Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

упоминает о сказке про Соловья Разбойника, приводит начало стиха об Алексее — человеке божием, цитирует ряд пословиц и подробно передает текст рекрутского причитания.

Все эти упоминания не случайны и не произвольны, но играют

98

очень важную композиционную и идейную роль в его повествовании. Упоминание сказки про Соловья Разбойника («Спасская полесть») служит ему как бы своеобразной присказкой для повествования о том, как добиваются чинов и выходят в люди. И самый рассказ об этом — рассказ о наместнике, любившем устрицы Радищев передает в пародийной сказочной форме1.

Этот рассказ — первый опыт использования формы и образов народной сказки для общественно-политической сатиры. Здесь начало того пути, одной из вершин которого явится позже творчество Салтыкова-Щедрина («Сказки»).

Глава «Медное» начинается веселым хороводом молодых баб и девок, поющих «березоньку»; такие картины встречаются часто в современной Радищеву литературе. Народные песни и обряды привлекались для создания пленительных крестьянских идиллий, заставляющих забывать о подлинном положении крепостной крестьянской массы. Радищев сознательно использует этот прием для создания контрастной картины. Фольклорная идиллия, открывающая главу, переходит в одну из самых жутких страниц крепостной действительности — продажи с торга крепостных.

Наконец, в главе «Городня» рекрутское причитание, приведенное Радищевым почти полностью, ярко иллюстрирует изображенные далее картины сдачи в солдаты. Радищев вводит его в текст как бы для того, чтобы включить в свое изложение и народную точку зрения на то же явление. Эти фольклорные картины и цитаты завершаются трогательным и величавым «оссиановским» образом слепого певца, поющего стих об Алексее («Клин»). «Сребровидная его глава, замкнутые очи, вид спокойствия, в лице его зримого, заставляли взирающих на певца предстоять ему со благоговением»2.

Фольклорные элементы «Путешествия» имеют, кроме того, и немалую историографическую ценность. Рекрутская причеть в «Городне» является первым известным нам образцом этого вида народного творчества. Радищев приводит собственно два текста: плач матери и плач невесты. Первый плач характерен для такого рода текстов, но второй чрезвычайно своеобразен и может быть назван в полном смысле слова уникальным. В то же время характер образов не позволяет думать об авторстве Радищева3. Подлинность городнинского плача совершенно бесспорна.

1«Итак, жил-был где-то государев наместник. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы и был до них великой охотник». И дальше в такой же форме, в том же тоне рассказывается, как он стал наместником, как посылал гонцов за устрицами, как посланный лихо скакал и выполнил поручение. «И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор...» и т. д. «Бочку взвалили в кибитку; воротя оглобли, курьер уже опять скачет, успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи».

2А. Н. Радищев, Полное собрание сочинений, т. I, стр. 242 — 243.

3Приведем его полностью: «Прости, мой друг сердечной, прости, мое красное солнушко.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

99

Наличие в «Путешествии...» такого рода текстов дает право предположить, что Радищев производил сам фольклорные записи.

Большое внимание уделяет Радищев фольклорным и этнографическим наблюдениям в «Путевых записках», которые вел он по дороге в ссылку, и в записях при возвращении — «Дневнике путешествия из Сибири». Радищев заносит в свои дневники сведения о национальности жителей тех мест, которые он проезжал, описывает их внешний вид, их занятия, нравы, язык, передает иногда местные предания и поверья; особенно его привлекают легенды о разбойниках с Камы и Волги, он как бы предугадывает, что за этими внешне разбойничьими мотивами скрывается более глубокое содержание1.

О повышенном общественном и научно-теоретическом интересе к фольклору свидетельствует и его «Памятник дактило-хореическому витязю», в котором он защищает позицию Тредиаковского по отношению к русскому народному стиху2.

