Выжутович, Черниченко, Никитин

— Прописные истины! — отмахнулся Васильев, досадуя на то, что его не понимают.— Каким агропром быть должен, я не хуже тебя знаю. А вот какой он есть на сегодняшний день — это вопрос...

Сокрашкин его поддержал, и тогда Александров, махнув рукой, обозвал нас пацанами, которые жизни не знают.

— Да ты, Васильев, счастливчик, что при РАПО стал председателем,— доказывал он,— а не при сельхозуправлении!.. Вот кто опекал, так опекал, не слезали с шеи, шагу ступить самостоятельно не давали. Лопатили инструкции — одна за другой, одна за другой — и в село, в село! В какие сроки сеять, в какие жать, когда навоз вывозить, как свиней случать, когда поля культивировать, бороновать — все было расписано! Ка- кой-нибудь, не секрет, бездельник тобой понукал, как хотел, а ты ему и возразить не моги — он из сельхозуправления, тьфу, чинуша, стало быть, важный, хотя

всельском деле ни бум-бум...

—Ты еще от царя Гороха отсчет начни, — хмыкнул

Васильев.— Очень, знаешь ли, удобно сравнивать урожайность — тогда и нынче. Прогресс, как говорится, очевиден...

Нет, никак ему Александрова не убедить! Уперся тот, и все: опыта у агропрома нет, нечего завышенные требования к нему предъявлять. Вот время пройдет, поглядим. И — точка... Тут и я вступил в спор. Как это, говорю, «опыта нет»? Это у агропрома-то, который давно «вылез из пеленок»? Эстонский опыт есть? Абашский, в Грузии накопленный? Тоже есть. Помню, в начале 70-х в Латвии была чрезвычайно популярна песенка Раймонда Паулса «Сабиле, Талей, Кандава...». Бывал я в те годы в этих чудных крохотных латышских городках со старинными домами под черепичными крышами по заданию сельхозотдела латвийской «молодежки». О жатве писал, о плохой работе отделений «Сельхозтехники», об успехах мелиораторов. Об эксперименте в Талей, где создали агропром, не писал, не понимал тогда его важности, да и не верил в успех, считая, что довольно уже наэкспериментировали над селом и надо бы дать земледельцу возможность работать самостоятельно. Теперь жалею, что не разобрался тогда, не понял, не поверил, ибо и латвийский, талсинский опыт лег в основу нынешнего агропрома.

Но не обо мне речь и не о моей недальновидности. Я к тому говорю об этом, что опыт у агропрома накоп-

61

лен немалый — поезжай туда, изучи, чтобы не повторять чужих ошибок.

Но ведь не едут. И ошибки повторяют, вот что обид-

но.

—...Сколько имеете сена? — строго допытывались

уВасильева, и тот, робея, отвечал:

—Пятьсот...

—Соломы?

Васильев послушно отвечал и про солому. Спрашивали про другое, отвечал и про другое. Спрашивали про третье, отвечал про третье, иногда по памяти, иногда роясь в бумажках.

В агропроме подбивали б а л а н с . В тот день сюда в обязательном порядке съехались все директора совхозов и председатели колхозов Ядринского района. Процедура «подбивания баланса» выглядела так: в порядке живой очереди к плановику, восседавшему за угловым столом, подходил хозяйственник, и на него тотчас обрушивали град вопросов. Ответы заносились в широкую бумажную простыню, и, судя по тому, с какой серьезностью это делалось и даже торжественностью, все это было для агропрома жизненно важно.

—А сколько зерносенажа? — спросили Васильева напоследок.

—Нету вообще,— отвечал Васильев с вызовом, злясь и хмурясь. После его слов наступило неловкое,

тягомотное молчание, пауза, взгляд усталых глаз выразил осуждение, ручка застыла на соответствующей графе в ведомости. И холодное, как скрип саней:

—Тогда пожалуйте к Борису Ильичу...

