Бэкон ф. Новый Органон // Сочи­нения. В 2 т. М-, 1978. Т. 2. С. 18—20, 22—23, 24, 25—26, 27, 28—30, 33

XXXIX

Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей. Для того чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй — идолами пещеры, третий — идолами площади и четвертый — идолами театра...

XLI

Идолы рода находят основание в самой природе человека... ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на ана­логии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподоб­ляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображен­ном виде.

XL1I

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека . Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные" или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам... Вот почему Гераклит пра­вильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в боль­шом, или общем, мире.

XLIII

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности-и сообщества людей. Эти идолы мы на­зываем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова, .же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает ра­зум. Определения и разъяснения, которыми привыкли воору­жаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помо­гают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

XLIV

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем; что, сколько есть принятых или изобретенных философских си­стем, столько, поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры... При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие пре­дания, веры и беззаботности...

XL1X

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страс­ти, а это порождает в науке желательное каждому - Человек ско­рее верит в истинность того, что предпочитает... Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения чело­веческого ума происходят от косности, несоответствия и обма­на чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было луч­ше. Поэтому созерцание прекращается, когда прекращается взгляд, так что наблюдение невидимых вещей оказывается недо­статочным или отсутствует вовсе. Поэтому все движение духов, заключенных в осязаемых телах, остается скрытым и недоступным людям ⁵⁰. Подобным же образом остаются скрытыми более тонкие превращения в частях твердых тел — то, что принято обычно на' зывать изменением, тогда как это на самом деле перемещение мельчайших частиц... Всего вернее истолкование природы до­стигается посредством наблюдений в соответствующих, целе­сообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опыт же — о природе и о самой вещи.

LI

Человеческий ум по природе своей устремлен на абстрактное и текучее" мыслит как постоянное. Но лучше рассекать природу на части, чем абстрагироваться. Это и делала школа Демокрита, которая глубже, чем другие, проникла в природу. Следует больше изучать материю, ее внутреннее состояние и изменение состояния, чистое действие и закон действия или движения, ибо формы суть выдумки человеческой души, если только ее называть формами эти законы действия...

LVI

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. Это наносит большой ущерб философии и наукам, ибо это скорее следствие увлечения древним и новым, а не суждения о них. Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоян­на, а в свете опыта природы, который вечен.

Поэтому нужно отказаться от этих устремлений и смотреть за тем, как бы они не подчинили себе ум...

LIX

Но тягостнее всех идолы площади, которые проникают в разум вместе со словами и именами. Люди верят, что их разум повеле­вает словами. Но бывает и так, что слова обращают свою силу про­тив разума. Это сделало науки и.философию софистическими и бездейственными. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевид­ных для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовали природе, слова становятся помехой. Отсюда и получается, что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры относительно слов и имен, а бла­горазумнее было бы {согласно обычаю и мудрости математиков) с них и начать для того, чтобы посредством определений привести их в порядок...

LX

Идолы, которые навязываются разуму словами, бывают двух родов. Одни — имена несуществующих вещей (ведь подобно тому как бывают вещи, у которых нет имени, потому что их не за­мечают, так бывают и имена, за которыми нет вещей, ибо они вы­ражают вымысел); другие — имена существующих вещей, но неясные, плохо определенные и необдуманно и необъективно отвлеченные от вещей. Имена первого рода: «судьба», «перводвигатель», «круги планет», «элемент огня» и другие выдумки такого же рода, которые проистекают из пустых и ложных теорий. Этот род идолов отбрасывается легче, ибо для их искоренения доста­точно постоянного опровержения и устаревания теорий.

Но другой род сложен и глубоко укоренился. Это тот, кото­рый происходит из плохих и неумелых абстракций. Для примера возьмем какое-либо слово — хотя бы «влажность» — и посмот­рим, согласуются ли между собой различные случаи, обозначае­мые этим словом. Окажется, что слово «влажность» есть не что иное, как смутное обозначение различных действий, которые не допускают никакого объединения или сведения...

Тем не менее в словах имеют место различные степени не­годности и ошибочности. Менее порочен ряд названий субстан­ций, особенно низшего вида и хорошо очерченных (так, понятия «мел», «глина» хороши, а понятие «земля» дурно); более пороч­ный род — такие действия, как «производить», «портить», «изме­нять»; наиболее порочный род — такие качества (исключая непо­средственные восприятия чувств), как «тяжелое», «легкое», «тон­кое», «густое» и т. д. Впрочем, в каждом роде одни понятия по необходимости должны быть немного лучше других, смотря по тому, как воспринимается человеческими чувствами множество вещей...

LXII

Идолы театра или теорий многочисленны, и их может быть еще больше, и когда-нибудь их, возможно, и будет боль­ше...

Существует... род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят нау­ки от духов и гениев... Корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

LXIII

Наиболее заметный пример первого рода являет Аристо­тель, который своей диалектикой испортил естественную фило­софию, так как построил мир из категорий... Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей. Это обнаруживается наилучшим образом при сравнении его филосо­фии с другими философиями, которые славились у греков. Дей­ствительно, гомеомерии — у Анаксагора, атомы — у Левкиппа и Демокрита, земля и небо — у Парменида, раздор и дружба — у Эмпедокла, разрежение тел в безразличной природе огня и возвращение их к плотному состоянию — у Гераклита — все это имеет в себе что-либо от естественной философии, напоминает о природе вещей, об опыте, о телах. В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, будто бы желая разбирать вещи, а не слова. Пусть не смутит кого-либо то, что в его книгах «О животных», «Проблемы» и в других его трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее, и он не обратился к опыту, как должно, для установления своих мнений и аксиом; но, напротив, произвольно установив свои утверждения, он притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этом отношении его следует обвинить больше, чем его новых после­дователей (род схоластических философов), которые вовсе отка­зывались от опыта.

LXIV

Эмпирическая школа философов выводит еще более нелепые и невежественные суждения, чем школа софистов или рациона­листов, потому что эти суждения основаны не на свете обычных понятий (кои хотя и слабы, и поверхностны, но все же некоторым образом всеобщи и относятся ко многому), но на узости и смутно­сти немногих опытов. И вот, такая философия кажется вероятной и почти несомненной тем, кто ежедневно занимается такого рода опытами и развращает ими свое воображение; всем же осталь­ным она кажется невероятной и пустой. Яркий пример этого яв­ляют химики и их учения...

LXV

Извращение философии, вызываемое примесью суеверия или теологии, идет еще дальше и приносит величайшее зло фило­софиям в целом и их частям. Ведь человеческий разум не менее подвержен впечатлениям от вымысла, чем впечатлениям от обыч­ных понятий...

Яркий пример этого рода мы видим у греков, в особенности у Пифагора; но у него философия смешана с грубым и обремени­тельным суеверием. Тоньше и опаснее это изложено у Платона и у его школы. Встречается оно и в некоторых разделах других фи­лософий— там, где вводятся абстрактные формы,, конечные причины, первые причины, где очень часто опускаются средние причины и т. п. ...Погрузившись в эту суету, некоторые из новых философов с величайшим легкомыслием дошли до того, что попы­тались основать естественную философию на первой главе книги Бытия, на книге Иова и на других священных писаниях.. Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем, более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия. Поэтому спасительно будет, если трез­вый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит...

LXVIII

Итак, об отдельных видах идолов и об их проявлениях мы уже сказали'. Все они должны быть отвергнуты и отброшены твер­дым и торжественным решением, и разум должен быть со­вершенно освобожден и очищен от них.

ТЕКСТЫ: ИСТОРИЧЕСКИЙ МОДУЛЬ - ЧАСТЬ 2

ЗАДАНИЕ №1

Бодрийяр Ж. «Сиситема вещей» М., 2001, с.61

….. функциональность вещи — это не запечатленностъ в ней какого-то реального труда, а приспособленность одной формы к другой (формы рукоятки — к форме руки), в которой устраняются, опускаются реальные трудовые процессы. Освободившись таким образом от практических функций и от человеческой жестуальности, формы начинают соотноситься друг с другом и с пространством, где они создают «ритм».

Именно так понимается сегодня «стиль» вещей: его механизм остается виртуально-подразумеваемым (потенциально на него намекают кое-какие нехитрые жесты, но не обнаруживая его, — действенное тело вещи по-прежнему остается неосознанным), и налицо одна лишь форма, окутывающая его своим совершенством, «облекающая» и скрадывающая своей «линией» некую абстрактно-кристаллизованную энергию. Как при развитии некоторых видов животных, вещь обрастает формой, словно панцирем.

Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? – М. 1991. – С. 77, 86–87, 97–99.

Первым приходит на ум определение философии как познания Универсума <…>. Формально я понимаю под Универсумом «все имеющееся». То есть философа интересует не каждая вещь сама по себе, в своем обособленном и, так сказать, отдельном существовании, – напротив, его интересует совокупность всего существующего и, следовательно, в каждой вещи – то, что ее отделяет от других вещей или объединяет с ними: ее место, роль и разряд среди множества вещей, так сказать, публичная жизнь каждой вещи, то, что она собой представляет и чего стоит в высшей публичности универсального существования <…>.

Когда мы спрашиваем, что такое «все имеющееся», у нас нет ни малейшего представления о том, чем окажется это имеющееся. О философии нам заранее известно одно: что имеется и то, и другое, и третье, и что это как раз то, чего мы не ищем. Мы ищем «целое», а то, что перед нами, всегда не целое. Об этом последнем нам ничего не извест­но, и может быть, среди всех этих фрагментов, которые у нас уже есть, нет наиболее для нас важных, важнейшего из всего, что имеется...

… все существующее и находящееся здесь, данное нам, присутствующее, явное – это, в сущности, только кусок, осколок, фрагмент, обрубок. Глядя на него, нельзя не заметить, не почувствовать его изъяна. В любом данном нам бытии, в любом явлении мира мы обнаруживаем глубокий след излома, свидетельство того, что это часть и только часть, мы видим рубец его онтологического [здесь: бытийственного. – Авт.] увечья, к нам вопиют страдания калеки, его тоска по отнятому, его божественная неудовлетворенность <…>.

