Выжутович, Черниченко, Никитин

Рабочий день он насыщал до предела. Где Александров, там дым коромыслом, там ни на минуту не стихает спор. Подходишь если к кабинету, а за дверью тишина стоит заповедная, можно смело поворачивать назад в полной уверенности, что никого нет. Говорить тихо, «конфиденциально» о делах колхозных он не умеет, да и, как он мне объяснил, уметь не считает нужным. Тому есть свой резон. Да кого ты в своей правоте убедишь, говорил он, чего-то там нашептывая да мямля, причем с таким напором все это мне высказывалось, что ничего другого не оставалось, как с ним соглашаться...

Познакомились мы с ним, можно сказать, случайно. Было это лет пять-шесть назад. Когда приехал я впервые в Ядринский район, чрезвычайно странный, какойто тягучий, вязкий разговор произошел у меня в райкоме партии. Меня интересовали проблемы хозяйств слабых, а мне предлагали ехать в сильные — для полноты, как мне было с улыбкой сказано, представлений о районе... Я выспрашивал о состоянии здешних дорог, а в ответ слышал, что хлеб чувашский когда-то везли по Суре через Ядрин в Петербург сперва, а затем в Европу. А кстати, уроженец этих мест Сидор Семенов, рядовой Киевского гренадерского полка, Европу-то всю прошел — и Польшу, и Саксонию, и Голштинию, и Вестфалию, и Пруссию — Наполеона гнал! Отличился наш земляк аж при взятии Парижа, за что и был удостоен медали... Интересные были факты, но не меньше, чем то, что из Суры черпали удивительного вкуса стерлядь и под охраной гвардейцев везли ее в бочках к царскому столу, интересовало меня, сколько хозяйств жируют за счет государства, сидят на дотациях.

А мне: выходец здешнего уезда Байдул служил пол-

ковником в армии Емельяна Пугачева...

Забавный этот разговор кончился тем, что меня «сдали» с рук на руки председателю хозяйства отстающего. Тот оказался человеком веселого нрава, хозяином радушным — накормил, напоил и на квартиру устроил...

Живу я тут, в Кукшумах, день, живу другой, третий. И начинаю понимать, что райком меня просто-напросто спровадил. Потому чуо ни в чем таком колхоз «Заветы Ильича», руководил которым Вячеслав Александрович Александров, и не отставал. Показатели тут не уступали среднерайонным, а кое в чем колхоз и превосходил район — по мясу-молоку, например, был среди лидеров... Все мне в Кукшумах было по душе! И дома нарядные под шифером да под железом, и то, что хор тут свой,

71

хороший*.голосистый, Я хоть и не близко жил с Домом культуры,; а как репетиция, так словно бы сам на сцене сижу — громко поет молодежь, что называется, с чувством. Столовая тут есть, где не экономят на посетителе, магазины, Александров планировал картинную галерею открыть, сам художников нашел, сам водил по хозяйству, советуя, какие пейзажи писать.

Много у него было планов: основать в хозяйстве жилкооператив, построить новые коровники, поля засеять самыми перспективными сортами сельхозкультур, все дороги до единой асфальтом покрыть, положить асфальт и в мехпарке (где той порой вязли машины — выдирали их из грязевого плена тракторами — и где я, завязнув, потерял сапог)...

Чего-чего, а планов у него было множество. Порукой тому, что Александров задуманное выполнит, служила огромная энергия, которую излучал этот веселый, толстый, никогда не унывающий человек, посмеивающийся над своей извечной привычкой так размахивать руками в любом разговоре, что собеседник невольно подавался в сторону, опасаясь ненароком получить по носу...

И вот пять лет спустя — сессия райсовета. Один за другим поднимаются на трибуну люди серьезные, ответственные, и в адрес Александрова я вдруг слышу резкую, злую какую-то критику... Что за черт? Не ос-

лышался ли	я? Был Александров председатель как
председатель,	ставили	его	в пример, в президиу-
мы сажали,	был он	на	всю республику известен,

атут...

