5.3.2. Киники

Основателем кинической школы был Антисфен (ок. 444 — 368 гг. до н. э.). Он сначала учился у Горгия, потом у Сократа. Киников за их образ жизни называли «собаками». В этом отношении на все времена прославился знаменитый Диоген из Синопы, ученик Антисфена. Глубокий и оригинальный мыслитель, Диоген стремился в буквальном смысле слова «жить по-собачьи», по образу животной жизни.

Для киников, в отличие от мегарцев, действительным существованием обладает только единичное. Никаких общих родов или видов они не признавали. Так, Антисфен, возражая Платону, утверждал: я вижу человека, а не человечество, лошадь, а не лошадность. Соответственно и общие понятия, в которых Сократ видел средоточие объективного знания, для киников утрачивают свое познавательное значение.

Как и софисты, киники являются сенсуалистами, сторонниками примата чувственности в познании. Они считают, что от существующих единичных вещей мы получаем единичные восприятия, которые не поддаются обобщению и осмыслению посредством наших понятий. Так, согласно Антисфену, каждое понятие объясняет, чем вещь бывает или что она есть такое. Но все вещи индивидуальны, следовательно, и понятия о них должны быть индивидуальными. Каждая вещь должна определяться своим собственным понятием, а потому любое общее определение единичного предмета может быть только ложным. Нельзя, доказывает Антисфен, соединять общее с единичным, ибо невозможно, чтобы многое было единым, а единое многим. Нельзя, например, говорить, что человек добр, ибо в этом случае мы приписываем логическому субъекту (единичному человеческому индивиду) отличный от него предикат (доброту). О вещах можно высказывать лишь тавтологические суждения: человек есть человек, добро есть добро. В таких суждениях не может быть ничего противоречивого и ложного. Все они одинаково истинны. Поэтому по отношению к тому, кто противоречит, нужно не противоречить в ответ, а научить его правильно мыслить. Безумствующего не излечивают тем, что сами начинают безумствовать. Противоречие есть безумие, так как тот, кто противоречит, делает нечто такое, что по природе вещей невозможно.

Но без общих определений не может быть и знания, ибо «индивидуальное понятие есть лишь название вещи, а не ее определение. Название, «наименование вещей еще не составляет знания, ибо последнее состоит в том, что одно (логический субъект) объясняется посредством другого (логического предиката). Поэтому теория познания киников в действительности является учением о невозможности познания. Аристотель, критикуя ее, замечает, что «Антисфен был чрезмерно простодушен, когда полагал, что об одном может быть высказано только одно, а именно единственно лишь его собственное наименование»¹⁷⁵.

В понимании блага, добродетели и других вопросов морали киники также исходят из принципа индивидуальности. Для них благо не отвлеченная идея мегарцев, умопостигаемое Единое, а реальное достояние индивида. Оно индивидуально, как и сам единичный субъект, ведь если нет ничего общего, то нет и общего блага.

Благо не может быть и отчуждаемым. Киники не признают благом то, чего человек может лишиться. Поэтому, с их точки зрения, не может быть истинным благом богатство, здоровье и даже сама человеческая жизнь, так как всего этого можно лишиться. У человека невозможно отнять только разум, его внутреннюю свободу. «Разумение, — утверждал Антисфен, — незыблемая твердыня: ее не сокрушить силой и не одолеть изменой»¹⁷⁶.

Римский философ-стоик раб Эпиктет в своих «Беседах» рассказывает о том влиянии, которое оказала на него эта киническая идея. «С того времени, — говорит он, — как Антисфен меня освободил, я перестал быть рабом». — «Как он это сделал?» — «Послушай, что он говорит: он научил меня тому, что является моим и что мне не принадлежит. Богатства не мои, родственники, близкие, друзья, слава, привычные ценности, общение с людьми — все это чуждое». — «Что же принадлежит тебе?» — «Мои представления. Они, учил он, никому не подвластны, зависят только от меня, и никто не может им помешать, никто не заставит пользоваться ими иначе, чем хочу я»¹⁷⁷. Поэтому тот же Антисфен полагал, что для счастья достаточно одной добродетели, а последняя нуждается лишь в «силе Сократа». Сократовский этический интеллектуализм у киников, как видим, уходит на второй план. Главным для достижения добродетели становится не теоретическая мудрость, познание, ибо оно фактически невозможно, а сила воли, энергия духа, которыми действительно отличалась личность Сократа. Добродетель, учил Антисфен, не нуждается в «обилии знаний», ибо она проявляется не в знании и словах, а в поступках. Следовательно, для приобретения добродетелей требуется не столько знание, как думал Сократ, сколько труд, воспитание, упражнение воли. Этой стороне добродетели придавал потом большое значение Аристотель.

