Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

соответственными течениями в русской науке и литературе. В 60-е годы теория заимствования имеет безусловно прогрессивный характер, и вокруг нее сплотились и мобилизовались наиболее передовые и прогрессивные элементы в русской и западноевропейской науке, например деятели итальянского pronunciamento. Теория заимствования в эти годы становится методологией прогрессивных кругов буржуазии.

Сложившаяся в 60-е годы молодая филологическая школа в лице Пыпина, Тихонравова, Веселовского, Потебни и других обращается к глубочайшему изучению народного мировоззрения, ставя своей основной задачей тщательный анализ «своего» и «чужого», учет культурных связей и культурных влияний, что приводит, к новому пониманию сущности и процессов народной поэзии.

Иной характер принимает теория заимствования в конце XIX века и позже в предреволюционную эпоху, когда она становится орудием реакции и свидетельствует о регрессе в научном движении. К этому моменту мы еще вернемся в настоящем введении. Отсюда ясно, что одной из существенных задач историографии русского фольклора является полный пересмотр господствующих схем и установление подлинной исторической последовательности явлений. На этих примерах отчетливо выясняется и другая важнейшая задача: установление связи истории изучения русского фольклора с историей развития общественной мысли в России. Нельзя довольствоваться только изложением внешних очертаний науки или прагматическим изложением смены течений руководящих идей; необходимо вскрыть, как в этих теориях и идеях отражался исторический процесс; нужно показать, что никакие фольклористические теории не живут какой-то отдельной, самостоятельной жизнью, но их появление, развитие и отмирание обусловлено теми же социально-политическими процессами, которые обусловили и все развитие русской литературы.

Некоторые советские исследователи 20 — 30-х годов делали попытки установления общественной функции основных школ в истории русской фольклористики и ее основных деятелей, однако большей частью эти попытки делались с позиций вульгарно-социологических теорий. Авторы их не делали по существу никакого пересмотра положений, установленных буржуазной историографией; они совершенно некритически использовали ту же общую схему, но прикрепляли при этом какой-нибудь социологический

31

ярлычок. Примеры в большом количестве можно найти в журнале «Литература и марксизм», в «Литературной энциклопедии» и др. Наиболее же полное выражение такого рода концепции нашли в курсе для заочников П. М. Соболева, в котором оказались как бы подытоженными и сведенными в единое целое разрозненные суждения и высказывания в этой области1.

Согласно этой теории социальные корни русской мифологической школы лежат в «стремлении русских помещиков обеспечить свое классовое господство». Поэтому она объявлялась выражением славянофильской идеологии в фольклористике. Русские славянофилы, утверждает автор,

1 См. П. М. Соболев, Заочные курсы по литературоведению, «Русский фольклор», М., 1930.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

заимствовали теории у буржуазно-националистического романтизма и мифологической теории в Германии «и пошли на «выучку» к немецким буржуазным поэтам и фольклористам». Школа же заимствования «соответствовала дальнейшему развитию капиталистических отношений в Западной Европе, в частности в Германии, и поворотному моменту утверждения российского капитализма 60 — 70-х годов». Учение Бенфея о международном обмене поэтической продукцией и о миграции сюжетов соответствует теории капиталистического товарообмена. Дальнейшее развитие колониальной политики западноевропейской буржуазии (и особенно английской) обусловило появление «антропологической школы», которая в некоторых методических пособиях именуется «характерной для промышленно-капиталистических метрополий». Наконец, историческая школа (Вс. Миллера и его учеников) объявляется продуктом «националистических тенденций» прочно утвердившегося промышленного капитализма.

В настоящее время такого рода «социологические интерпретации» в достаточной мере скомпрометированы, однако эти воззрения все еще имеют хождение, и их отзвуки все еще встречаются в тех или иных трудах и изданиях; в особенности популярны они в разного рода учебной и методической литературе.

Сам по себе вопрос о социальных корнях и социальных функциях той или иной теории имеет, конечно, очень важное значение, и правильный их анализ может помочь вскрыть действительные причины возникновения и распространения той или иной теории. И такой анализ очень быстро разрушает обычную схему. Мы уже видели, что так называемую теорию заимствования нельзя рассматривать в рамках какого-либо одного политического течения или единой социальной группы. То же можно сказать и о мифологической школе.

