Выжутович, Черниченко, Никитин

по левую руку пятый,— видите, черный такой». Масштабы иные, и в начале улицы мне объяснили: «Под большими деревьями, на ветер вход». Оказалось — необходимо и достаточно: два старых мощных тополя одиноко сопротивлялись холодному ветру, дующему, видимо, с постоянством компаса.

За стеной, в комнате с телевизором, жена Петра Ивановича, санитарка Анна Александровна, крутила ногой мерно постукивающую прялку, пряла кудель. Мы с хозяином уселись на кухне, поближе к натопленной печке, разложили на столе с линялой клеенкой хозяйственный механизм колхозного эксперимента:две чековые книжки, текст договора, лист с заголовком «Расчет затрат» -- и принялись разбираться в экономических тонкостях. То есть принялся-то я, а Петр Иванович объяснял. Он, как и его односельчане, уже перешедшие на новую систему, именуемую пока «экспериментальной», эти тонкости давно и успешно превзошел. (Первое сильное впечатление в «Пути к коммунизму»: все считают, цифромания какая-то у людей. Да с увлечением! Поначалу, с непривычки, слегка утомляет, а потом думаешь: чего ж им не увлекаться — свои ведь деньги считают, свои зарплаты рассчитывают и премии! Сказано же; хоз — расчет.)

В тексте договора много цифр. Я читаю вслух, а Петр Иванович при каждой из них кивает, словно встретил добрую знакомую, и приговаривает: «ага», «вот-вот», «так, да». Вместе с бумагами он достал с полочки очки и теперь слушает в них с таким ответственным видом — счетовод да и только!

Цифры ему действительно хорошо знакомы. Все цифры в договорах взяты по среднему уровню показателей, сложившихся в колхозе за три последние года до начала эксперимента. Цифры отражают доэкспериментальное статус-кво, цель же эксперимента — их изменить. Что касается трех главных — количества продукции, зарплаты и материальных затрат на производство, то первые две цифры необходимо увеличить, третью, наоборот, уменьшить.

Или, как минимум, заморозить.

Эта третья — главная. Из-за нее весь сыр-бор. Потому и затеяли эксперимент,что проклятая третья растет, как злокачественная опухоль. Рост затрат на производство единицы продукции, то есть рост себестоимости,— это снижение прибыльности хозяйства. Правда, применительно к «Пути к коммунизму» можно говорить толь-

231

ко о росте убыточности; в одиннадцатой пятилетке ее годовая величина перевалила за полмиллиона.

Утешением здешним крестьянам может служить только сознание того, что они «в русле общей тенденции». Капвложения в сельское хозяйство страны растут с каждой пятилеткой: в восьмой было 81,5 миллиарда рублей, в девятой — 130,5, дальше рост еще круче. А

прирост валовой продукции при	этом: в	восьмой —
21 %, в девятой — 14, в десятой —	9, а в 1981	году, пер-

вом году одиннадцатой пятилетки,— отрицательный, минус 2 %.

Денег расходуется все больше, а прирост продукции все меньше. В чем дело?

Деньги расходуются не по-хозяйски. Сколько раз за свои пятьдесят с лишним лет слышал колхозник Петр Иванович, что, перерасходуя корма, топливо, удобрения, халтуря на пахоте или на ферме, он наносит ущерб экономике колхоза и страны. Кто только не заступался за эту «большую» экономику, кто не выступал от ее лица на собраниях, по радио, в газетах! Петр Иванович слушал. Иногда и сам выступал, если предоставляли слово и текст выступления. Себестоимость продукции росла/

Почему у Петра Ивановича не возникало чувство хозяина? Не потому, что текст был неправильный. Дело в природе этого чувства. Вещь это тонкая. Чувство хозяина похоже на соловья — его тоже нельзя кормить баснями. Чувство хозяина принадлежит к области экономики и должно питаться фактами экономической действительности, а не сообщениями печати или аплодисментами.

