Сексуальная культура
Секс и сексуальность относятся к числу тех сфер культурообусловленной жизни человека, которые в последнее время стали предметом пристального культурологического интереса. Сексуальность сегодня признана одной из «культурных универсалий» (нет сексуально «культурных» или «некультурных» народов), которая может иметь очень различное конкретное воплощение и получать неоднозначную оценку в разных цивилизациях и в разное время.
В качестве предмета культурологического исследования сексуальность анализируется в следующих аспектах (по И.С. Кону): выделяются установки и ценностные ориентации, в свете которых люди воспринимают и конструирует сексуальное поведение; рассматриваются социальные институты, в рамках которых протекает и которыми регулируется сексуальная жизнь (формы брака и семьи); обозначаются нормативные запреты и предписания, регулирующие сексуальное поведение; ведется учет культурных знаков и символов (в которых осмысливается сексуальность), а также обрядов и обычаев, посредством которых оформляются соответствующие действия (брачные обряды, инициации, оргиастические праздники и т.д.).
Среди исследователей проблематики секса в культуре можно назвать Т Ван де Вельде, З. Фрейда, М. Фуко, И.С. Кона и многих других.
Кон Игорь Семенович (р. 1928 г.) – российский социолог, доктор философских наук, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН. Область исследовательских интересов И.С.Кона: философия и методология истории, история социологии, этика, социальная и возрастная психология, теория личности, антропология и социология детства и юности, сексология. Среди работ И.С.Кона ( 40 книг и 300 статей), отметим следующие: «Введение в сексологию» (1988), «Этнические стереотипы мужского и женского поведения» (1991), «Сексуальная культура в России. Клубничка на березке» (1997), «Мужское тело в истории культуры» (2003) и др.
Игорь семенович кон «Сексуальная культура»
Ключ к фрагменту: Средневековая культура имела двойственное отношение к сексуальности – с одной стороны, эта культура ориентировалась на христианское настороженное отношение к человеческой плоти и поощряла аскетизм, с другой стороны, в ней присутствовал и элемент сексуальной раскованности (народная культура, карнавал).
<…> Отношение средневековой культуры к сексуальности было, как известно, двойственным. Официальная христианская мораль была аскетической и антисексуальной. «А о чем вы писали ко мне,— говорит апостол, Павел, то хорошо человеку не касаться женщины... Но не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор. 7:1, 9). Единственным оправданием половой жизни считалось продолжение рода в рамках церковного брака, но и здесь она подвергалась тщательной, регламентации (запрещение сношений по постам и многочисленным церковным праздникам, табуирование наготы, применения эротической техники и т. п.).
Однако рядом с церковным аскетизмом в феодальном обществе вполне легально существовала карнавальная культура. Продолжая традиции древних оргиастических праздников, средневековый карнавал допускал и демонстрацию обнаженного тела, и переодевание мужчин в женскую одежду, и открытое выражение эротики. Аскеза и карнавал — не только противоположности, символизирующие соответственно духовный «верх» и телесный «низ», но и чередующиеся, взаимодополняющие элементы определенного цикла, по принципу «всему свое время». Церковь сама включала в свои обряды некоторые элементы карнавального действа.
Что же касается повседневного быта, он представлял собой своеобразную смесь обоих этих миров. Средневековые. люди не отличились особой стыдливостью, «факты жизни» свободно обсуждались и в крестьянской и в рыцарской среде, широко обыгрывались в народном художественном творчестве. <…> (С.34-35)
Ключ к фрагменту: «Куртуазная любовь», которая появилась в рыцарской культуре и была воспета в творчестве трубадуров, значительно способствовала переносу «любовного чувства» с небесного объекта на земной. Гуманисты еще более преуспели в эротизации культуры, однако на смену гуманистам пришло новоевропейское буржуазное самоограничение и стыдливость.