Радищеву же принадлежит несколько попыток и самостоятельного творчества на основе фольклорных материалов. Это известная сказочная поэма «Бова» и «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам». Обе эти вещи написаны уже по возвращении из ссылки и датируются: первая 1798 — 1799 годами, вторая — 1800 годом. Сказка о «Бове» принадлежит к числу любимейших народных повествований; особенно популярна она в лубке — и в лубочных печатных изданиях, и в лубочных картинках; в основе ее лежит рыцарская повесть. Радищев, подобно всем его современникам, как несколько позже Пушкин, воспринимал сказку о Бове как чисто народную, но поэму свою строил совершенно свободно, сплетая мотивы, заимствованные непосредственно из народной сказки, с другими, шедшими из разных источников. С этой стороны его поэма внешне близка к обработкам Чулкова — Левшина, а также к поэмам Карамзина и Львова. Обычно поэма Радищева так и воспринималась — в одном плане с этими произведениями. По утверждению В. П. Семенникова, все они в равной степени воплощали в литературной

100

Мне, твоей невесте нареченной, не будет больше утехи ни веселья. Не позавидуют мне подруги мои. Не взойдет надо мною солнце для радости. Горевать ты меня покидаешь ни вдовою, ни мужнею женою. Хотя бы бесчеловечные наши старосты, хоть дали бы нам обвенчатися; хотя бы ты, мой милой друг, хотя бы одну уснул ноченьку, уснул бы на белой моей груди. Авось ли бы бог меня помиловал и дал бы мне паренька на утешение» (там же,

стр. 363).

1 Нельзя согласиться с оценкой, которую давал фольклорно-энтографическим интересам А. Н. Радищева В. И. Чернышев: «Не решаемся... признать в Радищеве, — писал почтенный исследователь, — замечательного знатока народного быта, тем более не признаем его знатоком народного языка. Быт народа, конечно, он знал, но подробностями его, по-видимому, не интересовался» («Живая старина», 1906, вып. II, стр. 22 — 23).

2 Блестящий анализ этого произведения Радищева дан Л. В. Пумпянским в комментарии ко второму тому полного собрания сочинений Радищева в издании Академии наук (Л., 1941, стр. 393 — 402).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

форме стремление к народности. Пересмотр этих ставших трафаретными суждений сделала Л. Лотман в небольшой, но очень содержательной работе о «Бове» Радищева1.

Едва ли можно видеть, как это делает исследовательница, в «Бове» Радищева пародию на произведения Карамзина, Львова или Хераскова2, но различный характер и различные интересы этих поэм установлены ею совершенно правильно. Вместе с тем «Бова» Радищева является и политической сатирой, образцом для которой послужила ему «Орлеанская девственница» Вольтера; здесь Радищев уже в новом плане воспроизводит тот же прием, который уже был ранее применен им в «Путешествии» («Спасская Полесть»)3. На фольклорном материале, а преимущественно на материале и образах «Слова о полку Игореве» (недавно перед тем открытого и обнародованного), написаны Радищевым и неоконченные «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам». По правильному замечанию комментатора академического издания Радищева, эти «Песни» являются опытом «реконструкции древней национальной поэзии, выражающей национальное мировоззрение, быт и характер славянязычников»4. «Песни древние» вместе с тем являются попыткой воссоздания народной героики.

От Радищева ведет начало новое понимание фольклора; он не только преодолевает ограниченность просветительских позиций с их опасливым и порой пренебрежительным отношением к народному творчеству, но провозглашает высокое этическое и эстетическое совершенство народной поэзии. Именем Радищева открывается новая страница в истории русского художественного фольклоризма и в истории русских фольклористических изу-

101

чений; впоследствии под знаком радищевских идей выйдет ряд теоретических исследований в области литературы и фольклора. Здесь начало тех тенденций, которые в дальнейшем будут продолжены и развиты декабристами, Пушкиным, Белинским и Герценом, вплоть до Добролюбова и Чернышевского и их ближайших последователей.

1 Л. Лотман, «Бова» Радищева и традиция жанра поэмы-сказки («Ученые записки ЛГУ», № 33. Серия филологических наук, № 2, Л., 1939, стр. 134 — 147).