Весь этот зал в целом присутствует в нашем восприятии. Он кажется – по крайней мере нам – чем-то законченным и достаточным. Он состоит из того, что мы в нем видим, и ни из чего более… Но если затем мы, покидая этот зал, обнаружим, что за его дверями мир кончается, что дальше за этим залом нет ничего, даже пустого пространства, наш потрясенный разум испытает шок… Вероятно, в нашем восприятии рядом с явным присутствием видимого нами интерьера скрыто присутствовал общий фон, исчезновение которого мы не можем не заметить. Иными словами, этот зал даже в непосредственном восприятии не был чем-то законченным, а был лишь первым планом, выступающим на общем фоне, который мы имели в виду, ко­торый в виде скрытого дополнения уже существовал для нас, обрамляя то, что мы на самом деле видели. Этот общий окружающий фон сейчас не присутствует, а соприсутствует. И в самом деле, всякий раз, когда мы видим нечто, это нечто появляется на скрытом, темном, огромном фоне смутных очертаний, и это есть просто мир, фрагментом, осколком которого он является…

То же происходит с реальностью внутри нас, с нашей психикой. В каждый момент мы видим лишь ничтожную часть нашего внутреннего бытия: возникающие у нас в этот миг мысли, испытываемые нами страдания, бледный образ, рисуемый нашим воображением, чувство, во власти которого мы теперь находимся, – лишь эту жалкую горст­ку вещей встречает наш взгляд, обращенный внутрь; вместо себя мы видим лишь плечо, заслоняющее наше полное настоящее Я, которое скрыто от глаз, подобно лежащей внизу долине или горе, заслоненной другими горами…

Таким предстает перед нами мир: он не самодоста­точен, не служит основанием для собственного бытия, а кричит о том, что ему не достает, провозглашает свое не-бытие, вынуждает нас философствовать; ведь философствовать – значит искать целостность мира, превращать его в Универсум, придавая ему завершенность и создавая из части целое, в котором он мог бы спокойно разместиться.

Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 12 - 15.

Мы молча принимаем необходимость мирного производства средств разрушения, доведенного до совершенства расточительного потребления, воспитания и образования, готовящего к защите того, что деформирует как самих защитников, так и то, что они защищают. Если мы попытаемся связать причины этой опасности с тем способом, которым общество организовано и организует своих членов, то поймем, что развитое индустриальное общество растет и совершенствуется лишь постольку, поскольку оно поддерживает эту опасность. < ... > При таких обстоятельствах наши средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей. Таким образом, политические потребности общества превращаются в индивидуальные потребности и устремления, а удовлетворение последних, в свою очередь, служит развитию бизнеса и общественному благополучию. Целое (общество как таковое) представляется воплощением самого Разума. Teм не менее именно как целое это общество иррационально. Его производительность разрушительна для свободного развития человеческих потребностей и способностей, его мирное существование держится на постоянной угрозе войны, а его рост зависит от подавления реальных возможностей умиротворения борьбы за существование - индивидуальной, национальной и международной. эко репрессия, которая существенно отличается от имевшей место на предшествующих, более низких ступенях развития общества, сегодня действует не с позиции природной и технической незрелости, но скорее с позиции силы. Никогда прежде общество не располагало таким богатством интеллектуальных и материальных ресурсов и, соответственно, не знало господства общества над индивидом в таком объеме. Отличие современного общества в том, что оно усмиряет центробежные силы скорее с помощью техники, чем Террора, опираясь одновременно на сокрушительную эффективность и повышающийся жизненный уровень. < ... > .

Мы сталкиваемся с одним из самых угнетающих аспектов развитой индустриальной цивилизации: рациональным характером его иррациональности. Его продуктивность, его способность совершенствовать и все шире распространять удобства, превращать в потребность неумеренное потребление, конструктивно использовать дух разрушения, то, в какой степени цивилизация трансформирует объективный мир в продолжение человеческого сознания и тела, - все это ставит под сомнение само понятие отчуждения. Люди узнают себя в окружающих их предметах потребления, прирастают душой к автомобилю, стереосистеме, бытовой технике, обстановке квартиры. Сам механизм, привязывающий индивида к обществу, изменился, и общественный контроль теперь коренится в новых потребностях, производимых обществом. Преобладающие формы общественного контроля технологичны в новом смысле. Разумеется, в рамках современного периода истории техническая структура и эффективность продуктивного и деструктивного аппарата играли важнейшую роль в подчинении народных масс установившемуся разделению труда. Кроме того, такая интеграция всегда сопровождалась более явными формами принуждения: недостаточность средств существования, карманные правосудие, полиция и вооруженные силы - все это имеет место и сейчас. Но в современный период технологические формы контроля предстают как воплощения самого Разума, направленные на благо всех социальных групп и удовлетворение всеобщих интересов, так что всякое противостояние кажется иррациональным, а всякое противодействие немыслимым. < ... > Интеллектуальный и эмоциональный отказ «следовать вместе со всеми» предстает как свидетельство невроза и бессилия. < ... > В современную эпоху технологическая реальность вторгается в личное пространство и сводит его на нет. Массовое производство и распределение претендуют на всего индивида, а индустриальная психология уже давно вышла за пределы завода. < ... > В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим сообществом и через это последнее с обществом как целым. < ... > Под влиянием прогресса Разум превращается в покорность фактам жизни. Эффективность системы притупляет способность индивида распознавать заряженность фактов репрессивной силой целого. И если индивиды обнаруживают, что их жизнь формируется окружающими их вещами, то они принимают закон < ... > своего общества.

Понятие отчуждения делается сомнительным, когда индивиды отождествляют себя со способом бытия, им навязываемым, и в нём находят пути своего развития и удовлетворения. И это отождествление - не иллюзия, а действительность, которая, однако ведёт к новым ступеням отчуждения. Последнее становится всецело объективным, и отчужденный субъект поглощается формой отчужденного бытия.

ЗАДАНИЕ №2

Леви-Стросс К. Печальные тропики. М.1984. С.

Структурная антропология. М.1983 С.35-36, 51

Из книги «СТРУКТУРНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ»

Возникновение фонологии внесло переворот ... Фонология по отношению к социальным наукам играет ту же обновляющую роль, какую сыграла, например, ядерная физика ко всем прочим наукам. В чем же состоит этот переворот, если попытаться выяснить его наиболее общие следствия? На этот вопрос ответ нам дает один из крупнейших представителей фонологии - Н.Трубецкой. В программной статье он сводит в конечном счете фонологический метод К четырем основным положениям: прежде всего фонология переходит от изучения сознательных лингвистических явлений к исследованию их бессознательного базиса; она отказывается рассматривать члены отношения как независимые сущности, беря, напротив того, за основу своего анализа отношения между ними; она вводит понятие системы ... наконец, она стремится к открытию общих законов ... Таким образом, социальной науке впервые удается выявить необходимые отношения ...

Тогда здесь открываются новые перспективы ... При исследовании проблем родства (и, несомненно, также и при исследовании других проблем) социолог оказывается в ситуации, формально напоминающей ситуацию, в которой находится лингвист-фонолог; как и фонемы, термины родства являются ценностными элементами; как и первые, они обретают эту ценность лишь потому, что они сочетаются в системы, «системы родства», как и «фонологические системы», они были выработаны человеческим духом на уровне бессознательного мышления. Наконец, совпадения в удаленных районах земного шара и в совершенно различных общественных формах родства, брачных правил, предписанных норм поведения между определенными типами родственников и т.п. заставляют думать, что как в одном, так и в другом случае необходимые явления есть не что иное, как результат взаимодействия общих, но скрытых законов. Эту проблему можно сформулировать следующим образом: в другом плане существующей действительности явления родства представляют собой явления тoго же типа, что и языковые явления .

Несомненно, что биологическая семья существует и имеет продолжение в человеческом обществе. Однако социальный характер родству придает не то, что оно должно охранять от природы, а то основное, благодаря чему родство отделяется от природы. Система родства состоит не из объективных родственных или кровнородственных связей между индивидами; она существует только в сознании людей, это произвольная система представлений, а не спонтанное развитие фактического положения дел.

Из книги «ДИКАРСКОЕ МЫШЛЕНИЕ»

Не будучи вовсе, как это часто считали, осуществлением «фантазирующей функции», отворачивающейся от реальности, мифы и ритуалы ценны главным образом тем, что они сохранили до нашего времени в остаточной форме способы наблюдения и размышления, которые были (и, несомненно, остаются) точно приспособленными к открытиям определенного типа, а именно тем, которые можно было сделать в природе на основе мыслительной организации и использования чувственного мира в чувственных терминах. Эта наука конкретно вынуждена была ограничиваться результатами, отличающимися от результатов, достигнутых позже точными и естественными· науками, но все же она была научной, а ее результаты были вполне реальными, Достигнутые за десять тысяч лет до появления нашей науки, они все еще служат субстратом нашей цивилизации (4.25).

Итак, оказывается преодоленной ложная антиномия между логическим и дологическим интеллектом. Дикарское мышление логично - в том же смысле и таким же образом, как и наше, но тогда, когда это последнее занимается познанием мира, у которого оно признает одновременно физические и семантические свойства (4.355).

Levi-Strauss C. Mithologiques.Paris, 1964-171. a)P. 18, b) 563, 614-615, 570

Из монографии «МИФОЛОГИЧНЫЕ . Т. 1. a),b) СЫРОЕ И ПРИГОТОВЛЕННОЕ»

в «Элементарных структурах родства» мы за видимостью произвольности и несвязности брачных правил обнаружили небольшое количество простых принципов, благодаря которым очень сложная совокупность привычек и обычаев (на первый взгляд нелепых или считаемых таковыми) превратилась в осмысленную систему. Но там ничто не гарантировало внутреннего происхождения накладываемых ограничений ...

Опыт, который в настоящей работе мы проделываем на материале мифов, является более доказательным. В противоположность исследованным в прошлом феноменам, мифология не имеет явной практической функции и прямой связи с отличной от нее реальностью (более объективной, чем она сама), порядок которой передавался бы духу; кажется, что дух здесь может совершенно свободно отдаться своей творческой спонтанности. Следовательно, если и в данном случае удастся доказать, что эта видимость произвольности, это считавшееся свободным парение, этот разгул изобретательности имеют в своей основе законы, действующие на более глубоком уровне, с необходимостью последует вывод, что оставленный наедине с самим собой и избегший необходимости работать с объектами, дух в некотором смысле сводится к имитации самого себя как объекта и что, поскольку законы этих операций не являются принципиально отличными от тех, которые дают о себе знать в другой функции; дух проявляет тем самым свою природу вещи среди вещей.

Не заходя в своих рассуждениях так далеко, нам достаточно будет убедиться, что если человеческий дух законосообразен даже в своих мифах, то он тем более должен быть таковым повсюду (а)18.

