5.2. Сократ

Сократ (469—399 гг. до н. э.) родился в Афинах. Его отец был простым каменотесом-ваятелем, мать — повитухой. В молодости будущий философ работал вместе с отцом, потом посвятил себя одной философии. Сократа нисколько не привлекала деятельность на государственном поприще, но свой долг гражданина он выполнял добросовестно и с достоинством, был мужественным и хладнокровным воином, дважды исполнял должность члена афинского Совета, где ему оба раза пришлось защищать с опасностью для собственной жизни отеческие законы и справедливость.

5.2.1. Жизнь

Сократ ничего не писал. Его философствование заключалось в том, что он постоянно задавал всем какие-нибудь вопросы, вступал в беседы и споры с самыми различными людьми — от простого афинского ремесленника до знаменитых философов, политиков, полководцев.

Страсть к диалогу, эристике (спору) роднит Сократа с софистами, у которых он когда-то учился и многое почерпнул. Но в отличие от современных ему платных учителей добродетели, которых более всего увлекала формальная сторона красноречия и ораторского искусства, Сократ проявил себя неутомимым и бескорыстным искателем истины. Последняя была для него высшим благом и высшей ценностью. Ради истины он готов был пожертвовать всеми остальными благами жизни, и даже самое ее положить на алтарь справедливости и добра. В этом афинский мыслитель видел данное ему свыше предназначение. Однако он не считал истину только своей индивидуальной ценностью. По Сократу, истина — это и справедливость и добродетель. Они имеют всеобщее значение и должны господствовать как в жизни отдельного человека, так и всего народа и государства. Сократ всю свою жизнь проповедовал их согражданам, призывая всех следовать открытому им идеалу. В этом смысле он, как и софисты, тоже является просветителем, представителем греческого Просвещения.

В условиях социальных потрясений, постигших Афины в результате гибельной для греков Пелопоннесской войны, разложения демократии и надвигающегося краха полисной формы жизни, проповедь Сократа, его неустанная критика нравов афинского общества были восприняты в Афинах, как подрыв государственных и социальных устоев. Против философа было выдвинуто обвинение в том, что он «не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов, что своими беседами развращает молодежь». На основании этого сомнительного в правовом отношении обвинения афинский суд приговорил Сократа к смертной казни.

Сознавая свою нравственную правоту, но не считая себя вправе нарушать законы Отечества и бежать из него, философ подчинился приговору сограждан и с достоинством мудреца встретил смерть.

Нравственный облик Сократа, его жизнь и кончина, вся его целеустремленная личность стали для всех последующих поколений идеалом бескорыстного служения истине и добру, а для самой европейской философии афинский мыслитель навсегда остался ее олицетворением.

5.2.2. Учение

В диалоге Платона «Федон» Сократ рассказывает о том, что в молодые годы у него была настоящая страсть к той мудрости, которая называется пoзнанием природы. В космологических теориях будущего философа привлекала возможность постигнуть причины вещей. Однако, погрузившись в натурфилософские премудрости, он, по собственному признанию, утратил и то знание, которое имел прежде.

Узнав о том, что Анаксагор в своем сочинении учит об уме, Сократ решил, что в лице этого мудреца он нашел учителя, который наконец-то откроет ему «причину бытия». Однако анаксагоровская концепция мирового Ума разочаровала Сократа, ибо в действительности Анаксагор по-прежнему видел причину порядка вещей в чувственных элементах — воздухе, эфире, воде, а не в божественном Уме. Натурфилософские спекуляции относительно устройства мироздания привели к тому, что, по словам Сократа, один мудрец представляет себе Землю неподвижно покоящейся под небом и окруженную неким вихрем, для другого она — подобие мелкого корыта, поддерживаемого воздухом. Обилие соперничающих между собой космологий Сократ объясняет тем, что их творцы не доходят до понимания истинной причины мирового порядка, который держится не стихиями, а божественной мощью, «благим и должным». Попытка Сократа путем созерцания проникнуть в эту причину не увенчалась успехом. По его словам, истина не далась ему в руки. Сам он не сумел ее отыскать, а от других ничему не смог научиться.

