Этнокультурный и социетальный миры

В социетальном мире (то есть в мире социальном в узком смысле этого слова) тоже могут быть закрытые группы. В течение очень долгого исторического времени для большинства обществ именно такая ситуация и была характерна. Роль закрытых групп здесь играют сословия или касты. Просвещение, как уже было сказано, свой основной удар направило против сословной структуры общества, открыв каналы вертикальной мобильности для всех сословий. Отныне каждый человек независимо от того, к какому классу или социальной группе он принадлежал по рождению, формально имел возможность достичь любого социального статуса. Следует признать, что в общем и целом этот механизм работает, несмотря на то, что правило “лучший способ стартовать — это стартовать с вершины” своей актуальности не утратило. Однако этот механизм пока не удалось (и я не вижу возможности, чтобы удалось когда-либо) перенести в этнокультурную сферу. Если переход из одной религиозной конфессии в другую возможен, то переход из этноса в этнос исторически не удался. Покончивший с собой на почве безобидного коррупционного скандала французский премьер-министр Пьер Береговуа при других условиях был бы Петром Береговым. Но чтобы достичь вершин, ему потребовалось родиться во Франции и “офранцузиться” с младых ногтей. Это же относится и к нынешнему главному умеренному французскому националисту и по совместительству министру внутренних дел Николя Саркози — сыну венгерских эмигрантов по фамилии Саркоши. Однако эти примеры лишь оттеняют общую проблему сложности межэтнических переходов.

Широко распространено суждение: Америка — страна мигрантов, мигрантами созданная. Ничего страшного в миграции нет. Америка успешно справилась с ней в свое время благодаря политике “плавильного котла”, это же следует делать и современному западноевропейскому сообществу. О неадекватности теории и практики “плавильного котла” я уже говорил. Добавлю, что, в отличие от дня сегодняшнего, былые правительства Соединенных Штатов, вопреки бытующему заблуждению, не приветствовали бесконтрольную миграцию. Когда на рубеже XIX—XX веков в Америку хлынул совокупный поток мигрантов из Азии и Африки, Конгресс США принял целый ряд чрезвычайно жестких законов, позволивших сократить этот поток в 100 раз. И наконец, американское правительство проводило жесткую политику англосаксонизации. Ничего подобного современное западноевропейское сообщество не делает. Любая аналогия поверхностна, но эта вообще не имеет ничего общего с реальным положением дел.

Тотальное непонимание этнодемографических факторов

Сложившуюся нынче ситуацию западное интеллектуальное сообщество склонно объяснять трудностями межкультурного диалога. На самом деле проблема и шире, и глубже, и трагичнее. Личные беседы со многими продвинутыми интеллектуалами наводят на мысль, что им никогда не доводилось наблюдать реальную жизнь людей и животных. Мейнстрим современной либеральной мысли основывается на том, что любой конфликт, перефразируя Левинаса, это конфликт между Тождественным и Иным. Проще говоря, если есть два субъекта конфликта, то предмет самого конфликта — непохожесть сторон по отношению друг к другу. Будто никому не доводилось наблюдать, как один огромный полосатый кот гонит со своего двора другого огромного полосатого кота. Да и бой между двумя уличными бандами есть следствие их полной схожести, а не наоборот. Это не значит, что конфликты между тождественным и иным не имеют места. Имеют, но их мотивация сильно искажена. Волк убивает зайца не потому, что тот другой, а потому, что волк голоден. Основанная на идеях Просвещения мысль вывела следующий принцип: уровень конфронтации между двумя различными группами прямо пропорционален степени их отличия друг от друга. Нельзя не признать, что в ряде случаев этот принцип действительно работает. По отношению друг к другу европейцы XVI века не вели себя столь свирепо, как по отношению к небелым туземцам. Я не отрицаю этого принципа начисто. Я лишь хочу сказать, что его универсализация приводит к заведомо ложным выводам. Например, если следовать рассматриваемому принципу, то не было бы Восстания на Пасхальной неделе и войны ирландцев за независимость от Великобритании. Ведь к 1916 году только 8% ирландцев (по данным замечательного русского ученого Ивана Юрьевича Смирнова, — 20%) владели родным языком. Да и общее культурное наследие в лице, например, Джеймса Джойса поделить довольно трудно. Непонятно было бы и как Норвегия отделилась от культурно ей близкой Швеции и почему успешный московский журналист Симон Петлюра, вполне вписанный в тогдашний истеблишмент, отправился возглавлять армию людей, в бытовом отношении от него весьма далеких? Как могла бы произойти трагедия Холокоста, если принявшие протестантизм евреи в культурном отношении от немцев практически не отличались, да и идиш — по сути, диалект немецкого? Дело в том, что этнодемографическая сфера не может быть сведена к культурной и интерпретироваться в ее категориях.