... Философии слишком долго удавалось удерживать гуманитарные науки в замкнутом кругу, не позволяя сознанию увидеть иного предмета исследования, кроме самого сознания. Отсюда практическое бессилие гуманитарных наук, с одной стороны, и их иллюзионистский характер - с другой, ибо сознанию свойственно самообманываться. Структурализм же вслед за Руссо, Марксом, Дюркгеймом, Соссюром и Фрейдом стремится открыть для сознания другой предмет и тем самым поставить его по отношению к человеческим феноменам в положение физических и естественных наук, доказавших, что только так может осуществляться познание (б).563.

... Структурализм предлагает гуманитарным наукам эпистемологическую модель, несравнимую по своей мощи с теми, которыми они располагали раньше. Он открывает позади вещей единство и связность, которые не могли обнаружиться при просто м описании фактов. Изменяя уровень наблюдения и усматривая за эмпирическими фактами объединяющие их отношения, он констатирует и доказывает, что эти отношения проще и понятнее, чем вещи, между которыми они располагаются ... Структурализм возвращает человека в природу и позволяет отвлечься от субъекта - этого несносного баловня, который слишком долго занимал философскую сцену и мешал серьезной работе, требуя к себе исключительного внимания ... б).614-615).

Читая критику в адрес структурализма со стороны некоторых философов, обвиняющих его в ликвидации человеческой личности и ее священных ценностей, я был ошеломлен. Ведь это все равно, что выступать против кинетической теории газов под тем предлогом, что объясняя, почему горячий воздух расширяется и подымается, она ставит под угрозу семейную жизнь и мораль домашнего очага ... б).570).

Из статьи «ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ»

... Мне не очень нравится эпоха, в которую мы живем. Нынешняя тенденция заключается, на мой взгляд, с одной стороны, в абсолютном господстве человека над природой, а с другой - в господстве некоторых форм человечества над другими. Мне же, по моему характеру и наклонностям, гораздо более импонируют более скромные и, может быть, более робкие эпохи, когда поддерживалось определенное равновесие между человеком и природой, между различными и многообразными формами жизни, будь то животная или растительная жизнь, между различными типами культуры, верований, обычаев и учреждений. Но я борюсь не за то, чтобы увековечить это разнообразие, а чтобы сохранить о нем память (6.31).

Джеймс У. Прагматизм М., 1996. С. 227-228

Прагматизм представляет собой отлично знакомое философское направление - именно эмпирическое направление, но он представляет его, как мне кажется, в более радикальной форме и притом в форме, менее доступной возражению, чем те, в которых выступал до сих пор эмпиризм. Прагматист решительно, раз навсегда, отворачивается от целой кучи застарелых привычек, дорогих профессиональным философам. Он отворачивается от абстракций и недоступных вещей, от словесных решений, от скверных априорных аргументов, от твердых, неизменных принципов, от замкнутых систем, от мнимых абсолютов и начал. Он обращается к конкретному, к доступному, к фактам, к действию, к власти. Этo означает сознательный отказ от рационалистического подхода и признание господства эмпирического подхода. Это означает открытый воздух, все многообразие природы, противопоставленныe догматизму, искусственности, притязаниям на законченную истину .

Прагматизм в то же время не выступает в пользу каких-нибудь определенных специальных выводов. Он только метод. Но полное торжество этого метода повлечет за собой колоссальную перемену в том, что я на первой лекции назвал «темпераментом философии". Наука и метафизика сблизятся между собой и сумеют на деле работать дружно, рука об руку. Метафизика обычно прибегала к довольно первобытному методу исследования. Вы знаете, что люди всегда имели склонность к незаконной магии, и вы знаете также, какую роль в магии играли всегда слова. Дух, гений, демон, вообще всякая сила находятся в вашей власти, если вы только знаете ее имя или связывающую ее формулу заклинания. Соломон знал имена всех духов и благодаря этому держал их у себя в полном подчинении. Иначе говоря, мир всегда представлялся первобытному уму в виде своеобразной загадки, ключ к которой нужно искать вне котором всеозаряющем, приносящем власть имени или слове. Этo слово дает принцип мира, и владеть им, значит, в не котором роде, владеть самим миром. «Бог», «Материя», «Разум», «Абсолютное», «Энергия» - это подобные, решающие загадку мира имена. Раз вы их имеете, вы можете бытъ спокойны. Вы находитесь тогда у конца своего метафизического исследования.

Но если вы оперируете прагматическим методом, вы никогда не увидите в подобном слове завершения своего исследования. Из каждого слова вы должны извлечь его практическую наличную стоимость (practical cash value), должны заставить его работать в потоке вашего опыта. Оно выступает не столько как решение, сколько как программа для дальнейшей работы, в частности как указание на те методы, с помощью которых может бытъ изменена данная нам действительность. Таким образом, теории представляют собой не ответы на загадки, ответы, на которых мы мо:жем успокоиться, теории становятся орудиями. Таким образом, прагматический метод отнюдь не означает каких-нибудь определенных результатов, он представляет собой только известное отношение к вещам (attitude, orieпtatioп). И именно такую точку зрения, которая побуждает нас отвращать свой взор от разных первых вещей - пpинципoв, «категорий», мнимых нeoбxoдимостей и заставляет нас смотреть по направлению к последним вещам, результатам, плодам, фактам.

Бубер М. Я и Ты// Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С. 15-92.

Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним. Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать. Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов. Одно основное слово - это сочетание Я-Ты. Другое основное слово - это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из· слов Он и Она. Таким образом, двойственно и Я человека. Ибо Я основного слова Я -Ты отлично от Я основного слова Я -Оно. Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование. Основные слова исходят от существа человека. Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я -Ты. Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я -Оно. Основное слово Я-ТЫ может быть сказано только всем существом. Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.

Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я -ТЫ и Я основного слова Я -Оно. Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, npисутствует Я одного из основных слов. Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно. Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем. Жизнь человеческого существа не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. 5r нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому. Все это и подобное этому составляет царство Оно. Царство Ты имеет другое основание.

Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично. Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он состоит в отношении.

Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает?

Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. ОН извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий oпыт: Он узнает, каковы они. Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир. Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно. Приобретая опыт, я узнаю Нечто. < ... > И ничего не изменится, если к <явному> опыту присовокyпить <тайный> в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом.

Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт <в нем>, а не между ним и миром. Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит. Мир "а" опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения. Есть три сферы, в которых строится мир отношения. Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи. Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты. Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, не обладает речью, однако порождает ее. Мы не слышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами. Как же дерзнули мы включить в мир основного слова то, что лежит за пределами речи?

В каждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом. Я смотрю на дерево. Я могу воспринять его как зрительный образ. Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом - и сокровенное его произрастание. Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида. Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей - законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов, входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.

Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение. При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками. Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. < ... > Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, - его форма и функционирование, его окраска и химический состав - все присутствует здесь в единстве целого. Дерево - это не впечатление, не игра представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему < ... >.

Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я-Ты, он не вещь среди вещей и не состоит из вещей. Этот человек не Он или Она, он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственно- временной сети мира, он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебессное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете. < ... >

Я не приобретаю никакого объективного опыта о человеке, которому говорю Ты. Но я со-стою в отношении с ним, в священном основном слове. Лишь выходя из него, я опять приобретаю опыт. Опыт есть отдаление Ты. Отношение может существовать, даже если человек, которому я говорю Ты, вовлечен в свой опыт и не слышит меня. Ибо Ты больше, нежели опыт Оно. Ты открывает больше, ему дается больше, чем может изведать Оно. Ничего неподлинного не проникнет сюда: здесь колыбель Действительной Жизни.

< ... > Отношение, в котором я состою с ним, есть действительное отношение: он воздействует на меня, как и я на него. Какой же опыт человек получает от Ты? Никакого. Ибо Ты не раскрывается в опыте. Что же тогда человек узнает о Ты? Только все. Ибо он больше не узнает о нем ничего по отдельности. Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом. Сосредоточение и сплавление в целостное существо не .ждет осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты; становясь Я, я говорю Ты. Всякая действительная жизнь есть встреча. < ... >

Отношение есть взаимность. Мое Ты воздействует на меня, как и я воздействую на него. Наши ученики учат нас, наши создания создают нас. как нас воспитывают дети, как нас воспитывают животные! Мы живем в потоке всеохватывающей взаимности.

ЗАДАНИЕ №3

Юнг К. О психологии бессознательного//Психология бессознательного. М.,1994. С.140-147, 159-161

Обесценивание и вытеснение такой сильной функции, как религиозная, имело естественно, значительные последствия для психологии отдельного человека. Дело в том, что обратный приток этого либидо чрезвычайно усиливает бессознательное и оно начинает оказывать на сознание мощное влияние своими архаическими коллективными содержаниями. Период Просвещения, как известно, завершился ужасами французской революции. И сейчас мы тоже переживаем снова это возмущение бессознательных деструктивных сил коллективной психики. Результатом было невиданное прежде массовое убийство. Это именно то, к чему стремилось бессознательное. Перед этим - его позиция была безмерно усилена рационализмом современной жизни, который обесценивал все иррациональное и тем самым погружал функцию иррационального в бессознательное. Но если уж эта функция находится в бессознательном, то ее исходящее из бессознательного действие становится

опустошающим и неудержимым, подобным неизлечимой , болезни, очаг которой не может быть уничтожен, так как он не видим. Ибо тогда индивидуум, как и народ, необходимо вынужден жить иррациональным и применять свой высший идеализм и самое изощренное остроумие еще лишь для того, чтобы как можно более совершенно оформить безумие иррационального ...

Единственная возможность состоит в том, чтобы признать иррациональное в качестве необходимой - потому что она всегда наличествует - психической функции и ее содержание принять не за конкретные (это было бы шагом назад), а за психические реальности, - реальности, поскольку они суть вещи действенные, т.е. действительности.

Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, а priori есть образ мира, который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристалливались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это господствующие силы, боги, т.е. образы доминирующих законов и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой. Поскольку

эти образы являются относительно верными отражениями психических событий, их архетипы т.е. их основные черты, выделенные в процессе накопления однородного опыта, соответствуют также определенным всеобщим физическим основным чертам. Поэтому возможно перенесениe архетипических образов непосредственно как понятий созерцания на физические события: например, эфир, древнейшая материя дыхания и души, которая, так сказать, представлена в воззрениях всех народов мира; затем энергия, магическая сила - представление, которое также имеет всеобщее распространение.

B силу своего родства с физическими явлениями архетипы выступают в спроецированном виде; причем проекции, и, проецируя его, еще больше оказывается в его власти….