Вкоридоре шумно обсуждали новость: можно полу-

чить грузовик «ГАЗ-53» б е с п л а т н о! Это Борис Ильич Синицын, председатель здешнего агропрома, довел до сведения хозяйственников. Ну, кому нужен?

— Мне, мне,— обрадовался Геннадий Павлович Сокрашкин, подаваясь вперед,— у на* машины по тридцать лет бегают, уступите, братцы, отдайте мне...

Вокруг весело рассмеялись: Сокрашкин опережал события — грузовик можно было получить лишь за сто тонн сверхпланового зерна.

—- Э-э,— протянул он разочарованно,— сейчас за так никто и не чихнет...

Я его расстройство хорошо понимаю: где взять не очень крепкому экономически хозяйству сто тонн? Для

62

своих нужд зерна не хватает. Как, впрочем, не хватает и грузовиков... Сокрашкину тридцать пять, но выглядит он постарше, потому что восьмой уже год в председателях, а работа эта не молодит. Восьмой год он не досыпает, нерегулярно бывает в отпуске. Впрочем, эта жизнь его самого не очень-то волнует: все, как у людей, переживающих душой за порученное дело. Да, постарел Сокрашкин с той поры, как писал я о нем в «Дружбе

народов»,	погрузнел, но	вверенный		ему колхоз		из
долговой	ямы вытягивает	и,	получая	кое-какие при-
были, понемногу возвращает			взятое у	государства.		И
даже ученик есть уже у Сокрашкина, хотя в					возрасте
у них разницы почти что и			нет — Васильев		когда-то
был у него заместителем и, на тебе, избрали					председа-

телем в самый, пожалуй, запущенный колхоз района — «Мир».

Сокрашкин глядит по сторонам и, хлопнув ладонью по стене, говорит:

— Богато жили эти деятели на наших-то шеях...

«Эти деятели», жившие богато,— бывшая «Сельхозтехника». Великолепное двухэтажное, каменной кладки здание реквизировал у нее агропром. Все туг напоминало о прежних хозяевах: и настенная яркая газета «Механизатор», не снятая впопыхах, она гордо рапортует о былых победах упраздненного ныне объединения;

иникому теперь не нужные приказы по битой армии,

иее пыльные архивы в шкафу, словно в наказание выставленном в коридор со всем его вываливающимся

наружу содержимым;	и не снятые кое-где	таблички
с фамилиями бывших хозяев на дверях.
Вдобавок коридор	завален досками, и	возникает

ощущение, что здание это агропром отбивал с боем, что оно переходило из рук в руки, а теперь победители, уставшие от борьбы, никак не решат, что им, собственно говоря, делать — то ли противника догонять, то ли осесть на захваченной территории и учинить хороший ремонт?..

Не оттого ли положение агропрома кажется зыбким, непрочным? Так подумалось, но потом я понял, что виной тому не доски, брошенные в беспорядке, и не забытая газета, а та старые методы работы, которые по сей день исповедует агропром.

...Вокруг хозяйственников, толпящихся в плановом отделе, вился невысокий гражданин приятной наружности с быстрыми движениями и такой же быстрой, иногда непонятной речью. Держал он в руках блокнот

и ручку и направо-налево задавал вопросы. Ответы скрупулезно заносил на бумагу, а потом куда-то исчезал. Впрочем, ненадолго. Появлялся и продолжал опрос. Со стороны было похоже — за что-то агитировал он собравшихся, а может, на газеты-журналы подписывал? Подхожу ближе и слышу не очень-то оригинальное: «Сколько кукурузы ожидалось?» — это незнакомец обращается к Васильеву, который едва успел отделаться от плановиков. «Триста»,— скорее машинально ответил тот, потому что явно думал о чем-то своем. «Ага, триста,— говорит человек и, удовлетворенно кивая, добавляет: — Так и пишу — триста...»