Абсолютно неверно утверждение о тождестве мифологической школы и славянофильства. Представителями русской мифологической школы были Буслаев, Афанасьев, Котляревский, Худяков,

32

Прыжов, Потебня, Op. Миллер. Из всех них только Ор. Миллер примыкал

кславянофильской ориентации. Буслаев не только никогда не принадлежал

кславянофилам, но совершенно отрицательно относился к их теориям; еще менее оснований имеет под собой причисление к славянофилам Афанасьева; что же касается Котляревского, то последний всегда был страстным борцом против славянофильских концепций; абсолютно чужд славянофильству и Потебня, который является представителем прогрессивных тенденций в науке, ученым, сложившимся в атмосфере демократических идей 60-х годов. Наоборот, многие славянофилы различных оттенков и направлений относились отрицательно к мифологическим концепциям.

Уже эта фактическая справка показывает, что нет никаких оснований отождествлять мифологическую школу со славянофильством, но и вообще очень трудно какую-либо научную фольклористическую теорию уложить в рамки определенного политического направления: в каждом течении были какие-то стороны, которые делали возможным принятие его различными политическими группировками, разумеется, в соответственной интерпретации. Мифологические концепции принимали и деятели

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

либеральной буржуазии (Буслаев, Афанасьев), и деятели революционной демократии (Худяков, Прыжов), но они вкладывали в них разный смысл.

Анализ корней русской мифологической школы обнаруживает, что последние нужно искать не в славянофильской среде, а в среде ее противников. Миграционная же школа, как таковая, противоречила основам славянофильства, и на русской почве она появилась скорее в процессе борьбы с последним.

Эти два примера из истории мифологической школы и школы заимствования очень показательны: они вскрывают, на каких путях следует искать причины появления и смены теорий; они вскрывают тесную связь научной мысли и ее развития в пределах той или иной дисциплины с общим идейным движением в стране. История русской фольклористики уже подошла вплотную к этому. Мы располагаем уже рядом работ, в которых более или менее отчетливо вскрыты связи истории изучения русского фольклора с историей общественного движения и развития общественной мысли.

Так, например, фольклоризм Пушкина объясняется не биографическими моментами, как обычно изображалось старым литературоведением, но идейными течениями эпохи и в первую очередь воздействием декабристской идеологии. Точно так же вскрыты общественные связи и отношения фольклоризма Гоголя, Шевченко, Некрасова; особенно же наглядно выясняются эти связи при изучении фольклористики 60-х годов, которая развивалась под непосредственным воздействием идей Добролюбова и Чернышевского. Наконец, установлена теснейшая, органическая связь фольклористических теорий предреволюционной поры с реакци-

33

онными и антидемократическими тенденциями науки эпохи империализма. В истории фольклористики отражаются те же процессы, которые определяют целостный путь развития общественной мысли и общественных тенденций в России; ее развитие обусловлено общей классовой борьбой, на фоне которой только и делается понятным и объяснимым появление тех или иных научных концепций, их развитие, их борьба, упадок и новое

возрождение.

Особенностью русской фольклористики является ее теснейшая связь с литературой, а стало быть, и с историей русской литературы. Связь с литературой характерна, конечно, не только для русских изучений фольклора: это явление, свойственное вообще фольклористике. Но в России эта связь фольклористики и литературы была глубже и органичнее, чем в какой-либо другой стране, и она охватывает буквально почти всю историю науки о фольклоре на всем ее протяжении. Это объясняется специфическим характером развития русской литературы и ее местом в умственной жизни страны. Этот особый характер и особое значение русской литературы отчетливее всего определил Чернышевский в «Очерках гоголевского периода развития русской литературы»: русская литература, писал он, «в нашем умственном движении играет более значительную роль, нежели французская, немецкая, английская литература в умственном движении своих народов, и на ней лежит более обязанностей, нежели на какой бы то ни было другой литературе. Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать, в специальное заведование других направлений умственной деятельности»1.