Познание архетипов является значительным шагом вперед.

Магическое или демоническое действие, оказываемое· ближним, исчезает благодаря тому, что тревожное чувство сводится к некоторой определенной величине коллективного бессознательного. Но зато теперь перед нами встает новая задача, а именно - вопрос, каким образом «Я» должно размежеваться с этим психологическим «не-Я». Можно ли довольствоваться. констатацией действенного существования архетипов, а в остальном предоставить дело самому себе?

Тем самым было бы создано перманентно диссоциированное состояние, а именно - раскол между индивидуальной и коллективной психикой. Мы имели бы тогда, с одной стороны, дифференцированное и современное «Я», а с другой стороны, - напротив, нечто вроде негритянской культуры, иными словами - некоторое первобытное состояние. Тогда то, что мы действительно сегодня имеем перед собой (а именно кора цивилизации, покрывающая некую темнокожую бестию), предстало бы перед нашим оком в ясно разделенном виде. Такая диссоциация требует, однако, немедленного синтеза и развития того, что неразвито. Должно произойти объединение этих обеих частей; ибо в противном случае не приходится сомневаться, каким должно было быть решение: первобытное начало снова неизбежным образом было подавлено. Но это возможно лишь там, где существует еще значимая и потому живая религия, которая с помощью богато развитой символики дает достаточное выражение первобытному человеку; т.е. эта религия в своих догматах и ритуалах должна владеть представлением и действием, восходящим к наидревнейшему. Так обстоит дело в католицизме, и это составляет его особое преимущество, так же как и его величайшую опасность ...

Но то, чего мы смогли добиться, это отделение мифологически коллективно-бессознательных содержании от объектов сознательны и их консолидация как психических реальностей вне индивидуальной психики. Посредством акта познания мы полагаем действительность архетипов; т.е. точнее говоря, мы на основе познания постулируем психическое существование таких содержаний. Следует со всей определенностью констатировать, что речь при этом не просто о содержании познания, но о транссубъективных, обладающих значительной автономностью психических системах, которые, следовательно, лишь весьма условно подчинены контролю(сознания и, вероятно, даже большей частью ускользают от этого контроля.

...содержания коллективного бессознательного представляют собой не только остатки архаических, специфически человеческих способов функционирования, но и остатки функций ряда животных предков человека, продолжительность существования котopыx была бесконечно более длительной по сравнению с относительно короткой эпохой специфически· человеческого существования. Такие остатки, или - энграммы, если они активны, болee всего способны не только затормозить процесс развития, но обратить его в регресс, что может продолжаться до тех пор, пока не будет израсходована масса энергии, активизировавшая коллективное бессознательное. Энергия, однако, лишь тогда снова становится полезной, когда она путем сознательного противопоставления коллективному бессознательному также может включится в расчет. Религии через культовое общение с богами .самым конкретным образом установили этот энергетический кругооборот. Такой способ, однако, находится для нас в слишком уж сильном противоречии с интеллектом и его познавательной моралью, и к тому же исторически он слишком основательно преодо-_ лен христианством, чтобы мы могли считать для себя образцовым или хотя бы даже возможным такое решение проблемы. Если же мы, напротив, понимаем фигуры бессознательного как коллективно-психические феномены или функции, то такое допущение никоим образом не противоречит интеллектуальной совести. Такое решение приемлемо с рациональной точки зрения. Мы тем самым получили также возможность разобраться с активизированными остатками нашей родовой истории. Это разбирательство делает возможным переход прежней границы, и я поэтому называю его трансцендентной функцией, что равнозначно прогрессивному развитию к не которой новой установке ...

Архетип, разумеется, всегда и везде находится в действии ... В период жизненного поворота необходимо уделять образам коллективного бессознательного особое внимание, ибо здесь они представляют собой источник, из которого можно черпать указания к разрешению проблемы противоположности. Из сознательной обработки этих данных получается трансцендентная функция как формирование восприятия, опосредованного архетипами и объединяющего противоположности. Под «восприятием» Я имею в виду не просто интеллектуальное понимание, а понимание через переживание. Архетип, как уже было сказано, есть динамический образ, часть объективной психики, которую понимают правильно лишь тогда, когда переживают ее в качестве равного партнера.

Общее описание этого процесса, который протекает длительное время, лишено смысла - даже если бы такое описание было возможным, - поскольку у отдельных индивидуумов он может принимать самые различные формы. Единственное, что является общим, - это проявление определенных архетипов. Упомянув, частности, такие образы, как Тень, зверь, старый мудрец, анима, анимус, мать, ребенок, а также неопределенное множество архетипов, выражающих ситуации. Особое место занимают те архетипы, которые выражают цель или цели процесса развития ...

Трансцендентная функция действует не бесцельно, а ведет к откровению сущностного ядра человека. При первом рассмотрении она есть чисто природный процесс, который при определенных обстоятельствах протекает без ведома содействия индивидуума и может даже насильственно реализовывать себя вопреки' его противодействию. Смысл и цель данного процесса - осуществление (первоначально заложенной в эмбрионе) личности во всех ее аспектах. Это - восстановление и развертывание изначальной, потенциальной целостности. Символы, которые для этого при меняет сознательное, - не что иное, как образы, которые издавна потребляло человечество для выражения целостности, полноты, и совершенства ... Этот процесс я называю процессом индивидуации ...

Фромм Э. Человек для самого себя // Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 85-93.

Подлинная любовь - это проявление плодотворности, и она предполагает заботу, уважение, ответственность и знание. Это не «аффект», не увлеченность, а активное содействие росту и счастью любимого человека, коренящееся в способности любить.

Любить - значит проявлять собственную силу любви, любить кого то - это актуализация и сосредоточение этой силы на одном человеке. Неверно, как представляет это идея романтической любви, что в мире существует лишь один человек, которого можно любить, и величайшая удача всей жизни - найти этого единственного человека. Неверно, что если такой человек найдется, то любовь к нему требует отказа от любви к другим людям. < ... > Утверждающая сила любви в том, что в любимом человеке мы видим воплощение истинно человеческих качеств. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку, как таковому. То, что Уильям Джемс называет «разделением труда», когда человек любит свою семью, а остальных воспринимает как «чужих», - это признак глубинной неспособности любить. Любовь к людям - не абстракция, как часто полагают, следующая за любовью к отдельному человеку, а предпосылка такой индивидуальной любви, хотя она и достигается любовью к отдельным индивидам. Из этого следует, что мое Я, в принципе, должно быть таким же объектом моей любви, как и Я другого человека. Утверждение моей собственной жизни, счастья, развития, свободы коренится в моеи способности любить, т. е. в заботе, уважении, ответственности и знании. Если человек способен к плодотворной любви, он любит также и себя, если он может любить только других, он вообще неспособен любить.

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. С. 195-196

Другая особенность любви заключается в том, что любовь - это забота.

Любовь есть деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии того, кого мы любим.

….. Поэтому любовь предполагает ответственность. Ответственность воспринимается многими как обязанность, однако в любви ответственность обнаруживается прежде всего как способность и готовность отвечать. Отвечать на потребности любимого, заботиться об их удовлетворении. Чтобы ответственная забота не обратилась в покровительство и подавление, в любви необходимо уважение….

В уважении к другому проявляется способность видеть другого человека таким, каков он есть, осознавать его индивидуальность. Уважать человека, значит быть заинтересованным в том, чтобы он развивался по своему собственному пути.

Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия / / Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 112-126.

< ... > Конечно, рождение теоретической установки, как и все исторически ставшее, имеет свою фактическую мотивировку в конкретной связи исторических событий. < ... > Возникающий теоретический интерес модификация любопытства, изначальное место которого в естественной жизни и которое объяснимо как проявление изначально выработанного интереса к жизни или как развлечение зрелищем, когда все прямые жизненные потребности удовлетворены.

< ... > Философия, распространяющаяся в форме исследования и образования, оказывает двоякого рода духовное воздействие. С одной стороны, самое важное в теоретической установке философского человека - это подлинная универсальность критической позиции, решимость не принимать без вопросов ни одного готового мнения, ни одной традиции, чтобы одновременно вопрошать всю традиционно заданную вселенную об истине самой по себе. Но это не только новая познавательная позиция. Благодаря требованию подчинить всю эмпирию идеальным нормам, нормам безусловной истины, происходят далеко идущие перемены в практике человеческого существования, следовательно, во всей культурной жизни. < ... >

….я могу лишь в общих чертах объяснить сказанное. Естественный человек (дофилософской эпохи) во всех своих делах и заботах ориентирован на мир. Поле его жизни и деятельности - это пространственно- временной окружающий его мир, в который он включает и самого себя. То же справедливо и для теоретической установки, которая сперва не может быть ничем иным, как установкой неучаствующего наблюдателя мира, который при этом демифологизируется. философия видит мир как универсум сущего, и мир превращается в объективный мир, противостоящий представлениям о мире, истина становится, следовательно, объективной истиной. Философия начинается поэтому как космология; сначала она направляет теоретический интерес на телесную ПРИРОДУ, и ЭТО будто бы разумеется само собой - ведь все данное в пространстве и времени в любом случае, пусть даже в скрытых основаниях, имеет формулой своего существования телесность. Люди и животные не просто тела, но взгляду, направленному на окружающий мир, они являются как нечто телесно сущее, реальности, включенные в универсальную пространство-временность. Так что любые душевные явления, явления любого Я - переживание, мышление, желание - характеризуются определенной объективностью. Жизнь сообществ таких, как семьи, видится сведенной к жизни отдельных индивидов как психофизических объектов; духовная связь благодаря психофизической каузальности лишается чисто духовной преемственности, всюду вторгается физическая природа.

….эта установка на окружающий мир предопределила исторический путь развития. < ... > Очень скоро делается первый и величайший шаг открытий: конечность природы, мыслимой как само по себе объективное - конечность вопреки явной ее неограниченности, - оказывается преодоленной. Открыта бесконечность сперва в форме идеализации величин, мер, чисел, фигур, прямых, полюсов, плоскостей и т. д. Природа, пространство, время в идеальности простираются в бесконечность и в идеальности бесконечного делимы. Из землемерного искусства рождается геометрия, из искусства счета - арифметика, из повседневной механики - математическая механика и т. д. Наглядные природа и мир превращаются в математический мир, мир математического естествознания. Древность подала пример: одновременно с математикой были впервые открыты бесконечные идеалы и бесконечные задачи.

ЗАДАНИЕ №4

Пуанкаре А. Ценность науки // О науке. М., 1989. С. 356-360.