Петр Иванович приходил в планово-экономический отдел колхозной конторы, где рассчитывали его заработок, потом в бухгалтерию, расписывался в ведомости, считал. Если решал, что его обманули, шел разбираться. Но такое случалось редко. Между тем его постоянно — нет, не обманывали,— частично дезинформировали. Себестоимость центнера зерна в «Пути к коммунизму»

с восьмой пятилетки по десятую	выросла с 4 рублей
80 копеек до 10 рублей 6 копеек	(в 1981 году), сумма

ежегодного убытка колхоза увеличилась втрое, а заработок всех категорий работников... тоже возрос.

Один принц, который очень не любил, когда его обманывали, в такой ситуации наверняка сказал бы: «Неладно что-то в датском королевстве. Прервалась связь...» — подразумевая связь между законами экономики и Петром Ивановичем. Петр Иванович тоже заме-

232

чал, что не все ладно. Денег у него все больше, но, чтобы купить на них что-либо кроме водки, надо ехать все дальше. Водка есть на месте, но и она все дороже.

Кто же так подвел Петра Ивановича? Тот, кто должен был обеспечивать связь между «большой» и «петриванычевой» экономикой,— хозяйственный механиам. Этот горе-связист попытался свалить свою работу на других. Воспитание чувства хозяина он поручил средствам массовой информации. Контроль за экономическим поведением — товарищескому суду. Сам же постоянно объявлял об очередных мерах по своему дальнейшему улучшению и совершенствованию.

Естественно, получалась путаница. Огромные маховики и малые шестеренки вращались совсем не в лад и даже в разные стороны. Колхозу был невыгоден перерасход кормов, а скотнику было выгодно взять побольше и унести в свое подворье-подспорье. Колхозу был невыгоден перерасход топлива, а тракторист соглашался за магарыч услужить соседу. Колхозу было невыгодно платить за несделанную или халтурную работу, а слесарь норовил закрыть наряд любым путем. «Масс медиа» ратовали за чувство хозяина, уговаривая поступать вопреки выгоде, и порождали у скотника, тракториста и слесаря лишь чувство легкого раздражения.

Откуда в тексте такое оптимистическое, такое радующее глаз прошедшее время? Оттого, что в «Пути к коммунизму» хозяйственный механизм работает теперь так, что выгодное колхозу, обществу выгодно и каждому его члену. Причем не только теоретически, «по большому счету», а и конкретно, по тому счету, который

вбухгалтерии.

Ивот Петр Иванович, далеко не самый сознатель-

ный и образованный член колхоза, в договорный период изо всех сил старался снизить себестоимость продукции. Придумывал все, чтобы материальные затраты на центнер привеса были не 30 рублей 13 копеек, как запланировали ему в «Расчете затрат», исходя из средней за три года суммы, а меньше. Потому что по экспериментальной системе оплаты половина сэкономленных средств идет звену в премию.

Эту премию звено получает при соблюдении двух условий. Первое: выполнить договор в части поставки продукции, то есть дать не меньше мяса, молока, зерна, чем обещано. Второе условие отдельным пунктом стоит во всех договорах, его цифры долго обсуждались и были приняты в каждом звене отдельно. За один день

233

прогула — лишение доплат и премий на 25 %, за 2 дня —.на 50, за 3 дня — на 100 %.

Итак, экономика Петра Ивановича теперь зависит от трех китов: от конечного количества продукции, от материальных затрат на ее производство и от трудовой дисциплины. На этих же трех китах стоит и экономика колхоза. Киты у них теперь общие и следит за ними сам Петр Иванович.

