Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

ГЛАВА I

ФОЛЬКЛОРИСТИКА XVIII ВЕКА

§ 1. История русской фольклористики начинается вместе с историей новой русской литературы, т. е. в XVIII веке, в эпоху формирования мощного национального государства и создания национальной культуры. XVIII век является в полном смысле слова новым периодом русской истории и переломным моментом в истории русской культуры. В процессе формирования национального государства и построения новой культуры естественно должна была возникнуть и встать в центре идейных течений эпохи проблема национального самосознания; в числе атрибутов последней неизбежно вставал и вопрос о фольклоре как резервуаре народнонациональной старины, поэзии, народной мудрости и как источнике литературы.

Отдельные проявления интересов к фольклору наблюдались, конечно, и раньше. Стихия народного творчества разными путями, несмотря на усиленную борьбу с ней церкви и власти, проникала в древнюю письменность, подобно тому как прочно и крепко держалась она в быту всех слоев народа. Старинные книжники, авторы житий и летописцы порой невольно для себя включают в свои повествования песенные отзвуки, сказания, народные легенды, которые чаще всего они принимают за подлинные исторические рассказы. Помимо того, отдельные книжные любители записывают песни, легенды, сказки, народные анекдоты, особенно пословицы, из которых порой составлялись целостные самостоятельные сборники. От XVIII века дошел до нас и ряд списков былинных текстов. Обилие фольклорных текстов встречается в различных сборниках, преследующих какие-либо практические цели: например, заговоры — в лечебниках; в гадальных книгах — народные приметы и т. д. Наконец, целым рядом различных фольклорных текстов мы обязаны пытливой любознательности иностранцев, — таковы записи сказок, сделанные Коллинзом, или исторических песен, сохраненные нам Ричардом Джемсом.

42

Однако все эти факты, как ни значительно число их, не позволяют еще говорить о каком-либо определенном, осознанном фольклористическом движении в русской литературе и русской общественной мысли до XVIII века; они могут быть рассматриваемы исключительно как свидетельство мощной народной струи в культуре допетровского времени; вместе с тем наши средние века проходят в значительной степени под знаком правительственной борьбы с народной поэзией, рассматриваемой в неразрывной связи с народным язычеством. Эти тенденции особенно усиливаются во второй половине XVII века, в царствование «тишайшего» Алексея Михайловича, объявившего суровую войну всем проявлениям народного язычества и его носителям, в первую очередь народным артистам старой Руси — скоморохам. Известная грамота Рафы Всеволожского (1640) является как бы своеобразным итогом этой полосы русской жизни.

XVIII век знаменует уже иное отношение к народной поэзии и народной культуре. Это новое отношение наиболее отчетливо обозначилось во второй половине века, но его проявления в тех или иных формах

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

встречаются на протяжении всего века. В нашей историографии господствуют представления о некоем разрыве, который можно наблюдать в этой области между началом и концом века. По мнению М. Н. Сперанского, который в своем курсе «Русская устная словесность» (М., 1917) подытожил господствующие суждения по этому вопросу, Петр, провозглашая разрыв с прошлым и ориентируясь на западную культуру, разрывал и с народным преданием и народной поэзией. Передовая интеллигенция, утверждает он, резко старается отмежеваться от всего, что связывает ее с остальной массой, «живущей еще старым преданием». Литература XVIII века характеризуется, с его точки зрения, аристократизмом, стремлением отделить себя от всего, что связывало бы ее с отсталыми массами и прошлыми веками; всякие явления такого рода объявлялись «подлыми», недостойными войти в литературу; поворот начался лишь к концу века, когда в 70-х годах пробуждается интерес к своей народности, к своему прошлому, пробуждение интереса к тому, в чем выражается народность и в чем отражается народное прошлое. Огромную роль сыграла, по мнению М. Н. Сперанского, и сатирическая журналистика 70-х годов, ее борьба с французоманией, с преувеличенным подражанием Западу, и выдвижение взамен этого своего — национального и даже простонародного. Это вело, с одной стороны, к идеализации старины, а с другой — повышало интерес к народному прошлому, и в частности к народной словесности. Тогда-то и появляются первые фольклорные издания во главе с песенником Чулкова. Цель их — познакомить со старым русским прошлым, с тем, «чтобы этим материалом заменить пришлый, чужой, надоевший балласт»1.