2Последнее предположение опровергается и по чисто хронологическим соображениям, на что уже было обращено внимание М. Штокмаром (см. его примечания к статье «Народнопоэтические традиции в творчестве Лермонтова», «Литературное наследство», т. 43 — 44,

стр. 350).

3Поэме Радищева посвящены также статьи: Н. г. Павлова, Сказка «Бова» у Радищева и Пушкина как вид политической сатиры («Звенья», № 1, 1932, стр. 511 — 539) и В. Д. Кузьмина, Сказка о Бове в обработке Радищева («Проблемы реализма XVIII века, М. — Л., 1940, стр. 257 — 291). Первая работа представляется любопытной, но мало убедительной попыткой вскрыть политический смысл поэмы и расшифровать ее «намеки», политический аллегоризм понимается исследовательницей чересчур прямолинейно и упрощенно, вплоть до того, что за каждым персонажем она усматривает определенное

историческое лицо: Гвидон — Петр III; Милитриса — Екатерина II; Бова — Павел I и т. д. Совершенно иначе построен содержательный этюд В. Д. Кузьминой, внимательно обследовавшей вопрос об источниках поэмы Радищева о Бове и связях ее с народной поэзией (Радищев использовал народно-сказочную основу повестей о Бове, дополнив ее традициями современной книжно-волшебной сказки и элементами травестированной поэзии, а также заимствовав многое из «Девственницы» Вольтера).

4 А. Н. Радищев, Сочинения, т. I, стр. 454.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

§ 12. Фольклорные интересы очень широко характеризуют XVIII век, постепенно захватывая и литературу, и науку, и искусство. По замечанию П. Н. Сакулина, устная поэзия в XVIII веке совершает «свое победоносное шествие»; однако приведенными в предыдущих главах материалами это «шествие» не ограничивается. Все эти фольклорные отражения в литературе, так же как и первые фольклорные и полуфольклорные сборники, не дают еще полного представления о всей той массе фольклорных материалов, которые были распространены в обществе; гораздо шире были и фольклорные интересы, и фольклорные отражения. Наряду с различными проявлениями фольклоризма в разных слоях дворянского и буржуазного общества необходимо отметить еще факты низового, или массового, фольклоризма.

Песенники XVIII века, сборники литературно-фольклорных сказок и пр. имеют огромное значение прежде всего для истории изучения фольклорных интересов в обществе и литературе. Это в основном историколитературный материал, только в некоторой части имеющий существенное значение для изучения истории самого фольклора. Пожалуй, большее значение для последнего, а особенно для истории фольклористики, имеют многочисленные рукописные сборники и списки песен, былин, сказок, пословиц и других видов фольклора, весьма распространенные в ту эпоху. Рукописная традиция в русской жизни продолжала существовать и позднее, вплоть до нашего времени. Сама новая литература оказывается вовлеченной в этот рукописный поток, и в составе рукописных сборников можно встретить наряду со старыми хронографами и повестями религиозного содержания, наряду со сказками о Бове и смехотворными рассказами типа «фацеций» и «Похвалу Глупости» Эразма Роттердамского, и произведения Фенелона, и «Манон Леско» аббата Прево, и многое другое в том же роде. Подробные обзоры этой рукописной традиции сделаны Пыпиным и Сакулиным. В составе ее видное место занимают и разнообразные фольклорные тексты. В сущности только от XVIII века доходят до нас прямые народные тексты, т. е. в непосредственных записях. От предшествующих веков мы имеем только либо косвенные свидетельства, либо случайные упоминания. Такие факты, как записи, сделанные для Ричарда Джемса, — исключение и, конечно, также совершенно случайное явление. В XVIII веке мы имеем уже десятки, сотни таких фактов. Какие-то неизвестные любители, книжники, собиратели записывают на родные песни, былины, заносят в свои сборники сказки, посло-

102

вицы, загадки. Особенно велико, как уже указывалось выше, количество рукописных песенников, из которых некоторые относятся 30-м и 40-м годам XVIII века, а иногда даже и к более ранним1.

