6.2. Космология

Однако для существования чувственных вещей одних идей недостаточно. Чувственные вещи телесны, идеи — бестелесны. Чувственная вещь есть идея, воплощенная в материи, материализовавшаяся идея. Следовательно, кроме идеи чувственная вещь требует для себя еще и материи, той среды, или субстрата, в котором запечатлеваются и отпечатываются идеи.

Материя Платона не тождественна первоначалам досократиков. В отличие от огня, воды и других стихий она лишена определенности и в этом смысле имеет сходство скорее с апейроном Анаксимандра. Неопределенность делает ее познание весьма затруднительным. Подчеркивая, что этот вид реальности «темен и труден для понимания», почти недоступен уму, Платон обращается к помощи воображения и фантазии. «Мы видим ее как бы в грезах», — поясняет философ. Однако он не отказывается и от попыток разумного ее постижения. Материю действительно невозможно познать посредством обычного рассуждения, ибо она не есть теплое или холодное, твердое или мягкое и т. д. Отказываясь от всякой рассудочной дефиниции, ориентированной на чувственную определенность предмета, Платон находит единственно верное решение вопроса, которое заключается в том, что понять материю можно только путем сопоставления ее с противоположной ей категорией. Такой противоположностью материи является идеальное, мир эйдосов. Поэтому материя, по Платону, есть «иное» мира идей. А поскольку определением идеального мира как истинной реальности является «бытие», то материя, соответственно, представляет собой небытие, т. е. вид реальности, не имеющий логически фиксируемых признаков, предикатов.

Понимание материи как «иного» устанавливает строгую логическую границу между эйдосом и материей. Но в своей космологии Платон не ограничивается одной абстрактной логикой. Он использует также мифологический способ описания процесса возникновения мироздания. По его словам, существует то, что рождается, то, внутри чего совершается рождение, и то, по образцу чего возрастает рождающееся. Воспринимающее начало философ уподобляет матери, образец, т. е. эйдос, — отцу, а порожденное— ребенку.

В качестве активного мужского начала эйдосы воздействуют на пассивную материю, оставляют в ней свои «отпечатки». Восприятие идей материей возможно потому, что она сама по себе бесформенна, безвидна, есть лишенность всего положительного. Если бы она была чем-то положительным и определенным, то указанные отпечатки представляли бы не только природу идеального образца, но и природу самой материи и, следовательно, не были бы копией, отражением бестелесного мира. Отражение происходит лишь при условии, что отражающая среда нейтральна, «безразлична» к природе отражаемого предмета. Эту необходимую предпосылку отражения Платон иллюстрирует следующими примерами. Так, чертеж необходимо чертить на чистой поверхности, а благовония, чтобы они благоухали, надо растворять в такой жидкости, которая не имеет собственного аромата. «Вот так обстоит дело и с той природой, которая приемлет все тела, — утверждает Платон. Её следует всегда именовать тождественной, ибо она никогда не выходит за пределы своих возможностей, всегда воспринимая всё, она никогда и никоим образом не усваивает никакой формы, которая была бы подобна формам входящих в нее вещей. Природа эта по сути своей такова, что принимает любые оттиски, находясь в движении и меняя формы под действием того, что в нее входит, и поэтому кажется, будто она в разное время бывает разной, а входящие в неё и выходящие из неё вещи — это подражания вечносущему, отпечатки по его образцам...»²⁰¹.