Современный дискурс все еще исходит из идеи автономной личности. Однако целый ряд обстоятельств, а именно данные антропологии, этнологии, демографии и психологии эту идею опровергают. До сих пор значительная часть интеллектуалов либо онтологически отрицает категорию этноса, либо трактует ее чисто номиналистически. Конечно, этнос слишком сложный объект изучения, чтобы судить о нем с той же степенью достоверности, как о физических или химических процессах. Можно не разделять взглядов великого русского ученого Льва Николаевича Гумилева, но теория демографического перехода1 и высокая степень однородности демографического поведения, которая характерна для этносов, доказывают факт их существования. Нельзя отрицать феномен ассимиляции и горизонтальную межэтническую мобильность. Однако чрезвычайно важно отметить следующее обстоятельство. Есть ассимиляция индивидуальная и есть — связанная с этносом в целом. Что касается первой, ее механизмы блестяще раскрыты крупнейшим культурологом современности Игорем Яковенко в его теории пакета идентичностей. Я же остановлюсь на второй. Существуют ассимиляционные качества, свойственные этносу в целом. Например, китайцы плохо ассимилируются, берберы до сих пор помнят о своем неарабском происхождении. А русские, украинцы, белорусы в этнически близкой среде ассимилируются довольно быстро. Поэтому можно сделать заключение: если этносу присуща низкая способность к ассимиляции, то добиться его ассимиляции крайне сложно (исторические примеры можно множить: шотландцы, ирландцы, баски, каталонцы, корсиканцы…). Ассимилировать нынешних иммигрантов западных стран не представляется возможным в том числе и по этой причине. Чрезвычайно важно и другое. Как центры, регулирующие репродуктивное поведение человека, находятся вне зоны контроля со стороны его сознания и разума, так, судя по всему, и процессы ассимиляции регулируются за рамками сознания и разума индивида. Отсюда та степень иррациональности, которая связана с этнодемографической сферой. Араб и турок не могут быть ассимилированы, в частности, потому, что базовые поведенческие установки у них находятся вне пределов рационально-волевой сферы. Этнодемографическая проблематика долгое время находилась на глубокой периферии модного дискурса и либерального мейнстрима. Один из ведущих французских интеллектуалов по поводу этнической резни в Руанде и Конго заметил, что “там Бог действительно умер”. На мой взгляд, там умерли иллюзии эпохи Просвещения.

Здесь необходимо сказать несколько слов о психологии. Теория коллективного бессознательного Карла-Густава Юнга выводит основные экзистенциальные установки за границу собственно еgo индивида. Иными словами, поведение человека не только индивидуально, но отражает и поведение мегаколлектива, к которому он принадлежит. На мой взгляд (а он основан на математически достоверной модели демографического перехода, в частности, на феноменологической теории С.П.Капицы), объяснять высокую рождаемость мигрантов в Западной Европе высоким уровнем пособий на детей — значит, демонстрировать полное непонимание ситуации. Механизмы репродуктивного поведения связаны прежде всего с мегаколлективным сознанием этносов и суперэтносов. Это можно считать доказанным в результате суммирования данных по демографическому переходу. Суть состоит в том, что чем шире мегаколлектив, тем более строго в нем проявляется статистический механизм демографического перехода. На высокую степень независимости поведения человека от его собственной воли указывают и многие данные современной антропологии, но это уже тема отдельного разговора.