Для контроля за расходами даны были Петру Ивановичу, как и каждому звеньевому, две чековые книжки. На одной написано — «Фонд оплаты труда», на другой — «Фонд материальных затрат». Привез тракторист корма, Петр Иванович выписывает чек из второй книжки. Корешок остается в книжке, полстранички отрывается трактористу: за столько-то центнеров такого-то корма — столько-то и подпись: «Астанин». Без этого автографа тракторист свои деньги не получит. Из первой книжки Петр Иванович каждый месяц сам себе и Бобровскому, второму члену звена, выписывал авансы. Книжки лежали в разных карманах и жгли грудь, как два разноименных заряда, держа в напряжении петриванычеву душу. Сэкономишь — потечет из второй книжки в первую. Перерасходуешь — наоборот: перерасход материальных затрат погашается (правда, тоже наполовину) из фонда оплаты.

«Берет, как бомбу, берет, как ежа, как бритву обоюдоострую»,— сказано у поэта. Примерно так звеньевой обращался поначалу с книжками, потом привык, но берег по-прежнему. Книжка оплаты была на сумму 2467 рублей, он за четыре месяца договора выписал из нее авансов на 850 рублей, из расчета 3 рубля 67 копеек за выходо-день себе и Бобровскому. Казалось бы, деньги твои, выписывай хоть все, своя рука — владыка! Оказалось (вот она, книжка,—документ), своя рука — хозяйка. И вовсе она не дура, своя рука, не вредительница. И с головой она в полном ладу. Голова же — ученая, нет ли, седая или юная,— принадлежит человеку разумному, в котором генетически заложена тяга к разумной деятельности, надо лишь дать возможность...

Книжка затрат была выписана на запланированную сумму 4249 рублей. Из них на корма — по расчетам — 3042. Полистав корешки чеков, я недоуменно посмотрел на Петра Ивановича. Он усмехался хитро и довольно. На корма было выписано... 66 рублей! На ветеринарные медикаменты: по плану — 100 рублей,

234

фактически — 4 рубля 23 копейки (рядом крупно: «За прививку»). Ну, тут еще понятно — не болели у него телята. Но корма-то?

И Петр Иванович поведал — телят они пасли. Угнали верст за десять от села, сделали летний лагерь. Трактор привез им лес, сколотили прясла, на 66 рублей подкормки, еще заплатили колхозу за амортизацию

живой тягловой силы, за сто двадцать	коне-дней —
вот, считай, и все затраты.
Пасти гораздо труднее, хлопотнее,	рискованнее,

чем откармливать. Под мерный стукоток прялки я слушал про то, что сурепка годится, только — упаси бог — не по росе, и клевер, ясное дело, хорош, но опять-таки не на голодный желудок, когда же и как напоить — вообще залог успеха.

Если желание заработать пробудило крестьянские умения и навыки — что в этом плохого и кто от этого проиграл? Во всяком случае, не колхоз. Из суммы затрат они сэкономили около четырех тысяч, половину из которых по договору получил колхоз. Вместо же 141 центнера привесов у них вышло 177.

Умения и навыки формируются под воздействием хозяйственного механизма. Один из лучших механизаторов колхоза, чей портрет на Доске почета у конторы, Петр Михайлович Галыгин, рассказывал мне, постепенно входя в азарт, хотя и посмеиваясь над моей неосведомленностью и собственной горячностью, как можно объегорить учетчика и своего неопытного собрата-трак- ториста.

Когда я не понимал, он рисовал схемы мне в блок-

ноте.

...Нам с вами нужно пахать одно поле. От чего будет зависеть заработок каждого из нас? От того, кто лучше пашет, у кого трактор меньше ломается? Не только... Первое — как заскладишься, то есть какую загонку, участок поля, выберешь. Поле прямоугольное бывает редко, где-то шире, где-то уже. Я — если похитрее, поопытнее,— приеду пораньше, а то и с ночи и вешками помечу широкий участок. Значит, гон у меня будет самый длинный, времени на развороты уйдет меньше, производительность и заработок будут больше. А предположим и поле прямоугольное, и заскладились вроде одинаково, но вы стараетесь ровно пахать, а я каждую борозду так излучу, что моя загонка сверху букву «X» напоминает. Что выйдет? А то, что соседям слева и справа по моему клину допахать придет-

235

ся, а учетчик их мне запишет, потому что он с краю смотрит, по вешкам.