Итак, по Платону, материя есть «бесформенный и всевосприемлющий вид», назначение которого состоит в том, чтобы наилучшим образом воспринимать «отпечатки» идей. Поэтому она не может быть землей, водой, воздухом или огнем и вообще чем-либо видимым, чувственным. Но если все эти чувственные стихии, которые физики-досократики считали «буквами» Вселенной, «корнями» вещей, не являются первичной материей, тогда необходимо выяснить, что они есть в действительности, «в себе», ибо натурфилософия рассуждала о них только с точки зрения чувственного созерцания, которое представляло их в виде простейших, неразложимых далее элементов. Для Платона решение вопроса о стихиях, о том, что есть огонь «в себе», вода «в себе» и т. д., имеет принципиальное значение. Если то, что нам сообщают о них наши ощущения истинно, тогда и существует только то, что мы ими воспринимаем. Следует рассмотреть, говорит философ, «есть ли такая вещь, как огонь в себе, и обстоит ли дело таким же образом с прочими вещами, о каждой из которых мы привыкли говорить как о существующей самой по себе? Или же только то, что мы видим либо вообще воспринимаем телесными ощущениями, обладает подобной истинностью, а помимо этого вообще ничего и нигде нет? Может быть, мы понапрасну говорим об умопостигаемой идее каждой вещи, и идея эта не более чем пустой звук?»²⁰². По Платону, умопостигаемый мир идей — не пустой звук. В его существовании можно усомниться лишь в том случае, если мы усомнимся в наличии у человека разума как особой способности. Конечно, рассуждает философ, если разум и истинное мнение — одно и то же, если разум — это и есть истинное мнение, тогда кроме чувственных вещей действительно ничего больше нет. В понимании Платона, каждой познавательной способности должен соответствовать свой «вид» реальности. Каждая наша способность предметна. Здесь нетрудно заметить присутствие идеи Парменида о том, что мысль может быть только мыслью о бытии. Но можно ли было после открытий элейцев и Сократа возвратиться к доэлейским представлениям о душе человека, в которых все способности еще смешивались друг с другом, мысль не отличалась от ощущения, логическое от чувственного? Разумеется, нет. Однажды открытый человеком разум теперь сам удостоверяет себя в том, что он существует. Поэтому бытие разума не вызывает у Платона сомнения. «Итак, вот каков мой приговор, — заключает философ. — Если ум и истинное мнение — два разных рода, в таком случае идеи, недоступные нашим ощущениям и постигаемые одним лишь умом, безусловно существуют сами по себе»²⁰³.

Таким образом, исходя из наличия в человеческом духе различных познавательных способностей, Платон обосновывает объективное существование соответствующих им видов реальности: разум свидетельствует о существовании эйдосов; истинное мнение убеждает нас в том, что чувственные вещи при всей их текучести тоже есть нечто реальное; а третья способность, которая и не ощущение и не умозаключение, не чувственное и не логическое, что-то среднее между ними, напоминающее «грезы», т. е. воображение, как потом истолкуют эту способность неоплатоники, открывает нам материю. А коль она «дарует обитель всему рождающемуся», значит, и первоначальные четыре стихии досократиков имеют ее своим лоном и источником. По Платону, потенции этих стихий хаотически наполняли материю, которая потом своими движениями отделила их друг от друга подобно тому, как движущееся сито отделяет зерно от мякины. «Таким образом, четыре рода обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной»²⁰⁴. Но прежде чем послужить материалом Вселенной, все четыре стихии были упорядочены с помощью «образов и чисел».

Образы, о которых здесь идет речь, есть геометрические тела. Платон, как и пифагорейцы, видел в них пространственное воплощение чисел. Философ считает, что все чувственно воспринимаемые свойства материальных стихий — цвет и температура огня, влажность воды, тяжесть и плотность земли и т. д. сами по себе еще не раскрывают нам, что есть огонь, вода или земля в своем объективном содержании, «в себе», безотносительно к воспринимающему их человеческому субъекту. Понятно, что такое сверхчувственное знание могла дать только математика, и такое знание могло быть только знанием математических свойств самих материальных стихий.

Какие же математические определения находит Платон в огне, воздухе, воде и земле? Философ прежде всего отмечает, что все они суть тела, а всякая форма тела имеет глубину. Любая же глубина ограничивается поверхностью, которая состоит из треугольников. Следовательно, треугольники и являются предельными элементами, действительными «буквами» Вселенной. Из них складываются все геометрические тела, которые, в свою очередь, составляют содержание материальных стихий. Сообразуясь с их чувственными качествами, философ пытается установить соответствие между ними и обусловливающими их математическими «фигурами». Согласно Платону, все стихии состоят из правильных многогранников. Так, элементом плотной и тяжелой земли является куб, самый устойчивый из многогранников. «Земле, — говорит философ, — мы, конечно, припишем вид куба; ведь из всех четырех родов наиболее неподвижна и пригодна к образованию тел именно земля, а потому ей необходимо иметь самые устойчивые основания»²⁰⁵. Жгучий и подвижный огонь состоит из четырехгранника — пирамиды, имеющей режущие грани и острые углы. Поэтому, считает Платон, образ пирамиды и будет, «в согласии со справедливым рассуждением и с правдоподобием, первоначалом и семенем огня»²⁰⁶. Остальным стихиям, т. е. воздуху и воде, согласно их эмпирическим свойствам, соответствуют восьмигранник (октаэдр) и легко перекатывающийся двадцатигранник (икосаэдр).