Среди таких рукописей встречаются и специальные сборники, составленные, быть может, с профессиональной целью. Таков, например, сборник духовных стихов, известный под заглавием, которое дал ему Востоков: «Собрание стихотворений, воспеваемых слепцами на

1 Среди них имеются и рукописные сборники с напевами. Т. Ливановой, Штейнманом обследован ряд таких сборников, хранящихся в Московском историческом музее и относящихся к 30-м годам XVIII века. В отличие от сборников Прача и Трутовского они более приближаются к народному исполнению.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

торжищах»2. Сборник относится к 1790 — 1791 гг. и представляет собой репертуар какой-то группы слепцов, в который входили не только духовные стихи, но и некоторые песни или стихотворения светского содержания, например: «На прибытие императрицы Екатерины II», «О победе над шведами» и даже одно стихотворение о весне. Из духовных стихов в сборнике находились тексты песен об Алексее — человеке божием, стих об Адаме, о страшном суде, о Иосафе-царевиче и т. п. Сборник такого типа не являлся исключением: в руках Бессонова был ряд аналогичных рукописей (сборник торговца Федорова, рукопись Приклонского и др.3. Все они имеют определенное профессиональное назначение, и это косвенным образом проливает свет и на происхождение относящегося также к концу XVIII В. (во всяком случае, к его второй половине) самого раннего нашего сборника былин и исторических песен, известного под условным наименованием «Сборник Кирши Данилова» (см. далее, стр. 168 — 169).

Народные произведения включаются во всевозможные сборники самого различного содержания; в одном из сборников ста-

103

ринных песен и виршей, хранящемся в рукописном собрании Вахрамеева (Исторический музей в Москве), среди разнообразных стихотворений, пасторалей, текстов эротического содержания находятся также народные песни различного характера; среди них — песня ярославских рабочих первой половины XVIII века, что позволило исследователю этого сборника С. Дмитриеву говорить о рабочем фольклоре в XVIII веке1.

Состав этих читателей и любителей фольклора чрезвычайно разнообразен; здесь смешиваются различные сословия и классы, от представителей высшей аристократии до крестьян включительно; сохранился и ряд указаний о владельцах этих сборников и иногда о тех лицах, в руках которых так или иначе побывали эти сборники; эти указания изучались Н. С. Тихонравовым, Б. М. Соколовым, П. Н. Сакулиным и др.

В числе владельцев и читателей мы находим: духовных лиц, подьячих, копиистов, лавочников, дворовых людей, посадских мещан и главным

2 Рукопись не опубликована; подробно описана А. X. Востоковым («Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума», СПБ, 1842, стр. 623 — 625. Рукопись описана под № 408). В бумагах Киреевского сохранилась копия, сделанная для него Востоковым же; по ней П. Бессонов включил эти тексты в свое издание свода духовных стихов («Калики перехожие. Сборник стихов и исследование П. Бессонова», вып. I — VI,

М., 1861 — 1864; см.: вып. I, № 8, 30, 41, 49, 72, 74; вып. IV, № 225, 316, 332, 348, 367, 381;

вып. V, № 519; вып. VI, № 636 с глухими пометками: «Рукоп. Румянц.» или «Румянц.», «Рум.»). Н. Дашкевич ошибочно считал этот сборник напечатанным в Москве в конце

XVIII века.

3 П. Бессонов, к сожалению, ограничился только глухими указаниями и не дал научного описания имевшихся в его распоряжении рукописных сборников; некоторые подробности сообщает он лишь о рукописи Приклонского, которую он называет «редчайшей» и «превосходной»: «Рукопись эта особенно интересна тем, что писана женщиной. Писана она с киноварью, крупным полууставом, изобилует рисунками и расположена «по годовым церковным празднествам и старому календарю». Основное ее содержание — тексты церквного характера (Бессонов, цит. соч., вып. IV, стр. II — III; по предположению Бессонова, рукопись играла для ее составительницы роль молитвенника, по которому она круглый год в определенные дни пела и молилась» (там же, стр. 11). Из духовных стихов в сборник были включены стих о Лазаре, о блудном сыне, об Иване Предтече и др.

