5.3. Причины конфликта между христианами и Римской Империей

Прежде всего, необходимо рассмотреть вопрос о причинах гонений на христиан со стороны римской империи. Дей­ствительно, Рим­ская Империя не была ни «кровожадной», ни «фанатичной». В момент появления христи­анства в ней процветали самые разнообразные рели­гии и это увлечение римлян экзотическими культу­ра­ми зло высмеивает уже Ювенал в своих сатирах. Чем же объясняется тогда эта упорная, трех­вековая борь­ба с христианством, под конец почти безнадежная и бессмысленная?

Мы знаем, что сначала римская власть вообще не «заметила» христиан, не усмотрела коренного отличия их от иудеев. Иудейство же было хотя и странной, необычной, но законной рели­гией. И вот «под покровом» ее, по выражению Тертуллиана, Церковь прожила первые десятиле­тия, и это позволило ей встать на ноги, распространиться и утвердиться по всей Империи. Зато в этот период встречаем мы неприязнь, а часто даже и ненависть к христианам со стороны «толпы». Отсутствие храмов, ночные собрания, таин­ственные обряды, общие трапезы мужчин и женщин — всё это не могло не возбудить подозрений и естествен­но поползли самые чудовищ­ные слухи: об оргиях, о магии, о ритуальных убийствах в христианских собра­ниях. Позднее христиан будет ненавидеть также и «интеллигенция». Но всё это, если и создавало благо­приятную для гонений атмосферу, не могло быть всё-таки их причиной: римское государство было государством правовым и не допускало самоуправства и бесчинства. Поэтому единствен­ную настоящую причину всего конфликта нужно искать в самой сущности римской государственности. Как всякое античное государство, Рим имел своих бо­гов, свою национально-политическую рели­гию. Она не была ни системой верований, ни систе­мой морали. Верить римский гражданин мог и очень часто верил — в «богов чужих». Это был до мелочей разработанный ритуал жертвоприношений и молитв, культ, имевший прежде всего государственно-полити­ческое значение. От соблюдения его зависело благо­состояние Им­перии, по­беда над врагами. Пускай это был всего лишь символ, в который почти никто не верил в эту смутную эпоху. Другого символа для выражения и сохранения един­ства, для воплощения своей веры в самого себя, Рим не имел. С этим символом было связано всё его слав­ное прошлое, вся гордость побед, все традиции и все воспоминания. Отказаться от него значило презреть Рим, выйти из лояльности, оказаться бунтовщиком. И от всех своих подданных Рим требовал только од­ного: внешнего участия в этом государственном куль­те, как выражения лояльности, как под­чинения себя римским ценностям и включения в римскую традицию. Сжечь несколько зерен ладана перед изображениями отечественных богов, назвать императора «Господом», исполнить обряд — вот всё, что требовалось от граж­данина, и, исполнив это, он был свободен искать под­линной веры или вечного смысла жизни где угодно.

Для античного человека такое требование было самоочевидным. Для него религия была вопро­сом не личного выбора, но делом семьи, рода, государства. В религии он видел и ощущал на­ционально-политиче­скую скрепу, источник и санкцию человеческого об­щества со всеми его за­конами. Отказаться от своих богов значило отказаться от своей семьи, своего на­рода, своей ро­дины. Его личная вера или неверие ни­мало не касались религии, так как сама религия ни­когда не была вопросом Истины, но всего лишь приз­нанием «существующего строя», его законности и це­лесообразности.

И вот от исполнения этого самоочевидного, про­стейшего гражданского долга и отказались хри­стиане, и отказ оказался причиной гонения. В чем же глубо­кий, вечный смысл этого отказа? Это не был ни бунт, ни осуждение государства как такового, ни даже сопротивление отдельным его дефектам и порокам. Начиная с апостола Павла, христиане могли смело утвер­ждать свою «лояль­ность» к Риму, ссылаясь на свои молитвы за Императора, за власть и за родину. Но они не могли исполнить двух требований: признать им­ператора «Господом» и совершить даже внешнее по­клонение идолам, хотя бы и без веры в них. «Господь» — на языке того времени — означало аб­солютного хозяина и владыку, обожествленного господина. Но для христиан весь смысл их веры был в том, что при­шел и воцарился в мире единственный и настоящий Господь — Иисус Христос. «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса» (Деян. 2,36) — это значит, что Бог отдал Ему всю власть над миром, и что отныне Он единственный Владыка всей человеческой жизни. Всё Евангелие было вестью о наступлении Царства Божьего и о том, что пришло оно и воцарилось во Христе. Христиане при­нимали и государство и общество, но только в ту меру, в которую они не ограничивали господство Христа, не заглушали исповедания Царства. Ибо Цар­ство Божие уже пришло и открылось в мире и отныне оно одно есть единственное мерило ис­тории и человеческой жизни. Странным образом в борьбе христиан против языческого требо­вания Империи усматривали их рав­нодушие к «внешнему» миру, стремление «освободить­ся» от него. На деле же в этом отказе исполнить тре­бование, не принимавшееся всерьез даже теми, кто предъявлял его, явлена была на все века как раз вся мера ответственности христиан в мире. От­вергая «формальное» требование государства, они тем самым и его включали в перспективу Царства Христова, призывали — пускай пассивно — и его смириться перед Господом мира. От­вержение одного титула вскрывало глубочай­ший и важнейший из конфликтов: борьбу Церкви не против мира, а за мир, за приведение его к Царю, Сво­им Царством принесшего ему спасение.