Учение Платона о материи получило различную интерпретацию в философской и научной литературе. Исследователи отмечают трудность его адекватного истолкования. Некоторые из них, в частности Лосев, допускают существование у Платона двух материй: умопостигаемой первичной, которая является субстратом геометрических тел, и вторичной, в роли которой выступают указанные геометрические тела, служащие, в свою очередь, материалом для чувственных вещей. «Вопрос о том, как понимает материю Платон, — замечает Гайденко, — является одним из самых трудных; вокруг него всегда велось много споров, которые не прекращаются и сегодня»²⁰⁷.

Наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой Платон отождествлял материю с пространством, по крайней мере в своих поздних произведениях. Действительно, в диалоге «Тимей», в котором дается систематический очерк платоновского учения, материя определятся как «пространство»: оно вечно, неразрушимо, «дарует обитель всему рождающемуся»²⁰⁸. Как пространство понимает материю Платона и его ученик Аристотель. По словам Аристотеля, «Платон говорит в "Тимее", что материя и пространство одно и то же, так как одно и то же восприемлющее и пространство»²⁰⁹. Гайденко, пытаясь дать наглядное представление о платоновской материи и возникающих из нее геометрических тел, говорит: «Платон же мыслит материю прежде всего как пространство, из которого идеи-числа «режут» плоскости — треугольник или круг; эти «очертания», эти фигуры — первые элементы не просто математического, но и физического, т. е. чувственного мира; исходя из них, нужно вывести определения последнего»²¹⁰.

Сторонники указанной интерпретации материи Платона вынуждены сводить все физические свойства платоновских многогранников к геометрическим. Так, один из крупнейших физиков ХХ в. В. Гейзенберг пишет: «В "Тимее" Платона физические свойства элементов сведены к геометрии, т. е. к свойствам пространства; отдельные элементы материи построены из основных тел стереометрии, а последние, в свою очередь, из простых треугольников»²¹¹. Но у Платона его «буквы Вселенной» характеризуются не только геометрическими, но и физическими свойствами. Так, тетраэдр «ведет» себя подобно физическому телу: лезвиями своих граней и остриями углов он может рассекать другие стихии — воду, воздух и т. д. Эта же огненная пирамида является и наиболее легкой из всех остальных многогранников. Другими словами, она обладает тяжестью. На основании этих физических свойств платоновских геометрических фигур Я. Г. Дорфман пришел к выводам, противоположным мнению Гейзенберга. «Итак, Платон, — говорит Дорфман, — считает треугольные пластинки граней весомыми, т. е. материальными, а вовсе не отвлеченными математическими формами, как их ошибочно представляет В.Гейзенберг»²¹². Гайденко, признавая наличие у платоновских геометрических фигур физических свойств, все же склоняется к тому, что Платон «не мыслил свои "треугольники" и "многогранники" как физические тела»²¹³. По её мнению, все указанные физические характеристики нужно отнести за счет того, что сам Платон свою космологическую теорию считал не истинным знанием, а лишь правдоподобным мифом.

Платон действительно не мыслил первичные элементы Вселенной как «физические тела». Но он не представлял их также и чисто геометрически, ибо античная наука еще не отделяла геометрический аспект реальности от физического. Как и атомы Демокрита, платоновские «треугольники» и «многогранники» не являются ни только материальными, физическими телами, ни только бестелесными геометрическими фигурами. Именно поэтому «треугольники» и «многогранники» Платона обладают также и телесными свойствами, а вовсе не потому, что свою теорию Вселенной он считал лишь «правдоподобным» рассуждением. Естественно, что сложенные из геометрических «видов» земля, вода, воздух и огонь были для него физическими стихиями. «Это, — указывает Лосев, — физическое понимание материи, которую он никак не хочет отделять от геометрического ее понимания. Геометрия для Платона есть физика, а физика есть геометрия»²¹⁴.