1 См. С. Дмитриев, Рабочий фольклор XVIII века, «Литературное наследство», т. 19 — 21,

М., 1935, стр. 7.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

образом крестьян. Имеются сведения также и о бытовании таких сборников в буржуазной и дворянской среде. Известно, что былинные сборники были у Левшина, но сгорели. Весьма широки и географические границы распространенности этих сборников: указания имеются и на северные губернии, и на центральные, и на южно-великорусские, и на юго-западный край, и на Сибирь2.

Наконец, встречаются уже и собиратели и меценаты, покровительствующие собиранию и изданию памятников народной поэзии. Например, урало-сибирский заводчик Прокофий Демидов (1710 — 1786), сыгравший крупную, хотя еще не вполне выясненную роль в возникновении сборника Кирши Данилова; или украинский вельможа, известный государственный деятель Д. П. Трощинский (1754 — 1829), вокруг которого группировались ранние украинские любители народной поэзии; ему же, между прочим, посвящено и первое издание сборника Кирши Данилова («Древние российские стихотворения», 1804).

Своеобразным ответвлением этой линии является и та литература, которая носит в историко-литературных трудах название «мещанской», «простонародной» и рамки которой; как мы видели на примере Чулкова, порой неимоверно расширяются. Полностью круг этой литературы еще далеко не определен и не учтен и потому не обследован с достаточной полнотой. К этой группе принадлежат творения Матвея Комарова, так называемая «автобиография» Ваньки-Каина, и многие другие аналогичные произведения. Во всех этих произведениях фольклорная стихия буквально разлита широким потоком. Написанная в стиле и духе новелли-

104

стической сказки «Автобиография» Ваньки-Каина пересыпана народными прибаутками, так что кажется каким-то своеобразным фольклорным сборником и, во всяком случае, является ценнейшим источником для изучения фольклорных жанров XVIII века. Рядом с ней следует поставить также насыщенную фольклором повесть о похождениях Ивана Гостиного сына («Разные повести и сказки, принадлежащие к похождениям Ивана Гостиного сына», СПБ, 1787). К ним же принадлежит и ряд так называемых лубочных сборников сказок, например «Лекарство от задумчивости и бессонницы, или настоящие русские сказки» (СПБ, 1786); «Дедушкины прогулки, или продолжение настоящих русских сказок» (СПБ, 1786); «Повествователь русских сказок» (М., 1787); «Продолжение повествователя русских сказок» (М., 1787); «Сказки русские, содержащие в себе 10 различных сказок, собранные и изданные Петром Тимофеевым», М., 1787, «Старая погудка на новый лад, или полное собрание древних простонародных сказок» (М., 1795). Кроме того, сказки встречаются в сборниках смешанного типа: «Бабушкины сказки» — сборник С. Друковцева (М., 1778) и др. Наконец, имеется ряд изданий отдельных сказочных текстов.

Диапазон этой литературы был очень велик. Почти каждое издание выходило по нескольку раз. «Дедушкины прогулки» имели пять изданий (а возможно, и больше); последнее известное издание — 1815 г. Этот поток обычно понимался исключительно как литература низших классов. Но

2 См. статью Б. М. Соколова «Былина старинной записи», «Этнография», 1926, № 1 — 2,

стр. 103 — 104.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

значение этих изданий гораздо шире. Они обслуживали не только низы, но и верхи интеллигенции, т. е. дворянскую культурную среду. И когда позже русские поэты обратились к народной поэзии, материалом для многих служили именно эти сборники. Их внимательно (сказки о Бове) изучал Пушкин; из этих сборников заимствовали сюжеты для своих поэтических обработок и Жуковский, и Языков, и другие. Эти сборники знакомили русское общество не только с более или менее близкими переработками русских сказок, но и с образцами западноевропейской литературы, возникшей на фольклорной основе. Так, например, в сборник «Старая погудка на новый лад», сохранившийся, между прочим, в библиотеке Пушкина, наряду с русскими сказками был включен и полный перевод знаменитой новеллы Казотта «Влюбленный бес» (в сборнике озаглавлено: «Влюбленный дух, или приключение Дон-Альвара»). На этих сборниках основывались и первые суждения западноевропейской науки о русских сказках1.