Важным достижением средневековой культуры была «куртуазная любовь» трубадуров как попытка слияния «духовной» и «физической» любви. При всей ее условности и манерности, лирика трубадуров возводит любовную страсть в ранг высшего человеческого переживания. Как ни идеален образ Прекрасной Дамы, рыцарь смотрел на нее преимущественно «телесными очами». Впрочем, куртуазная поэзия была достоянием очень узкой прослойки феодальной элиты и имела мало общего с реальным бытовым поведением.
Буржуазная культура нового времени разрушила структуру, одним полюсом которой была аскеза, а другим — карнавал. Гуманиcты эпохи Возрождения подвергли сокрушительной критике монашеский аскетизм и мораль воздержания. Идеал всесторонне развитой, гармоничной личности не признает антагонизма между духовным «верхом» и телесным «низом». Гуманистическая реабилитация плоти обычно рассматривается историками как начало эротизации культуры. Но ренессансный дух свободы и раскованности торжествовал недолго. Те же самые силы, которые подорвали власть аскезы, разрушили и ее антипод — карнавальную культуру.
Хотя буржуазное общество выступало против феодализма под флагом свободы развития личности, уже в ХVI ‑ ХVП веках человек начинает трактоваться преимущественно как homo economicus (человек экономический), который реализует себя, прежде всего, а то и исключительно, в труде и деловом преуспеянии. Гипертрофированное чувство потребности в достижении материального благополучия означало также изменение временного соотношения труда и игры, при котором последней отводилось теперь подчиненное, ограниченное место («Делу — время, потехе — час»). И когда на смену христианскому аскетизму приходит буржуазная мораль самоограничения, телесно-эмоциональная сторона бытия, включая сексуальность, снова подвергается гонениям.
Весьма поучительна история формирования чувства стыдливости. Средневековые люди редко обладали им в развитой степени. Их отношение к чужой и собственной наготе зависело исключительно от правил этикета и нормативного контекста. Перед лицом Бога человек не должен был стыдиться своей наготы; она доказывала его смирение и чистоту помыслов. Напротив, предстать обнаженным или «не по форме» одетым перед людьми означало унижение (если нагота была вынужденной) или служило знаком вызова и пренебрежения (если человек сам демонстрировал свою наготу).
Индивидуализация тела раскрепощает его и одновременно вызывает к жизни новые культурные запреты и новую, индивидуальную, стыдливость. В ХVI ‑ ХVП веках в Западной Европе появляются первые официальные запреты на купание в обнаженном виде в общественных местах, регламентируются бани; затем нагота постепенно становится неприличной даже наедине с самим собой. Ночные рубашки, появившиеся в позднем средневековье, в XVIII веке становятся обязательными для высших сословий.
Сложнее становится изображать обнаженное тело. Средневековое религиозное искусство не было эротическим; степень допустимого телесного обнажения и его детализация зависели исключительно от контекста. Художник изображал не столько наготу; сколько идею наготы. Тело было для него не естественным объектом, а символом человеческой хрупкости и ранимости; (сцены пыток), знаком унижения и нечистоты или, наоборот, невинности. У художников Возрождения символика меняется. Обнаженное тело символизирует теперь не страдание или унижение, а силу и красоту самого человека, могущество мужчины и соблазнительность женщины. При этом тело часто становится эротическим объектом.
Новая эстетика вызывает негодование как у невежественного народа (полностью обнаженный «Давид» Микеланджело произвел в 1504 году настоящий скандал), так и у духовенства. <…> (С. 35-36)
Ключ к фрагменту: В отличие от половой морали феодального общества, в буржуазной культуре изменились способы социального контроля за этой моралью: место «внешних» ограничений и запретов постепенно занимают «внутренние» нормы, что связано с интимизацией сексуальности и включением ее в круг важнейших личных переживаний.