Присущую стихиям геометрическую определенность нельзя переносить на платоновскую первоматерию. «Восприемница» идей, будучи абсолютной инаковостью идеального мира, не может быть пространством, из которого идеи-числа «режут» геометрические фигуры. Назвать материю пространством, т. е. приписать ей конкретный признак, — значит определить ее. Но определенная материя — это уже не инаковость, не чистое ничто, «не сущее», а нечто оформленное, принявшее форму пространства. Поэтому «кормилица», «мать и восприемница», которая и растекается влагой, и пламенеет огнем, и принимает формы земли и воздуха, способная претерпеть и бесчисленное множество других состояний, есть чистое становление. По отношению к ней «треугольники» и «многогранники» и состоящие из них стихии вполне допустимо считать «вторичной», т. е. определенной материей, обладающей пространственно геометрическими и физическими свойствами.

Первоматерия Платона является не только принципом вещественности материального мира. Последний, получая свое разумное смысловое начало от эйдосов, тем не менее не сводится только к разуму и логике. Он заключает в себе также и неразумное, иррациональное. Источником его выступает первоматерия. «Платон, — замечает Лосев, — достаточно глубоко понимал жизнь и действительность, чтобы не сводить ее только к доводам разума. Он постоянно наблюдал всякие неожиданности, ничем не оправданные поступки и события, иной раз совсем неразумные и нелепые, вполне стихийные и слепые. Чтобы дать в своей системе место этому принципу иррациональности, Платон и вводит свое учение о первичной материи»²¹⁵.

Идеи и материя трактуются Платоном как пассивные первоначала. Первое из них является планом будущей вещи, второе — материалом для нее. Поэтому требуется еще третье условие, принцип оформления, который бы на основе идеальных первообразов «вылепил» из материи мир конкретных чувственных вещей. Это оформляющее и обустраивающее начало философ называет Умом, Демиургом, Богом.

Как и анаксагоровский Нус, Ум-Демиург Платона упорядочивает и поддерживает все существующее. Он происходит из Единого и есть целенаправляющая идея космоса, которая действует бессознательно, в силу своей изначальной и вечной природы. Поскольку Ум есть порождение Блага (Единого), философ именует его благим. Но божественный Ум Платона не творец, а лишь устроитель мира, т. е. это категория языческого миропонимания, которая при всём ее внешнем сходстве с аналогичной категорией христианского учения не имеет с ней ничего общего.

Исходя из своего убеждения в том, что о чувственном мире не может быть истинного знания, Платон в форме «правдоподобного» мифа рассказывает о происхождении мира. Согласно этому мифу, космос не всегда существовал. Он возник, и причиной его возникновения является воля его создателя. «Он был благ, а тот, кто благ, никогда и ни в каком деле не испытывает зависти. Будучи ей чужд, он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому»²¹⁶.

«Творец и родитель» космоса устраивал его, взирая на «первообраз», в соответствии с которым видимые вещи, пребывавшие в нестройном и беспорядочном движении, были приведены в порядок. Последний представляет собой логическую структуру бытия, изложенную языком мифологических образов. Главным элементом этой структуры является Единое, или Благо. Оно в самом себе раздваивается на субъект и объект и есть объективно сущий Ум, «первообраз», и действующий Ум, выполняющий функцию устроителя мира, Демиурга. Его мирозиждительную работу Платон сравнивает с трудом ремесленника: Демиург действует подобно ремесленнику, который изготавливает вещь по имеющемуся у него образцу.

Демиург — живое существо. И поскольку, созидая космос, он брал за образец самого себя, то и универсум должен был получиться живым существом. «Итак, согласно правдоподобному рассуждению следует признать, что наш космос есть живое существо, наделенное душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения»²¹⁷.

Чтобы космос был видимым и осязаемым, зиждитель построил его из пропорций огня и земли. Между ними он поместил воду и воздух, установив точные их соотношения. Вследствие этого Вселенная и составляющие ее тела приобрели свои три измерения, стали трехмерными. «На таких основаниях и из таких составных частей числом четырех родилось тело космоса, стройное благодаря пропорции, и благодаря этому в нем возникла дружба, так что разрушить его самотождественность не может никто, кроме лишь того, кто сам его сплотил»²¹⁸. Таким образом, космос Платона конструируется из уже известных нам четырех элементов — земли, воды, воздуха и огня. Но в отличие от четырех корней Эмпедокла, указанные стихии берутся в строгой математической пропорции. В платоновской натурфилософии мифопоэтическая фантазия соединяется со скрупулезными математическими расчетами. Своей Вселенной Платон, следуя традиционным космологическим представлениям греков, придает «наиболее совершенное», т. е. шарообразное очертание: космос есть сфера, поверхность которой повсюду равно отстоит от центра.