Сюда же относятся и многочисленные сборники анекдотов, продолжающих старую рукописную традицию и появившихся еще в числе первых книг, изданных Петром. В 1711 году вышел

105

в свет переведенный с польского сборник анекдотов и изречений («Кратких, витиеватых и нравоучительных повестей книги три; в них же положены различные вопросы и ответы, жития и поступки, пословицы и беседования различных философов древних»), известный более под именем «Апофегмата» — по названию позднейших изданий. Из других многочисленных сборников такого типа следует упомянуть сборник Петра Семенова «Товарищ Разумной и Замысловатой, или Собрание хороших слов, разумных замыслов, скорых ответов, учтивых насмешек и приятных приключений знатных мужей древнего и нынешнего веков» (1764); в этом же ряду и знаменитый сборник рассказов и анекдотов о пошехонцах, составленный В. Березайским (1762 — 1821), «Анекдоты древних пошехонцев» (1798; второе издание 1821) — сборник, значение которого еще до сих пор недостаточно оценено историко-литературной и фольклористической наукой, бывший одним из главных источников «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина. Анекдоты Березайского переданы в литературной обработке, но заимствованы всецело из народных рассказов, принадлежащих к циклу рассказов о глупцах; народную основу своих рассказов подчеркнул и сам Березайский в ироническом предисловии и посвятил свой сборник «красавицам-нянюшкам и любезным мамушкам». Сам Березайский принадлежит всецело к числу просветителей XVIII века, что и сказалось в его предисловии1.

Наконец, к фольклору обращается и народная интеллигенция — идеологи крестьянства из крестьянской же среды. Это авторы-создатели таких полуфольклорных памятников, как «Плач холопов», солдатские стихи XVIII века, ряд стихотворных писем дворовых; к этой же категории

1 См. «.Russische Volksmarchen in den Urschriften gesammelt und ins Deutsche übersetzt von Anton Dietrich. Mit einem Vorwort von Jakob Grimm», Leipzig, 1831. «Die altesten Volksmärchen der Russen» von Joh, Vogel., Wien. 1841.

1 О Березайском мало что известно: краткий биографический очерк и список его трудов приведен в «Критико-биографическом словаре» С. А. Венгерова (т. III, стр. 62 — 64).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

памятников (по их литературному значению) относятся и манифесты Пугачева, которые еще Пушкин характеризовал как замечательные памятники народного красноречия и в стиле которых отчетливо чувствуется народная стихия.

Посвятивший небольшое, но очень содержательное исследование этим памятникам С. Елеонский считал возможным видеть в них отражение тех же стилистических элементов, которые встречаются в старинных записях (XVII — XVIII веков) народных эпических песен2. Эти прокламации, как исключительный памятник народной политической мысли и народного стиля, должны быть включены в историю русской литературы и занять свое место в истории русского фольклоризма. Возможно, что они были известны Радищеву и сыграли известную роль в его концепциях крестьянской революции и революционной интеллигенции из среды восставших.

106

Все это свидетельствует о неизменно возрастающем и углубяющемся процессе проникновения фольклора в русскую литературу и общественную мысль. Тем самым расширялись и увеличивались и знания о нем. Русское общество из разных источников знакомилось с народным творчеством, встречая его образцы в различных сборниках или песенниках, на страницах периодических изданий, в сочинениях отдельных писателей. В этом процессе принимает участие и театр — главным образом русская комическая опера XVIII века. В театральных представлениях встречаются не только заимствования отдельных эпизодов из русских былин и сказок или переработки последних, но и прямой перенос на сцену текстов народных песен, изображений различных народных обрядов (преимущественно свадебных) и пр.