Почти никто не верил в идолов, поклонения кото­рым требовали от христиан. И здесь — своим отказом исполнить это требование христиане показы­вали, что они — почти одни — ве­рили в них. Это зна­чит — даже, во внешнем, политическом культе идолов видели власть Дья­вола, оторвавшего мир от знания единого истинного Бога и заставившего его почитать истука­нов. Но Христос пришел, чтобы освободить мир от этой власти. И тогда в свете этой борьбы само язычество оживало внезапно во всем своем страшном религиозном значении как царство Лжи, с которым христиане вступали в смертельное единоборство.

Современное, даже христианское сознание, в этом конфликте видит борьбу за «свободу со­вести», за пра­во человека сделать религию своим «частным делом». Для ранней Церкви смысл его, конечно, неизмеримо глубже. Христианство для нее не только новая ре­лигия, а переворот происшедший в истории мира: явление в ней Господа для борьбы с Тем, кто узурпи­ровал Его власть. Церковь — свидетельница Его при­шествия и присутствия. Она знает, что Он воцарился и об Его Царстве возвещает миру. Но если Он Господь — всё должно принадлежать Ему, Он один должен быть Царем неба и земли. «Един Господь!» — вот по­следний смысл борьбы, ее подлинное содержание для Церкви.

Начало гонений озарено пожаром Вечного Города. В ночь на 16 июля 64 г. сгорела боль­шая часть Рима, и народная молва обвинила в поджоге самого импера­тора: в своем воспаленном воображении Нерон мечтал будто бы о перестройке столицы. Чтобы от­влечь от себя это подозрение, Нерон перенес вину на «людей, ненавидимых за их пороки и которых народ назы­вал христианами... Сначала были схвачены те, которые признавали себя христианами, а затем, по их указанию, захвачено было множество лиц, которых и уличили не столько в поджоге, сколько в ненависти к человеческому роду. И хотя эти люди и были виновны, но они возбуж­дали к себе жалость и сострадание, по­тому что гибли не для общего блага, а для удовлетво­рения жестокого каприза одного». Этими несколькими строками римского историка Тацита — пол­ными през­рения к «зловредной секте» — и ограничиваются сведения о тех событиях. Но они ясно пока­зывают, что христианство «открыто» римской властью, что существование его всем известно. И хотя гонение Нерона ограничено Ри­мом, и причина его случайна, но именно в связи с этим впервые ста­вится вопрос о христианах в политической и государ­ственной плоскости. Правда, решен он будет не сразу. Конец века проходит в переворотах, смутах и неурядицах. Риму не до христиан. Но гонения назревают. На эти годы относит преда­ние Церкви мученическую смерть апостолов Петра и Павла в Риме может быть при Нероне, Иоанна Богослова на Востоке при Домициане (81-96). До нас дошли имена и других мучеников. И эти, всё учащающиеся вспышки, подготавливают открытый конфликт.

Сохранился ответ императора Траяна своему другу Плинию Младшему, который, в качестве губерна­тора одной из отдаленных провинций, спрашивает императора о хри­стианах. Как поступить с ними? Казнить ли за «само имя» — то есть за одну принадлежность к христиан­ству, или же за преступления, связанные с «именем»? Разыскивать ли их или же ждать формального обви­не­ния? Траян ответил ясно и определенно: да, само «имя», то есть само христианство и есть состав пре­ступления, и за него нужно казнить. И хотя он за­претил разыскивать христиан и отверг ано­нимные до­носы, «недостойные нашего времени», христианство в этом рескрипте было осуж­дено всей тяжестью рим­ского, закона. Отныне всякий, обвиняемый в том, что он христианин и не оправдавшийся принесением жерт­вы богам, оказывался приговоренным к смерти. Хри­стиан­ство было объявлено вне закона: «вас не должно существовать»...

Отныне — в течение целых двух столетий — жизнь Церкви измеряется кровью мучени­ков. В разные эпохи, в зависимости от политических условий и от иных при­чин, их было то больше, то меньше. Но по-настояще­му их цепь не прерывалась никогда. Дошедшие до нас мученические акты и описания гонений показывают, как реагировала Церковь на это осужде­ние. Они вскрывают всё значение, вложенное ею в «мученичество», то есть в свидетельство христиан перед судом мира, и объясняют нам, почему именно в мученичестве осознала Церковь как бы «норму» хри­стианской жизни, а также самое сильное доказатель­ство истины христиан­ства. Было бы неверно сводить смысл мученичества к одному «геройству» или жерт­венности: таких мучеников-героев имели все религии, и если бы числом жертв определялась истина идеи, то каждая могла бы предъявить своих. Но христианский мученик не герой, а «свидетель»: при­ятием страданий и смерти он утверждает, что царство смерти кончи­лось, что жизнь восторже­ствовала; он умирает не за Христа, а с Ним, и тогда в Нем же получает и жизнь, «воссиявшую из гроба». Церковь превозносит мученичество так высоко именно потому, что для нее оно есть до­казательство самого главного христианского утвер­ждения: воскресения Христа из мертвых, по­беды над смертью.

Таковы главные идеи, принесенные в мир Христом. Теперь, после двухтысячелетнего периода, мы видим, что сила их действия на человечество оказалась беспримерной. Трудно утверждать, что вся история после Христа стала христианской, до этого еще слишком да­леко. Но она стала качественно другой под влиянием христианских идей.