5.3.3. Киренаики

Основателем киренской школы был Аристипп (ок. 455—350 гг. до н. э.), уроженец г. Кирены. Согласно Аристиппу, человек — пленник своих ощущений. Подобно гражданам осажденного города, он знает только то, что происходит внутри. Он знает, что имеет ощущения, но от него скрыты предметы, которые их вызывают. Он ощущает сладость, белизну, но не знает сладок ли, бел ли тот предмет, который произвел в нем эти ощущения, так как один и тот же предмет нередко производит на различных индивидов разные впечатления, и даже у одного и того же человека в разное время один и тот же предмет вызывает различные ощущения. По Аристиппу, наши ощущения и восприятия суть лишь аффекции, наши субъективные состояния, в содержании которых нет ничего от внешнего предмета. Поэтому мы не заблуждаемся относительно того, что мы имеем аффекции, но мы постоянно «сбиваемся» относительно «внешнего субстрата», т. е. самого источника ощущений. Секст Эмпирик, излагая теорию познания Аристиппа, отмечает, что «только аффекция есть то, что нам является. То же, что вне нас и что способно вызвать аффекцию, может быть, и существует, но не есть то, что нам является»¹⁷⁹. Но для нашей жизни, полагает Аристипп, вовсе и не важно, что мы не можем точно судить о том, существуют ли материальные предметы и каковы они сами по себе. Главное для жизни — знание блага, а не внешних вещей. А для этого нам достаточно одних наших аффекций. Аффект удовольствия или страдания, испытываемый нами при ощущении, является для нас достаточным критерием определения блага. Следовательно, благо состоит в стремлении к удовольствиям, наслаждению жизнью. В своей собственной жизни Аристипп и старался руководствоваться установленным им критерием. По словам Диогена Лаэртского, он извлекал наслаждения из того, что было в этот миг доступно, и умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, играя свою роль в соответствии с обстановкой. Но, преследуя наслаждения, он всегда готов был и отказаться от них. Так легко ему было, говорит Диоген Лаэртский, и принять и пренебречь. Благами жизни, учили киренаики, нужно пользоваться, господствуя над ними и над самим собой, сохраняя свою внутреннюю свободу. Господином наслаждения, учил Аристипп, является не тот, кто от него отказывается, но кто им пользуется, не порабощая себя этому своему наслаждению.

Благо киренаиков, как и кинический принцип жизни, тоже входит в противоречие с законами общечеловеческой жизни. Киренаикам тоже мешают в достижении главной их цели государственные законы, мораль, религия, которые они тоже пытаются игнорировать.

Другим препятствием к достижению блага являются свойства души человека: его чувства и страсти, любовь, вражда, зависть, привязанность к людям, вещам, почестям, богатству. Все это, по мнению киренаиков, не составляет нашего счастья, и оно от них, в сущности, не зависит. Скажем, то же богатство ценно не само по себе, но лишь в качестве средства для счастья и наслаждения, которые недостижимы без них.

Принцип наслаждения неумолимо вел его приверженцев к аморализму и вседозволенности. И здесь кинический мудрец, непримиримый враг всяческих удовольствий, протягивал руку своему антиподу — гедонисту киренаику. Уже младший киренаик Феодор (конец IV — начало III в. до н.э.) «измерял» дозволенное желаемыми последствиями. По Феодору, нет таких поступков, которые запрещала бы нам наша природа. Позволено все: и кража, и святотатство, и прелюбодеяние. Повиноваться законам нужно лишь в той мере, в какой они полезны для нас. А мораль — лишь средство для обуздания толпы. Самый грубый эгоизм становится у Феодора критерием всех чувств и привязанностей. Поэтому мудрый не нуждается ни в друзьях, ни в отечестве.

Принцип наслаждения, выдвинутый Аристиппом, претерпел изменения у его последователей. Аристипп находил благо в преходящем единичном наслаждении. Но если благо сиюминутно, то за наслаждением неизменно следует страдание. Следовательно, чтобы избежать его, нужно найти какое-то более продолжительное наслаждение. Такое непрерывное наслаждение Феодор видит в радостном настроении духа. По Феодору, цель жизни — радость. Она дается мудростью. Печаль — следствие неразумия. Удовольствие и страдание сами по себе не составляют ни счастья, ни несчастья, ни радости, ни скорби. Таким образом, если у Аристиппа удовольствие (наслаждение) считается благом, а страдание — злом, то у Феодора благо — это радость, а зло— это печаль. Как видим, киренаики постепенно суживают круг удовольствий, переносят их из внешнего мира в мир одушевленных процессов: переходят от физического наслаждения внешними вещами к наслаждению психическими состояниями своей души. Посредством мудрости, «рассудительности» Феодор освобождает себя от физических страданий и удовольствий.

