй, Россия также существовала и как единственное суверенное славянское национальное государство. Противоречие между имперским и национальным принципом государственного строительства составляло известную проблему с точки зрения внутренней геополитики России. Однако во внешней геополитике это позволяло ей играть исключительную роль в процессах этнического возрождения славянских народов. Частью этой «игры» являлись и активная позиция России на Балканах, и дипломатическое противоборство с Австро-Венгрией, и открытая борьба за собственные интересы в Причерноморье с Османской империей.

В русском национальном самосознании доминировало представление о том, что именно Россия находится в центре славянского православного мира, призвана ему покровительствовать и его защищать. В славянофильстве К. и И. Аксаковых, А. Хомякова, И. Киреевского, Н. Данилевского, В. Ламанского отразились мечты части русского общества о реализации исторического призвания России возродить славянский мир и через эту деятельность занять достойное положение среди других европейских стран. Такой геополитический альтруизм подкреплялся весьма честолюбивыми намерениями отвоевать черноморские проливы у Турции и в будущем, как предполагал Н. Я. Данилевский, сделать Константинополь столицей Славянской Федерации.

Хотя политика официального Петербурга в восточном вопросе не отличалась определенностью и постоянством, идея славянского братства, популярная в российском общественном сознании XIX в., не могла не влиять на внешнюю политику России. Многие россияне отправлялись добровольцами на Балканы, в Грецию и Италию сражаться за независимость народов этих регионов от иностранного владычества. Готовность жертвовать своей жизнью, стремление посвятить себя борьбе за свободу и счастье другого народа (коль скоро российская действительность XIX в. оставляла мало места для социального творчества людей определенного социального типа, известного русской литературе как тип «лишнего человека») составляют мотивацию героев литературных произведений А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, В. М. Гаршина.

Свободолюбиеипатриотизмславянофиловнемешалироссийскомуправительству преследовать более узкие интересы в отношении славянских народов,

38  Замятин Д. Н. Славия // Там же. С. 482.

166 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

вошедших в состав Российской империи. Данное обстоятельство делало уязвимым ее внутреннюю и внешнюю геополитику. Наиболее остро в этом ряду стоял польский вопрос. Речь Посполитая, исчезнувшая с политической карты после трех разделов ее территории между Россией, Автро-Венгрией и Пруссией (1772–1795), продолжала существовать в XIX в. как миф, объединяющий поляков. Его структурными компонентами оставались те элементы идеологии, которые акцентировали мессианские — религиозные и геополитические — представления о поляках как об избранном народе на католической земле, а о самой Польше как последнем форпосте Запада на крайнем востоке Европы.

С момента своего возникновения Польша выступала в славянском мире как двойник Руси, претендуя на земли, отошедшие к Великому княжеству Литовскому после ордынского нашествия. С образованием Речи Посполитой (1569 г.) ее элиты позиционировали польское государство, во-первых, как посредника между Западом и Востоком, во-вторых, как объединителя славян под знаменем католицизма, что встречало известное сопротивление православных подданных Речи Посполитой. Многочисленные войны с Московским государством, Швецией, Пруссией, а также внутренние проблемы привели ее к поражению, в результате которого она лишилась государственности.

Польский народ тяжело переживал эту утрату. Утрата государственности, однако, не уменьшила геополитических амбиций польской элиты. Приобретая в результате разделов Царство Польское, Российская империя, казалось бы, добилась желаемого: ее земли обрели, наконец, границу с землями «коренной» Европы. В действительности же мятежная Польша (если вспомнить восстания

1794, 1830–1831, 1846, 1848, 1863–1864 гг.) стала своеобразным «барьером» для России на пути в Европу.

Впериод после разделов и до восстания 1930-х гг. образованная часть российского общества рассматривала «польский вопрос» как внутреннее дело, «семейную вражду», спор славян между собой. Однако после восстания 1830–1831 гг.дажеоппозиционнонастроенныекофициальнойроссийскойвла- стиславянофилысталиотноситьсякПольшеснедоверием.Всвоюочередьполяки успешно противостояли русификации, сохраняя свой язык, обычаи, культурное наследие, реконструировав и переосмыслив их применительно к новым условиям. Польша стала «камнем преткновения» в идейной экспансии России на Запад, претендуя на роль лидера славянской интеграции в Европе.