Открывает ли нам наука истинную природу вещей? Открывает ли она нам истинные отношения вещей?

Никто не поколебался бы ответить отрицательно на первый вопрос.

Я думаю, можно пойти дальше: не только наука не может открыть нам природу вещей; ничто не в силах открыть нам ее, и если бы ее знал какой-нибудь бог, то он не мог бы найти слов для ее выражения. < ... > Может ли наука открыть нам истинные отношения вещей? < ... > Вопрос о том, имеют ли эти отношения объективную ценность, означает: являются ли эти отношения одинаковыми для всех? будут ли они теми же и для наших потомков? Ясно, что они не одинаковы для ученого и для профана. Но это не важно. Существенно, что есть пункты, относительно которых могут согласиться все.

< ... > теории живут не более дня и что руины нагромождаются на руины. Сегодня теория родилась, завтра она в моде, послезавтра делается классической, на третий день устарела, а на четвертый - забыта. Но если всмотреться, то увидим, что так именно падают, собственно говоря, те теории, которые имеют притязание открыть нам сущность вещей. Но в теориях есть нечто, что чаще всего выживает. Если одна из них открыта нам истинное отношение, то это отношение является окончательным приобретением; мы найдем его под новым одеянием в других теориях. < ... > Несомненно, многие сопоставления, считавшиеся прочно установленными, были отвергнуты; но значительное большинство их остается и, по-видимому, останется и впредь. Что касается их, то каков критерий их объективности?

Да тот же самый, как и критерий нашей веры во внешние предметы. <….. >

Нам скажут, что наука есть лишь классификация и что классификация не может быть верною, а только удобною. Но это верно, что она удобна; верно, что она является такой не только для меня, но и для всех людей; верно, что она останется удобной для наших потомков; наконец, верно, что это не может быть плодом случайности. В итоге единственной объективной реальностью являются отношения вещей, отношения, из которых вытекает мировая гармония. Без сомнения, эти отношения объективны, они общи и останутся общими для всех мыслящих существ. < ... >

Гуссерль Э. Логические исследования. М.,1997 С. 23-25, С. 26-27

Наука направлена на познание. Это не значит ... , что она сама есть сумма или сплетение актов знания. Наука обладает объективным содержанием только в своей литературе, только в виде письменных произведений ведет она….самостоятельное существование ... В этой форме она живет тысячелетиями и переживает личности, поколения и нации. Она представляет собой ... некую внешнюю организацию, которая, возникнув из актов знания многих индивидов, может быть вновь превращена в такие же акты бесчисленных индивидов способом легко понятным, точное описание которого может быть опущено. Здесь нам достаточно знать, что наука дает или должна давать ближайшие условия для создания актов знания, реальные возможности знания, осуществление которых «нормальный» или «обладающий соответственными способностями человек может рассматривать как достижимую цель своего хотения. В этом смысле наука ... направлена на знание.

Но в знании мы обладаем истиной. В актуальном знании, к которому, в конечном счете должно быть сведено знание, мы обладаем истиной как объектом правильного суждения. Но не каждое правильное суждение ... есть знание о бытии или небытии этого отношения. Напротив, если речь идет о знании в ... строгом смысле, то для него нужна очевидность, строгая уверенность, что то, что мы признали, есть на самом деле, и что того, что мы отвергли, нет ... В огромном большинстве случаев мы лишены такого абсолютного познания истины: заменой ему служит ... очевидность той большей или меньшей вероятности фактического отношения ...

Но к понятию науки и ее задачи принадлежит не одно только знание... , требуется нечто большее, а именно систематическая связь в теоретическом смысле, и под этим разумеется обоснование знания и надлежащий порядок и связность в ходе обоснования. К сущности науки принадлежит ... единство связи обоснований, систематическое единство, в которое сведены не только отдельные знания, но и сами обоснования, а с ними и высшие комплексы обоснований, называемые теориями. Цель науки не есть знание всеобщее, а знание в том объеме и той форме, которые наиболее полно соответствуют нашим высшим теоретическим задачам ... Наука хочет быть орудием завоевания царства истины для нашего знания, и притом возможно большей части этого царства. Но в царстве истины господствует не хаотический беспорядок, а единство закономерностей ...

Фуко М. Герменевтика субъекта / / Социо-логос: Социология. Антропология. Метафизика. М., 1991. Вып. 1: Общество и сферы смысла. С. 284-291.

Существует центральная концепция, позволяющая приступить к рассмотрению вопроса: epimeleia (забота о самом себе.). До настоящего времени проблема субъекта и его познания звучала иначе: согласно Дельфийскому оракулу, «познай самого себя». Призыв к самопознанию сопровождался требованием «проявить заботу о самом себе».

Между этими двумя видами требований существует отношение зависимости: самопознание есть лишь частный случай заботы о себе, лишь ее конкретное применение. Epimeleia - это философский принцип, преобладающий в греческом, элинистическом и римском образе мысли. Такой тип философского мышления воплощен в учении Сократа, который разговаривает с людьми на улицах, обращается к молодежи в гимназиях с одним вопросом: заботишься ли ты о себе? (Что подразумевает отказ от более прибыльных видов деятельности, например ведения войны или исполнения государственных обязанностей.)

Проявлять заботу о самом себе следует не только потому, что это является условием доступа к философской жизни в полном и точном значении данного слова. Принцип, согласно которому необходимо проявлять заботу о самом себе, вообще является основой рационального поведения в любой форме активной жизни, стремящейся отвечать принциny духовной рациональности. Концепция epimeleia просуществовала вплоть до христианства, где она обнаруживается вновь в александрийской духовной традиции как в виде концепции заботы у Филона и Плотина, так и в виде христианской аскезы Гpиroрия Нисского: в трактате «О девственности» забота о самом себе начинается с безбрачия, понимаемого как избавление от брака. В концепции epimeleia следует различать аспекты:

- во-первых, < ... > Epimeleia - это все: некое отношение к самому себе, к другим, ко всему на свете;

- во-вторых, Забота о себе подразумевает переключение взгляда, перенесение его с внешнего, окружающего мира с других и т. д. на самого себя; < ... >

- в-третьих, epimelia означает определенный образ действий, осуществляемый субъектом по отношению к самому себе, а именно, действие, которым он проявляет заботу о самом себе, изменяет, очищает, преобразует и преображает себя. < ... >

Наконец, понятие epimeleia содержит свод законов, определяющих способ существования субъекта, его отношение к окружающему, определенные формы рефлексии, которые, благодаря своим собственным характеристикам, делают из этого понятия исключительный феномен не только истории представлений, но и истории самой субъективности или, если угодно, истории практических применений субъективности.

Почему западная философия предпочла самопознание - заботе о себе? < ... > в античности это понятие всегда имело позитивное значение - оно легло в основу самых строгих моральных систем Запада. Христианство, не имеющее, как и всякая религия, своей собственной морали, питается именно этой традицией. Таким образом, налицо парадокс: предписание проявлять заботу о самом себе для нас означает скорее эгоизм или уход в себя; напротив, оно в течение многих веков являлось основополагающим принципом таких неукоснительно соблюдавшихся образцов морали, как эпикурейская, киническая и т. п. Сегодня понятие заботы о себе.ушло в тень. Дело в том, что эта неукоснительно соблюдавшаяся мораль, исходившая из принципа «проявляй заботу о себе." и ее правилa были заимствованы, что пpоявилось как в христианской, так и в современной нехристианской морали, но в иных условиях. Мы перенесли эти правила на другую почву, приспособили к новым условиям, поместили в контекст всеобщей этики неэгоизма либо под видом христианского отказа от самого себя, либо, в современной интерпретации, под видом обязательств по отношению к другим, будь то отдельный человек, сообщество людей или целый класс.

В результате этого парадокса забота о себе была оставлена без внимания. С одной стороны, христианство интегрировало в свою мораль неэгоизма духовное требование проявлять заботу о самом себе. С другой стороны, глубинная причина этого невнимания обнаруживается в истории самой истины.

ЗАДАНИЕ №5

Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. Международный ежегодник по философии культуры. – М., 1911. – Кн. 1. – С. 1–3, 5.

С момента своего возникновения философия выступила с притязанием быть строгой наукой, и притом такой, которая удовлетворяла бы самым высоким теоретическим потребностям и в этически-религиозном отношении делала бы возможной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. Это притязание выступало то с большей, то с меньшей энергией, но никогда не исчезало. Не исчезало даже и в такие времена, когда интересы и способности к чистой теории грозили исчезнуть, или когда религиозная сила стесняла свободу научного исследования.

Притязанию быть строгой наукой философия не могла удовлетворить ни в одну эпоху своего развития <…>. Признанная учительница вечного дела человечности оказывается вообще не в состоянии учить объективно значимым образом… Философии нельзя учить потому, что в ней нет таких объективно понятых и обоснованных идей и по­тому, – это одно и то же, – что ей недостает еще логически прочно установленных и, по своему смыслу, вполне ясных проблем, методов и теорий.

Я не говорю, что философия – несовершенная наука, я говорю просто, что она еще вовсе не наука, что в качестве науки она еще не начиналась, и за масштаб беру при этом хотя бы самую маленькую долю объективного обоснованного научного содержания. Несовершенны все науки, даже и вызывающие такой восторг точные науки. Они, с одной стороны, не закончены, перед ними бесконечный горизонт открытых проблем, которые никогда не оставят в покое стремление к познанию; с другой стороны, в уже разработанном их содержании заключаются некоторые не­достатки, там и сям обнаруживаются остатки неясности или несовершенства в систематическом распорядке доказательств и теорий. Но, как всегда, некоторое научное содержание есть в них в наличности, постоянно возрастая и все вновь и вновь разветвляясь. В объективной истинности, т. е. в объективно обоснованной правдоподобности, уди­вительных теорий математики и естественных наук не усомнится ни один разумный человек. Здесь, говоря вообще, нет места для частных «мнений», «воззрений», «точек зрения»…

Совершенно иного рода… несовершенство философии. Она располагает не просто неполной и только в отдельном несовершенною системой учений, но попросту не обладает вовсе системой. Все вместе и каждое в отдельности здесь спорно, каждая позиция в определенном вопросе есть дело индивидуального убеждения, школьного понимания «точки зрения» <…>.

…великие интересы человеческой культуры требуют образования строго научной философии;… вместе с тем, если философский переворот в наше время должен иметь свои права, то он, во всяком случае, должен быть одушевлен стремлением к новообоснованию философии в смысле стро­гой науки. Это стремление отнюдь не чуждо современности.