Жизнь невозможна без движения, изменения. Как живой организм космос тоже пребывает в движении. Движет его — душа. По представлениям древних греков, душа является причиной всех изменений. Любой предмет, поскольку он способен к движению, движется своей душой. Душа космоса, учит Платон, состоит из трех начал: «тождественного», «иного» и «сущности», т. е. идеального, материального и смеси из первого и второго начала. В качестве смешанной сущности она занимает место между идеями и материальными вещами, служит связующим звеном между ними. Из центра космоса душа распространяется по всему его протяжению, извне облекает все его тело. Созданная Демиургом по законам гармонии, она является самым совершенным творением. На все времена ей предназначена разумная жизнь. Душа проводит ее в познании, изрекая беззвучное и безгласное слово о космосе. Разумеется, познание, которое осуществляет мировая душа, не похоже на человеческое познание. В платоновской (как и вообще в античной) картине мира нет места для субъективно-личностного. Ни космический Ум, ни космическая душа не содержат в себе ничего личностного. Разумная жизнь души заключается в том, что своей деятельностью она осуществляет становление мирового Ума в телесных вещах. Через её посредство идея получает свое материальное воплощение, становится душой и энергией чувственной вещи. Космос Платона, согласно интерпретации Лосева, есть «живое идеально сформированное тело и материя. Поэтому в нем с одной стороны, действуют все идеальные закономерности, ум, разум, нус (мы бы сейчас попросту сказали — законы природы). А с другой стороны, эти идеальные закономерности превратились из неподвижных и самотождественных в нечто подвижное и фактически-деятельное, в то, что Платон называет мировой душой (мы бы теперь сказали — в движение, силу и энергию) и только в результате полного осуществления идеальных закономерностей в виде реального и идеального подвижного целого мы получаем то, что Платон называет телом или в данном случае космическим телом, космосом»²¹⁹.

Космос существует во времени. Чтобы максимально приблизить его к идеальному образцу, платоновский Демиург, замыслил придать ему некое подобие вечности. Этим движущимся подобием вечности является время. Космос возникает вместе со временем и движется от числа к числу. Пока не было неба, не могло быть и времени, ибо не было дней, ночей, месяцев, годов. Все они, считает Платон, части времени, а «было», «будет» — виды его. Чтобы существовало время, необходимы Солнце, Луна, светила (планеты), по которым можно определять числа времени, вести ему счет. Отличая время от вечности, Платон вместе с тем указывает и на их внутреннюю взаимосвязь.

Время не есть вечность и потому нельзя переносить на неё свойства времени, говорить, что она «была», «есть» и «будет», ибо ей принадлежит только «есть», а «было» и «будет» приложимо только к возникновению, к становящемуся во времени. Вечность — атрибут идеального мира, а так как идеи пронизывают материальные вещи, отражаются в них, то и вечность должна в них иметь какое-то преломление и отражение. Время и есть отражение вечности в чувственном мире. Но если время — подвижный образ вечности, значит, и вечность, в свою очередь, есть образ времени, его неподвижное подобие.

В правдоподобном мифе Платона космос предстает самодвижущимся и самодовлеющим существом, которое пребывает в общении с самим собой, не нуждается ни в ком другом и довольствуется познанием самого себя. Жизнь, данная ему Демиургом, есть жизнь блаженного Бога. Этот самодовлеющий платоновский космос очень близок пифагорейскому космосу, тоже пропорционально сложенному из элементов огня, воздуха, воды и земли. И у пифагорейцев, и у Платона космос — одушевленный, умный, шарообразный, т. е. совершенный и прекрасный. Но есть между ними и различия во взглядах на универсум. В пифагорейской космологии помимо космоса существует еще и окружающая его беспредельная воздухоподобная среда, в которой он нуждается, ибо дышит ею. Платоновский космос заполняет собой всю реальность. За его пределами уже нет ничего. Да ничто внешнее ему и не нужно. Ведь он довлеет себе. Все свои действия и состояния он осуществляет в себе самом и через себя самого. Пифагорейцы представляли себе космос еще слишком физиологично. Платон в космическом организме фиксирует не столько его телесные, сколько умственные функции. Платоновский космос фактически уже не нуждается ни в каких физиологических органах и их отправлениях. Космос не требует себе ни глаз, ни ушей, ибо ему нечего видеть и нечего слышать. Не нужны ему также и органы питания. Он довольствуется самопознанием и содружеством с самим собой.