«Смеясь, человечество расстается со своим прошлым». Галыгин потому так охотно и с юмором рассказывал об этом, что в звене весь этот арсенал хитростей «без надобности».

Звено получает за урожай с поля, и вешки ни при чем. Даже не смена вех — отмена вех.

Старую психологию так не отменишь. Но объегорить звено и неосвобожденного звеньевого Галыгина куда труднее, чем учетчика. Как-то с утра пошли к тракторам — утреннего «наряда» теперь не стало, в звене каждый «знает свой маневр»,— и вдруг один из тех, кому в тот день пахать, вернулся: «Беда, Михалыч, магнето свистнули». Галыгин подошел, заглянул в мотор его трактора и сказал: «Интересный вор. Магнето снял, а болты все по гнездам». Повернулся и добавил: «Ставь на место без шума, догоняй мужиков. Пахать все равно надо».

Взаимоконтроль за качеством работы тоже налицо. Алеша Великанов, член другого звена, кормозаготовителей, объяснил так: «Сегодня я тут работаю, назавтра заболею — другой тут будет. Он же все мои огрехи увидит!»

Главный контролер по качеству, понятно, урожай. Он теперь платит, он, выходит, и заказывает музыку — без фальши. Отсюда эмоции. «Наше звено расформировали,— говорит Великанов,— будут реорганизовывать, свеклу в отдельное звено выделять. А раньше она наша была, и осенью я под нее пары готовил. Так ведь я как готовил! Думал — для себя, а теперь что же?..»

Не только внутри звена, но и между звеньями контроль, ибо — расчет. Жена Галыгина, Лидия Дмитриевна, звеньевая доярок, в полную мощь голоса говорит звеньевому слесарей: «Ты хоть на колени встань — не будет тебе чека, пока не переделаете». И транспортер работает, и коровник — не авгиевы конюшни. А Клавке Галыгина сказала: «Клавка, замечу, что пахнет — к дойке не допущу. И прогул засчитаем — на четверть премии. У тебя, Клавка, когда выпьешь, жирность падает — звену невыгодно. Или током, не дай бог, тебя шарахнет — я теперь за тебя отвечаю — смот- ри-и-и! »

Ни комиссии, ни суд не заседали. А нарушения были? Да. Но и сами они, и их последствия устраня-

236

лись на месте. Ни анархии, ни либеральных потачек нарушителям не наблюдалось, скорее наоборот.

Расскажу этот эпизод так, как слышал в колхозе,— без имен, без точного времени действия (кажется, это было до начала широкого эксперимента, когда звенья создавали только на период уборки), даже без гарантии подлинности событий. То есть я-то поверил сразу, а вы — как хотите... Словом, создали впервые молодежное звено комбайнеров, шесть человек. Один загулял с начала уборки, сел на мотоцикл и упылил. День, второй... Гибла идея, начальство заволновалось. Звено попросило — не вмешивайтесь, разберемся. Они его разыскали. Так вот, кто-то видел, прохожий или проезжий. ... Или не видел — слышал... Словом, положили на колесо его собственного комбайна и приводным ремнем по... очереди.

Варварство? Жестокость? Во всяком случае, не

.доказательство бессилия. Работал потом он лучше других и совершенно, говорят, не садился перекуривать. Меня интересует другое — он не жаловался. А народ здесь сибирский, отнюдь не безответный. Раньше чуть что — к прокурору. Михаил Васильевич Карапоткин, председатель колхоза, объясняет так: «Раньше начальство поругает — он королем ходит, а накажут — обязательно обжалует. Из принципа. А перед звеном грех замолить спешит, вкалывает. Звеньевого начальником обозвать и послать подальше нельзя — они у нас все неосвобожденные. Мне иной раз досадно, какой кроссворд получается: по вертикали критика— как с гуся вода, а по горизонтали — ого, как забирает!»