Существует ли подлинно мультикультуральное общество? Идеологи мультикультурализма, прежде всего Берлин и Маркузе — отцы-основатели концепции мультикультурализма, — представляли себе свой идеал следующим образом. В обществе с развитыми институтами демократии мирно сосуществуют различные культурные общины, в рамках которых индивид реализует свое право на культурную самоидентичность. И Берлин, и Маркузе создавали свою теорию, уже будучи постоянными жителями Соединенных Штатов и наблюдая, по-видимому, чайнатауны и “маленькие токио”, кварталы пуэрториканцев и Гарлем. Кроме того, ряд признаков “мягкой” мультикультуральности обрели к тому времени и многие европейские мегаполисы. В частности, Лондон — еще в викторианскую эпоху. Однако базовая общность, ядро все еще сохраняло тогда известную плотность. Уровень этнической цельности в той же Англии был настолько высок, что никакой экспансии других культур и этносов можно было не опасаться. В настоящий момент ситуация отличается прежде всего диффузией этого ядра. Не мной показано, что подлинной мультикультуральности в современном обществе нет. Авторы концепции мультикультуральности понимали культуру как фольклор плюс некие сугубо внешние формы проявления — одежда, кухня, бытовые пристрастия... Я предлагаю немного пофантазировать и представить себе общество полностью победившего мультикультурализма. Его главной структурной единицей будет не индивид, а некая культурная община. Но современная система взглядов отчаянно лицемерна: под вывеской культурной общины стыдливо маскируется община либо этническая, либо религиозная. При этом та и другая должны были бы обладать полной автономией по отношению к своим членам. А это означало бы отсутствие единого юридического пространства: в каждой общине действовали бы свои законы, не говоря уж о неписаных нормах и обычаях. Нельзя сказать, что эта модель — абсолютная дикость. Примерно так обстоит дело в Нигерии: в северных, мусульманских штатах действует система права, основанная на шариате, а на христианском юге — оставшаяся от британского колониального наследия. В свое время и в США полиция не заходила в чайнатауны, целые поколения живших там людей не знали английского, и юридическая сфера регулировалась по своим законам и понятиям. Но в современной Западной Европе законы шариата действуют лишь на страницах антиутопических романов, а следовательно, пока Запад не стал еще подлинно мультикультуральным. В чужой монастырь со своим уставом

Один из самых болезненных вопросов наших дней можно сформулировать в виде императива: если на некоей территории группа людей уже живет по своим законам, то прибывающие туда мигранты должны уважать эти законы и жить по ним. Вокруг этого императива и скрестили копья сторонники и противники мультикультурализма. Первые говорят, что любая группа имеет право на сохранение своей культурной идентичности ради высшего принципа культурного многообразия. Вторые напоминают про “свой устав”. Эта проблема получила чрезвычайно широкое освещение как в научной литературе, так и в публицистике и, на мой взгляд, под псевдонимом “проблема ношения хиджаба в школах” стала одной из самых обсуждаемых тем 2004 года, поэтому, считая излишним напоминать факты, перейду сразу к некоторым теоретическим соображениям. Итак, культура представляет собой (в том числе) систему прописанных и неписаных норм и запретов. То, что многие действия и поступки не регулируются юридической сферой общества, не означает, что неписаные нормы и правила не имеют над людьми власти, быть может, большей, чем официальные законы. Например, публичная пощечина может стать основанием для привлечения к юридической ответственности. Однако, как тонко отметил в одном из своих романов Ирвин Шоу, не подать кому-то руки на похоронах — такое же страшное оскорбление, хотя оно и не является уголовно наказуемым деянием. Я не случайно приводил вначале блистательный пример, построенный Евгением Ихловым. Неформальные нормы культуры имеют порой значение гораздо большее, чем формальные, хотя касается это прежде всего тех, кто данной культурной традиции принадлежит. И для того чтобы не вызвать репрессий со стороны группы, необходимо неформальные правила жизни твердо знать. А знание это передается через традиционные структурные единицы сообщества (таксоны), такие, как семья, макросемья, субэтнос, этнос. Человек, который волею судеб оказался вне их пределов, может этих тонкостей и не знать. Помните, как в одном из первых советских блокбастеров провалился разведчик: русский вначале откусывает кусочек хлеба, а потом подносит ко рту ложку супа, немец же — наоборот. Кроме того, разведчик пил чай, не вынув ложки из стакана, чего благовоспитанный немецкий офицер никак не мог бы себе позволить. Теперь перейдем к анализу нынешнего интеркультурного взаимодействия, отметив сперва несколько теоретических моментов. Все культуры можно разделить на традиционные и инновационно-технотронные. Для первых важно сохранение и воспроизводство традиции в ее максимальной чистоте, для вторых — развитие, прогресс и инновации. Запад не был инновационно-технотронной культурой с момента своего рождения. На протяжении всей своей истории он сочетал элементы первого и второго типов культуры. Постепенно первых становилось меньше, поскольку традиционные институты (семья, макросемья, клан, субэтнос, этнос) утрачивали свое значение, хотя их влияние не сошло на нет и поныне.