:Если средневековая церковь считала юношеские сексуальные желания естественными, то педагогика XVII-XVIII веков настаивает на их подавлении. В этот период резко усиливается религиозное осуждение мастурбации, в которой видят уже не простительное детское прегрешение, а один из самых страшных пороков. В XVIII веке к богословским аргументам прибавляются псевдомедицинские. Если в XVI веке знаменитый итальянский врач и анатом Габриеле Фаллопио, в честь которого названы описанные им яйцеводы (фаллопиевы трубы), даже рекомендовал мастурбацию как средство удлинения полового члена у мальчиков, то в XVIII веке утверждается мнение, что онанизм — опасная болезнь, порождающая безумие и моральную деградацию. Люди были настолько запуганы, что для борьбы с онанизмом прибегали даже к кастрации. Чтобы отучить мальчиков от этого «порока», в 1850-80-х годах применялись хирургические операции (обрезания, инфибуляции и т.д.), а также специальные приспособления, напоминавшие средневековые «пояса добродетели».
Впрочем, осуждалась не только мастурбация, но и всякая сексуальная активность. Половое воздержание, которое раньше считалось религиозным достоинством, не обязательным для мирян, в начале XIX века возводится в медико-биологический императив. В биологической ценности «экономии спермы» никто не сомневается, а приводимые в ее пользу аргументы слово в слово воспроизводят доводы буржуазных экономистов о полезности накопления и сбережения. Расходование семени постоянно сравнивается с тратой денег. Интересно, что вплоть до конца XIX века главным обиходным выражением, обозначавшим в английском языке семяизвержение, был глагол to spend (тратить).
Различие между половой моралью буржуазного и феодального обществ заключалось не столько в степени репрессивности или терпимости, сколько в изменении способов социального контроля: место «внешних» ограничений и запретов постепенно занимают «внутренние» нормы, что связано с интимизацией сексуальности и включением ее в круг важнейших личных переживаний.
Отношения супругов в старой патриархальной семье были, как правило, лишены сколько-нибудь индивидуальной эротической вовлеченности. Выполняя супружеский долг, люди не особенно разнообразили свои наслаждения (церковь осуждала утонченный эротизм), а о сексуальных переживаниях жен мужья и подавно не заботились. Ритм супружеской жизни подчинялся, прежде всего, репродуктивной функции.
Средневековье рассматривало сексуальность, главным образом, в религиозно-нормативном плане, различая «дозволенное» и «недозволенное» поведение. Все «остальное» выглядело довольно расплывчато. Теперь сексуальность, как показал Фуко, обретает множество новых ракурсов. В связи с возникновением социально-экономической проблемы народонаселения
репродуктивное поведение и рождаемость становятся предметом внимания экономистов и демографов. Отделение детей от взрослых и развитие школьной системы актуализируют проблему полового воспитания, занимающую' одно из центральных мест в педагогике ХVШ-ХIХ веков, которая одновременно думает и о «просвещении» детей, и о том, как «уберечь» их от сексуальности. С развитием медицины половая жизнь становится предметом все более пристального внимания со стороны врачей. Развитие области права побуждает юристов заняться сексологическими проблемами. <…> (С. 39-40)
Ключ к фрагменту: Литература и искусство сформировали в начале 19 века некие асексуальные стереотипы идеальных героев и героинь, быть подобными которым предлагалось всему обществу. В ответ на это возникла субкультура эротоманов и, позднее, произошло разоблачение скрытой невротичности культуры у З. Фрейда.
Важная роль в переосмыслении сексуальности принадлежало литературе и искусству. Процесс этот был полон противоречий. В произведениях сентименталистов и. романтиков XVIII — начала XIX века образ «высокой», «неземной» любви был практически лишен сексуальных компонентов. Любовные переживания описывались в сдержанных тонах, отражая проявления уважения, нежности, религиозного экстаза. В этом духе переосмысливается и прошлое. Например, из «куртуазной любви» трубадуров тщательно изымается свойственная ей эротика, она подается как платоническое чувство, в основе которого лежат нормы вассальной верности или поклонение Мадонне. Даже классиков английского сентиментализма XVIII века Г. Филдинга и Л. Стерна обвиняли в непристойности.
