Проблема предмета психологии и возможные этические спекуляции по этому поводу

Поиск и уточнение предмета и метода психологии буквально пронизывают всю ее историю. Сначала изучали психологию души, затем психологию сознания, поведения, гештальта, бессознательного, изучали деятельность, развитие, ориентировку и т. д. Возникла ситуация, когда психологию даже перестали обвинять за то, что она несколько «запуталась» в поиске и конкретизации предмета своего исследования. Психологию оправдывало то, что она обратилась к изучению самого сложного, что только может существовать на свете, — к человеческой душе.

Достаточно вспомнить, что человек создан «по образу и подобию» Божьему, чтобы ощутить сложность изучаемого предмета. Здесь уместно вспомнить и то, за что были наказаны Адам и Ева, в чем их главный «грех» — в том, что они посмели «вкусить от древа познания», то есть попробовали познать Бога. Но Бога нельзя познать, в него можно только верить, ибо суть божественного — в его непознаваемости, Бог — это «нечто иное», недоступное познанию. Мы бы уточнили, понять Бога можно иными способами, чем мы познаем обычные (банальные) вещи и объекты. Как известно, в Бога можно только верить и только так приобщаться к Божественному. Кроме того, важно разобраться, для чего, с какой целью мы пытаемся познать «Бога в себе». И тогда это оправдывает само существование психологии.

В последние годы в психологии вновь заметно повышение интереса к теме «субъектности», «субъективности» (см. Петровский, 1996;Слободчиков, Исаев, 1995;Татенко, 1996 и др.). Даже сам предмет психологии все больше связывается с «субъектностью». Отмечается даже некоторая смена парадигмы

10

в направлении «от психики субъекта — к субъекту психики» (см. Татенко, 1996. — С. 12).

Для рассмотрения нашей проблемы важно выделить две характеристики субъектности. Во-первых, это готовность к непредсказуемым, спонтанным действиям, готовность сделать что-то «просто так», а не «потому что» (по А. Г. Асмолову). В этом случае человека сложно просчитать и главное — сложно сказать о нем, что он «стоит столько-то и столько-то», то есть сложно назначить ему «продажную цену».

Во-вторых, подлинный субъект способен на рефлексию своих ответственных действий и всей своей жизни, то есть о личности можно сказать, что она является одновременно субъектом своего счастья лишь тогда, когда она способна на постоянное размышление о самой себе и своих поступках. Сама готовность к рефлексии — это следствие спонтанности поведения, когда человек пытается понять самого себя, понять свою спонтанность. Заметим, что обращение к самому себе в случае возникновения различных трудностей в деятельности (через «конфликтный личностный смысл») вообще является основой человеческого самосознания (см. Столин, 1983. — С. 106—123). Ведь если человек не будет хотя бы стремиться осмыслить свои действия и найти в них определенный личностный смысл, то тогда не человек будет выполнять действие, а само «действие будет совершаться над ним», — отмечал Э. Фромм, размышляя о «субъекте деятельности» и пытаясь развести «внешнюю» и «внутреннюю активность» (Фромм, 1990. — С. 96—97).

Как отмечают В. И. Слободчиков и Е. И. Исаев, именно феномен рефлексии является «центральным феноменом человеческой субъективности». При этом сама рефлексия определяется как «специфическая человеческая способность, которая позволяет ему сделать свои мысли, эмоциональные состояния, свои действия и отношения, вообще всего себя предметом специального рассмотрения (анализа и оценки) и практического преобразования (вплоть до самопожертвования

11

во имя высоких целей и смерти «за други своя»)» (см. Слободчиков, Исаев, 1995. — С. 78).