Атут я узнаю, что едва ли не накануне сняли с должности парторга хозяйства Пчелкина, слышу, что все дела у Александрова в колхозе завалены. Так уж и все? Ну, если не все, то постройка свинарника на триста

голов — абсолютно точно — завалена. Тем самым колхоз тянет назад весь район.

На трибуну поднимается первый секретарь райкома партии Софронов и голосом, не предвещающим ничего хорошего, говорит:

— Кто не освобождает путь для дальнейшего двит жения, тот...

К сожалению, я не расслышал, что сказал дальше оратор, потому что за моей спиной раздался тяжелый вздох. Я обернулся — вздыхал Александров. Признаться, я не узнал его сперва. Всегда веселый, шебутной, он сидел сейчас постаревший, растерянный, глядел на док-

П

ладчика, не видя его. То, что слова Софронова были обращены именно к нему, было ясно всем, потому что секретарь говорил о не сданных вовремя объектах, о том, что, в частности, в «Заветах Ильича» свинарник должны были закончить аж до первого апреля, сейчас июль, а его еще не сдали. Про то, что на бюро райкома парторг колхоза «Заветы Ильича» Пчелкин, отвечая на вопрос, почему не кончается вся эта волынка со стройобъектом, заявил, что с таким председателем, как Александров, задачу эту колхоз не выполнит никогда, как и план по молоку, впрочем.

— Вот так парторг! — искренне возмущался Софронов.— Бок о бок с Александровым шагал, годами были вместе, а чуть трудности, он — шмыг в кусты и говорит, что в председателе ошибся!

Договорился с Александровым — после сессии встречаемся и едем к нему в Кукшумы. Но едва заканчиваются выступления, тучный Александров легко снимается со стула и исчезает в дверях. Я устремляюсь за ним, в дверях меня задерживает поток депутатов, и на крыльцо я выхожу в тот момент, когда Александров, тяжело отдуваясь, влезает на сиденье своего «уазика». Я машу ему рукой, чтобы он подождал, он оборачивается, но, кажется, делает вид, что меня не заметил. Взревев двигателем, машина резко рванулась с места и вмиг исчезла за поворотом. Сокрашкин, собиравшийся вместе с нами в Кукшумы, предположил, что Александров поспешил на свинарник, «строителям хвосты накручивать». Мы вдвоем отправились на розыски.

Приехали в «Заветы Ильича», побывали на злополучном объекте — нету Александрова. Был? Был, говорят, руками махал, стыдил, срамил. И куда-то отбыл, красный от злости. Не было Александрова и в правлении, не было в мастерских, не было дома... Соседи слышали, как мимо проезжала его машина, но, куда тот отправился потом, не знали. Наконец водитель красного «Москвича» сказал, что видел председательский «уаз» с полчаса назад, а может быть, чуть побольше — в лес сворачивал, во-о-он там, возле поля картофельного. Дунули туда, свернули с дороги на тракторную колею, проехали с полкилометра и увидели сперва «уазик» под брезентовой навескою, а затем и самого Александрова. Пиджак он сбросил, стоял в рубашке и подтяжках,

ина капоте его машины была початая бутылка вина

инехитрая закуска.

—А-а, шпионите! — грубо сказал он мне.— Чего

73

вам тут надо? Чтобы потом написать, как застали Александрова за этим делом?.. Убирайтесь отсюда!

Я, как мог, его успокоил. Александров сел на подножку машины, у него было потерянное, опрокинутое лицо, руки дрожали мелко-мелко и вид был жалкий.

— А мы подумали: ну, не иначе краля у него, к ней рванул,— попытался разрядить обстановку Сокрашкин.

Александров невесело хмыкнул:

—Спасибо, не по адресу это. Лет тридцать назад

яб еще поехал...