Тесная и прочная связь русской фольклористики и русской литературы в значительной степени объясняется и тем, что в последней, как ни в какой другой литературе мира, важнейшее место занимала проблема народа, особенно обострявшаяся наличием крепостного права, борьба с которым составляла основное содержание передовой мысли русского общества. Русская литература развивается под знаком борьбы за народность, и на этой почве происходит первое ее обращение к народному творчеству и зарождается то явление, которое мы называем фольклоризмом. Само собой разумеется, что понятия народности и фольклоризма не являются совпадающими, народность того или иного писателя не определяется и не исчерпывается наличием в его творчестве фольклорных элементов. Понятие народности гораздо глубже: оно обозначает органическую связь с народными массами и отражение их основных тенденций в борьбе за освобождение; но фольклоризм является одним из внешних проявлений стремления

34

к народности и одной из форм выражения последней в литературе. Сам же по себе фольклоризм не является фактом обязательно прогрессивного характера, он может принимать и явно реакционные формы в зависимости от того, с каких позиций трактует автор проблему народности и как он относится к народу. Многие русские писатели были в той или иной мере связанными не только с фольклором, но и с фольклористикой; они выступали и как издатели-публикаторы и как теоретики. Первое место в ряду писателей-фольклористов занимают, конечно, Пушкин и Горький. Но наряду с ними следует назвать также Радищева, Гоголя, Герцена, Островского, Салтыкова-Щедрина и многих других. Особенно крупную роль в разработке основных проблем теории фольклористики играли основоположники русской критики — Белинский, Добролюбов, Чернышевский. Все эти имена, как и имена названных выше поэтов и писателей, принадлежат не только истории русской литературы, — они должны войти и в историю русской фольклористики.

Поэтому история последней, в частности история изучения русского фольклора, в значительной степени является и историей русского фольклоризма, в особенности в свой ранний период, где оба эти явления выступают еще нераздельно и как бы сливаются. История русской фольклористики развивается в теснейшей связи с историей русской литературы и параллельно ей: эта связь неизменно ощущается и в литературе XVIII века и на протяжении всей первой половины XIX века, и только примерно с 70-х годов фольклористика обособляется.

Установление связи фольклористики с историей литературы не означает ее разрыва с другими областями науки и искусства. Сам фольклор тесно связан и с литературой и с этнографией. Неотделимый от литературы по своему идейному и художественному значению фольклор в то же время нельзя отделить и от этнографии; он связан с ней и как памятник народного быта и как памятник исторического прошлого. Поэтому изучение русского фольклора в какой-то степени должно опираться не только на историю

1 Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. III, М. — Л., 1947, стр. 303.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

русской литературы, но и на историю русской этнографии, как это в свое время делал и Пыпин, порой, впрочем, совершенно растворяя фольклор в этнографии. Но и сама история русской этнографии тесно связана с историей русской общественной мысли, и, в частности, ее формирование как особой самостоятельной дисциплины происходит в том же процессе общественной борьбы 40-х годов — борьбы славянофилов и западников. Первый решительно обращается к этнографии Грановский, который стремился положить ее в основу исторических изучений. Теоретические же основы русской этнографии были заложены в трудах русской исторической школы, выступившей против исторической концепции славянофилов, т. е. в трудах историко-юридической школы. Позже с новых позиций на обращении к этнографии

35

как основе исторических и филологических изучений будет настаивать Чернышевский.