Гадамер Х.Г. Истина и метод.// Язык как горизонт герменевтической онтологии. М.,1988, с.525-527

Современная наука с ее методами математического измерения должна была, как показывает пример Бэкона, отвоевывать пространство для своих собственных конструктивных планов как раз порождаемых языком предубеждений и наивной телеологии языка.

С другой стороны, есть позитивная существенная связь между фактичностью языка и способностью человека к науке. Это особенно ясно видно на примере античной науки,

чье происхождение из языкового опыта мира составляет ее специфическое отличие и ее специфическую слабость. Чтобы преодолеть ее слабость, ее наивный антропоцентризм, современной науке пришлось пожертвовать и ее отличием, ее включенностью в естественное человеческое отношение к миру. Это может быть очень хорошо проиллюстрировано понятием теории. То, что в современной науке называется теорией, не имеет, как кажется, уже почти ничего общего с той созерцательной позицией, с которой греки воспринимали мировой порядок. Современная теория есть конструктивное средство, позволяющее нам обобщать опыт и создающее возможность овладения этим опытом. как говорит сам язык, мы «строим» теории. Этим уже подразумевается, что одна теория отменяет другую и что каждая изначально претендует лишь на относительную значимость, именно: до тех пор, пока не будет найдено нечто лучшее. Античная «теория» не была в этом смысле средством; она сама была целью, высшей ступенью человеческого бытия.

Тем не менее существует тесная взаимосвязь между античной и современной наукой. И там и здесь теоретическая установка означает преодоление практически прагматического интереса, рассматривающего все происходящее в свете собственных намерений и целей. Аристотель сообщает нам, что теоретическая жизненная позиция могла возникнуть лишь там, где уже имелось все необходимое для удовлетворения простых жизненных потребностей. Также и современная теоретическая наука обращается со своими вопросами к природе отнюдь не ради каких-то определенных практических целей. Хотя и верно, что уже способ постановки ее вопросов, ее исследований направлен на покорение сущего и постольку сам по себе должен быть назван практическим, - однако для сознания отдельного ученого практическое применение его познаний вторично в том смысле, что хотя оно и вытекает из этих познаний, однако лишь задним числом, так что тот, кто познает что-либо, не обязан знать, к чему может быть применено познанное им. Несмотря на это и при всех соответствиях, различие сказывается уже в значении слов «теория», «теоретическое». В современном словоупотреблении «теоретическое» оказывается почти привативным понятием. Нечто является лишь теоретическим, если оно не обладает обязательностью цели, определяющей наши действия. И наоборот, сами разрабатываемые здесь теории определяются конструктивной идеей, то есть само теоретическое познание рассматривается с точки зрения сознательного овладения сущим: не как цель, но как средство. «Теория» в античном смысле есть нечто совершенно иное. Здесь не просто созерцается существующий порядок как таковой, но «теория» означает, сверх того, участие созерцателя в самом целостном порядке бытия.

Подлинным основанием этого различия между греческой «теорией» и современной наукой является, на мой взгляд, различное отношение к языковому опыту мира. Греческое знание, как мы подчеркивали выше, было до такой степени укоренено в этом опыте, до такой степени подвержено языковым соблазнам, что его борьба с властью слов так и не привела к созерцанию идеала чистого языка знаков, полностью преодолевающего власть слов, как это произошло в случае современной науки с ее направленностью на овладение сущим….. <…> Достоинство вещи, как и фактичность языка должно быть …освобождено от предубеждения против онтологии наличного, а следовательно, и от понятия объективности.

……. Мы исходим из того, что в языковом оформлении человеческого опыта мира происходит не измерение или учет наличествующего, но обретает голос само сущее в том виде, в каком оно в качестве сущего и значимого являет себя человеку…. Человеческий опыт мира имеет языковой характер вообще.

Хайдеггер М. Что значит мыслить? / / Разговор на проселочной дороге. М., 1991. С. 134-138.

< ... > Но то, что держит нас в нашей сущности, держит нас лишь пока мы, с нашей стороны, сами удерживаем держащее нас. А мы удерживаем его, пока мы не выпускаем его из памяти. Память - это собрание мыслей. Мыслей о чем? О том, что держит нас в нашей сущности постольку, поскольку мы его мыслим. В какой мере мы должны мыслить держащее нас? А в той, в какой оно испокон века является тем, что должно осмысляться. Когда мы осмысляем его, мы одариваем его воспоминанием, потому что оно желанно нам как зов нашей сущности.

Мы можем мыслить только тогда, когда мы желаем того, что должно в себе осмысляться. Чтобы нам попасть в это мышление, мы, со своей стороны, должны учиться мыслить. Что значит учиться? Человек учится, когда он приводит свой образ действия в соответствие с тем, что обращено к нему в данный момент в своей сущности. Мыслить же мы учимся, когда мы подчиняем свое внимание тому, что нам дается для осмысления.

< ... > Что более всего требует осмысления? < ... > Требующее осмысления проявляет себя в том, что мы еще не мыслим. Все еще не мыслим, хотя состояние мира все настоятельнее требует осмысления. Правда, кажется, ход событий способствует скорее тому, чтобы человек действовал, вместо того, чтобы < ... > вращаться в одних лишь представлениях о том, что должно быть и как нужно это сделать. Следовательно, не хватает действия, а не мышления. < ... >

< ... > Все же утверждение, что мы не мыслим, кажется дерзким. Оно говорит: более всего требующее осмысления проявляется в наше время в том, что мы все еще не мыслим. В этом утверждении указывается, что более всего требующее осмысления проявляет себя. < ... > Требующее осмысления - это то, что дает мыслить. Оно зовет нас, чтобы мы к нему повернулись, мысля. Требующее осмысления ни в коем случае не создается нами. Оно ни в коем случае не основано на том, что мы его представляем. Требующее осмысления дает нам мыслить. Оно дает нам то, что имеет в себе. Оно имеет то, что есть оно само. То, что более всего из себя самого дает нам мыслить, более всего требующее осмысления, должно проявлять себя в том, что мы все еще не мыслим. Что говорит нам это? Оно говорит: мы еще не попали намеренно в сферу того, что исконно может мыслиться прежде всего остального. Почему же мы туда еще не попали? Быть может, потому, что мы, люди, еще недостаточно повернулись к тому, что по-прежнему требует осмысления? < ... >

То, что мы все еще не мыслим, никоим образом не обусловлено лишь тем, что человек недостаточно повернулся к тому, что может мыслиться от него самого. То, что мы все еще не мыслим, скорее идет оттого, что то, что должно осмысляться, само отвернулось от человека, более того, уже давно отвернувшись, сохраняет это положение.

Но мы захотим узнать, когда и как произошло отворачивание? Прежде всего мы жаждем узнать, как же мы вообще можем знать о таком происшествии. Вопросы такого рода слишком опрометчивы - ведь мы говорим о более всего требующем осмысления: то, что, собственно, нам дано для того, чтобы мы его осмыслили, отвернулось от человека не в какой то момент времени, допускающий историческую датировку, но уже с самого начала то, что требует осмысления, отворотившись, поддерживает такое состояние. Отворачивание происходит там, где уже случилось поворачивание. Если то, что более всего требует осмысления, и продолжaeт отворачиваться, то это происходит уже внутри его поворота, т. е. так, что оно уже дало нам мыслить. То, что требует осмысления, хотя и отворачиваясь, но все-таки уже обратил ось к сущности человека. Поэтому человек нашей истории уже всегда мыслил сущностно. < ... > То, что требует осмысления, остается вверено этому мышлению, хотя и особым образом. А именно: до сих пор мышление вовсе не осмыслило, что то, что должно мыслиться, при этом все же удаляется и как оно удаляется.

< ... > Все сказанное не имеет ничего общего с наукой. < ... > наука не мыслит. Она не мыслит, ибо ее способ действия и ее средства никогда не дадут ей мыслить - мыслить так, как мыслят мыслители. То, что наука не может мыслить, - это не ее недостаток, а ее преимущество. Лишь это одно дает ей возможность исследовательски войти в предметную сферу и поселиться в ней. Наука не мыслит. Для обычных представлений это утверждение неприлично, хотя наука, как и все действия человека, зависима от мышления. Отношение науки к мышлению лишь тогда истинно и плодотворно, когда становится видна пропасть, существующая между наукой и мышлением. От науки в мышление нет мостов, возможен лишь прыжок. А он принесет нас не только на другую сторону, но и в совершенно другую местность. То, что с ней откроется, нельзя доказать. Тот, кто хочет то, что явно, поскольку оно само является, одновременно прячась, кто хочет это еще и доказать, тот судит отнюдь не по высшим и строгим меркам знания. Ибо и мы будем соответствовать тому, что обнаруживает себя лишь в том, что оно является в самосокрытии. Это простое показывание и есть главная черта мышления, путь к тому, что дает людям мыслить. < ... >

Более всего требующее осмысления проявляет себя в наше требующее осмысления время в том, что мы все еще не мыслим. Мы все еще не мыслим, потому что то, что требует осмысления, отвернул ось от человека, а отнюдь не потому, что человек недостаточно повернулся к тому, что требует осмысления. То, что требует осмысления, отворачивается от человека. Оно уклоняется от него, скрываясь. Но скрывающееся уже постоянно пребывает перед нами. < ... > И вообще мы только тогда есть мы, такие, какие мы есть, когда указываем в это самоудаление. Это указывание - наша сущность. Мы есть, тем что мы указываем в уход. Как указывающий туда, человек есть указатель. И дело обстоит не так, что человек есть прежде всего человек, а потом указатель, таким образом указывая в уход, впервые и становится человек человеком. Его сущность основывается в том, чтобы быть таким указателем. То, что само по себе является чем-то указывающим, мы называем знаком. Втянутый в тяг самоудаления, человек есть знак. < ... >

Если верно утверждение, что мы еще не мыслим, то оно говорит и то, что наше мышление еще не двигается в свойственной ему стихии, а именно потому, что то, что требует осмысления, уклоняется от нас. < ... > Нам остается лишь одно: ждать, пока то, что должно мыслиться, обратится к нам. Однако ждать здесь никоим образом не означает что мы откладывааем мышление. Ждать здесь означает: в уже домысленном высматривать непомысленное, которое все еще cкрытo внутри уже помысленного. Если мы так его ждем, то мы уже мыслим находясь в пути к тому, что должно мыслиться. < ... > Как может показать себя нам более всего требующее осмысления? < ... > До сих пор мы не вошли в собственную сущность мышления, чтобы поселиться там. В этом смысле мы еще не мыслим по-настоящему. Но это как раз означает: мы уже мыслим, но нам, вопреки всей логике, еще доверена собственно стихия, в которой по- настоящему мыслит мышление. Поэтому мы знаем еще недостаточно, в какой стихии происходит до сих пор мышление, поскольку оно является мышлением. главная черта мышления, существовавшего до сих пор, - это восприятие. Способность к этому называется разумом.