43

Таким образом, интерес к народной словесности представлялся исследователю только одной из форм реакции на западные увлечения. Но такое объяснение слишком упрощает дело, оно не учитывает различных корней пробуждения фольклорных интересов, совершенно снимая вопрос о их социальной природе. С этой стороны взгляды М. Н. Сперанского явились регрессом даже по отношению к более ранним трудам, в частности к точке зрения Пыпина, который гораздо глубже понимал общественную сторону проблемы, хотя также в целом решал вопрос односторонне.

Проблема XVIII века занимала видное место в борьбе Пыпина со славянофильской историографией. Славянофилы обвиняли XVIII век в разрыве его с народным преданием, что было в их глазах прямым следствием подражательного пути, на который вступила русская культура после Петра. В ответ им Пыпин подчеркивал, что подражательный характер литературы XVIII века и ее отчужденность от народной поэзии и народного предания не появляются только в этом веке, но прямое следствие предыдущего периода. Он утверждал, что история нашего псевдоклассицизма начинается не с Кантемира и Ломоносова, а с Симеона Полоцкого и других книжников XVII столетия, и это свидетельствует, по его мнению, об определенной связи между двумя веками. Пыпин, так же как и славянофилы, ошибочно представлял путь развития русской литературы XVIII века, — он так же не сумел понять природы русского классицизма, что сказалось и в том термине, который он (подобно другим

1 М. Н. Сперанский, Русская устная словесность, М., 1917, стр. 23.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

исследователям) применял для характеристики этого литературного направления («псевдоклассицизм»). Но он правильно указывал, что нет оснований говорить об отсутствии интереса к народной поэзии у писателей XVIII века. «Тогда и теперь, — писал Пыпин, — народная поэзия одинаково хранилась в устах народа, и как в конце московского периода она стала, наконец, завоевывать себе место в письменности, так интерес к ней не исчезал и в течение XVIII века не только в среде простых, нетребовательных любителей, но и между учеными писателямипсевдоклассиками и, напротив, становился у них мало-помалу сознательным делом и возымел свои последствия в литературе»1.

В противовес славянофильской историографии Пыпин подчеркивает более углубленный характер интересов к народной поэзии в XVIII веке, связывая их с общественными течениями и европейскими идеалами. Славянофилы выделяли Новикова и стремились видеть в нем одного из предшественников славянофилов, однако, по утверждению Пыпина, новиковское признание старины имело совсем другой характер, так же как и его осуждения по адресу неумеренных подражателей Запада. На примере Новикова Пыпин вскрывал характерные свойства культуры XVIII века

44

в ее отношении к народной поэзии. Новиков был несомненным приверженцем западноевропейского просвещения, но он искал тесной связи с народом и был убежден в безнравственности и ненормальности положения, при котором огромная масса народа находилась в крепостном порабощении. «Нужен был идеал, — писал Пыпин, — и этого идеала стали искать в полузабытой старине, из которой можно было извлечь по желанию образцы добродетели и мудрости, забыв образцы пороков и невежества. Это обращение было вполне естественно: куда иначе можно было обратиться, чтобы высказать свое негодование против данного порядка вещей, где властвовал крепостной произвол, где забывались обязанности к той народной массе, на которой утверждалось могущество государства и самое богатство господствующего сословия и для которой не находилось ни материальной помощи, ни доброго слова»1.

Пыпин тщательно прослеживает связь с народом, которая ему представлялась органической во всех явлениях культурной жизни XVIII века, и эта связь наиболее свидетельствует о национальном характере петровской реформы. Петровская реформа действительно отвергла многое, «что было привычным преданием старины», но она отбрасывала в основном то, что стесняло развитие народа и мешало идти по новому пути. Петровская реформа потому и оставалась глубоко национальным делом, что давала, наконец, простор умственным и нравственным силам и указывала для них новый путь. «В силу этого, — пишет Пыпин, — происходило явление, которое не только не противоречило реформе, но именно отвечало ее существу, явление, состоящее в том, что в течение XVIII века новое образование с особенной ревностью направилось на изучение русской земли и народа, какое в этом духе и в этих размерах XVII веку было совсем неизвестно»2. И далее Пыпин широкими мазками

1 Д. Н. Пыпин. История русской литературы. т. III. СПБ. 1902. стр. 111.