Первым пропагандистом идеи внесения на сцену народной стихии был писатель Владимир Игнатьевич Лукин (1737 — 1794), которого его биограф (А. Н. Пыпин) справедливо именовал ранним «партизаном народности» в литературе XVIII века. Он выступил с требованием о внесении в русскую комедию национального содержания, раскрытия в ней особенностей «русской жизни», внедрения в театр подлинного русского языка. В 1765 г. в Петербурге был открыт первый любительский народный театр («всенародный театр», как он именовался), произведший огромное впечатление на Лукина (см. «Письмо к господину Ельчанинову» в «Сочинениях и переводах В. И. Лукина и С. Е. Ельчанинова», под ред. А. П. Ефремова, СПБ, 1868, стр. 184). Его поразил и состав зрительного зала, где преобладали «чернь, купцы, подьячие и прочие им подобные», и состав артистов из народной же среды («и между оными, — писал он, — два-три есть, довольно способностей имеющих, а склонность чрезмерную»). Наконец, он отмечал с удивлением и радостью, что, кроме народных зрителей и артистов, возникали уже и «писцы» (т. е. сочинители). Лукин приветствовал их появление и не сомневался, что за первыми еще робкими и слабыми опытами последуют и удачные произведения. Лукин стремился и сам внести народный элемент в свои комедии: в «Щепетельнике» (1765) он вводит на сцену крестьянскую речь с ее разными диалектическими особенностями. Лукин очень дорожил этим моментом в своей пьесе и в том

2 С. Ф. Елеонский, Пугачевские указы и манифесты как памятники литературы, «Художественный фольклор», № IV — V, стр. 63 — 75.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

же письме к Ельчанинову подчеркивал его принципиальное значение как выражения симпатии к простому народу и как некий выпад против дворянпомещиков1.

Лукин ограничился только введением в такую пьесу народной речи, но его опыт подхватывается и расширяется, и со сцены на-

107

чинают звучать уже и народные песни, народные игры, пляски и пр. Подлинные народные песни впервые появились на сцене в комической опере известного уже нам М. Попова «Анюта» (1772); за ней последовал знаменитый «Мельник-колдун, обманщик и сват» (1779) Аблесимова, музыка Е. И. Фомина; «Санкт-петербургский гостиный двор» (1791) М. Матинского, который был и автором текста и композитором; «Колдун, ворожея и сваха» (1791) неизвестного автора; пьеса «Невеста под фатою, или мещанская свадьба» (1790), автор которой также неизвестен; «Старинные святки» (1799) А. Ф. Малиновского (известного впоследствии архивиста), музыка Блиме, и многие другие. Из них наиболее богата фольклорными элементами опера Матинского, в которой, по характеристике А. Лободы, включен фольклорный материал, превосходящий по своему объему и подлинности все, что только было подобного в русской литературе XVIII века1. Для истории науки о русском фольклоре все эти факты имеют значение как свидетельство о разнообразных элементах русского фольклора и как косвенные свидетельства о фольклорных формах этой эпохи. Сюда же должны быть отнесены и первые повести, вышедшие из крестьянской среды, густо насыщенные фольклорными элементами, преимущественно антибарского характера, например «Повесть Пахринской деревни Камкина», «Сказание о деревне Киселихе» и пр.2.

§ 13. В XVIII веке появляются и первые опыты, посвященные самой народной поэзии как таковой, начало которым положил автор предисловия к сборнику Прача. В конце века появился первый опыт систематического обозрения русских народных обрядов и народной поэзии, который хотя и вышел в России, но принадлежит иностранцу, и был опубликован на французском языке. Это сочинение шотландского инженера-архитектора, находившегося на русской службе, Матвея де Гитри (ум. в 1807 г.); оно вышло в свет в 1795 г. и озаглавлено: «Dissertations sur les antiquites de Russie, contenant l’ancienne Mytholoqie, les Rites paiens, les Fetes sacrees, les Jeux, les Oracles, l’ancienne Musique, les Instruments de Musique villageoise, les Coutumes, les Ceremonies, l’Habillement, les Divertissements de village, les Manages, Fimerailles, l’Hospitalite nationale, les Repas etc. etc. des Russes, compares avec lesmemes objets chez les anciens et particulierement chez les