К этому можно добавить, что рефлексия позволяет осознать и почувствовать также свою никчемность, свою деградацию и потерю личностного начала... Но тогда возникает интересный вопрос: возможен ли «субъект деградации», сознательно и целенаправленно стремящийся к саморазрушению? — Мы все-таки считаем, что как только человек осознает свою никчемность (а еще лучше — ужаснется этому), то есть проявит высший уровень субъектности, то у него вновь появляется шанс полноценного личностного развития. Самое страшное — это вообще отказаться от размышлений о смысле своего существования, то есть отказаться от рефлексии. В этом случае человек перестает быть полноценным субъектом своей жизнедеятельности и теряет возможность личностного роста, превращаясь лишь в объект манипуляции со стороны различных внешних и внутренних обстоятельств.

Часто разные психологи говорят о человеке в качестве субъекта (и о человеке как личности), проявляющем себя на разных уровнях: как организм («физическое, природное Я»), как общественный индивид («социальное Я») и как личность («духовное Я»). Исходя из этого, «быть субъектом» означает готовность творчески реализовывать себя на всех этих трех уровнях, а также — осознавать, чувствовать (рефлексировать) проявления и развитие своего физического, социального и духовного «Я».

Таким образом, для нас важно то, что самоопределяющаяся личность, вынужденная в какие-то моменты жизни совершать определенные внутренние компромиссы, должна хотя бы стремиться осознавать эти компромиссы, а может, по-своему и страдать из-за этого. Можно даже предположить, что готовность к этому страданию, реализуемая через такую важную черту развитого субъекта, как готовность к рефлексии, позволит человеку сохранить себя как личность в самых сложных жизненных ситуациях.

12

Если мы берем в качестве предмета психологии его «субъектность», то неизбежно сталкиваемся с этическим парадоксом такого предмета: чем лучше мы познаем субъекта деятельности, тем в большей степени лишаем его этой субъектности, то есть делаем его поведение более предсказуемым, а он сам лишается внутренних стимулов к самопознанию (ведь рядом такой все понимающий и все знающий о нем психолог...). В итоге получается, что чисто методологические рассуждения выводят нас в область этики (чего не наблюдается в других науках1), ибо нет ничего страшнее, чем превращать человека (наделенного сознанием и самосознанием) в послушную и довольную жизнью скотину... Получается, что психология становится одной из самых «страшных» на свете наук.

Условно можно выделить следующие варианты «смягчения» этического парадокса предмета психологии, что позволяет более оптимистично смотреть на будущее психологической науки и практики.

1. Сложность человеческой психики не позволяет исследовать ее «окончательно». Здесь срабатывает известный принцип: чем больше мы познаем, тем больше обнаруживается неизведанное (мы как бы приподнимаемся над всеотдаляющимся горизонтом). Хотя существующие психотехнологии иногда все-таки позволяют осуществлять массовые манипуляции общественным сознанием достаточно эффективно (где высшая психологическая манипуляция — это тогда, когда «жертва» еще и довольна, например, убеждена, что ее жизнь стала лучше и интереснее, — узнаваемая для современной России ситуация...).

2. Познание человека на высших (личностных) уровнях проявления психики невозможно без установления реальных

13

субъект-субъектных отношений между психологом и испытуемым (или клиентом), когда познать другого человека можно только с его же помощью (заметим, что к этому и стремятся квалифицированные консультанты и психотерапевты). Но тогда познаваемый человек, сам являясь субъектом, по определению не должен быть объектом манипуляции. К сожалению, и в психологическом консультировании, и в психотерапии мы наблюдаем множества откровенных манипуляций, да еще, ко всеобщему удовлетворению участвующих в этих манипуляциях сторон.

3. Несколько убережет психолога от манипуляции обращение к этике, к проблемам нравственности, то есть обращение к проблеме формирования профессиональной совести. Интересно, что В. Франкл писал о находящемся в творческом поиске человеке, что «даже в эру отсутствия ценностей он должен быть наделен в полной мере способностью совести» и что основная задача образования состоит не в том, чтобы довольствоваться передачей традиций и знаний, а в том, чтобы совершенствовать способность, которая дает человеку возможность находить уникальные смыслы» (Франкл, 1990. — С. 295).