1А. Н. Пыпин. История русской литературы. т. III. СПБ. 1902. стр. 113.

2Там же, стр. 114.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

набрасывает картину интересов XVIII века к народной жизни: многочисленные экспедиции проводят географические и этнографические исследования; возникают первые опыты научной истории, в связи с этим растет интерес к народному быту и народному творчеству; издаются песенники Новикова, Чулкова, Дмитриева, тот же Чулков пишет «Абевегу русских суеверий», Богданович собирает народные пословицы, Карамзин обращается к народной старине и пишет исторические повести, Державин рисует сельские идиллии — «седую древность и новгородских волхвов»; драматические писатели — Аблесимов и сама Екатерина — вводят народный быт на сцену; и, наконец, Радищев ярко отражает эпизоды народной жизни в своем «Путешествии из Петербурга в Москву».

Объясняя возникновение в обществе интересов к народной жизни и народной поэзии, Пыпин, конечно, правильно выдвинул

45

на первое место проблему крепостного права, но он слишком обобщил вопрос. Он не показал, что вокруг этой проблемы кипела страстная борьба и что соответственно этому интерес к народной жизни и быту принимал различный характер и различную окраску. Отмечая фольклорные интересы эпохи, Пыпин не видел их различной социальной сущности и не замечал имеющихся в них противоречий. Нарисованная им картина была широка и увлекательна, но он вводил в общий поток такие разноречивые и противоречивые явления, как Татищев, Новиков, Чулков, Карамзин, Дмитриев и даже Радищев. Также обще понимал вопрос и П. Н. Сакулин.

В «Истории новой русской литературы» (М., 1919) Сакулин отмечал факты популярности народной поэзии и народного предания в дворянском быту и видел в этом проявление чувства народности, которое стирало социальные различия, содействовало общению между отдельными сословными группами и связывало всех в единую национальную семью. В последующей редакции своего труда — в книге «Русская литература» — он пытается глубже разобраться в социальном смысле этих явлений и устанавливает своеобразную литературно-социальную лестницу. Он различает в тогдашней русской общественности три культурных слоя: людей неграмотных, людей малограмотных и людей высшей культуры; эти рубрики соответствуют в общем трем основным социальным слоям: «крестьянству, городскому мещанству и дворянству». Каждому слою, по мнению Сакулина, свойственна своя литературная жизнь. Крестьянству — устная поэзия, песни, сказки, духовные стихи. Городскому мещанству — «мещанская литература», занимающаяся записью и обработкой устной поэзии, созданием бытовой повести и усвоением беллетристики верхнего слоя. Наконец, литература верхнего слоя, дворянства, охватывает беллетристику разных стилей, лирику и драму, т. е. литературу, в узком смысле слова, как belles lettres. Механистичность этой теории совершенно очевидна, несмотря на то что Сакулин пытается оживить ее указанием, что «отдельные слои находились между собой в процессе постоянного взаимодействия», и тут же добавляет: «хотя теперь, когда число этажей увеличилось, путь от низов до верхов естественно удлинился»1.

Говоря о взаимодействии устной и письменной традиции, Сакулин констатирует, что они сохранили свою историческую связь, но с оговоркой,

1 П. Н. Сакулин, Русская литература, ч. II. М., 1929, стр. 108.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

что отношения устной поэзии к верхнему слою были более далекими, чем к «мещанской литературе», и что аристократический слой в то время избегал «вступать в тесное (курсив автора) общение с двумя нижними»2 — утверждение, явно противоречащее исторической действительности.

46

Глубже и правильнее поставлен этот вопрос в работах советских исследователей последнего времени. П. Н. Берков, Г. А. Гуковский, В. А. Десницкий, В. Н. Орлов, Б. В. Томашевский, Л. В. Пумпянский и другие ввели в исследование большое количество новых материалов и осветили проблемы с новых точек зрения. В настоящее время мы уже можем более отчетливо представить себе картину фольклорных интересов XVIII века и те различные течения, которые наблюдаются в фольклоризме этой эпохи.