В звене доярок у Галыгиной надои за один год выросли на 400 с лишним килограммов, урожай в зерновом звене Галыгина оказался в полтора раза выше районного. Результаты эксперимента? В колхозе формулируют осторожнее: «Наметилась тенденция». Приезд корреспондента тоже вызвал опасение: «Вы напишете, кто-нибудь перенимать приедет, а мы еще не готовы».

Скажем осторожно и мы: в колхозе наметилась тенденция к повышению трудовой дисциплины. Скажем так: экономическое поведение нормализуется, ибо нормально функционирует экономический механизм.

Вот на этой осторожно-оптимистической ноте нам бы и закончить. Но надо досказать про звено Петра Ивановича.

Экономия, если помните, у них выходила под четыре тысячи. И, значит, оплата вместе с премией полу-

237

чалась в два раза больше запланированной. Петр Иванович еще не знал, что контрольное взвешивание покажет 177 центнеров вместо 141 по плану, но и без весов видел наметанным глазом — план есть. Это были его звездные дни. Встречным односельчанам он показывал чековые книжки, объяснял, как им с Бобровским удалось такое, и сиял, как именинник.

За две недели до конца срока договора они загуляли. Телята поголодали, сколько вытерпели, потом сломали прясла и забрались в кукурузу. Паслись старательно — потраву оценили в 1300 рублей. Это подсчитали, помножив потравленную площадь на плановую урожайность. Звено Галыгина возразило было: урожайность выходила раза в два выше, да махнуло рукой — чего уж, раз не уберегли. Кукуруза была их звена.

Расширенное правление колхоза решало судьбу провинившихся. Простить — моральный крах эксперимента. Полностью лишить доплат и премии — так ведь работали, даже план перевыполнили. Вопреки очевидному засчитали им по два дня прогула — на 50 % премии. Вторые половины у них ушли на оплату потравы. Итого пьянка встала Петру Ивановичу в 1200 рублей.

«Люди не те,— говорит Леонид Данилович Костылев и отрицательно качает массивной головой. — Не те люди».

Костылев — бригадир. Раньше командовал он всеми механизаторами, доярками, скотниками. Теперь у них принимают решения неосвобожденные звеньевые. Вроде над ними и стоит теперь Костылев, но звеньевыми не больно покомандуешь — каждый «сам с усам». Должность заведующего фермой в ходе эксперимента вообще упразднили, должность бригадира пока оставили, как я понял, главным образом из уважения к Леониду Данилычу, его многолетней деятельности.

«Вот вы говорите — самостоятельность,— продолжает он.— Воля — вещь хорошая, но не всякому по силам. Вон Петру ее дали, он крепился-крепился —

изапил. Что экономика? Будет дисциплина — будет

иэкономика. А все эти чековые книжки — как дитю

игрушка новая, вначале заиграется и не шалит, а привыкнет — опять за свое. Следить надо».

Я цитирую Костылева не потому, что он единственный из встретившихся противников эксперимента, а потому, что в отличие от своих более образованных и ответственных единомышленников он с наибольшей

238

полнотой и даже мужеством выразил убеждения этих противников, их кредо. Если отбросить разницу в терминах, суть именно такая — волю давать нельзя, потому что делать ничего не будут, загуляют. Вот же — Петр Иванович...

Петр Иванович, как атлант, держит на себе их тяжкую уверенность, и тут-то он не подводит. Вы говорите — но есть же Галыгин, Петр Михайлович, он не только не пьет, даже не курит. А в ответ — ну и что, Галыгин кукурузу вырастил, а Петр Иванович ее все одно потравил. И значит — нет, нельзя давать волю...