В1850–1860 гг. формируется польский, антироссийский по духу вариант панславянской идеологии, начало которому кладет теория неславянского происхождения великороссов Ф.-Г. Духинского. Теория Духинского нашла множество почитателей среди польской образованной публики. Критические высказывания профессионалов (Н. И. Костомарова, И. А. Бодуэна де Куртене, А. Н. Пыпина) не могли поколебать восторженного отношения к ней поляков, число ее последователей множилось. Она пропагандировалась среди украинского и белорусского населения, получила широкое хождение за пределами

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России... 167

Польши. Представители польской аристократии, эмигрировавшие на Запад, распространяли ее в салонах Парижа и Лондона, формируя в глазах европейцев, прежде всего французов и англичан, образ Польши как «европейской» страны, а польской культуры как культуры «свободы». Смысловым антиподом Польши в этой оппозиции представала Россия как «полуазиатская» страна и «деспотичная» держава.

Таким образом, можно констатировать, что у России в XIX в. была возможность обрести свое европейское, «славянское» лицо. Однако эта возможность в полной мере не реализовалась. Нерешенный польский вопрос, поддержка, оказываемая Османской империи европейскими державами, а также внутренние причины не привели к желаемому политическому единению славян под главенством России. На этом фоне набирала силу и в полный голос заявила о себе тенденция поиска самобытного, собственно «русского» лица. Это не противоречило общему настрою романтического XIX в., утвердившего национализм как принцип внутренней геополитики.

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм

иобраз России в философии русской идеи

В30–40-х гг. XIX в., в период рождения национальной философии, про-

блема самобытности России становится предметом философской рефлексии: Россия — это Восток, Запад или особый мир, не сводимый ни к тому, ни к другому? С этого времени споры вокруг русской идеи определяют дальнейшее развитие русской философской и общественной мысли.

Вхождение русской национальной философии в пространство мировой философии немыслимо без освоения тех понятий и представлений, которые являлись наиболее влиятельными для своего времени. В их числе оказались

ипредставления о «западном» и «незападном» типах общества как несводимых друг к другу способах общественного бытия. Уже в XVIII в., начиная с «Персидских писем» Ш. Монтескье, в научной литературе, а затем и в общественном сознании формальное признание приобретают категории «Запад»

и«Восток». Это становится условием производства дискурса ориентализма, стиля мышления, который оправдывает доминирование над «Востоком», выстраивая его образ как образ «другого», отличного от «Запада».

Если «Западу» приписывались атрибуции активности, субъектности, власти, то категория «Восток» фиксировалась через понятие «отсутствия» — отсутствие изменений, прогресса, свободы, разума, всех тех свойств, которые традиционно определяют и характеризуют Запад 39. Условием возможности ориентализма в науке и практик колониализма в политике стало техническое,

39  Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб.: Русский мiръ, 2006. С. 170.

168 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

в том числе и военное, преимущество европейцев на рубеже XVIII и XIX в. Именно это обстоятельство является одним из объективных оснований глобального неравенства и производства дискурсов, нацеленных на оправдание несправедливого мирового порядка.

Вопрос о социокультурной идентичности России — это именно та проблема, вокруг которой происходит становление национальной философской традиции. Вместе с тем задача самоописания уникальности российского мира перестает быть частным, внутренним делом только тогда, когда для ее решения привлекаются универсальные категории. Такими категориями являются, на наш взгляд, категории «Восток» и «Запад». Всякая репрезентация в некотором смысле искажает реальность. Не являются исключением и указанные категории в силу неустранимости их нагруженности ориенталистскими коннотациями наличия / отсутствия субъектности, власти, прогресса.

П. Я. Чаадаевтакписалобэтом:«Мирискониделилсянадвечасти —Вос- ток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредотачиваясь, углубляясь, замыкаясь на самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскрываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивался он на Западе. По этим первоначальным данным естественно сложилось общество» 40.

Поскольку различные варианты русской идеи разрабатывались как историософские концепции, т. е. с позиций поиска целей и смысла всемирной истории, Восток и Запад предстают не столько как географические, сколько культурно-исторические категории: Востоку приписывалось значение наиболее древнего культурного пространства, Западу — более молодого и современного. Оценивая с позиций христианского провиденциализма прошлое России, ее перспективы и историческую миссию в будущем, отечественные мыслители (П. Я. Чаадаев, А. С. Хомяков, К. Н. Леонтьев, Вл. С. Соловьев, Л. П. Карсавин, Н. А. Бердяев и др.), при всем различии их позиций, связывали генезис российского мира с общим, христианским генезисом, который, по их мнению, был первоначально единым с Европой.

«Мы живем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку. У Востока — своя история, не имеющая ничего общего с нашей. Ему присуща, как мы только что видели, плодотворная идея, которая в свое время обусловила громадное развитие разума, которая исполнила свое назначение с удивительной силой, но которой уже не суждено снова проявиться на мировой сцене… Мы… очень далеки от благоуханной долины

40  Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. С. 146.

Глава 16. Цивилизационный дихотомизм и образ России...

169

Кашмира и от священных берегов Ганга. Некоторые из наших областей, правда, граничат с государствами Востока, но наши центры не там, не там наша жизнь, и она никогда там не будет» 41.