«Э-э, а сколько у вас хмеля?» — резко оборачивается он к Айдаку. «А что? — спрашивает Айдак, человек дотошный и любознательный.— Вам зачем?» — «Для отчета про орошаемые угодья»,— важно ему отвечают. Не успел я глазом моргнуть, как составитель отчета про орошаемые угодья уже оказался рядом с Сокрашкиным. Нетерпеливо подрагивает перо, зависнув над страничкой блокнота, и я слышу знакомую скороговорку: сколько — у — Сокрашкина — получено — семян — многолетних — трав?

«Чего-чего? — переспросил опешивший председатель, а когда понял вопрос, пожал плечами: — Не получили мы семян».— «Это ж почему? — подозрительно спрашивает товарищ с блокнотом.— Какая тут причина? Ну-ка?» — «Да у нас их вообще нету, трав этих. Взяли бы, кстати говоря, да разрешили...» — «А-а, ну все ясно». Вопрос Сокрашкина остается без ответа, а в графу «многолетние травы» стремительно влетает прочерк — трав нет.

В дверях, тяжело отдуваясь, появляется тучный хмурый Александров, и тут же подле него раздается: «Э-э, многолетних трав сколько имеем? Ну-ка, в гектарах?..» — «А хрен их знает»,— отвечает тот нелюбезно, однако на него наседают: «А на семена? Что, тоже не помните?» — «На семена-то? А как же, конечно, пом-

ню — нету ни шиша...» — «Это ж		почему?» — расте-
рялся	обладатель блокнота.— «А	мы и не планиро-
вали...»	— «Уф, так бы и сказали... А то — на семена

нету... Тут что хочешь можно подумать: безалаберность и все такое. А на нет и суда нет...»

Сказал и оглянулся — кого еще не подверг опро-

су?

Он и ко мне кинулся, но, сообразив, что нету у меня никаких трав — ни многолетних, ни однолетних, хоть

64

тресни,— захлопнул свой блокнотик и проворно выскользнул за дверь.

—Ускорение! — хмыкнул кто-то ему вслед.— Быстро-быстро собрать информацию и в темпе выше доложить.

—Кто это был? — спрашиваю у Айдака. Оказалось,

Панов, агроном здешнего РАПО. А куда, собственно, несет он информацию из планового отдела? Любопытствую и вслед за ним выхожу в коридор. Светлая рубашка Панова мелькнула на пороге приемной председателя РАПО. Туда! Там споро тюкает пишмашинка и агроном, засучив рукава, диктует машинистке одну цифру за другой, без передышки. Но, стоп, заминка! Панов перестает диктовать, говорит женщине: «Сей момент!» — и быст- ро-быстро устремляется в плановый отдел — добирать недостающие сведения.

— ...У тебя сколько?.. А у тебя сколько? — снова слышен его голос.— Э-э, так не пойдет... Нет-нет, давайте-ка вместе посмотрим план, сверим... Сводный, сводный план! А теперь давайте-ка все это разделим!.. Как это «что на что»?! Это на это! Валовой надо поделить... Опять «на что»? Это на это!.. Сколько? Ага, так и запишем: средний, значит, один двадцать пять — отлично, бегу на машинку!

Агропром Ядринского района работал в тот день с огромным напряжением сил. В кабинетах шла яростная, бескомпромиссная и отчаянная борьба с цифрами и за цифры. Огромное их количество на моих глазах перелопачивалось из ведомости в ведомость, из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, оседало в тугих папках, множа бумажные завалы. Но не это удивляло. Удивляло, что большинство руководителей хозяйств всю эту бумажную круговерть принимали совершенно равнодушно, спокойно. Главное, чтоб хуже не было...

Аркадий Павлович Айдак, руководитель с двадцатилетним стажем, тот вообще, сняв со здешнего агропрома вину за бумажный стиль руководства, свалил всё на Москву, на союзное начальство. Именно союзный агропром, доказывал он, не торопится менять стиль работы и потому-то спускает на республику огромное количество никчемнейших рекомендаций. Республика — на районы, а районы отыгрываются на хозяйствах...