Все традиционные культуры, несмотря на индивидуальность каждой, во многом схожи. Их можно сравнить с различными геометрическими фигурами — ромбом, пентаклем, квадратом, параллелограммом, — имеющими общий принцип построения. Для того чтобы доказать свою принадлежность к традиционной культуре, достаточно соблюдать определенные правила и обычаи. Технически это может быть весьма сложно, однако принципиально возможно всегда. Все это давно и хорошо описано в исторической литературе: вы молитесь нужным богам, носите нужную одежду, соблюдаете ритуалы и т.п. До недавнего времени примерно так обстояли дела и в западной цивилизации. Человек, например, должен был соответствующим образом одеваться: в Австро-Венгрии за вызывающую форму одежды женщин пороли еще накануне ХХ века; в самом начале 1900-х лондонская полиция с трудом спасала от разъяренной толпы женщин, надевших брюки; в 1950 году нью-йоркский полицейский что-то спросил у этнического китайца, тот не сумел объясниться на английском и попал в сумасшедший дом, откуда вышел только в 1981-м. А фермеру из придуманной Евгением Ихловым истории надо было всего лишь молчать о своем атеизме, общеизвестно, что многие видные атеисты (Мелье, Кабанис) по совместительству были видными служителями церкви. Гениальному Джонатану Свифту тоже удавалось критическое отношение к церкви и христианству весьма успешно сочетать с должностью декана кафедральной церкви, которую он занимал несколько десятков лет. Иными словами: внешние проявления важнее внутренних убеждений. Однако не менее важно и другое: формально-нормативная сфера культуры также способна меняться. История западной цивилизации — это во многом история расширения сфер действия тех принципов, которые были провозглашены как ее фундаментальные основы. Прошло всего лишь полтораста лет — и теперь любой фермер может открыто декларировать не только свой атеизм, но даже и гомосексуализм. Американская Декларация независимости равенство людей провозгласила, но реально не обеспечила, однако, постепенно расширяя формальную сферу за счет неформальной, американское общество сперва отказалось от рабства, а через 100 лет — и от сегрегации.

Заранее приношу извинения за примитивность модельного примера, который приведу ниже. Допустим, вы пригласили в гости не слишком хорошо знакомых людей и гостеприимно предложили им “чувствовать себя абсолютно свободно, как дома”. А ваши гости стали расхаживать по квартире… голыми. Естественно, вы оцените их как людей неадекватных. На самом же деле здесь кроется лицемерное лукавство культуры. Вы говорите: “Чувствуйте себя абсолютно свободными”, но при этом подразумеваете — в рамках строго определенных, известных всем приличным людям правил.

Если вы попадете в Саудовскую Аравию или Иран, то, чтобы выжить, вам нельзя будет отличаться от местного населения и придется твердо усвоить, что можно, а чего делать нельзя. Нельзя пить пиво на улице, ругать Аллаха, ходить в шортах и очень многое другое. Я смотрю на ситуацию извне. Если же вы соберетесь поехать туда работать или жить, вам эти правила и нормы придется выполнять так же, как приходится надевать скафандр, когда на большой глубине ремонтируешь батискаф. Выбор один: либо ехать и выполнять — либо не выполнять, но тогда и не ехать.