Разочаровавшись в космологическом философствовании, Сократ ищет иной способ познания и от созерцания бытия в духе Анаксагора переходит к исследованию понятий. Я решил, повествует платоновский Сократ, что надо прибегнуть к «отвлеченным понятиям» и в них рассматривать истину бытия. Таким образом, афинский мыслитель вслед за софистами принимается за исследование человеческого сознания. В нем он стремится найти точку опоры как для критики космологизма, с его фантастическими представлениями о мире, так и для ниспровержения релятивизма и скептицизма софистов. Сократ понимает, что если нами правит наша эмпирическая чувственность, то, софисты будут правы в своем познавательном нигилизме. Но действительно ли нашим познанием и всей нашей жизнью с ее моралью, правом, государственными законами руководит индивидуальная психология, наши преходящие побуждения, мнения и склонности? И вообще, исчерпывается ли человеческое сознание одной своей субъективной стороной, или, может быть, в нем наряду со случайным и единичным есть еще и всеобщее, объективное?

Приступив к исследованию сознания под таким углом зрения, Сократ обнаруживает, что в нем помимо индивидуального уровня имеет место также и надиндивидуальный. Его, этот второй уровень, составляют всеобщие формы мышления, т. е. наши понятия. В своей «Метафизике» Аристотель сообщает, что «две вещи можно по справедливости приписывать Сократу — доказательства через наведение и общие определения»¹⁶⁹.

В понятии познающий субъект фиксирует природу и сущ­ность вещей, имеет о них объективное знание, независимое от случайностей индивидуальной психологии познающего. Открытием понятия Сократ намечал новую перспективу развития познания, против которой релятивизм Протагора и его последователей оказывался бессильным. Понятие да­вало в руки Сократа такое теоретическое оружие, которым он мог успешно сокрушать софистический нигилизм и от­стаивать объективную истину, в существование которой он так твёрдо верил.

Особенность понятия как инструмента познания заключается в том, что оно дает возможность увидеть единичное с точки зрения всеобщего. В этом, собственно, и состоит рациональное познание. Само по себе единичное иррационально, недоступно нашему разуму. Но благодаря логическому понятию мы получаем возможность рассмотреть единичное как частный случай всеобщего, которое обусловливает бытие единичного, является для него законом. В своей познавательной деятельности Сократ и пытался путем определения понятий рассмотреть единичное в свете всеобщего, свести бесконечные проявления индивидуального к единой всеобщей основе. Ибо через определение понятия выясняется существо самого объективного предмета, обозначаемого этим понятием. «Сократ, — пишет Лосев, — просто занимался диалектическим определением общих понятий и старался при помощи общего объяснить всю пестроту частного и единичного»¹⁷⁰. Таким способом он стремился выяснить, что есть красота, справедливость, дружба, мудрость, храбрость и т. д. А поскольку никаких специальных трактатов об этом Сократ не писал, то интересующие его определения он искал в диалоге, в разговоре с людьми.