§ 2. Фольклоризм XVIII века ни в коем случае нельзя считать единым и цельным: он прошел в своем развитии через ряд этапов и протекал по различным социальным руслам. Прежде всего необходимо поставить вопрос: что сломал Петр, в какой мере его ломка затронула все стороны народного быта? Его подход к старине вовсе не был сплошным отрицанием всего, что с этой стариной связано. Борясь с различного рода народными суевериями, он выделял из этой массы народную песню; более того, он даже восстановил ее в правах после жестоких гонений Алексея Михайловича. Указом 1722 г. Петр разрешил, в храмовые праздники, после литургии, «всякие народные забавы для народного полирования, а не для какого безобразия». То, что отцу Петра казалось оскорблением религии, Петр расценивал как одно из законных проявлений народной жизни, которое не только ничуть не оскорбляет религии, но вполне может уживаться с ней.

Правда, этот указ не имел решающего значения, он скорее узаконил и оформлял то, что и без того жило в быту, ибо никакие запретительные меры не могли убить народную песню, но принципиальное значение его очень велико. Если указ 1649 г. как бы символизировал собой отношение к народной поэзии старого русского общества, то указ 1722 г. свидетельствует о новом отношении к ней. И действительно, фольклор занимал огромное место в быту различных слоев общества XVIII века. «Власть бытового предания» была характерна не только для крестьян, не только для провинциального помещичьего дворянства, но и для дворянской аристократии вплоть до самого двора. Народная песнь звучала при дворе Петра, и предание приписывало ему, правда безосновательно, сложение песни «Как на матушке на Неве-реке». Дочь его Елизавета еще более жила во власти народной старины, которая была ей гораздо ближе, чем европейская литература и западная культура в целом. По уверению ряда историков литературы и фольклористов, она сама является автором песни «Во селе-селе Покровском».

При дворе Екатерины II эти народные влияния еще более усилились; и сама она и особенно Потемкин были любителями русской народной песни и оказывали поощрение различного рода певцам, знатокам, собирателям и издателям. Не отставало от того и екатерининское общество. Факты такого порядка, характеризующие быт общества последней трети XVIII века, в большом

2 Там же, стр. 109.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

47

количестве подобраны в Книге Трубицына1. Таким образом, нет оснований говорить о «трех ярусах», отводя для народной словесности место где-то внизу, как это делает П. Н. Сакулин. В действительности старинная традиция проникала во все слои общества, причем не только в бытовом плане, но и в литературном, однако всюду она имела различные оттенки и различный смысл.

Фольклорная стихия оказала воздействие и на представителей русского классицизма. Общераспространенное мнение отрицало это влияние; так, например, представляли себе этот процесс и Пыпин, и Сперанский, и Сакулин. Новые исследования по истории русской литературы XVIII века освещают вопрос иначе.

Формы использования народного творчества в литературе XVIII века различны, как различен и основной смысл фольклоризма тех или иных писателей. Для идеологов дворянской культуры обращение к фольклору не имело принципиального характера. Фольклор входил в их творчество так же, как он входил в быт любого дворянина-помещика. Литературный фольклоризм являлся как бы частью общего фольклоризма эпохи. В этом плане раскрывается смысл фольклоризма Сумарокова. К народной поэзии у него двойственное отношение. Выдвинутые Сумароковым требования простоты и естественности в поэзии и предпринятая им борьба против «пышности» и дидактизма Ломоносова заставили его обратить внимание на «естественную» поэзию, образцы и пример которой он находил в поэзии простого народа и в поэзии первобытных племен. В «Трудолюбивой пчеле» (1759, январь) он поместил небольшую заметку, озаглавленную «О стихотворстве камчадалов», где противопоставлял «искусственности» поэтов естественную поэзию, продиктованную непосредственными переживаниями. В качестве примера он привел перевод камчатской песенки, заимствованной им из «Описания земли Камчатки» С. Крашенинникова (1755).

Этот интерес к «естественной» поэзии характерен не только для Сумарокова и его круга, но и для всей эпохи в целом. Одним из первых писателей, обратившихся к этой проблеме, был, как мы увидим ниже, Тредиаковский, опубликовавший в 1755 г. статью под заглавием «Мнение о начале поэзии и стихов вообще»; в 1755 г. в «Ежемесячных сочинениях» (июль, стр. 1 — 14) появилась анонимная статья «Рассуждение о начале стихотворства», автором которой был, как это установлено новейшими исследованиями, Г. Н. Теплов.

