3. Место и роль космизма в русской философии

Возникнув в качестве самостоятельной области духовного творчества достаточно поздно, русская философия сразу заявила о себе как многоликое и многоплановое явление. Пробужденная к жизни западноевропейской философской мыслью, она интенсивно впитывала и новаторски перерабатывала достижения последней, что обусловило практически одновременное формирование и развитие различных философских школ и направлений: позитивизма, материализма, религиозной философии, разнообразных форм немецкого идеализма и критицизма. В своем творческом поиске отечественные философы стремились охватить и разрешить все основные вопросы культуры и жизни, поэтому они постоянно выходили за рамки традиционных проблем академической философии и вторгались в сферы искусства, литературы, религии, морали, политики.

Неоднородность отечественной философской мысли довольно быстро актуализировала проблему ее своеобразия, полемично решавшуюся в трудах отечественных и зарубежных исследователей истории русской философии в первой половине XX в. Анализ основных историко-философских работ того времени, проведенный В. В. Зеньковским⁸⁸, позволяет говорить о столкновении в них двух альтернативных оценок: русская философия неоригинальна и недостаточно философична; русская философия самостоятельна, отвечает всем основным параметрам истинной философии. В защиту каждой из этих оценок выдвигались различные доводы. Сторонники первой точки зрения (Б. В. Яковенко, М. Н. Ершов, Г. Г. Шпет) исходили из того, что ученичество и эклектизм философского движения XVIII в. так и не были преодолены в творчестве последующих поколений. Во-первых, воззрения отечественных философов во многом являлись результатом освоения философских идей Запада, что придавало спекулятивной мысли в России репродуктивный, а не продуктивный характер. Во-вторых, критическое отношение к западноевропейскому стилю философствования обусловило малосистемность и утопичность большинства философских концепций. В этой связи в работе “Очерки русской философии” Б. В. Яковенко писал: “Все, что Россия имела и дала философского, все это родилось либо из прямого подражания, либо из бессознательного подчинения себя чужим влияниям, либо из эклектического стремления слепить воедино несколько чужих мыслей”⁸⁹. Однако ряды тех, кто упрекал отечественную философию в отсутствии оригинальности, были довольно малочисленны. Большинство исследователей, наоборот, считали ее самобытной и самостоятельной, что проявлялось, по их мнению, как в выборе и постановке проблем, так и в способе их решения. Наиболее развернуто эта позиция была представлена в работах Н. А. Бердяева, В. В. Зеньковского, Н. О. Лосского, С. Л. Франка⁹⁰.

Сегодня проблема своеобразия русской философии переживает “второе рождение”. Вопросы об идентичности отечественной философской мысли, ее самодостаточности, содержательной новизне и актуальности занимают центральное место в философских дискуссиях. В их ходе сложились три основные версии оценки статуса русской философии по отношению к западноевропейской, названные В. И. Красиковым радикально-патриотической, западнической и умеренно-патриотической⁹¹. В радикально-патриотическом подходе, представленном исследованиями М. Н. Громова, Н. С. Козлова, В. И. Копалова, А. И. Новикова, Л. В. Полякова, С. С. Хоружего и др., считается, что начало русской философии совпадает с началом русской государственности, а характерными чертами национального философского наследия являются “православный имманентизм”, рассредоточенность во всем контексте культуры, разнообразие системы жанров, что дает неоспоримые преимущества в деле постижения глубинных смыслов бытия. В основе западнического подхода лежат идеи Э. Л. Радлова, В. Ф. Эрна, А. Ф. Лосева, полагавших, что “русская философия являет собой до-логическую, до-систематическую (...) картину философских течений и направлений”⁹². Но если названные мыслители считали отсутствие стремления к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации взглядов не столько недостатком отечественной отвлеченной мысли, сколько достоинством, позволяющим ей занять в будущем свое, особое место в мировой философской культуре, то сторонники западнической версии (Е. Барабанов, А. Т. Павлов и др.), исходя из западноевропейских стандартов философствования, считают это свидетельством незрелости русской философии, оказавшейся неспособной выйти за рамки средневековой схоластики и ничего не давшей национальному самосознанию, кроме мифов “соборности”, “общинности”, “мессианизма” и пр. Примечательно, что, несмотря на полярность заявленных в радикально-патриотической и западнической версиях оценок, обе они страдают одним и тем же методологическим пороком – редукционизмом, сведением русской философии к религиозной. Безусловно, большинство направлений русской философии были органично связаны с православием, особенно с православным нравственным идеалом. Однако, как справедливо отмечает А. Ф. Замалеев, следует различать религиозность как вероисповедание и религиозность как выражение личностного стремления к полноте знаний, к постижению тайн бытия⁹³. В последнем случае она перестает быть коллективизированным действом и принимает индивидуализированные формы. Такова религиозность русской философии, нашедшая свое выражение в идее цельного знания, предполагающего органический синтез теологии, философии и науки, и “искании вечности и смысла”⁹⁴. Использование религиозной символики позволяло отечественному любомудрию давать ответы на “неосиленные” Западом экзистенциальные вопросы, и, в то же время, не ставило его в жесткую зависимость от “богооткровенных” целей, не препятствовало его секуляризации и становлению в качестве “безусловно независимой и в себе уверенной деятельности человеческого ума”⁹⁵. Не следует также забывать, что для русской философии характерны не только сакральные и мистические интенции, но атеистические и рационалистические, в не малой степени способствовавшие ее выходу на мировую философскую арену. Игнорирование этих обстоятельств, произвольное приписывание отечественной философской мысли каких-то уникальных качеств, равно как и стремление вместить русскую философию в “прокрустово ложе” общефилософских стандартов обедняет ее содержание и искажает ее историю. В этой связи наиболее адекватной представляется последняя версия.