Нет, Петра Ивановича в этом споре не обойти, не отмахнуться от него. Смотреть или не смотреть правде

вглаза — дело, конечно, хозяйское. Но если мы хотим

вхозяйстве навести порядок, смотреть необходимо. И значит, Петром Ивановичем надо заняться подробнее. Чтобы доказать, что он — не причина сбоев хозяйственного механизма, а следствие его долгой неправильной работы.

Итак, что же произошло, на чем нас, читатель, поймали и прижимают? На том, что мы выдумывали экономические средства регулирования поведения Петра Ивановича, называя его «экономическим поведением», и, додумавшись до чековых книжек, восторгались разумностью поведения героя, прославляя- «homo sapiens» и его деятельность. Герой же в кульминационный момент, использовав широко известное средство, путем приема его внутрь свой разум начисто выключил. И оказалось, что его поведение вовсе не разумное, не экономическое, что оно противоречит даже собственной выгоде героя. И тогда, выходит, экономика побоку — для регулирования поведения нужны средства не экономические, а те, о которых говорил старый бригадир: покрикивание, подталкивание и постоянный надзор. «Не те люди!»

И только на один вопрос не могут ответить Костылев с единомышленниками: откуда взялись эти «не те»

игде, как нам добыть «тех»?

Иеще вопрос: откуда у Петра Ивановича эта привычка «выключать» разум? Нет, если без саркастического хмыканья, без ссылок на кабаки Ивана Гроз-

ного, без фатализма?

Не из привычки ли к таким экономическим условиям, когда этот инструмент ему не требовался, когда для работы легче и удобнее было именно не думать?

239

И наконец, не сохранились ли какие-то из этихусловия до сегодня?

Давайте-ка посмотрим.

Михаилу Васильевичу Карапоткину, председателю «Пути к коммунизму» звонят из района: «Готовим «Экран соревнования», давай фамилии передовиков на пахоте». «Так у нас же теперь звенья»,— напоминает Карапоткин. «Ну и что, в звеньях-то люди. Мы ж не отстающих просим — передовых, чего ты жмешься? Давай фамилии». Председатель спрашивает у Галыги-

на:	«Кто в твоем звене больше всех	вспахал?» «Да
вы	что, Михал Василич,— удивляется	Галыгин,— мы

ж звеном пашем, загонок теперь нет, трактора в ряд идут. У кого поломка — вместе чиним. Кому запчасть какую — каждый под сиденьем пороется, у кого-ни- будь да найдется. Никому не интересно, чтоб были отстающие. Звено же!» «Да я понимаю,— говорит Карапоткин,— это в район фамилия нужна. Давай я тебя напишу».

«Нет уж,— отрезает Галыгин,— не надо меня из-за глупостей со звеном ссорить».

Если бы только в формах морального поощрения обнаруживались несоответствия привычных районных методов и колхозного хозрасчета! А то ведь эти расхождения касаются самого главного.

Кормовое звено в прошлом году занималось свеклой. Условия те же — половина экономии фонда материальных затрат идет звену. Затраты — этостоимость семян, удобрений, гербицидов, амортизации и ремонта техники. Плюс — и для свеклы этот «плюс» очень большой — оплата труда привлеченных. То есть тех женщин с тяпками, которые все лето «загорают» каждая на своих свекольных сотках. Чем больше соток, тем больше женщин, тем выше затраты звена, ведь оно теперь нанимает этих помощниц на свои деньги.

И вот звено решило засеять свеклой на двадцать гектаров меньше, чем засевали до него. Зачем? Они прикинули, что так выйдет со всех сторон выгоднее. Во-первых, уменьшается площадь обработки, следовательно, ее можно провести в оптимальный срок и более качественно. Во-вторых, уменьшаются затраты на горючее. В-третьих, доза удобрений (строго лимитируемых) на меньшей площади получается больше. В-чет- вертых, меньше потребуется ручного труда, значит,

240