Имя Григория Николаевича Теплова (1711 — 1779) заслуживает особого упоминания в истории русской фольклористики, хотя прямого отношения к ней он и не имел. Один из крупных поли-

48

тических деятелей и писателей XVIII века, он, как многие в этот век энциклопедической культуры, был вместе с тем и поэтом и музыкантом. Он принадлежал к сумароковцам и принял живейшее участие в том культе

1 См. Н. Трубицын, О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX века. Очерки, СПБ, 1912.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

песни, который насаждал Сумароков и его ученики и последователи. Вокруг Сумарокова вырастает целая плеяда авторов песни (И. П. Елагин, Н. А. Бекетов, Н. Е. Муравьев и многие другие, из которых некоторые и до сего времени остались анонимами).

Г. Н. Теплову принадлежит в этом движении первое месте: в 1759 г. он издал первый музыкальный сборник песен под заглавием «Между делом безделье, или собрание разных песен» (второе издание — 1776)1, вошедший в историю русской музыки как «прадедушка русского романса»2. В этом сборнике не было народных песен, но сборник Теплова послужил стимулом для Трутовского, с именем которого связано появление первого музыкально-фольклорного сборника.

Понятен и тот интерес, который питал Теплов к проблеме происхождения поэзии. Ему, как и всем сумароковцам, было важно показать ее естественное, «природное» происхождение, возникшее «без всяких регул». Ссылаясь на Плиния, он утверждает существование поэм до Троянской войны и начала поэзии ищет в естественном быту пастушеского общества. Эти положения не являются оригинальными; они были уже высказаны в XVII и XVIII веках во Франции и Англии, главным образом в первой, где в конце XVII века возник страстный спор об отношении к античному наследию и его месте в национальной культуре, известный под именем спора «о древних и новых авторах» или просто как «спор старых и новых». Из арсенала французской литературы (Монтэнь, Фонтенель и др.) заимствуют сумароковцы в значительной степени идеи и аргументы о значении и прелести естественной поэзии.

Сумароковцы подчеркивают значение первобытной поэзии для противопоставления пышным и величественным формам придворной поэзии и придворного быта; это было отражение оппозиционных настроений и тенденций внутри дворянско-феодальной верхушки, не затрагивающих, однако, ни политических, ни социальных основ строя. В том же плане и их обращение к народной поэзии; она играет у сумароковцев чисто служебную роль. Теплов подчеркивает (в «Рассуждении...»), что древнейшая поэзия

49

отражается в наших народных песнях. Поэты первобытного, древнейшего общества все свои переживания воплощают в песнях: «и наставления в нравах не покидали они в песнях, и храбрость предков своих напевали, нещастия любовников и любовниц оплакивали. Насмеяния делали порокам и всем сим случаям небывалые вымышляли нравоучительные истории. Одним словом, песнями своими подражание всему тому делали, что с человеком в жизни случалося или случиться могло, и тем себя по склонности к веселию пробавляли». «То самое мы видим у нас в простом народе, — прибавляет Теплов, — что люди, неведующие никаких правил

1П. Н. Берков полагает, что было еще одно более раннее издание, так что издание 1759 г. следует считать не первым, а вторым: возможно, что это предполагаемое первое издание «было напечатано неофициально» (П. Берков, Ломоносов и литературная полемика его времени, М. — Л., 1936, стр. 107, 108).

2Так назвал его С. К. Булич в статье «Прадедушка русского романса» (Музыкальный современник», 1916, сентябрь, стр. 14); см. также: «Между делом безделье» (сб. «Музыка и музыкальный быт старой России»,Л., 1927), а также названные ранее труды Н. Ф. Финдейзена и П. Н. Беркова.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

стихотворческих, да и про то не знающие, что есть на свете между науками особливое искусство, называемое Стихотворство, поют истории царей, бояр или молодцов, по их наречию, удалых. И хотя весьма просто, однако ж преклоняют сердца иногда к слушанию»1. Таким образом, Теплов определенно указывает на народную поэзию как на один из источников для современной литературы, и действительно, поэты-сумароковцы охотно пользуются формами и образами народной песни, создают подражания ей, и некоторые из них даже входят в фольклор. Предание приписывает, например, авторство известной песни «Уж как пал туман на сине море» П. Львову; едва ли это точно, но самое возникновение этого предания чрезвычайно характерно: оно свидетельствует об ощущавшейся современниками близости песенной поэзии XVIII века к народной поэзии. Охотно пользовался образами народной песни и Сумароков.