Нет, не узнавал я старого знакомого!.. Куда подевались его энергичность, всегдашняя задорная улыбка, залихватский вид победителя? Наконец, речь его — цветистая, остроумная, нашпигованная шутками-при- баутками, да такими, что не хочешь, а будешь хохотать?.. Где легендарный Александров, который ходил по полям, собирая в мешок несжатые колосья, чтобы потом устроить разнос комбайнерам за плохую работу? Где Александров, который не без юмора рассказывал: «Приказывают мне: Александров, так-растак, сей триста га кукурузы — она тыщу двести центнеров с гектара дает!.. Но я-то не хрен с горушки, я агроном, у меня в голове не опилки, и я про кукурузу все знаю — что она может, а чего нет и где именно,— я под нее всего-то восемьдесят гектарчиков отдаю, а наверх рапортую: есть все триста, ура!.. Едут потом уполномоченные вдоль моих полей, я им: пожалуйста, все, как велели — сажал кукурузу. Они важно кивают, мол, молодец, Александров, послушный, так впредь и поступай... А у меня кукуруза ио обочинам только, понял, а дальше — травы, травы! На следующий год я все триста га — под травы! Кто-то на меня накапал: мол, вразрез идет, сукин сын, с установкой.. Ну, пустили на те поля трактора с плугами...

Я узнал — мама моя, чуть разрыва сердца не было. Помчался туда, кинулся под трактор и лажу. Народ собрался — вам что, плохо? Я как заору: конечно, плохо, хорошо, что ли, если вы шестьдесят гектаров прекрасной травы успели погубить?! Теперь, говорю, пашите дальше, но только через мой труп! Отстоял я те гектары, чем ио сей день горжусь!.. Зато и орденов у меня два. И оба трудовых, краснознаменных! Потому что труд мой оценили и трудно мне было, то-то...»

И этот-то человек сегодня не угодил? Тормозом стал

ускорению?..
— Что у	вас стряслось? — озадаченно спрашиваю
я у понурого	Александрова.

н

—Ничего не стряслось,— говорит он, и в голосе его

яслышу обозленность и вызов.— Указ хотел нарушить насчет пьянки, да и то помешали.

Сокрашкин вздохнул, мол, ведет себя Александров так, как будто мы ему зла желаем. Непьющий, а строит

из себя...

Того этот вздох задевает, он вскидывается:

— Мне, знаешь, что сказали? «Невзирая на ваши чины, награды и звания»,— во как со стариками разговаривать стали!.. «Верхоглядом» обозвали... С такими говорят, как ты, нам не по пути!.. Вида-а-ал, как? Это я вроде как прокаженный, шарахаются от меня теперь, так? Да я, между прочим, я!..— тут он ткнул себя в грудь кулаком, слезы застряли у него в горле и помешали ему закончить фразу. Он всхлипнул, но, быстро взяв себя в руки, продолжил: — Выходит, не угодил?.. Не ко двору, значит, пришелся? Эх, знал бы я, старый дурак, что так все повернется, разве пошел бы в председатели, а? Остался б сто раз агрономом... А что, я поля знаю, на земле работать умею, люблю, главное дело. Вон у меня агрономчик — на работу норовит попозже заявиться, а с работы пораньше. Я другой! Так что давай, Никишин, валяй, садись и пиши: закатилась, мол, счастливая звезда председателя Александрова, завершил он свою карьеру, амба...

...От считает, что все началось с истории, которая случилась позапрошлой весной. С предыдущей осени оставалась у Александрова картошка — триста шестьдесят пять тонн. План по картошке колхоз закрыл аккуратно, и Александров, рассудив здраво, что излишкам колхоз хозяин, пообещал продать эти тонны алмаатинцам, объявившимся тут в поисках картошки. АлмаАта прислала машины, колхоз выделил людей для погрузки; акт купли-продажи скрепили где надо подписями и печатями, и Александров, со спокойной душой подсчитывая колхозные барыши, отбыл в Чебоксары. Там-то он и узнал, что без него дело застопорилось: машины стоят, вагон стоит, в простое грузчики, в панике алмаатинцы, потому что им было заявлено — картошку за пределы района вывозить запрещено.

Как? Почему? С какой стати?