Периодом расцвета русской фольклористики являются 60 — 70-е годы. Именно в эти годы создался золотой фонд русской науки о фольклоре: труды Пыпина, А. Веселовского, Тихонравова, Л. Майкова, А. Котляревского, Потебни, Рыбникова, Барсова, Худякова, Гильфердинга, Садовникова и многих других. При всем различии их личных, общественных позиций и симпатий они в своей совокупности образуют единое течение в русской науке, сложившееся под мощным воздействием демократической мысли 60-х годов. Так создается молодая филологическая школа. Отдельные ее представители могли расходиться с передовой мыслью во многих кардинальных вопросах общественного и политического характера, но всей своей деятельностью в целом они отвечали на поставленные эпохой вопросы: темы, которые они разрабатывали, проблемы, которые они выдвигали, всецело связаны с просветительством 60-х годов. Пыпин всегда подчеркивал прямую роль Белинского в идейных концепциях филологической и исторической науки 60-х годов. Поэтому русская наука в лице ее передовых представителей дала и первый отпор сложившимся на Западе во вторую половину века различного рода «ревизионистским тенденциям». Возникновение этих тенденций в науке находит исчерпывающее объяснение в свете ленинской теории о трех этапах буржуазного общества; они связаны с глубокими изменениями в мировоззрении либеральной буржуазии. Первые проявления этого перелома наблюдаются уже после 1848 г., наиболее же полно этот новый этап определился после 1870 г. Это этап буржуазной научной мысли эпохи «империализма и империалистских, а также вытекающих из империализма, потрясений» (В. И. Ленин, т. 21, стр. 26); но характеризуется, с одной стороны, агностическими и формалистическими тенденциями, с другой — отказом от демократических идей. Это направление характерно для всех отраслей гуманитарных дисциплин, в том числе и особенно отчетливо для фольклористики. В последней данный этап научной мысли выразился в отказе от идей демократии: фольклористика «пересматривает» старые тезисы о народном творчестве и народной культуре и объявляет ненаучными и отжившими всякого рода теории о творческой роли народа. Одним из первых теоретиков нового направления явился Фридрих Ницше, который в своей знаменитой речи о Гомере (1869) резко отверг идею коллективности народного творчества. Еще ранее в исследовании

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

О. Группе о связи греческих культов и мифов с восточными религиями и о восточном их происхождении формулируется тезис о неспособности народа создавать поэтические произведения.

Это стремление к ревизии демократических концепций охватывает всю фольклористику в целом; подобного рода тенденции наблюдаются не только у компаративистов, но и у их противников,

36

например у Лэнга и других представителей этнографической или антропологической школы; наиболее же законченную и острополитическую форму эти тенденции получили в 20-х годах нашего века у Ганса Наумана.

Эти тенденции находили в той или иной форме отражение и в русской науке; влияние их наблюдается в трудах М. Е. Халанского о русских былинах и южнославянском эпосе, в исследованиях В. Н. Перетца о народной песне и в позднейшей работе о «Слове о полку Игореве»; с наибольшей же силой они отразились в концепциях исторической школы Вс. Миллера, главным образом в разработанной им и его учениками теории «аристократического генезиса» русского богатырского эпоса.

Однако ни в коем случае нельзя отождествлять школу Вс. Миллера с последовательным антидемократизмом Наумана. Как раз при анализе судеб исторической школы и ее целостного содержания обнаруживаются некоторые специфические черты русской науки о фольклоре. На русской почве эти теории не имели (за ничтожным исключением) того воинственного и антидемократического духа, который характерен для многих представителей подобных тенденций в западноевропейской науке. Для Наумана, например, его теория — основа для полного отрицания творческой роли и творческих возможностей народа. Вс. Миллеру (и в этом, конечно, сказалась русская научная традиция) такие взгляды были абсолютно чужды. Конечно, объективный смысл теории Вс. Миллера приводил к тому же отрицанию народных корней в фольклоре, но субъективно в своем непосредственном отношении к народному творчеству

иего носителям он оставался на старых позициях русской науки. И именно Вс. Миллер впервые в русской науке тщательно раскрыл особенности художественной структуры русских былин, усвоив и приняв все наблюдения

ивыводы, которые внесли в науку собиратели-шестидесятники и их последователи: Рыбников, Барсов, Гильфердинг, Садовников и др. Дальнейшая разработка проблем творческой индивидуальности в значительной степени связана с школой Вс. Миллера, из недр которой вышел и ряд первоклассных сборников, где нашли применение и дальнейшее развитие методы основоположников русской методики («Беломорские былины» А. Маркова, «Сказки и песни Белозерского края» Б. и Ю. Соколовых и др.).

При оценке исторической школы в целом, учитывая все ее ошибки, нельзя забывать все же огромной ее работы по установлению исторических корней нашего богатырского эпоса. В разгар компаративистских увлечений среди исследователей, искавших «корни русского эпоса то на Востоке, то на Западе, Вс. Миллер и его ученики выдвинули тезис о национальной основе русского эпоса и всеми силами стремились прикрепить его к родной старине и родному быту. Это имело огромное принципиальное и теоретическое значение.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

37

Общепринятая схема «смены школы» порочна еще в одном отношении; она извращает представление о подлинных взаимоотношениях русской и западноевропейской науки. Она неизбежно устанавливает предпосылку о заимствованном в целом характере русской науки. Есть немало трудов, утверждающих несамостоятельность русской фольклористики и русского фольклоризма и их полную зависимость от чужеземных воздействий. Как пример можно указать известные исследования И. Замотина о русском романтизме и ряд других работ. Один из крупнейших славянских филологов М. Мурко утверждал, что славянский фольклоризм в целом отображал процессы немецкой литературы и немецкой мысли. Непосредственным влиянием немецкой науки объясняли появление интереса к народной поэзии и Ягич и историк чешской литературы Якубец. Число подобных примеров легко умножить.