- . - — Цепная реакция,— убеждал он меня, сидя на столе в плановом отделе и по-мальчишески болтая ногами.— Ничего-ничего, это все явления временные,

3 В. Выжутович и др.

65

болезни роста, издержки, так сказать, переходного этапа...

Другой ветеран, Александров, тот принялся убеждать меня, что сегодня работать — что раньше отдыхать.

— Ну-у, раньше-то тяжелее было во сто крат! Я лет

пять—десять назад, извините меня за выражение,в уборную от телефона отойти не мог — начальники звонили

без конца, с утра, считайте, до ночи::давай, Александрову давай, жми на всю катушку и не вздумай подкачать, подвести под монастырь район!.. Сейчас же у меня телефоны молчат, ну-у, мне хорошо-о, покойно, я сам себе полновластный хозяин.

— То есть никакой тебе опеки? >- задал я ему вопрое с подковыркой и услышал, что даг опеки нет. Хорош», но что же тогда балансовая комиссия, как не местная перестраховка, не опека? Зачем, спрашивается, гнать в район руководителей, отвлекая их от дел, если отчет по кормам не хуже, а может, и лучше,, компетентнее даст агроном по кормопроизводству или зоотехник? К чему отчитываться за каждый пучок сена-соломы, если есть показатель главный, незыблемый — сколько кормовых единиц преходится на условную голову скотш? Смешно предполагать, думается мне, что Борис Ильич Синицын будет ходить по дворам рядовых колхозников, проверяя, сколько у кого дров на зиму запасено, потому что и сам знает, люд деревенский норовит запасти их побольше, ибо неизвеетво, что зима в тот или иной год отмочит. Возьмет и до середины весны припозднится!,. Отчего ж тогда наличие кормов проверяют с таким пристрастием — с обязательной явкой руководителя в кабинет председателя агропрома даже,— нет, выходит, веры в сметку хозяйственника, в его инициативность, нжког нец, в его деловые качества?

Или отчет об орошаемых угодьях, который ваяют вот так, на ходу, впопыхах, чтобы потом засунуть его в пыльный шкаф ж забыть навсегда, не того же поля ягодка?-

Нет, Юрий Тимофеевич Васильев — герой не идеальный. Это я понял в тех спорам у реки. Наряду с массой достоинств есть у Васильева качества ну просто отталкивающие. Никогда не соглашусь с его теорией, что для достижения благополучия хозяйства все средства хороши — и блат, и «ты мне, я тебе», и хитрость, и изворотливость. Мол, победителя не судят. Я возразил:

66

судят, если победы дутые. Не так давно был исключен из партии и отдан под суд бывший председатель колхоза имен/и Тимирязева — за приписки. Покупал у населения мясо-молоко без документов и сдавал государству в счет выполнения госзакупок... Наверняка и он считал, что цел* оправдывает средства...

— Сравнили! — вспылил Васильев.— Да какая моя вина, если всю дорогу по рукам бьют — это нельзя, то нельзя?! Кругом статьи, параграфы — частокол какойто, не продерешься! Да если б у нас была самостоятельность, стали б мы разве искать обходные пути, лазейки?

Сокрашкин пожал плечами: пусть Васильев говорит за себя, зачем обобщать? Айдак, что ли, лазейки ищет?

— Жизнь нас рассудит,— говорил Васильев.— Я колхоз подниму и твои, Сокрашкин, прогнозы посрамлю, увидишь! Я не я буду...

^- Ну да, если не снимут за твои художества. У нас, сам знаешь, незаменимых нет.