Это было не простое ханжество, а формирование особой культурной ориентации, стремившейся перечеркнуть сексуальность, а чувственность поднять до уровня «обнаружения Бога», как писал теоретик немецкого романтизма Фридрих Шлейермахер. Романтический культ любви весь пронизан мистическими настроениями, не оставляя места обычной чувственности.
Вполне естественно, что вытесненная из высокой культуры эротика обособляется в подпольную субкультуру: французские «либертины» XVIII века, маркиз де Сад и др. «Сексуальное подполье», имевшее собственные клубы и центры распространения, поощряло именно то, что осуждалось официальной культурой.
Внешне между этими двумя «сексуальными культурами» не было ничего общего. По сути они дополняли друг друга, и в каждой были заложены свои собственные неврозы. Подпольный порнограф и его читатели не в состоянии связать эротические переживания с другими сторонами своей жизни, их сексуальность расчленена на отдельные физиологические элементы. Джентльмен и мистик, наоборот, боятся физической стороны секса. Именно эта ситуация навела 3. Фрейда на мысль, что «чувственное» и «нежное» влечения по природе своей автономны и что в основе всех неврозов лежит подавленная сексуальность.
Идеализация института брака сочеталась с крайней мизогинией, завуалированной под высокое уважение к женщине. Литература XIX века рисует женщину воплощением ангельской чистоты, но чистота эта понималась, прежде всего, как асексуальность. Казалось бы, что худого, если мальчикам-подросткам бесконечно напоминают о том, что нужно видеть в женщинах матерей и сестер и относиться к ним почтительно и с уважением? Однако такое воспитание трудно примирить с сексуальностью. Представление о «порядочной женщине», вообще лишенной сексуальных желаний, вошедшее даже в медицинскую литературу XIX века, способствовало, с одной стороны, распространению женской фригидности, а с другой — психической импотенции у мужчин. <…>
Естественным результатом такого положения вещей стал рост «индустрии порока». В конце XVIII века в Лондоне насчитывалось около 50 тысяч проституток; к 1840 году их стало 80 тысяч. Росло и количество венерических заболеваний.
Неудивительно, что на протяжении XIX и XX веков прогрессивные силы общества боролись против репрессивной сексуальной морали. Эта борьба включала критику буржуазного брака, требование эмансипации женщин, разоблачение лицемерия официальной позиции, отстаивание права ученых исследовать человеческую сексуальность.
Особенно велика была в этой борьбе роль искусства. Лев Толстой и Гюстав Флобер — вовсе не «эротические» писатели, но они всей силой своего таланта становятся на защиту женщины, преступной в свете буржуазной морали. Ги де Мопассан, отбрасывая пошлый менторский тон, художественно исследует адюльтер как нормальное, повседневное явление буржуазного быта.
Художники и скульпторы разбивают цензурные запреты и предрассудки, мешавшие изображать обнаженное тело. Все это (и многое другое) подготовило сексуальную революцию XX века. <…> (С. 41-43)
Источник: Кон И.С. Сексуальность и культура. – СПб., 2004.
Вопросы для самопроверки:
Какие аспекты сексуальности исследует культурология?
Существуют ли культурные стандарты сексуальности?
Какие факторы формировали сексуальную культуру средневековья?
Что изменилось в сексуальной культуре в эпоху Возрождения и в Новое время?
Кому в европейской культуре Нового времени принадлежала роль «законодателей мод» в сфере сексуальности?
Дополнительная литература по теме:
Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. – М., 1999.
Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М., 1990.
Бердяев Н.А. Эрос и личность. Философия пола и любви. – М., 1989.
Лев-Старович З. Секс в культурах мира. – М., 1991.
Оссовская М. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. – М., 1987.
Фуко М. История сексуальности. Т. 1-3. – М.; СПб., 1996-2004.