Александрову вместо ответа дали приказ: картошку сдать в районный план урожая восемьдесят шестого года. Так, мол, будет патриотично. А посему, велели Александрову, давайте команду.— картофель выгружать. Ну, Александров, ясное дело, взорвался, позвонил

7$

в райком первому секретарю Софронову и обозвал «прохиндеями» районных проверялыциков...

Короче, картошка была продана, получил за нее колхоз девяносто тысяч рублей чистого дохода, но с тех пор потерял председатель покой, ибо не простили ему «прохиндеи» своего поражения. В одночасье стал председатель «Заветов Ильича» мишенью для лихих рейдов здешней прессы, острой критики и насмешек. Среди прочих обвинений, предъявленных ему, был и не сданный в срок свинарник, за короткое время разросшийся до символа некомпетентности председателя, его неумения работать по-современному.

— Талдычат без конца,— говорил он с обидой в голосе, — «агропром», «теперь мы все вместе», «у нас общие интересы»! А как до дела дошло, так сразу врозь. Хоть бы кто за меня вступился, хоть бы вспомнили, что Александров сам построил автобусную станцию «Кукшумы », автобус пробил до Чебоксар, целую линию! Раньше ж на попутках туда мотались, автобус шел из

Ядрина «битками набитьтиту	как у—нас
А теперь? Хочешь, спи по	дороге, хочешь, песню

пой — покой, уют и никакой тебе давки! Без унижения

.достоинства колхозника, без грубостей и оскорблений друг друга!.. Что, мало? — Александров размахивал кулаком, обращаясь не столько ко мне и к Сокрашкину, сколько к ему лишь ведомым собеседникам. — О людях забота! А мне свиньями глаза тычут — свинарник, свинарник, свинарник! Всю жизнь мы о свиньях печемся, а о людях в последнюю очередь. Да где это видано, чтоб из-за свинарников людей стали снимать с должно-

стей,	а?..
—	Ну-у, — возразил я,— вас, кажется, не снимают...
—	Кажется — креститесь,— оборвал он меня. —

Ему кажется! Мне вон сказали — с корреспондентами встречаться не рекомендуем. Чуть ли не подписку дать приказывали, что я никому отныне про себя ни гу-гу. Мол, ты раньше себе саморекламу устраивал, про тебя писали все кому ни лень, хвалили, да, видно, перехвалили, раз ты по молоку отстаешь и свинарник морозишь. Не отвечаю, короче говоря, требованиям момента, мордой не вышел, вот так-то...

Я все же хочу разобраться с этим злосчастным свинарником. Почему его в срок-то не сдали?

— Скажу, все скажу! — загорелся Александров. — Ничего не скрою. Я сделал глупость, факт, но это было из благих побуждений. Свинарник — тоже мне, дело,

76

плюнул и растер; мы их всегда в срок сдавали. И этот бы сдали, но я кое-что решил в проекте поменять...

Сауну решил было в него всунуть, а!

—Свиней, что ли, парить? — спросил Сокрашкин без улыбки.

—«Свиней»! Чудак, то ж для людей, чтоб работницам моим было где помыться, чтоб не стыдно было сказать, что, мол, я свинаркой работаю... Короче,—

махнул он рукой резко, как бы отсекая сомнения,— пришлось ломать стены...

— Выходит,— говорю я,— правы те, кто вас критикует? За дело ведь, сроки нарушены. Если свинарник вписан в титульный список, вы ж другим хозяйствам мешаете строиться...

—Да сдам я его, сдам! — воскликнул Александров

иприказал мне: — Так себе и запиши, сдам осенью. Слово даю!

На что Сокрашкин заметил, что Александров вроде как бы с должностью собирался прощаться, в агрономы

вон метит.

— Дудки! — вдруг спокойно, с чувством собственного достоинства сказал Александров и, как когда-то, когда был он «на коне», гордо подбоченился: — Никому колхоз не отдам! Пусть снимают, не отдам добровольно, пусть персональной пенсии лишают, как грозятся, а не отдам, драться за него буду! Знаешь, Сокрашкин, начальство приходит и уходит (кого снимают, кого повыше прочат), а на земле кому-то работать надо. Вот и буду работать. Я тут многое своими руками поднимал, мне тут все дорого! Я каждому колхозному рублю цену знаю, пятаку даже! Не-е-ет, шалите, не отдаст Александров свой родной колхоз!.. Без борьбы не отдаст!..

