Письма о Жестокости137 Письмо первое 138

Ж[ану] П[олану]

Париж, 13 сентября 1932 г.

Дорогой друг,

Я не могу дать вам разъяснения по поводу моего Манифе­ста, так как они могут лишить его аромата. Все, что я могу сделать, так это предварительно прокомментировать мое название Театр Жестокости и объяснить, почему оно выбрано.

В этой Жестокости речь не идет ни о садизме, ни о крови, по крайней мере не только об этом.

Я не культивирую ужас. Слово «жестокость» следует понимать в широком смысле, а не в материальном и хищ­ном, который с ним обычно связывают. Я отстаиваю пра­во отбросить привычные понятия языка, раз и навсегда разбить оболочку, сбить железный ошейник, вернуться, наконец, к этимологическим источникам языка, все еще способным оживить в абстрактных понятиях конкретное значение слова.

Нетрудно представить себе чистую жестокость (une cruaute pure), без разрывания плоти. А впрочем, рассуж­дая философски, что же такое жестокость? В рационали­стическом смысле жестокость означает суровость, не-

[192]

умолимую решимость действия, абсолютный необрати­мый детерминизм¹³⁹.

Обычный философский детерминизм с точки зрения нашего существования является одним из проявлений жестокости.

Напрасно слову «жестокость» придают значение кро­вавой суровости, немотивированного желания физиче­ского зла как такового. Эфиопский вождь, привязывая к повозке побежденных принцев, обращенных им в раб­ство, делает это не только из нечестивого стремления к крови. Жестокость действительно не является синони­мом пролитой крови, терзаемой плоти, распятого врага. Подобное отождествление жестокости с муками состав­ляет лишь малую часть проблемы. В жестокости действу­ет своего рода высший детерминизм, перед которым скло­няется сам палач, исполняющий казнь, и не исключено, что в будущем ему суждено претерпеть то же самое. Жестокость прежде всего ясна, это своеобразный суро­вый путь, подчинение необходимости. Не бывает жесто­кости без осознания, без какого-то непрестанного осозна­ния сделанного ¹⁴⁰. Именно осознание придает отправле­нию любого жизненного акта свой кровавый цвет, свой налет жестокости, так как ясно, что жизнь — это всегда чья-то смерть.

Письмо второе141

Ж[ану] П[олану]

Париж, 14 ноября 1932 г.

Дорогой друг,

Жестокость не является поздним приложением к моей мысли, она там всегда была, но мне надо было осознать ее. Я употребляю слово «жестокость» для обозначения жажды жизни, космической непреложности и неумоли­мой необходимости; я употребляю это слово в гностиче­ском смысле жизненного вихря, пожирающего мрак;

я обозначаю им ту боль за пределами неотвратимой

[193]

необходимости, без которой жизнь не может существо­вать. Добро желательно — это результат действия; зло же постоянно. Невидимый бог, когда творит, подчиняется жестокой необходимости акта творения, навязанной ему самому, но он не может не творить, то есть не может не допускать к центру вольно кружащегося вихря блага хоть какой-то частицы зла, которая со временем становится все меньше и бледнее. И театр, понятый как непрестан­ный акт творения, как цельное магическое действие, под­чиняется этой необходимости. Пьеса, где не будет этой воли, этой слепой жажды жизни, способной преодолеть все, проглядывающей в каждом жесте, в каждом движе­нии и явно различимой в трансцендентальном смысле действия, останется произведением ненужным и беспо­лезным ¹⁴².