Подчеркивая важность для воспитания нравственной воли, упражнения и труда, киники даже в страданиях и в физическом рабстве видели благо, поскольку они способствовали укреплению добродетели. Поэтому кинические философы прославляли многотрудные подвиги Геракла и видели в нем образец труженика. А поведение Диогена Синопского, который зимой обнимал оледеневшие статуи, а летом ложился в раскаленный солнцем песок, по своей волевой напряженности сопоставимо с подвигами христианских аскетов.

Свободу духа киники понимали как независимость от всех внешних ограничений — социальных установлений, правил человеческого общежития. Разделяя негативное отношение софистов к общепринятым нормам, они отрицали существование нравственного закона, а сложившиеся у людей представления о добродетели и пороке считали пустыми словами. Все общественные регулятивы они считали условными, искусственными и вслед за софистикой противопоставляли им законы природы.

Но свобода ограничивается не только извне. Помимо внешних ограничений существуют еще и внутренние, идущие от наших чувств, привычек и привязанностей. Софисты, освобождая индивида от необходимости подчиняться законам человеческого общежития, не касались его эмпирического характера — привычек, привязанностей, влечений, чувств и т. д. Киники в этом отношении пошли дальше софистов. Свободу духа они понимают как независимость личности и от своей индивидуальной психологии. Поэтому они осуждают также все проявления чувственной природы человека — дружбу, любовь, сострадание, влечение к наслаждениям, ибо все это, по их мнению, ограничивает нашу свободу, ставит нас в зависимость от других вещей. Антисфен прямо заявлял, что сумасшествие он предпочел бы любому наслаждению. Таким образом, в понимании киников внутренняя свобода, следовательно и настоящая добродетель, состоит в подавлении всех чувств и страстей, в невозмутимости духа. Мудрец, говорил Антисфен, сам себе довлеет. Он живет не по законам государства, а по законам добродетели. Вот почему Антисфен утверждал, что добродетель — это оружие, которое нельзя отнять, и что для счастья достаточно одной добродетели. Ведь киники были уверены, что кто достиг этой ступени свободы, тот не только сравнялся с богами, но и стал сильнее самой судьбы. Эти свои убеждения они и пропагандировали словом и делом. Отсюда и их аскетизм, презрение к жизненным благам и, в конце концов, ко всей человеческой цивилизации и культуре; проповедь опрощения, возвращения к природе, к жизни по естественным законам, ибо, полагали они, только такой способ существования совпадает с мудростью и добродетелью.

Отвержение киниками семьи и брака, гражданских обязанностей, духовных ценностей нередко выливалось в эпатажную форму, в безобразие и аморализм, что принесло им во многом заслуженную скандальную славу нигилистов и разрушителей устоев человеческой жизни. Однако кинизм не исчерпывается неприкритым нигилизмом. Киники не были циниками в новоевропейском понимании этого слова. В своей «Истории античной эстетики» Лосев показывает большую культурно-историческую роль кинизма. Представители этого направления, такие как Антисфен и его ученик Диоген Синопский, будучи глубокими мыслителями и широко образованными людьми, авторами многочисленных сочинений, внесли свой вклад в развитие греческого духа, в познание человеком самого себя. Киники продумали и попытались осуществить в своей жизненной практике своё представление о свободе, этой важнейшей способности человека. Сo свойственным всем греческим мыслителям бесстрашием, они, не останавливаясь на половине дороги, старались до конца следовать своим принципам. Коль Диоген считал, что истинная жизнь — это жизнь по законам природы, то он и стремился сделать свою жизнь «собачьей», т. е. максимально асоциальной, «естественной». Практика должна была соответствовать теории. По словам Лосева, «эти грязные, нечесаные, шершавые, грубые юмористы и циники были настоящими подвижниками, аскетами, теоретиками вечного, неустанного "упражнения" и "усилия"»¹⁷⁸.