Что же воспринимает разум? В какой стихии пребывает восприятие, так что через него происходит мышление? Восприятие с греческого означает: заметить какое-то присутствующее, взять его и принять как присутствующее. В трактовке мышления Парменидом (который до сих пор в значительной степени определяет сущность западноевропейского мышления) на первом месте не стоит то, что мы бы назвали мышлением. Напротив, определение сущности мышления основывается на том, что воспринимает мышление как восприятие, а именно на сущем в его бытии. < ... > Из слов Парменида выходит: мышление получает свою сущность - восприятие - из бытия сущего. Но что означает бытие сущего и

для греков, и для западноевропейского мышления? Ответ на этот вопрос, который до сих пор не был поставлен, звучит так: бытие сущего означает присутствие присутствующего, наличие наличествующего. Этот ответ - прыжок внеизвестное. < ... > Главная черта существовавшего до сих пор мышления - это представление. По древнему учению о мышлении, представление происходит в логосе. В представлении развертывается восприятие. Само представление - это ре-презентация. То, что мышление основывается на представлении, а представление - на репрезентации, имеет давнее происхождение. Оно скрывается в событии: в начале истории Западной Европы бытие сущего явилось для всего ее течения как наличность, как присутствие. Это явление бытия как присутствие присутствующего само и есть начало западноевропейской истории. Бытие означает присутствие.

< ... > Присутствующее - это длящееся, которое входит в нетость и сущностится внутри нее. Присутствие происходит лишь там, где уже царит Несокрытость. Но присутствующее есть постольку, поскольку оно, в качестве настоящего, продлевается в несокрытость. Поэтому к присутствию принадлежит не только несокрытость, но и настоящее. {господствующее в присутствии настоящее - это свойство времени, сущность которого, однако, никоим образом не дает себя постичь в традиционном понятии времени.

Но в бытии, явившемся как присутствие, по-прежнему не помыслены ни царящие в нем несокрытость, ни сущность настоящего и времени. Вероятно, несокрытость и настоящее как сущность времени взаимно принадлежны. Поскольку мы воспринимаем сущее в его бытии, поскольку мы, выражаясь языком Нового времени, представляем предметы в их предметности, мы уже мыслим. Таким образом мы мыслим уже давно. Но все-таки мы мыслим еще не по-настоящему, пока остается непомысленным то, на чем основывается бытие сущего, когда оно является как присутствие.

ЗАДАНИЕ №6

Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957. С. 147, 177-191

Б. Рассел пишет: «Предложения становятся истинными или ложными только благодаря тому, что они выражают веру»…

Постараемся изложить теорию когерентности познания. Мы должны сказать, две веры не могут быть обе истинными. Если я верю одновременно, что А истинно, что В истинно, и что А и В не могут быть вместе истинными, то я имею три веры. В этом случае по крайней мере одна из трех должна быть ошибочной. Теория когерентности в ее крайней форме считает, что имеется только одна возможная группа взаимно связанных вер, которая составляет целое познания и целое истины. Я склоняюсь к лейбницевской множественности возможных миров. Но в измененной форме теория когерентности может быть принята. В этой измененной форме она будет говорить, что все или почти все из того, что доступно познанию, является в большей или меньшей степени недостоверным; что если принципы вывода относятся к первичному материалу познания, тогда одна часть первичного знания может быть выведена из другой и, таким образом, приобретает больше правдоподобия, чем она имела бы за свой собственный счет. Таким образом, может произойти, что целая группа предложений, каждое из которых само по себе имеет только невысокую степень правдоподобия, в совокупности может иметь высокую степень. < ... >

Что касается теории, согласно которой мы должны заменить понятие «познание» понятием «вера, которая обещает успех,), то достаточно сказать, что вся ее возможная правдоподобность проистекает из ее не решительности и непродуманности. Она исходит из того, что мы можем знать, какая вера обещает успех, так как если мы этого не можем знать, то теория становится бесполезной для практики, в то время как ее целью является превознесение практики за счет теории. Но ясно, что в практике часто бывает очень трудно узнать, какая вера обещает успех.

Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого «Я» / / Фрейд З. «Я» И «Оно». Труды разных лет. Т. 1. Тбилиси, 1991. С. 88-90,92, 98-102

ВНУШЕНИЕ И ЛИБИДО

Мы исходим из основного факта, что в отдельном индивиде, находящемся в массе, под ее влиянием часто происходят глубокие изменения его душевной деятельности. Его аффективность чрезвычайно повышается, а его интеллектуальные достижения заметно понижаются, и оба процесса происходят, по-видимому, в направлении уравнения себя с другими массовыми индивидами. Этот результат может быть достигнут лить в том случае, если индивид перестанет тормозить свойственные ему первичные позывы и откажется от удовлетворения своих склонностей привычным для него образом ... эти часто нежелательные последствия хотя бы частично могут быть устранены более «высокой» организацией массы, но это не опровергает основного факта массовой психологии - обоих тезисов о повышении аффектов и снижении мыслительной работать в примитивной массе ...

Авторы по социологии и массовой психологии предлагают нам обычно в качестве объяснения одно и то же, хотя иногда под сменяющими друг друга названиями, а именно: магическое слова «внушение» ...

Мой протест принял форму возмушения против того, что внушение, которое все объясняет, само должно быть объяснено отстранено ...

... сейчас прилагают особые усилия, чтобы правильно сформулировать понятие внушения, т.е. общепринятое значение этого слова; это отнюдь не излишне, так как оно все чаще употребляется в расширенном значении и скоро будет обозначать любое внушение ... Но до сих пор не дано объяснение о сущности «внушения», т.е. о тех условиях, при которых влияние возникает без достаточных логических обоснований ....

... я сделаю попытку применить для уяснения массовой психологии понятие либидо ...

Либидо есть термин из области учения об аффективности называем так энергию тех первичных позывов, которые имело со всем тем, что можно обобщить понятием любви. Мы поставляем себе эту энергию как количественную величину, (в настоящее время еще неизмеримую. Суть того, что мы называаем любовью, есть, конечно, то, что обычно называют любовью и что воспевается поэтами, - половая любовь ... Мы, однако не отделяем всего того, что вообще в какой-либо мере связано с понятием любви, с одной стороны - любовь к себе, с другой стороны - любовь родителей, любовь детей, дружбу и общечеловеческую любовь, не отделяем и преданности конкретным предметам или абстрактным идеям ...

... мы попытаемся начать с предпосылки, что любовные отношения (выражаясь безлично, - эмоциональные связи) представляют собой также и сущность массовой души ... Наши ожидания пока основываются на двух мимолетных мыслях. Во-первых, масса, очевидно, объединяется некоей силой. Но какой же можно скорее всего приписать это действие, как не эросу, (все в мире объединяющему) Во-вторых, когда отдельный индивид имеет свое своеобразие и позволяет другим на себя влиять, создается впечатление, что он делает это, потому что в нем присутствует потребность быть скорее в согласии с другими, а не в единоборстве, т.е. может быть, все-таки «из любви» к ним.

(АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ЧУВСТВ И МАССА)

... Согласно свидетельству психоанализа, почти каждая продолжительная интимная эмоциональная связь между двумя людьми - как то - брачные отношения, дружба, отношения между родителями и детьми, содержит осадок отвергающих враждебных чувств, которые не доходят до сознания лишь вследствие вытеснения. Это более неприкрыто в случаях, где компаньон не в ладах с другими компаньонами, где каждый подчиненный ворчит на своего начальника. То же самое происходит, когда люди объединяются в большие единицы. Каждый раз, когда две семьи роднятся через брак, каждая из них, за счет другой, считает себя лучшей или более аристократической. Каждый из двух соседних городов становится недоброжелательным соперником другого, каждый кантончик смотрит с пренебрежением, свысока на другой. Родственные, близкие между собой народные ветви отталкиваются друг от друга - южный немец не выносит северянина, англичанин клевещет на шотландца, испанец презирает португальца. То, что при больших различиях возникает трудно преодолимая антипатия … - нас перестало удивлять.

Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называем это амбивалентностью чувств ... В неприкрыто проявляющихся отталкиваниях и антипатиях к близким мы узнаем выражение сеебялюбия, нарциссизма, добивающегося своей самостоятельности и ведущего себя так, будто случай отклонения от его индивидуальных форм уже есть критика последних и заключает вызов их преобразовать ... в этом поведении людей проявляется готовность к ненависти, агрессивность, происхождение которой неизвестно и которой хотелось бы приписать примитивный характер.

Вся эта нетерпимость, однако, исчезает, кратковременно или на долгий срок, при образовании массы и в массе. Пока продолжается соединение в массу и до пределов его действия, индивиды ведут себя как однородные, терпят своеобразие другого, равняются

Амбивалентность (от лат. - амво - оба и valintia - сила; противоречивый двойственный) - по Фрейду, сосуществование в глубинной структуре личности противоположных, взаимоисключающих эмоциональных, волевых, интеллектуальных установок по отношению к какому-либо объекту или человеку, одна из которых оказывается при этом вытесненной в область бессознательного и оказывает действие, не осознанное данной личностью. Фрейд также рассматривал амбивалентность как сосуществование в недрах одной и той же личности «глубины» побуждений (влечений) - активных и пассивных витальных импульсов, инстинкта смерти и разрушения и инстинкта жизни, не испытывают к нему чувства отталкивания. Согласно метатеоретическим воззрениям, такое ограничение нарциссизма может быть порождено только одним моментом, а именно, либидонозной связью с другими людьми. Себялюбие находит преграду в чужелюбии, в любви к объектам ... не должна ли общность интересов, сама по себе, и без всякого либидонозного вклада, вести к проявлению терпимости к другому и к вниманию к интересам ... таким путем осуществленное ограничение нарцицизма все-таки не длительно, так как эта терпимость будет пролжаться не дольше, чем продолжается непосредственная , да от сотрудничества с другим. Практическая ценность этого вопроса, однако, меньше, чем можно было бы ожидать, как опыт показал, что в случае сотрудничества между товарищами и обычно, устанавливаются либидинозные связи; которые вступают и продолжают отношения товарищей далеко за пределами выгоды. В социальных отношениях людей происходит то же психоаналитическое исследование вскрыло это в ходе развития индивидуального, либидо. Либидо .опирается на удовлетворение основных жизненных потребностей и избирает их участников своими первыми объектами. И как у отдельного человека, так и в развитии всего человечества, только любовь, как культурный фактор, действовала в смысле поворота от эгоизма к альтруизму ...Если ... в массе появляются ограничения нарцистического себялюбия, которые вне ее не действуют, то, это убедительное указывает на то, что сущность массообразования заключается в новых либидонозных связях, членов массы друг с другом.

B психологическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти исключительно такой связью любовных первичных …

в с их объектом, которые преследовали еще прямые сексуальные цели. Такие сексуа,льные цели в массе, очевидно, не существуют. Мы имеем. здесь дело с любовными первичными позывами которые, не теряя вследствие этого своей энергии, все же отклонянялись от своей непосредственной цели. Ведь уже в рамках сексуальной занятости объектом мы заметили явления, которые соответствуют отклонению инстинкта от его сексуальной ….

Мы описали их как степени влюбленности и признали, что несут за собой известное ущербление «Я».

Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С. 484-492.

……быть человеком, как учит Декарт, - значит быть мыслящей вещью. Тогда неизбежен вывод: человек, раз и навсегда наделенный мышлением, бесспорно, владеет им как неотъемлемым, врожденным качеством, то есть он уверен, что он - человек. Но это - глубочайшее заблуждение. Человек никогда не уверен, что способен мыслить правильно. Повторяю, он всегда сомневается в своей правоте, в адекватности своего мышления. Вот почему можно со всей категоричностью утверждать, что в отличие от всех прочих существ человек никогда не убежден и не может быть убежден, что он человек.

< ... > Человек в отличие от остальных существ никогда не является собственно человеком, то есть самим собой. Быть человеком - значит быть жизненной задачей, рискованным приключение м на грани самого человеческого бытия. < ... > человек - это драма. А драма, как правило, предполагает неопределенность относительно будущего, когда каждый новый грядущий миг преисполнен угроз и тревог. < ... > человек всегда живет под угрозой утратить свою человечность. Дело не только в том, что с человеком что-то случается, а в том, что зачастую человеку угрожает опасность перестать быть собой. Такова печальная истина. Ибо каждый того и гляди перестанет быть самим собой, то есть тем уникальным, единственным человеком, каковым он является на самом деле. Большинство ежечасно предает того «самого себя», которым оно надеется стать. По правде сказать, личность - это герой, персонаж, который так и не реализует себя полностью. В свете сказанного понятен Пиндар, подытоживший свою этику известным императивом: стань самим собой. < ... > История человечества - это череда кризисов, отступлений, упадков. Я имею в виду возможность тотального вырождения человечества, возврат к окончательному и полному отчуждению. < ... >

Человек мыслит не потому, что ему дан разум. Все проще: у человека нет иного выхода. Он обречен жить в мире, самоотверженно прокладывая себе путь, упорядочивая свою психическую деятельность в форме мышления. Вот почему человек выходит за пределы собственно природного, и прежде всего в поступках, в поведении. Ибо он вынужден постоянно следить, наблюдать за собой. Об этом я и хотел сказать, утверждая, что мы живем не для того, чтобы думать, а, наоборот, думаем, чтобы жить. < ... >

Приведенное рассуждение о мыслительной способности проясняет смысл предыдущего тезиса, что человек - это прежде всего и главным образом действие.

ЗАДАНИЕ №7

Кассирер Э. Опыт о человеке.М.,1996. С. 522-523

Если уж лингвисту и историку искусства для их «интеллектуального самосохранения» нужны фундаментальные структурные категории, то тем более необходимы такие категории для философского описания человеческой цивилизации. Философия не может довольствоваться анализом индивидуальных форм человеческой культуры. Она стремится к универсальной синтетической точке зрения, включающей все индивидуальные формы. Но не невозможность ли, не химера ли - такая всеохватная точка зрения? В человеческом опыте мы не находим тех различных форм деятельности, из которых складывается гармония мира культуры. Наоборот, мы находим здесь постоянную борьбу различных противоборствующих сил. Научное мышление противостоит мифологической мысли и подавляет ее. Религия в своем высшем теоретическом и этическом развитии стоит перед необходимостью защищать чистоту своего идеала от причудливых фантазий мифа или искусства. Таким образом, единство и гармония человеческой культуры представляются не более чем piиm desictenиm - благими пожеланиями, постоянно разрушаемыми реальным ходом событий.

Здесь, однако, необходимо четко разграничить материальную и формальную точки зрения. Несомненно, что человеческую культуру образуют различные виды деятельности, которые развиваются различными путями, преследуя различные цели. Если мы сами довольствуемся созерцанием результатов этих видов деятельности - мифами, религиозными ритуалами или верованиями, произведениями искусства, научными теориями, - то привести их к общему знаменателю оказывается невозможно. Философский синтез, однако, означает нечто иное. Здесь мы видим не единство следствий, а единство действий, не единство продуктов, а единство творческого процесса. Если термин «человечество» вообще что-то означает, то он означает, по крайней мере, что вопреки всем различиям и противоположностям разнообразных форм всякая деятельность направлена к единой цели.

В конечном счете, должна быть найдена общая черта, характерная особенность, посредством которой все эти формы согласуются и гармонизируются. Если мы сможем определить эту особенность, расходящиеся лучи сойдутся, соединятся в мыслительном фокусе. Мы подчеркнули уже, что такая организация фактов человеческой культуры осуществляется в отдельных науках - в лингвистике, сравнительном изучении мифов и религий, в истории искусства. Все эти науки стремятся исходить из некоторых принципов, из определенных «категорий», с помощью которых явления религии, искусства, языка систематизируются, упорядочиваются. Философии не с чего было бы начать, если бы не этот первоначальный синтез, достигаемый самими науками. Но в свою очередь философия не может этим довольствоваться, она должна стремиться к достижению гораздо больших конденсации и централизации. В безграничном множестве и разнообразии мифических образов, религиозных учений, "языковых форм, произведений искусства философская мысль раскрывает единство общей функции, которая объединяет эти творения. Миф, религия, искусство, язык и даже наука выглядят теперь как множество вариаций на одну тему, а задача философии состоит в том, чтобы заставить нас услышать и понять ее.

Фуко М. Воля к знанию. М. 1996. С.293, 295, 323, 398, 402, 403-404, 485,487

История последовательно диктует свои законы анализу производства, живым организмам и, наконец, лингвистическим группам. (1.293).

... 3а каких-нибудь несколько лет появились все те, ныне привычные знания, которые начиная с XIX века мы называем филологией, биологией, политической экономией ... Потребовалось действительно фундаментальное событие, - несомненно, одно из самых основополагающих в западноевропейской культуре, - чтобы разрушить позитивность классическоro знания и установить другую позитивность, из которой мы сами до сих пор еще полностью не вышли (1.295).

Новая позитивность наук о жизни, языке,- экономике находит соответствие в трансцендентальной философии. Труд, жизнь, язык, таким образом, выявляются как трансценденции., которые делаюг возможным объекгивное познание живых существ, законов производства, форм языка (1.323).

Вплоть до конца XVIII века человек не существовал. Не существовал, как не существовали ни сила жизни, ни плодотворность труда, ни историческая толща языка. Человек - это недавнее создание, которое творец всякого знания изroтoвил собственными руками не более двухсот лет назад ... Верно, что естественные науки рассматривали человека как род или как вид, свидетельство тому - спор о расах в XVIII веке. Со своей стороны и грамматика с экономией использовали такие понятия, как потребность, желание или память, воображение. Однако в эnистемологическом смысле человек, как Таковой, не осознавался. Классическая эnистема расчленяercя по таким линиям, которые никак не позволяют выделить особую, специфическую область человека (1.398).

Когда естественная история становится биологией, анализ боraтств - экономией, размышление о языке, что важнее всего, превращается в филологию, а классическая дискурсия, в которой находили свое общее место бытие и представление, исчезает вовсе, тогда в глубине этоro археологического изменения появляется человек в ero двусмысленном положении познаваемого объекra и познающеro субъекта ... (1.402).

Человек в своем собственном бытии, со своей способностью образовывать представления возникает во впадине, оставленной живыми существами, предметами обмена и словами, когда, покинув представление, которое доселе было их исконным местом, они отстyпают -в глубину вещей, замыкаются на самих себя по законам жизни, производства, языка. Посреди них, замкнутый в образованном им круге, и намечается - более тoro, тpебуется - человек, поскольку именно человек говорит, поскольку именно он определяет свое место среди других животных ... , поскольку, наконец, само соотношение потребностей человека и средств их удовлетворения непременно требуeт, чтобы он сам был основой и средством всякого производства (1.403-404).

Антропология представляет собою, пожалуй, основную диспозицию, которая направляет и ведет философскую мысль Канта дo наших дней. Эта диспозиция существенна потому, что она составляет часть нашей собственной истории, однако она уже близка к тому, чтобы распасться на наших глазах, ибо мы уже начинаем узнавать и ниспроверraть в ней посредством критики одновременно и забвение той первоначалъной открытости, котoрая сделала ее возможной, и то постоянное препятствие, которое упорно противится будущей мысли. Всем тем, кто-то еще хочет roворитъ о человеке, о eгo царстве и eгo освобождении, между тем, кто то еще ставит вопросы о том, что такое человек в своей сути, всем тем, кто хочет исходить из человека в своем поиске истины, и, наоборот, всем тем, кто сводит всякое познание к истинам caмoro человека ... , - всем этим несуразным и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философический смех, то есть, иначе roворя, безмолвный смех.

В наше время - причем Ницше уже давно указал на этот поворотный момент - утверждается не столько отсутствие богa, сколько конец человека ... (1.485).

Человек был натуpой между двумя способами бытия языка ... человек, как без труда показывает археология нашей мысли - это изобретение недавнее. И конец ero, быть может, недалек. Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились.. , тогда - можно поручиться - человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке (1.487). Из книги «ИСТОРИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ». Т. 1. Воля к знанию

:. ...Вездесущность власти: дело не в том, что власть обладает способностъю все объединять своим непреодолимым единством а в том, что она порождается в каждый момент, в каждой точке или, вернее, в каждом отношении одной точки к другой.

Рорти Р. Прагматизм, релятивизм и иррационализм. Кэмбридж.1989.С.719-726