Манера сократовской беседы состоит в том, чтобы целенаправленными вопросами подвести собеседника к определению предмета, заставить его ответить на главный вопрос: «Что есть данный предмет?». Ответ, как правило, выявляет неудовлетворительность предложенного определения. В дальнейшем ходе беседы оно уточняется или же заменяется новым. Беседа далеко не всегда заканчивается достижением поставленной дели. Чаще всего вопрос так и не находит ответа. Но отрицательный результат оказывается не лишенным и положительного значения. Он есть знание о нашем незнании, а без такого рода знания невозможны проблемные поиски. Проблема и есть знание о незнании. Если бы в ней с самого начала все было ясно, то она не была бы проблемой. Но проблемы нет и в том случае, когда отсутствует всякое предварительное знание, очерчивающее границы исследовательского поиска. Если в диалоге Сократу и его собеседникам не удалось найти предмету его определение, то обсуждение показало, по крайней мере, несостоятельность прежних представлений о нем. Стало ясно, чем не может быть этот предмет. Поэтому когда Сократ говорит о себе: «Я знаю, что я ничего не знаю», то в этом не следует видеть притворство хитрого и самодовольного ума, которому на самом деле уже давно все известно. В своем ставшем знаменитым афоризме афинский мудрец честно и трезво констатирует состояние философского духа, критической мысли, занятой поисками истины. В качестве одного из образчиков сократовского философствования можно рассмотреть фрагмент из платоновского диалога «Лахет». Лахет — друг Сократа, известный афинский военачальник. Во время Пелопоннесской войны, когда афиняне потерпели поражение от беотийцев при Делии, Сократ и Лахет сражались тогда бок о бок и вместе выходили из окружения. Поскольку Сократ пожелал определить понятие мужества, выяснить, что оно есть такое, он, естественно, за разрешением интересующего его вопроса обратился к помощи Лахета, мужественного воина и опытного полководца.

«С о к р а т. Прежде всего, Лахет, попытаемся сказать, что же это такое — мужество?... Постарайся же определить, как я говорю, что такое мужество.

Л а х е т. Но, клянусь Зевсом, Сократ, это нетрудно сказать. Если кто добровольно остается в строю, чтобы отразить врагов, и не бежит, знай, это и есть мужественный человек.

С о к р а т. Ты хорошо сказал, Лахет. Но, быть может, моя вина в том, что я неясно выразился, ибо ты ответил не на задуманный мною вопрос, но совсем другое.

Л а х е т. Что ты имеешь в виду, Сократ?

С о к р а т. Скажу, если только сумею. По-видимому, мужествен тот, кто, по твоим словам, оставаясь в строю, продолжает сражаться с врагами.

Л а х е т. Да, я так утверждаю.

С о к р а т. Я тоже. Ну а если он, убегая и не оставаясь в строю, продолжает сражаться с врагами?

Л а х е т. Как это — убегая?

С о к р а т. А вот как скифы, о которых говорят, что они, убегая, сражаюся не хуже, чем преследуя...

Л а х е т. Но это ведь скифская конница так сражается, я же говорю о тяжеловооруженной пехоте эллинов.

С о к р а т. Здесь надо исключить лакедемонян, Лахет. Ведь о них говорят, что под Платеями, когда они оказались перед рядами щитоносцев, они не пожелали держать строй и продолжать сражение и побежали; когда же ряды персов расстроились, они, подобно всадникам, развернулись обратно и таким образом выиграли сражение.

Л а х е т. Ты говоришь правду.

С о к р а т. Я хотел у тебя узнать о людях, мужественных не только в бою гоплитов; но и в конном сражении, и в любом другом виде боя, и, кроме того, не только в бою, но и среди морских опасностей, в болезнях, бедности и в государственных делах, а вдобавок и о тех, кто мужествен не только перед лицом бед и страхов, но умеет искусно бороться со страстями и наслаждениями, оставаясь ли в строю или отступая: ведь мужество существует у людей и в подобных вещах, Лахет?

Л а х е т. Существует, и даже очень, Сократ.

С о к р а т. Итак, все эти люди мужественны, но одни из них обладают мужеством в наслаждениях, другие — в горе, третьи — в страстях, четвертые — в страхах, а иные, думаю я, выказывают во всем этом только трусость.

Л а х е т. Очень верно.

С о к р а т. Так вот, я спрашиваю, что означает каждое из этих двух понятий? Попытайся же снова определить мужество: каким образом во всех этих различных вещах оно оказывается одним и тем же? Или ты и сейчас еще не постигаешь, что я имею в виду?

Л а х е т. Не очень.