1 Он сожалеет, что в его пьесе представлены не все оттенки крестьянкой речи, но он не сумел этого выполнить потому, заявляет, он, что, «не имея деревень, с крестьянами живал мало и редко с ними разговаривал» там же, стр. 186); далее же он добавляет, что и многие из тех, которые владеют деревнями, чужды крестьянской жизни и не разумеют крестьянский язык.

1А. Лобода, Народность в русской музыкальной драме сто лет назад, «Чтения в историческом обществе Нестора Летописца», кн. 13, Киев, 1899, стр. 205.

2См. публикацию В. Ф. Ржиги «Крестьянские повести XVIII в.», «Литературное наследство», т, IX — X, стр. 99 — 105.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Grecs. Par Mathieu Gutrie. Traduites sur son ouvrage anglais, dedie a la Societe Royale des antiquaires dEcosse». A Saint-Petersbourg. 1795.

108

Н. Финдейзен предполагает, что Гитри принадлежал к кружку Львова, но это утверждение не подкреплено какими-либо конкретными данными. Правда, во многих случаях Гитри прямо повторяет или пересказывает мысли Львова, например о греческом происхождении русской мелодии и др., но это могло быть просто заимствование, подобно тому как он пользовался и другими историческими и литературными источниками. В конце XVIII века был сделан перевод книги Гитри на русский язык, не появившийся, однако, в свое время в печати и обнаруженный только в середине 40-х годов (опубликован в сокращенном виде, с большими пропусками в журнале «Маяк», т. 13 — 15, 1844). Заглавие книги в рукописи было переведено следующим образом: «О древностях русских, древнем баснословии, законо-обрядах языческих, священных праздниках, играх, оракулах, древней музыке, деревенских музыкальных орудиях, обрядах, одеждах, деревенских забавах, свадьбах, похоронах, гостеприимстве общенародном, пиршествах русских и сравнение их с таковыми же предметами особливо греков. Разыскания Матвея Гитри. Его императорского величества статского советника, врача императорского сухопутного шляхетного кадетского корпуса; члена королевских обществ лондонского и эдинбургского, королевского общества древностей в Шотландии и прочих». Эта книга неоднократно упоминается в различных историографических трудах, однако большей частью только вскользь, хотя она, бесспорно, заслуживает большего внимания и представляет собой весьма примечательное явление в истории изучений фольклора и этнографии русского народа. Редактор «Маяка» имел все основания назвать это сочинение «драгоценной книгой».

Книга Гитри по своему характеру компилятивна; это — объединение разнообразных источников русских и иностранных; для главы о песнях использован сборник Львова — Прача, для «баснословия» книга Попова; для главы о музыкальных инструментах — очерк акад. Штелина

«Nachrichten von der Musik in Russland»1 и т. д.; пользовался он некоторыми рукописными материалами, например критическими замечаниями Захарова на книгу Попова; в какой-то степени он пользовался и собственными наблюдениями и, вероятнее всего, устными сообщениями своих знакомых. Для фольклориста наибольший интерес представляют второе и третье «разыскания», или «рассуждения», посвященные народной песне и народной обрядности. Он рассматривает подблюдные, свадебные, похоронные, плясовые, «пастушеские», цыганские2, описывает семик, в состав которого не совсем точно включает песню «А мы просо сеяли, сеяли», коляду, купальные празднества3

109

1«Nachrichten» Штелина появились в 1769 г. в изд. Шлецера. На русский язык переведены лишь в советское время.

2См. журн. «Маяк», 1844, т. 13, ч. III, стр. 98 — 107.

3Журн. «Маяк», 1844, т. 15, ч. III, стр. 49 — 55.