Неправильность такой точки зрения совершенно очевидна. Никакое значительное национально-литературное движение не может возникнуть только в результате того или иного чужеземного воздействия. Роль последнего может выразиться лишь в сообщении новых точек зрения, в обогащении новыми фактами и идеями, но никакое иностранное воздействие не в силах вызвать к жизни какое-нибудь явление, если для него нет соответственной почвы в национальной жизни. Любовь к поэзии родного народа, как и научный интерес к ней, не могут возникнуть под чуждым воздействием. Русский фольклоризм (так же как и фольклоризм в славянских странах, складывавшийся в эпоху национального возрождения) — вполне самобытное и оригинальное явление, сложившееся и развивавшееся в недрах собственного национального литературноисторического процесса. В процессе формирования национального государства и построения новой культуры, естественно, должна была возникнуть в России XVIII века проблема национального самосознания, а в связи с последней неизбежно вставал и вопрос о фольклоре как резервуаре национальной старины, поэзии, народной мудрости и как источнике литературы.

Между тем неправильное (и порой тенденциозное) изображение роли иноземных воздействий ведет к искажению подлинного процесса развития национальной науки и к ложному пониманию подлинных связей и взаимоотношений с наукой Запада. Было бы нелепо совершенно отрицать связи русской и западноевропейской науки и утверждать тезис об абсолютной обособленности и изолированности русских изучений; нужно только уметь правильно определить характер этих связей и воздействий и вместе с тем отчетливо представлять и роль русской науки в международном обмене культурными ценностями. Между тем до сих пор недостаточно учтено воздействие русской науки о фольклоре на мировую фольклористику.

Публикация сборника Кирши Данилова, сборники былин и причитаний 60 — 70-х годов, сборники Афанасьева и издания русских сказок последующего времени, сборники песен Киреевского,

38

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

Шейна, Головацкого, исследования Буслаева, Афанасьева, Пыпина, Веселовского, Потебни принадлежат к крупнейшим явлениям мировой фольклористики и оказали глубокое влияние на ее формирование.

При учете международного значения русской науки необходимо с особенным вниманием остановиться на фольклористических изучениях в славянских странах.

Именно славянская фольклористика в значительной мере была посредницей между нашей наукой и наукой Запада; через нее же проникали

взападноевропейскую науку и теоретические концепции и результаты конкретных исследований русских ученых. Эту посредническую роль славянская наука играла и в начале XIX века, и особенно в конце его, когда ведущую роль в ней занимали труды Ягича и Поливки. Оба эти ученых, из которых один являлся действительным членом нашей Академии наук, а другой всегда считал себя прямым учеником Пыпина и Веселовского, систематически освещали в своих трудах и специальных критических обзорах достижения русской науки, делая их достоянием общеевропейской науки. Важно отметить, что и сама славянская фольклористика развивалась

втеснейшем взаимодействии с русской наукой.

Огромное значение для западноевропейской фольклористики и этнографии имело знакомство с русским фольклором (былинами, обрядовой поэзией, сказками) как с подлинным, живым народным творчеством. Здесь можно назвать имена де Губернатиса, Ральстона, Рамбо, Маннгардта и многих других; особенно сказалось знакомство с русскими былинами при постановке проблемы эпической песни.