Однако и принцип радости сам по себе не может противостоять жизненному потоку. Радость и наслаждение не составляют всей жизни и невозможно превратить их в непрерывное удовольствие, избавиться от бедствий и зол. Следовательно, счастье как полное избавление от страданий невозможно. «Тело наше, — рассуждает киренаик Гегезий, — исполнено многих страданий, а душа разделяет страдания тела и оттого волнуется, случай же часто не дает сбыться надеждам,— потому-то счастье и неосуществимо»¹⁸⁰. Поэтому жизнь, считает Гегезий, для разумного человека должна быть по крайней мере «безразлична». С точки зрения наслаждения, нет разницы между бедностью и богатством, рабством и свободой, жизнью и смертью. Гегезий обнаруживает уже прямо киническое безразличие к жизни. Предпочтительны, говорит он, как жизнь, так и смерть. Но смерть все-таки более предпочтительна, ибо только она избавляет от всех зол и страданий. Принцип Аристиппа Гегезий доводит до «саморазоблачения» (А. Ф. Лосев) и самоотрицания гедонизма. Последний представитель философии наслаждения становится проповедником смерти, самоубийства. Его проповеди, с которыми он выступал в Александрии, были настолько красноречивы и убедительны, так действовали на слушателей, что Птолемей вынужден был запретить ему это занятие.

Учение киренаиков не следует рассматривать только как философию наслаждения, хотя, конечно, последнее составляет существенную сторону их отношения к миру. Как наследники сократовской философии они тоже исходят из принципа свободы духа. Но если из целостного содержания личности кинические философы выделили абстракцию разума и противопоставили ее чувственной стороне человека, то киренаики поступили наоборот, хотя и столь же односторонне, абстрагировав чувство от разума. Киники подчинили все удовольствия благу (абстрактному интеллекту), киренаики, напротив, благо поставили в зависимость от удовольствий и наслаждений, доказывая, что они-то и есть искомое благо. Но и у киренаиков субъектом наслаждения выступает свободный духом мудрец. Не менее киников киренаики заботились о сохранении внутренней свободы. По этому Аристипп находил удовольствие не только в обладании предметом, но и в отказе от обладания, т. е. в проявлении своей свободы по отношению к нему. «Принцип киренаиков, — отмечает Лосев, — заключался не просто в наслаждении, но в свободе духа, который всегда наполнен наслаждениями»¹⁸¹.

Свобода духа в том ее смысле, который вкладывают в эту идею и киники и киренаики, не позволяет создать на ее основе такую практическую философию, которая в должной мере соответствовала бы конкретности самой жизни, богатству составляющих ее установлений и форм. Естественно, что, в силу указанной абстрактности своих принципов, сократики становятся на путь нигилистического отвержения и грубого осмеяния не только исторически преходящих и случайных моментов социального бытия, но и тех его сторон, которые составляют фундаментальные основы человеческого существования. Так, киник в своем упорном стремлении к автаркии духа, очищению его от всего «слишком человеческого», всяких чувств, страстей и привязанностей готов замахнуться на всю человеческую культуру, противопоставляя ей «естественную», т.е. по сути животноподобную, жизнь первобытных людей. Таким образом, борьба киников против «эмпиризма» человеческой психологии завершается апологетикой той же самой чувственности, но уже взятой на ее низшем, животном уровне. К аналогичным результатам приходит и киренаик. Его «свободная» погоня за наслаждениями, прокламируемая как естественное проявление самой жизни, оказывается, в конце концов, ее разрушением и уничтожением. Поэтому нельзя не согласиться с мнением Лосева, который говорит, что сократовские школы «с исторической точки зрения могут расцениваться только как деградация и вырождение и софистов и Сократа»¹⁸². Но декадентский характер сократических школ свидетельствует о полном исчерпании самого антропологического принципа. Антропология началась с утверждения релятивизма и субъективизма, ими же и закончилась, ибо это границы самого принципа. В качестве меры вещей принцип человека не может служить надежной гарантией против релятивизма и субъективизма. Следовательно, дальнейшее развитие греческой философии могло осуществляться только на почве соединения антропологии с космологией, возвращения к космологическому объективизму, но уже с учетом достижений антропологического периода. Таким синтезом космологии и антропологии явилась философская система Платона.

Контрольные задания и вопросы

1. Космологизм и антропологизм. Проследите источники антропологии в космологии; покажите тождество и различие этих двух периодов греческой философии.

2. Проблема меры вещей: Протагор против Гераклита.

3. Понятие истины. Возможно ли множество истин?

4. Теоретические и практические последствия субъективизации истины.

5. Единичное прекрасное и прекрасное как таковое. Открытие Сократа и суть его разногласий с софистами.

6. Сократовские школы в поисках блага. В чем оно заключается: в знании, в чувственном наслаждении или, напротив, в максимальной независимости от всего внешнего?