Он вскочил и, широко расставив руки, пошел к полю.

— Во гляди, Никишин, гляди, Сокрашкин,— мое поле, мое! Я его вдоль и поперек исходил, я каждый его бугорок знаю, каждую ложбинку! Глядите, глядите!.. Тут у меня картошечка, ясно?.. Та-а-ак, а это чего? Сорняки?! Ах, едреня феня, вы-то откуда взялись, а? Кто вас тут оставил, а? И куда мои колхознички глядели, деятели!..

Тяжелый, массивный, он с треском продирался среди ботвы и, выдирая кусты репейника, бормотал, что завтра же сюда людей пришлет, всенепременно. Или нет, спорил он сам с собой, чего ждать завтра, если можно дело сделать сегодня, тут их немного, сорняков этих, да он их и сам повыдергивает к чертовой матери!..

77

Тут он по ошибке хватанул картофельный куст, и к нашим ногам покатились гладенькие, беленькие, словно яйца, клубни,

— Ого, матушка моя, какая картошечка, красавица,— засуетился Александров, стал подбирать клубни, складывать их за пазуху.— Эй, Никишин, набирай картошку, свезешь в Москву и спросишь: видели там такую? А если тебе скажут, что нет, ничего подобного (а ведь скажут!), открой, что у меня ее собрал. А потом спроси: достоин ли я быть председателем или гнать меня надо взашей с позором, как тут некоторые планируют?..

Он драл сорняки и не уставал приговаривать, что никто его с председательской должности не снимет, что колхозники не дадут над ним расправиться, чтобы потом равнодушный какой хват их хозяйство разорял... У него опыт, у него знания, авторитет, наконец! Или ошибки прошлых лет ничему не научили тех, кто разбрасывается опытными кадрами? Разве ж травля старых руководителей — это и есть перестройка? Или нечем им с молодежью поделиться?

— Я на совещании выступил,— продолжал Александров,— с критикой. Все хлопали, а наш первый секретарь мне и говорит: ты, мол, артист! А какой я артист, если я за дело болею, а руками размахиваю, потому что привык?.. Нет, Софронов — руководитель неплохой, он говорить умеет, призывает молодежь к ветеранам прислушиваться. А я что, не ветеран разве, а? Поговори он со мной по-дружески, по-товарищески, как коммунист с коммунистом, по полям со мной поезди, послушай меня, а я б ему все выложил: и почему со свинарником проблемы, и где плохие поля, где хорошие,— все как на духу! А шлет ко мне таких, кто ни черта не смыслит в сельском хозяйстве и руководству потом очки втирает, мол, Александров помеха перестройке!.. Нет, не помеха я, а опора! Всегда был и буду! Я старой закалки, я многих видел и много тоже. Где погоняльщики семидесятых годов? Те, кто над душой стоял — сей, сей! Паши, паши, наши! Жни, жни, жни! Сгинули бесследно* А мы, битые-мытые, мы остались, хотя они нам и попортили здоровья ого-го-го сколько!.. Мне один из агроярома нашего говорит барственно так: ты, Александров, это брось, ты неуправляемый стал. Врешь, говорю, врешь! Не стал, а остался! Каким я был, таким остался* как в песне старой, да!

Он вдруг резко разогнулся, положил руку на грудь, и лицо его исказилось, как от боли.

78

— Во, гляди-ка, разболелось,— забормотал он удив-

ленно.— А	че ты хочешь, сердчишко, не сладкую мы
с тобой	работенку нашли, надо признать, д-да...

А может, все, а? Хватит надрывать тебя! Что? Уйти, точно, махнуть на все рукой и — на все четыре стороны... Мол, живите без Александрова, ломайте, что он строил, предавайте забвению, черт с вами...