Знакомый окрестил Васильева «чемпионом района по жалобам». Строчат их на Васильева в устрашающем множестве, Я без подписей, и с ними. Помнится, та же история была и у Сокрашкина, отходники его строчили жалобы во все инстанции — и в Совмин, и в прессу, и в прокуратуру, и тогдашнему министру сельского хозяйства СССР: обуздайте зарвавшегося председателя, не дает нам жить. Приезжали нроверялыцики и констатировали: не дает жить нечестно, нарушений нет. А у Васильева? На него здешние алкаши ополчились, так я слышал. Они тут крепко обосновались. Колхоз «Мир» как отрезанный ломоть — ни дорог к нему нет, ни очагов культуры в нем самом. Васильев решил свои н-орядки внедрить, положить конец пьянству. В первый же день его председательства ввалился к нему в кабинет амбал в тулупе и вылил на стол стакан водки — в наказание за то, что председатель с ним пить «брезговает». Васильев вышвырнул хулигана вон, благо силой его бог не обидел. Несколько дней прошло — новая попытка «•поучить» председателя: едва ли не вдесятером пошли на Васильева с кольями. Отбился, а когда позже пьянчуга на него ружъе нацелил, Васильев у него ружье отнял, переломив о колено.

Список этих происшествий ни в какие протоколы не занесен — в милицию Васильев не обращался, с какимто мальчишеским упрямством считая, что это уронит его в хлазах колхозников.

Но только ли поэтому?

3*

«7

Да нет, просто п р и у ч и л и Васильева во всем на себя полагаться...

— Я сюда шел, мне в агропроме все как один обещали — поможем, поддержим! Помогли... Только и слышал: как план? где план? когда план?.. Разве ж это работа с кадрами, а? Не за себя одного обидно, за всех молодых, что на эту должность выдвигают. Да потому

ине больно-то идут, отказываются.

—Мы помощи не ждали,— отрезал Александров,— сами до всего доходили.

—Вот именно — каждый сам по себе! Как хочешь, так и выпутывайся! Только трепаться умеем красиво: — «Все вместе, все вместе, мы теперь партнеры».

Да какие партнеры, один формализм!..

На это я заявил, что неумение агропрома pa6oj тать с кадрами еще не повод для нарушений, пусть даже многократно оправданных нуждами хозяйства.

—Закон есть закон,— поддержал Сокрашкин, словно вспомнив, что получил юридическое образование.

—Что ж я, преступник, по-вашему,— обиделся Васильев,— если окольным путем доски раздобыл или

шифер для колхозного строительства? Что рабочим, которые ферму строили, за хорошую работу заплатил как надо? Я, когда с хозяйством знакомился, пошел на коровник, там грязь, запустение. Коровы в дерьме по уши стоят, некормленые, недоеные... Ну, я озлился, честно скажу! Повезло скотникам, что никого из них рядом не было — я в него их, точно, носами сунул бы...

Вызвал парторга, а сам едва сдерживаюсь. Что ж ты, говорю, парторг, куда ты смотрел? А он мне: все не охватишь. Да ты, говорю я ему, если б был настоящим коммунистом, который не только свой зад бережет, а за общее наше дело переживает, ты бы сам, говорю, взял лопату да всю грязь отсюда б выгреб!

— Как в фильме «Коммунист»,— вздохнул сентиментальный Александров.— Теперь таких мало, чтоб сами-то...

—Во-во,—загорелся Васильев,—а я что говорю? Тот, в фильме, дрова один колол, когда мужики дрыхли

втепле, можно ж было, факт? Не жалели себя люди, а тут?

—И парторг твой взял лопату?

—А он мне говорит: не зарекайся, Васильев, сам тут

поработаешь, поживешь, все своими глазами увидишь. Вот тогда и вспомнишь этот разговор и как меня тут критике подвергал...

68

На что Васильев вежливо, по его словам, и тактично (в чем я сильно сомневаюсь, зная его необузданный нрав) сказал, что разговор на данную тему у них последний. Если парторг ему не поможет — ни много ни мало —.выполнить и перевыполнить квартальный план, как себе Васильев наметил с ходу, то пусть и не надеется, что им удастся сработаться.

— Тут мне парторг и выдает под занавес: людям пятый день не выплачивают зарплату — не с чего платить. Госбанк денег не дает, не заработали... Я взвился: что ж ты, говорю, сразу не сказал?! И пошел, короче говоря, в Госбанк с протянутой рукой...

