7.6. Эпоха Вселенских соборов

Века с IV по VIII в истории Церкви обычно называют эпохой вселенских соборов. Вселенские соборы стали своеобразной формой организации внутренней жизни Церкви. Их истоки восходят к т.н. Апостольскому собору, состоявшемуся в Иерусалиме в 49 г. н. э. Вершиной вселенских соборов стал IV Вселенский собор в Халкидоне (451г.) и про­возглашенный им догмат о богочеловечестве Христа. Христологические поиски и опре­деления не только в церковных, но и в политических процессах, так или иначе, связаны с Халкидоном. Вся глубина этой эпохи раскрывается в вопрошании о смысле богочелове­чества Иисуса Христа как вопросе о природе человека и его назначении.

Первые соборы Церкви никем не организовывались. Ни авторитет Св. Писания, ни церковные власти никогда не устанавливали регламентацию их проведения и не давали процессуальных директив. Соборное начало свойственно самой «природе» христианства: оно проявляется в раннехристианских общинах, в евхаристическом единстве, в избрании епископов. Деятельность собора, как выразителя церковного сознания, требует духовной и богословской готовности и предполагает «риск веры», поскольку она направлена и на формулировку принципа, и на борьбу с ересью.

В нач. IV в. Церковь столкнулась с арианской ересью. По определению О. Клемана, «...ересь - не просто эпизод в истории культуры, для нас давно утративший актуаль­ность. Ересь есть выражение постоянного соблазна человеческого разума, желающего объяснить таинство и в конечном счете свети его на нет»*.⁶.

Арий, александрийский священ­ник, стал учить, что Христос сотворен Богом, следовательно отличен от Отца и не подобен ему. Бог же остается замкнутым в своей трансцендентности. Эта концепция Бога была унаследована от греческой философии. Радикальное различие между природой Бога и природой Христа значительно упрощало христианство, но не раскрывало библейской антиномии о едином Боге, о единстве и различии Сына с Отцом. Согласно Арию, Иисус был вершиной творения, он был избран Богом в силу своих заслуг как нравственно со­вершенное существо. Если принять этот постулат, то окажется невозможным и таинство Троицы, и таинство богочеловечества. Человечество, не обоженное во Христе, не может претендовать на реальное соединение с Богом, между ними возможно лишь моральное общение, образцом которого является Иисус. Эта рационализация христианства, осно­ванная на абстрактных построениях, с одной стороны, принудила Церковь, а с другой, дала ей возможность выразить свою веру в конкретных словах и понятиях. Так был со­зван первый Вселенский собор в Никее (325 г.).

Никейский собор бескомпромиссно осудил арианство, утвердив догмат о вопло­щении единосущного Сына. Это выражение «единосущия» составляет несравнимый по значимости вклад собора, т.к. в нем устанавливается фундаментальная связь Бога и тво­рения, Бога и человека. Никейское определение вызвало ожесточенные споры, длив­шиеся более полувека. Многие остались арианами или полуарианами. Что касается им­ператоров, они, в большинстве своем, поддерживали арианство: трансцендентный и ав­торитарный Бог казался им более надежным гарантом власти, чем Бог любящий и стра­дающий.

Огромная работа по богословскому и духовному углублению и дополнению Ни­кейского символа была проделана Афанасием, человеком железной воли и энергии, су­мевшим, несмотря на ссылки, гонения и аресты, выстоять в «арианской смуте». После него тринитарный догмат был развит каппадокийцами. На втором Вселенском соборе, состоявшемся в Константинополе в 381 г., Никейский символ был дополнен членом, ут­верждавшим Божество Духа, исходящего от Бога - Отца.

Таким образом, первая богословская тема о Св. Троице была неразрывно связана с христологическими определениями. От понимания боговоплощения зависело признание Христа Богом или человеком. С неизбежностью вставал вопрос: соединяет ли Христос Бога и человека или же между ними онтологическая пропасть? Принятие Никейского «единосущия» было ясным ответом: Христос - Бог, его воплощение было явлением в нем Отца и Духа. Однако религиозная мысль не останавливается на этом: если во Христе Бог соединяется с человеком, то как возможно такое соединение и какая роль отводится че­ловеку? Важно понять, что поиски ответов на эти вопросы не были поисками абстракт­ных формул и не были поводом для спекулятивных обсуждений. Это были размышления о человеческой свободе, его личном усилии, его месте и роли в бытии. Отсюда та актив­ность, а порой даже страстность, с которой проходило обсуждение и создавались дог­маты.