С о к р а т. Попытайся, Лахет ... определить мужество — что это за способность, которая и в радости, и в горе, и во всем остальном, что мы сейчас перечислили, остается самою собой и потому именуется мужеством.

Л а х е т. Мне кажется, мужество — это некая стойкость души: так и надо сказать обо всем, что по природе своей связано с мужеством»¹⁷¹.

Сократ соглашается и с этим, вторым определением мужества, данным Лахетом, но добавляет, что не всякая стойкость есть мужество, а лишь разумная. И поскольку Лахет не возражает против этого дополнения, то выходит, что «мужество — это разумная стойкость». Однако последующее углубление в проблему выясняет, что и разумная стойкость не всегда является показателем мужества: например, упорство, проявляемое при разумной трате денег; упорство врача, не уступающего желаниям больного, поскольку они губительны для него.

Исчерпав свои представления о мужестве и не найдя удовлетворяющего Сократа определения, Лахет уступает место Никию, тоже известному афинскому полководцу. По мнению Никия, мужество — это знание о добре и зле во всех его проявлениях. Сократ тут же указывает на противоречие, скрытое в определении Никия: оно охватывает всю добродетель в целом, тогда как мужество — лишь часть добродетели. Никий вынужден согласиться с замечанием своего оппонента. Но на этом прекращается исследование вопроса. На реплику Сократа: «Значит, мой Никий, мы не выявили, что же такое мужество», Никий отвечает: «Кажется, нет»¹⁷².

Хотя участникам диалога не удалось выяснить, что есть мужество, для Сократа ясно, что о нем можно получить объективное представление, составить истинное понятие, которое бы согласовывалось с фактами опыта и было свободно от внутреннего противоречия. Дефиниции Лахета и Никия не отвечают этим критериям, почему и были отвергнуты Сократом.

Исследование понятий не составляло конечной цели философских исканий Сократа. Главным для него было понять смысл человеческой жизни. «Этот человек, — характеризует Лосев Сократа, — хотел понять и оценить жизнь. Вот, по-видимому, его роковая миссия, то назначение, без которого немыслима была бы ни дальнейшая античная жизнь, ни века последующей культуры»¹⁷³. Но понять жизнь — значит посредством понятий раскрыть ее логику. А поскольку причиной понятий является человеческий разум, то познание жизни надо начинать с погружения в собственное сознание, с самопознания. Познав себя, познаешь и жизнь, ибо логика разума есть логика самой жизни. Поэтому изречение дельфийского оракула «Познай самого себя» становится формулой жизни Сократа. Отсюда вытекает его этический рационализм. Философ убежден в том, что никто не стремится по своей воле к злу или к тому, что он считает злом. Природа людей такова, что все они хотят быть счастливыми, и нет такого человека, который желал бы себе несчастья. Не в нашей природе, доказывает Сократ, по собственной воле желать вместо блага то, что считаешь злом. Поэтому те, которые ошибаются в выборе между удовольствием и страданием, т. е. между благом и злом, ошибаются по неведению, вследствие недостатка знания. Таким образом, поступки человека всецело определяются его понятиями о благе, знанием блага. Следовательно, знание и есть благо, а незнание — зло. Но благо есть добродетель. Значит, и знание — добродетель. Философ отождествляет добродетель и знание. По словам Аристотеля, Сократ «приравнял добродетели к знаниям» и думал, что «мужество состоит в знании»¹⁷⁴. Поэтому, по Сократу, выходит, что мужествен лишь тот, кто знает, что такое мужество. То же самое относится и ко всем остальным добродетелям: добродетелен лишь тот, кто знает, в чем состоит данная добродетель. Аристотель потом будет возражать против отождествления «опыта», «науки», знания вообще с нравственной доблестью. Тем не менее интеллектуалистическая этика Сократа, сокрушая этический релятивизм софистов, прокладывала путь к пониманию объективного значения нравственных принципов. Дальнейшее развитие эта линия получила в философии Платона, которая объявила благом истину, красоту и добро.