Умеренно-патриотический подход популярен как среди отечественных, так и среди зарубежных исследователей. По своей сути он является продолжением исторически сложившегося мнения об оригинальности и философичности русской философии. Представители этого подхода считают, что автономизация философской мысли в России началась в конце XVIII в. Тогда зависимость от западноевропейской традиции была, действительно, сильна, и молодая философская мысль “страдала” подражательностью, непоследовательностью, механическим соединением разнородных взглядов и принципов. Однако со временем в ее отношении к творчеству западных мыслителей стала доминировать критико-конструктивная компонента, стимулировавшая продуцирование неординарных и новаторских идей и стремление к систематичности. Проблемное и методологическое самоопределение русской философии происходит во второй половине XIX–начале XX вв. В этот период в интеллектуальном пространстве отечественной философской культуры появляется целый ряд глубочайших мыслителей, сопоставимых по гениальности с корифеями европейской философии, их прозрения (а иногда и иллюзии) приобретают мировое значение, русская философия обретает целостность, самобытность и самостоятельность.

Целостность отечественной философской мысли обусловлена существованием в ней основного вопроса, на который отвечали все ее представители, и общностью стоявших перед ними задач. Наличие основного вопроса считается одной из “родовых” черт философии. В самом общем виде его определяют как вопрос об отношении человека и мира, имеющий в мировом философском наследии различные модификации. В русской философии первостепенное и универсальное значение имел вопрос “Зачем?”: “зачем все это?”, “для чего все это?”, “для чего жить?”. В отечественной культуре он традиционно наделялся высоким мировоззренческим статусом. “Тайна бытия, – писал Ф. М. Достоевский, – не в том, чтобы только жить, а в том для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы”⁹⁶. А ответ на этот вопрос выполнял регулятивную функцию, становился, как считал Л. Н. Толстой, “руководством в поступках”: “...Неизбежно необходимое для живых людей знание было и есть всегда одно: знание своего назначения в том положении, в котором находит себя человек в этом мире, и в той деятельности, или том воздержании от деятельности, которые вытекают из понимания этого назначения”⁹⁷. В философском контексте вопрос “Зачем?” приобретает глубинное метафизическое значение. Отвечая на него, человек не только устанавливает свое отношение к бесконечному во времени и пространстве миру, понимая его как целое, но и обнаруживает на уровне самосознания тот факт, что есть “всемирный смысл жизни или внутренняя связь отдельных единиц с великим целым”⁹⁸. С основным вопросом были тесно связаны задачи, которые ставили перед собой и решали русские философы: обретение глобального смысла жизни, постижение ее “конечной” цели и разработка путей и средств достижения последней.

Самобытность и самостоятельность русской философии проявляется в выборе проблем и их осмыслении. Творческие усилия отечественных мыслителей были направлены прежде всего на постижение человеческого бытия во всех его разворотах, поэтому в центре их внимания оказываются проблемы назначения человека в мире, смерти и бессмертия, зла и страдания, свободы и творчества, соотношения знания и веры, культуры и цивилизации, искания правды и вопросы о “смысле” истории и месте в ней России и русского народа. В интерьере отечественной философской культуры эти “вечные” проблемы получали особое звучание и оригинальное решение, так как рассматривались сквозь призму основных мировоззренческих принципов: космизма, соборности, тождества бытия и мышления. И хотя импульс к развитию философии в России, как отмечали и отмечают многие ее историки, был задан западноевропейской мыслью, отечественные философы создавали собственные тексты, в которых предметом философского дискурса становились глубинные механизмы культуры, что обусловливало единство русской философии и определяло ее место в мировом философском пространстве. Особую роль в обретении отечественным любомудрием смыслового единства сыграли космисты: их идеи часто определяли интенцию решения основных проблем и стимулировали поиск новых подходов к ним.