—Да так почти все начинали,— махнул рукой Сокрашкин.— Как начнешь, так и дальше пойдешь. Начнешь с нарушений...

—...Нас время рассудит,— оборвал его Васильев, Он шагнул к реке, плеснул, по примеру Александрова, воды на лицо, разгоряченное спором, и вдруг сказал:

—Да ну вас, сколько можно о делах-то? Споем, мужит ки?..

—Чего-о? — Александров чуть в речку не грох-

нулся от неожиданности.— Мне только петь!

—Сокрашкин, а ты?

—Э, не-е-ет,— сказал тот.— Корреспондент вон напишет, что мы песни орали, прочтет начальство, ага, скажут, не иначе — водку глушили. С чего бы им петь?

—Ну, все вместе! — Васильев возражений слушать не стал, начальственным взмахом руки снял всяческие «против».— И-и!

...И затянул песню первым. Сокрашкин, сперва не очень охотно, поддержал его, подтянул, подчиняясь спокойной уверенности Васильева. Александров подхватил хмуро, думая о своем, потом распелся .и даже глаза жмурил от удовольствия, когда вторил Васильеву и Сокрашкину. Песня была протяжная, очень грустная и, хотя чувашский язык мне был непонятен, приятная на слух. Слова песни сливались с мелодией, с тихим шелестом заповедной речки, с шумом камышей у берега и шорохом ветра в сизых стогах на заливном лугу. А речка, плавно огибая островки камышей, плыла мимо так осторожно, словно боялась песню прервать.

Не узнавал я своих знакомых. Куда-то вдруг делись их извечная деловитость, озабоченность всегдашняя, хмурость. Сидели на траве у реки мужики и в свое удовольствие пели добрую народную песню, покачиваясь в такт мелодии. Пришли на память стихи моего това-

69

рища, хорошего московского поэта; словно бы этот вечер подглядев, он написал:

Над лесом, тараня гортанью простор, ползли журавли. Треугольником песни был вечер очерчен. Мы осени створ

уже проходили. Кто — порознь, кто — вместе...

Совсем немного времени прошло, и я узнал, что Александров остался в одиночестве в трудные для себя минуты...

У АЛЕКСАНДРОВА

— Ах, не похоже, ах, не похоже! — хлопотал Александров у картины и огорченно всплескивал короткими руками.

Когда приехавшие в «Заветы Ильича» городские художники в порядке выполнения заказа правления стали писать здешние пейзажи, Александров стоял у них за спинами, требовал, просил, приказывал даже, чтобы все, что они тут «рисуют», было более достоверно: «А вот тут, ребятки, банька. Э-э, как же вы баньку-то забыли, да вы что?!» — выговаривал он, сверяя действительность с изображением на холсте. Или, тыча толстым пальцем в холст, серьезнейшим образом сокрушался, что забыли, например, ветлу изобразить: «Не-е-ет, ребятки, так дело не пойдет, без ветлы нехорошо, не похоже... А, ну вот же она, ветла! Ах, молодцы вы мои, молодцы, не забыли ее, милую, только передвинули чуть...»

Его за чудака принимали, посмеивались над простодушием заказчика, а он мечту таил — сохранить для внуков первозданную красоту здешних мест. Она ведь убывает, эта красота. То ферму в нее «впишут» неопрятным мазком производственной необходимости, то дорогу, то сарай какой... И, глядишь, то, что вчера еще

радовало глаз, сегодня вызывает лишь тоску да боль но утерянной навсегда красоте.

За пятнадцать лет его председательствования в единственной комнатушке александровского дома не прибавилось ни стула, ни коврика. А дом его, неказистый, с низенькими окнами, припадая год за годом все ниже и ниже к земле, уже и близко не напоминал жилища руководителя такого крупного колхоза, как «.Заветы Ильича». Кого-кого, а Александрова это особенно и не беспокоило. Дети выучились, разъехались кто куда, да и на работе он проводил больше времени, чем дома.

70