П. Чаадаев недвусмысленно дает понять, что азиатский Восток и Восток Европы (т. е. Россия) — это два разных Востока. При этом он вполне в духе немецкой классической философии развивает представление об исторических народах, т. е. народах, участвующих в мировом процессе (народы Запада), в то время как другие народы в этот отрезок времени либо еще не приступили к своей миссии (Россия), либо уже выполнили ее (восточные народы). Предметом беспокойства Чаадаева является не только отчуждение России от Западной Европы, разделение христианского мира и впадение в «грех» византизма, но отсутствие у России качественной определенности, присущей Востоку и Западу: «Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать, чужды самим себе» 42. «Стоя между двумя частями мира, Востоком и Западом, мы должны были бы соединить в себе оба державных начала, воображение и рассудок. Этого не случилось: исторический опыт для нас не существует, поколения и века протекли без пользы» 43.

Вместе с тем Чаадаев полагал, что не бывает народов напрасных, и если нельзя объяснить их существование «нормальными законами нашего разума», значит, должна быть какая-то иная логика. «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, их заблуждения и суеверия… Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество» 44.

Определенное созвучие этим идеям можно найти у Вл. С. Соловьева. Отрицая идеалы византизма, Соловьев утверждал интернациональное значение миссииРоссиикакмиссиивозвращениякпервоначальномухристианству,кдуховному примирению Востока и Запада в богочеловеческом единстве вселенского христианства 45. «Россия не призвана быть только Востоком, … в великом споре Востока и Запада она не должна стоять на одной стороне, представлять одну из спорящих партий, … она имеет в этом деле обязанность посредническую и примирительную, должна быть в высшей степени третейским судьей этого спора» 46.

41  Там же. С. 147–148.

42  Чаадаев П. Я. Философические письма // Там же. С. 25. 43  Там же. С. 29.

44  Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего. С. 150.

45  Замалеев А. Ф. Три лика России // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. С. 15.

46  Соловьев В. С. Нравственность и политика. Исторические обязанности Рос-

сии // Соловьев В. С. Соч. в 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 276–277.

170 Раздел 4. Россия как объект геополитических проекций модерна...

Задача России как задача воплощения христианского идеала во всемирной истории наиболее полно выражена им в «Русской идее». Отталкиваясь от тезиса о том, что человечество представляет собой единый социальный организм, а отдельные нации — его члены, Соловьев определяет национальную идею следующим образом: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности»  47. «Русская идея, мы знаем это, не может быть ничем иным, как некоторым определенным аспектом идеи христианской, и миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства» 48.

Однако на пути осуществления этой миссии, по мнению Соловьева, лежит национальный эгоизм. Принеся его в жертву, отказавшись от политики русификации и признав религиозную свободу единоверцев (речь в данном случае идет о поляках-католиках), Россия сможет дать пример истинно христианского братства и приступить к реализации своей исторической миссии, которая одновременно является миссией для других, общемировой миссией.

Идея всеединства, выраженная в философском творчестве П. Я. Чаадаева и В. С. Соловьева, несмотря на прозападные симпатии обоих авторов, несет в себе совершенно определенные черты мессианства. Во-первых, русская идея — это идея не только для себя, но и для «других», «для мира». Во-вторых, горечь по поводу несовершенного исторического прошлого сочетается с верой в высокий смысл будущих задач, главная из которых заключается в установлении такого мирового порядка, который был бы справедливым и соответствовал высоким христианским идеалам. Запад в их суждениях предстает как целое, единство которого, на наш, выглядит несколько гипертрофированным в силу того,чтоиЧаадаев,иСоловьевнедооценивализначимостьрасколамеждукатоличеством и протестантизмом. Восток же дифференцирован на два «востока»: Восток, от которого отталкиваются как от чуждой в культурном отношении реальности (азиатский восток), и православный Восток (Россия), с которым Запад имеет общие христианские корни. В то же время оба мыслителя полагают, что промежуточное положение России между Востоком и Западом является ее преимуществом и залогом в успешном выполнении грядущей миссии.

В концепциях славянофилов и К. Н. Леонтьева также присутствуют мессианские мотивы, хотя они и выражаются иначе. Мессианизм славянофилов вырастаетизихпредставленияотом,чтоЗапад(Европа)снимаетссебяисторическую миссию под натиском формальных, материальных начал и их торжества над духовными. По мере отказа от христианских ценностей право начинает доминировать над правдой, индивидуализм и эгоизм над любовью к ближнему, рассудок над цельностью живого знания. Европа, пренебрегши христиански- ми началами своего устройства, движется к закату. Ее место духовного лидера

47  Соловьев В. С. Русская идея // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. С. 312.

48  Там же. С. 331.