Антиохийская школа сыграла здесь не последнюю роль. В лице Феодора Мопсу­этского и, особенно, его ученика Нестория проявилась устремленность антиохийцев к «человечности Христа». Несторий пытался рационализировать христианство. Он отвер­гал признание Девы Марии Богородицей. Против Нестория выступил епископ Александ­рийский Кирилл. Представитель александрийского богословия, он унаследовал тради­цию, шедшую от Иринея и Афанасия, в которой критерием богословия признается цер­ковный опыт спасения Христом. Отрицание этого факта спасения и сопричастия с Богом он увидел в несторианстве. Для решения этого спора был созван третий вселенский со­бор в Эфесе (431 г.). Надо сказать, что атмосфера, в которой собирались и проходили со­боры, не всегда была спокойной. Зачастую (как в случае с третьим собором), это была атмосфера взаимных обид, подозрений и непонимания из-за различий в оттенках мысли и употреблении слов. Принятию единого догмата предшествовал путь медленного со­гласования слов и традиций. Осуждение Нестория нашло поддержку не только среди церковных иерархов, но и среди церковного народа Эфеса, Александрии и Константи­нополя. Победа Православия была выражена в формулах собора: Христос есть со­вершенный Бог и совершенный человек, в нем соединились две природы, Святая Дева есть Богородица.

Споры улеглись, однако, что касается массы христиан, то она божество Христа воспринимала гораздо сильнее, чем его человечность, различие природ во Христе вос­принималось как отвержение христианства. Это сопровождалось утверждениями о гре­ховности человеческой природы, где всякое сравнение Христа с людьми считалось не­благочестивым.

Это привело к возникновению одной из самых значительных по масшта­бам ереси монофизитства. Монофизитство утверждало одну природу во Христе, правда, составную - богочеловеческую, но с явным преобладанием божественного, растворением человеческого в божественном. Монофизитство возникло в Константинополе, откуда широко декларировалось архимандритом Евтихием. Первой монофизитской интуицией было прославление преображения, совершившегося во Христе. Но это имеет смысл лишь эсхатологический и требует аскетической, этической и исторической реализации в собст­венной свободе человека, в чем монофизитство ему отказывает. В крайних монофизит­ских кругах появились формулировки относительно растворения человеческой природы в божественной. Таким образом, эманация подменяет собой творение, и спасение мира оборачивается его растворением в божестве. Если бы христианство стало монофизит­ским, то трудно было бы утверждать человеческое измерение истории, творческую сво­боду человека его богочеловеческую задачу.

Халкидонский собор (451 г.) занимает особое по значимости место в цер­ковной истории. Формула Халкидонского догмата утверждает две природы Христа в со­единении «неслитном, неизменном, нераздельном, неразлучном». Это отрицательное оп­ределение имеет глубокий религиозный смысл: оно и выражает саму сущность христиан­ства. Бог соединяется с человеком, но человек в этом единстве не умаляется, ему предос­тавляется новое измерение - богочеловеческое.

Халкидонским «оросом» начинается новая, византийская глава в истории Право­славия. Антиохийская кафедра была развенчана несторианством, Александрия была зна­чительно ослаблена после Халкидона, каноны которого, и богословский, и юридический, способствовали утверждению первенства Константинополя, хотя предпосылки для этого сложились гораздо раньше. Однако постановления Халкидонского собора воспринима­лись многими с трудом: целые провинции в Египте. Сирии. Малой Азии оставались при­верженцами монофизитства. находя поддержку и в монашестве, и в епископате. Кон­стантинопольские императоры проводили политику компромиссов, а иногда и открытой поддержки монофизитов, что вызывало серьезные разногласия с Римом. В попытке со­хранить монофизитский Восток Церковь теряла православный Запад.