Но содержание народной поэзии Сумарокову глубоко чуждо. Русскую простонародную стихию как таковую он расценивает довольно низко. Очень характерны в этом отношении его «Притчи», где «простонародным языком» он зарисовывал картины деревенского быта и образы крестьян и крестьянок. Так, например, в притче «Деревенские бабы» использован известный сюжет народной анекдотической сказки о том, как бабы стали исполнять мужскую работу, а мужики — женскую: бабы пашут, мужики садятся за прялку. Но он видит только одну сторону быта: его грубость, циничную простоту, физиологичность, таковы его притчи «Девка», «Невеста за столом», «Деревенские бабы», «Кулачный бой» и др. В целом же сельский быт представляется ему темным бытом и «варварством». Несколько особняком в творчестве Сумарокова стоит знаменитый «Хор ко превратному свету»2, где затронута острая тема о злоупотреблениях крепостного

50

строя. Народная форма (в основе «хора» лежит известная песня о синичке) здесь, конечно, подсказана темой.

Фольклоризм Сумарокова и сумароковцев — только литературная форма, за которой не скрывается никакого сочувственного интереса к самим носителям «народного стихотворства». Такого типа фольклоризм является преобладающим в дворянской литературе XVIII века; впоследствии, в процессе усложняющейся общественной борьбы, он приобретает новые черты, становясь уже не нейтрально-литературной формой, но боевым политическим течением. Таков, например, фольклоризм Екатерины II или Богдановича. Для Екатерины фольклор — определенная политическая проблема. Она уделяет большое внимание народному творчеству; она интересуется сказками и пишет их сама; вводит в свои комедии народные песни; особенно ее внимание привлекают пословицы. В фольклоре ищет она элементы для воспитания в

1Полный текст «Рассуждения» Теплова перепечатан в названной выше книге П. Н.

Беркова (стр. 190 — 194).

2Н. Полевой высказал предположение, что «Хор ко превратному свету» принадлежит не

Сумарокову, а Ф. г. Волкову («Русский вестник», 1842, № V, отд. IV, стр. 23 — 28); эту гипотезу в наши дни решительно поддержал П. Н. Берков (П. Берков, «Хор ко превратному свету» и его автор, в сб. «XVIII век». Сб. статей и материалов, под ред. акад. А. С. Орлова, Л., 1935), однако его доказательства не представляются убедительными; см. в том же сборнике ответ г. А. Гуковского.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

определенном духе народных масс, и с этой стороны очень характерен ее выбор пословиц, которые она включала и в сказки («О царевиче Хлоре» и «О царевиче Февее») и в свою азбуку. Ей же принадлежит сборник избранных пословиц («Выборные российские пословицы»), вышедший анонимно в 1782 г.

Аналогичное явление наблюдаем мы в творчестве Ипполита Богдановича (1743 — 1803). В молодости принадлежа к оппозиционным и свободомыслящим элементам, он довольно скоро перешел в число придворных писателей и стал литературным выполнителем «предначертаний» Екатерины. По прямому заказу Екатерины Богданович составил в 1785 г. сборник народных пословиц («Русские пословицы», собранные Ипполитом Богдановичем, в трех частях, в Санкт-Петербурге, иждивением Академии наук). Обращение его с материалом совершенно свободное и даже произвольное. Несмотря на то что у него в руках были подлинные сборники народных пословиц, он совершенно исказил их форму, передавая их в виде стихотворных двухстиший или четверостиший. Известная пословица «Сама себя раба бьет, коль нечисто жнет» в интерпретации Богдановича выглядит так:

Сама себя раба-скать бьет, Когда не чисто ниву жнет.1

А широко распространенную пословицу «По одежке протягивай ножки» автор украшает такими «кудреватыми мудрейками»:

Всяк по одежке Протягивай ножки; Как хвост короток, Так сверяйся в комок2.