Большое значение имели в развитии мировой фольклористики и в выработке ее основных теоретических положений труды русских исследователей народов Сибири (Шиффнер, Радлов, Розен, Позднеев, Потанин, Минаев, Ольденбург, Вс. Миллер, Марр, Владимирцев, Крачковский, Штернберг, Иохельсон, Богораз и др.). Русская ориенталистика развивалась в неразрывной связи со всей русской филологией в целом, ставя и разрабатывая сходные задачи, в своих же фольклористических изучениях она особенно тесно связана с русской наукой: некоторые деятели русской ориенталистики являлись вместе с тем выдающимися специалистами и по русской народной словесности (Потанин, Вс. Миллер, Ольденбург). Тесные связи русской фольклористики с ориенталистикой особенно окрепли в последние годы, когда целый ряд ученых, разрабатывавших до сих пор проблемы фольклора на русском или западноевропейском материале, обратился к непосредственному изучению фольклора народов Востока, главным образом зародов Средней Азии и Восточной Сибири (Жирмунский, Берков др.). Значение русских ориенталистических изучений для мировой науки о фольклоре не раз отмечалось, хотя и с недостаточной

39

подробностью, и в западноевропейской печати. Немалое влияние оказала на западноевропейскую фольклористику и так называемая «русская школа фольклористов»: новые методы и новые формы собирания и публикации фольклорных материалов, новые точки зрения на природу и характер фольклора и сущность народно-поэтических процессов проникают и в западную науку, оказывая на нее прямое воздействие. Наконец, сейчас мы имеем уже возможность наблюдать и непосредственное влияние советской

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

фольклористики, которая является вообще новым этапом в истории фольклористики.

Центральной проблемой науки о фольклоре является вопрос о ее месте среди других историко-филологических дисциплин. Фольклористика на всем протяжении своей истории сливалась с другими науками, являясь частью то истории, то этнографии, то литературоведения. Советские исследования вновь с большой остротой выдвинули вопросы связи фольклористики с литературоведением, но на иной почве и на иных основаниях. Подчеркивание связей между литературоведением и фольклористикой отнюдь не означает игнорирования проблем этнографического характера. Если было неправильно и сугубо односторонне объединять изучения фольклористические и этнографические, то столь же ошибочно было бы видеть в фольклористике только один из разделов литературоведения, какой-то его сегмент, тем самым вновь создавая подчиненное положение для научных исследований в области фольклора. Развитие фольклорных изучений в советскую эпоху намечает иной путь построения науки и все более и более ведет к выделению их в особую отрасль научного знания, неразрывно связанную с литературоведением и опирающуюся на этнографию и лингвистику.

В трактовке буржуазной фольклористики сущностью фольклора является его архаика; на этом основана и пресловутая «теория опускающейся культуры». На этом же основано характерное для буржуазной науки противопоставление фольклора литературе, как процесса пассивного — активному. Такому пониманию природы и сущности фольклора советская фольклористика противопоставляла и противопоставляет свое понимание, опирающееся на марксистско-ленинское понимание исторических процессов народной жизни, а также и на те обширные новые материалы, которые открыли научному исследованию революционная эпоха и социалистическое строительство1.

Советская фольклористика строится на основе понимания глубокой связи между процессами, протекающими в области изменения общественных отношений, и процессами, протекающими в сфере идеологии. Речь идет, конечно, не об упрощенном и примитивном

40

установлении связи между экономикой и фольклором, не об упрощенном констатировании социально-классовых элементов и классовой борьбы в содержании последнего, но о стремлении понять, каким образом эти последние служили организующим элементом в формировании фольклорных жанров и стилей, в стремлении понять их связь с глубинными историческими процессами народной жизни, понять диалектическое развитие единства формы и содержания фольклорных памятников.

Советская фольклористика выработала историческую точку зрения на явления фольклора и определила его место в практике строительства социалистической культуры. Ей совершенно чужды тенденции экзотического любования стариной и формально эстетического отношения к фольклору, так же как глубоко враждебны упрощенные трактовки,

1 В последнее десятилетие в среде западноевропейских фольклористов намечается движение против архаического понимания фольклора и за осмысление его в социологическом плане.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Введение.

считающие все фольклорное наследие чем-то отжившим и ненужным. Вопрос о месте фольклора в современности рассматривается в том же плане, как «проблема литературного наследия» классиков, в связи с общей великой проблемой народности. Фольклор на всем протяжении своего пути является народной литературой, отражающей всю историческую жизнь народа, воплощавшей в прошлом его понимание явлений жизни и природы и воплотившей в настоящем его надежды и чаяния, его судьбы и его идеалы.

41