В 533 г. Юстиниан созвал пятый вселенский собор в Константинополе. Этот со­бор осудил учения Оригена и его ученика Евагрия и некоторые сочинения крайних представителей Антиохийской школы. Был составлен список «избранных Отцов» - бесспорных авторитетов православного Предания - и подтвержден Халкидонский догмат.

Как мы видим, ни Антиохия, ни Александрия не смогли дать целостного изложе­ния вероучения. Формула Халкидона стала тем необходимым синтезом, в котором нуж­дался христианский мир. Однако ее еще нужно было раскрыть в необходимых понятиях, она должна утвердиться в церковном сознании в новых смыслах, необходимо пере­строить всю терминологию. Для этого потребовалась пятый и шестой Вселенские со­боры.

Несмотря на догматические определения четвертого и пятого вселенских соборов, примирения с монофизитами не произошло. В русле монофизитства возникает монофе­литство - учение об одной воле Христа, божественной, поглотившей его человеческую волю. Утверждалось, что Бог - источник всех человеческих действий Христа. Монифе­литство урезало полноту человечества Христа и лишало его человеческой воли. И снова Церковь будоражат споры и разногласия: Константинопольские патриархи принимают монофелитство, что вызывает бурю протестов на Западе. В защиту Православия высту­пил преподобный Максим Исповедник, человек трагической судьбы: после неоднократ­ных ссылок, пыток и увечий он умирает, так и не приняв монофелитской формулы. Не­много раньше подобная судьба постигла папу Мартина, собравшего собор из 150-ти епи­скопов, который осудил монофелитство. Императоры поддерживали ересь. Однако Цер­ковь все же нуждалась в окончательном решении вопроса. Для этого собрался шестой Вселенский собор в Константинополе (680 - 681). Монофелитство было отвергнуто, и Халкидонское определение было дополнено догматом о двух волях Христа. Дальнейшее углубление Халкидонского «ороса» закладывало основание христианской антропологии: утверждение целостного человека и его абсолютной ценности стало итогом христологи­ческих споров.

Пятошестой Трулльский собор (691) был созван, чтобы своими каноническими постановлениями дополнить пятый и шестой соборы. Его определения носят церковно-юридический характер и относятся к обрядово-культовой практике и регламентации мо­нашеской жизни.

Новый этап в жизни Церкви знаменуется новой смутой иконоборчеством. Перво­начальная суть икон заключалась не в изображении святых или событий евангельской истории, но в выражении определенных мыслей о Христе. Икона связана с раскрытием в церковном сознании смысла боговоплощения. Иконотворчество должно было обеспечить выход в мир духовный, в новую реальность, всколыхнуть глубины памяти. Позднее, уже в ХХ веке философ Павел Флоренский напишет о «напоминательном значении икон», онтологическая характеристика которых - «быть тем, что они символизируют»*.⁷

Иконопочитание, утвердившееся в VII в. порой приобретало формы, приближаю­щиеся к идолослужению. Как реакция на это возникло движение иконоборчества. Неко­торые императоры поддерживали иконоборцев, историки усматривают в этом по­пытку найти компромисс с исламом, где, как известно, изображения живых су­ществ запрещены. На защиту икон выступило монашество, приняв на себя всю тяжесть гонений. После смены власти в 787 г. в Никее собрался седьмой Вселенский собор, на котором был провозглашен догмат об иконопочитании. Этот догмат был подготовлен православной богословской мыслью и, прежде всего, творчеством Иоанна Дамаскина. Защиту икон он выводит непосредственно из боговоплощения и богочеловечества Хри­ста. Его знаменитое изречение: «Почитаю не материю, но Творца материи, ставшего ма­терией ради меня» - легло в основу христологического определения иконы и иконопочи­тания. Эта победа до сих пор празднуется в первое воскресенье Великого поста как «торжество Православия».

Догмат иконопочитания завершает догматическую диалектику эпохи Вселенских соборов, сосредоточенную на двух основных темах божественного откровения: на уче­нии о Троице и на учении о богочеловечестве. В этом отношении вероучительные опре­деления вселенских соборов составляют неизменный фундамент Православия.