Все его пословицы распределены по разделам, которые очень четко вскрывают его идеологические установки. Мы находим

51

здесь разделы «благоверие», «ханжество», «чистая совесть», «нужное терпение в жизни», «нужное прилепление к дому своему», «стыд наглости», «воздержанность, трезвость», «важность выбора в супружество» и т. д. Таким образом, народная мудрость была систематизирована и подведена под такие категории, в которых она теряла и свою остроту и какие бы то ни было проявления критического отношения к социальной действительности. Кроме Богдановича, сборники пословиц по поручению Екатерины составляли еще гр. Салтыков, ее личный секретарь Храповицкий и др.1.

§ 3. Иной смысл и характер имеет обращение к фольклору В. К. Тредиаковского. Василий Кириллович Тредиаковский (1703 — 1769) надолго вошел в русскую литературу как некий комический персонаж, как символ бездарного виршеплетства и ученого педантизма. Эти представления оказались очень устойчивыми и живучими в литературе, хотя они уже давно опровергались наиболее вдумчивыми современниками и исследователями. С глубоким уважением относились к деятельности Тредиаковского Новиков, Радищев, Пушкин. Их общая оценка была подтверждена специальными исследованиями уже в 40-е годы Ир.

1Сочинения Богдановича, т I, СПБ, 1848, стр. 485.

2Там же, стр. 493.

1 См. «Дополнения и прибавления к Собранию русских народных пословиц и притчей, сообщенные И. М. Снегиревым» («Архив историко-юридических сведений, относящихся до России», М., 1854).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Введенским, а позже Л. Майковым, А. Пыпиным и др. Итоги этих изучений, приведших к полному пересмотру и переоценке легенды о Тредиаковском, были подведены Е. П. Петуховым2.

Еще более решительно был произведен этот пересмотр советскими исследователями (С. М. Бонди, П. Н. Берков, Г. А. Гуковский, А. С. Орлов, Л. В. Пумпянский). В свете новых исследований драма жизни Тредиаковского состояла в том, что он пытался решительно пойти в разрез с господствующим феодальным мировоззрением. Тредиаковский является одним из первых в России интеллигентов-разночинцев; ученик энциклопедистов, он пытался перенести на русскую почву передовые идеи западноевропейской культуры. Он решительно выступает против господства церковнославянского языка, и в этом смысл его первого литературного опыта — перевода салонного аллегорического романа «Езда в остров любви». Своеобразным политическим выступлением представляются и его переводы «Римской истории» Роллена, романа Барклая «Аргенида» и «Похождений Телемака» Фенелона — пресловутая «Тилемахида». Роман Барклая был пропагандой идей просвещенного абсолютизма, точно так же как апологией просвещенного абсолютизма и «суровым уроком царям»

52

являлся роман Фенелона. Это и послужило, по мнению Г. А. Гуковского и Л. В. Пумпянского, причиной той изоляции, в которой очутился Тредиаковский, в организации которой принимала участие сама Екатерина, открыв против него кампанию в сатирических журналах и придворном кругу.

В этих концепциях имеется несомненное преувеличение. Они придают почти каждому литературному выступлению Тредиаковского подчеркнуто политический характер, что едва ли могло быть в действительности. А. С. Орлов полагает, что своим предисловием к «Езде в остров любви» Тредиаковский выдвинул проблему национально-литературного языка, отменяющего «феодально обособленный язык»1. Тредиаковскому приписывается, таким образом, круг мыслей и понятий более позднего времени, который едва ли в такой форме мог быть им осознан.

Но совершенно бесспорно, что Тредиаковский отразил передовые тенденции современного ему русского общества, и его деятельность в целом была направлена на создание национальной литературы и национального языка на новой основе. В этой борьбе за новую культуру Тредиаковский принял участие и как поэт и как ученый-филолог. Он расширил круг источников для создания новой, национальной литературы и включал в их число и народную поэзию. Его современники (Татищев, Болтин, Миллер и др.) уже осознали историческое значение памятников фольклора и намечали методы его исторического изучения и интерпретации, — Тредиаковский первый сделал фольклор объектом филологических изысканий. В реформе русского стихосложения, которую пропагандировал Тредиаковский, он опирался на законы народного стиха и сам подчеркивал

2 См. вторую часть его курса «Русская литература. Исторический обзор главнейших литературных явлений древнего и нового периода. Новый период», Юрьев, 1914, стр. 14 — 40.

1 К. Тредиаковский, Стихотворения, под ред. A. С. Орлова, «Советский писатель», 1935,

стр. XIII.