— Храбрится,— вздохнул Сокрашкин, глядя на Александрова, который, передохнув, снова за еорняки принялся.— Куда он без колхоза-то? Вон как с Павловым было, председателем колхоза имени Мартьянова. Сняли его... Десять раз на ковер вызывали, а на одиннадатый от должности освободили. Он колхоз сдал, переживал, говорят, очень сильно, ну и допереживался — сперва, значит, инфаркт, а потом и умер.

Года полтора-два назад Геннадий Павлович Сокрашкин прислал мне вырезку из районной газеты «Знамя труда» — сообщение о состоявшемся бюро райкома КПСС, на котором был избран новый первый секретарь Леонид Софронович Софронов, 1944 года рождения, работавший до этого первым заместителем министра сельского хозяйства Чувашии.

Как-то поведет дело новый секретарь?

С Софроновым я знаком не был, но по письмам, которые мне присылал Сокрашкин, а изредка и Айдак, делал для себя выводы, что во главе района стоит нынче руководитель серьезный, твердый, волевой, -со своей цельной программой перемен, которую он буквально с первого дня без всякой раскачки стал в жизнь претворять. Была у района слабая кормовая база, из-за чего хозяйства теряли гигантские деньги, переплачивая вдвое, а иногда и втрое за сено-солому, что приходилось закупать на стороне, и Софронов сделал ставку на укрепление этой базы. Район страдал от бездорожья, Софронов без устали помогал тем, кто дороги строил. Наконец-то заговорили о нехватке школ в районе, магазинов, больниц, всего того, что зовется одним словом — соцкультбыт. Секретарь сам мотался по районным стройкам, держал на заметке каждый новый объект, считая, что без соцкультбыта даже в экономически крепких хозяйствах могут образоваться «ножницы», когда фермы есть, а работать на них некому, потому что уходят люди, недовольные условиями жизни и быта.

Айдак в письме подчеркивал особо, что новый руко-

79

водитель ратует за сокращение районного поголовья скота, а для них, хозяйственников, это очень важно. И приводил на этот счет известную мысль о том, что тщательный уход за скотом при недостатке средств, при недостатке корма равносилен бесплодному расхищению труда.

...Сокрашкин, Айдак и я едем в машине по территории колхоза «Ленинская искра». Навстречу пылит райкомовская легковуха, в ней за рулем — сам Оофронов. Остановились. Вышли из машин, обменялись рукопожа>- тиями, и тут же завязался разговор. Оказалось, Софронов в сопровождении парторга колхоза «Ленинская искра» объезжал здешние объекты — столовую, больницу. Был он в хорошем расположении духа, охотно делился впечатлениями от поездок по колхозу и району, легко оперировал самыми разными цифрами в разговоре — надоев, привесов, урожаев,— свободно ориентировался в вопросах строительства, знал о положении с техникой, удобрениями, стройматериалами, и видно было, что знать ему все это не только не обременительно, но еще и просто интересно. Всем своим видом, энергичными жестами и высказываниями секретарь подчеркивал серьезность планов райкома по перестройке здень ней экономики.

—Экономики? — спросил я.— А как же агропром?,

—А что агропром? — не понял Софронов.

—Если райком займется экономикой, то зачем тогда громоздкий аппарат агропрома?

Всамом деле, думал я, куда по сей день обращается хозяйственник, если возникают у него производствен-

ные трудноразрешимые проблемы? Если не хватает удобрений? Запчастей? Если трудно состроительством?

Чаще — в райком, считая, что там делу ход дадут скорее. А почему, собственно, не в РАПО? Потому что нет пока авторитета должного? Или это недооценка возможностей новой организации? А может, проще — как и прежде, неослабно контролирует райком хозяйственников? Подменяет их?..

От Софронова в ответ я ожидал услышать все что угодно. Что агропром себя пока не проявил. Что нету опыта управления, а райком его накопил. Наконец, что людьми занимаешься, занимаясь экономикой... На все это имелись у меня возражения. И самое, пожалуй, веское — это то, что параллелизм, практику дублирования партийными органами хозяйственных осудили на последнем партсъезде...

80