Парадоксальность естественнонаучного знания

К концу XX в. стараниями замечательных исследователей (Т. Куна, И. Лакатоса, М. Полани, К. Поппера, П. Фейерабенда и многих других) стало ясно, что естественнонаучная деятельность просто насыщена парадоксами, а полученное в результате этой деятельности естественнонаучное знание – далеко не столь достоверно и однозначно, как это представлялось творцам «натуральной философии». Ученые всегда хотели рассматривать себя скромными тружениками на ниве науки, служителями Истины, которая не может быть субъективной. И вдруг оказалось, что ученый – не только главное действующее лицо в процессе научного познания, но его присутствие вообще создает неустранимый субъективный элемент любого достигнутого результата. Даже такое высочайшее достижение человечества, как ньютоновская физика, оказалось всего лишь плодом субъективного творчества плеяды прекрасных ученых, но отнюдь не Истиной. А значит, даже она не была и не могла быть абсолютно верной, что в конце концов и привело ее к падению под ударами теории относительности и квантовой механики. Но и новая физика, и будущая физика, в свою очередь, содержат субъективную составляющую. И рано или поздно будут опровергнуты. Напомню, что, согласно К. Попперу, опровержение есть признак научности – автор теории должен радоваться опровержению, ибо оно доказывает, что его теория была хоть и неверной, но зато научной.

Достоверные знания не накапливаются от эпохи к эпохе просто потому, что никакое знание не является достоверным. Прогресс науки заключается лишь в постоянном изменении описаний реального мира. «С каждым шагом вперед, с каждой решенной проблемой мы не только открываем новые, нерешенные проблемы, мы также обнаруживаем, что там, где мы, казалось, стоим на твердой и безопасной почве, на самом деле все ненадежно и неустойчиво», – пишет К. Поппер. Мы знаем не больше, чем Кеплер, Галилей или, тем более, Леонардо, мы знаем иначе. И. Лакатос говорит еще точнее: «Мы никогда не знаем, мы только догадываемся». Мы даже не знаем, что наука в процессе развития улучшает свои догадки о мире, мы и об этом тоже только догадываемся. И никогда не строится наука путем эмпирического обобщения фактов, в том числе и потому, что сами факты – это тоже лишь результат субъективного восприятия реальности, а не сама реальность. Факт становится фактом естественной науки только тогда, когда включен в теорию.

Научная деятельность стремится к адекватному и однозначному описанию действительности, но всегда не довольна достигнутыми результатами, она всегда в сомнении, всегда в поиске. Естественнонаучное знание – говорят нам методологи – это сомневающееся знание. Раз уж теории заведомо строятся для несуществующих объектов, то разве удивительно, что они никогда не могут быть верными? … Но зачем нужен поиск, если в его конце заведомо нельзя найти то, что ищешь, – Истину? Первый парадокс научного творчества: естественнонаучное знание – самое достоверное знание о мире, которое мы имеем, но это знание заведомо неверно. Осознание этого парадокса очень непросто дается ученым. Ведь воистину надо быть мудрецом, чтобы спокойно признаваться в собственном незнании. Да и в этом случае, как показывает история, за подобное признание рано или поздно придется выпить цикуту.

Говорят, что ученые ищут новое знание. Однако само по себе желание открыть что-нибудь новое не может указать ученому пути к открытию, у него нет и не может быть осознаваемого плана конкретных действий. Субъективно открытие совершается спонтанно, потому и пришедшая в голову идея осознается ученым как нечто внезапное, от него не зависящее. Второй парадокс научного творчества: открытие не может быть сделано умышленно, хотя оно делается лишь в результате целенаправленного (т. е. умышленного) поиска. Осознать новую идею ученый может, только если у него есть готовность к ее восприятию, т. е. в какой-то форме он знает результат открытия еще до того, как его совершил. В этом отношении поразителен многократно цитируемый текст И. Кеплера о том, как он сделал открытие. В эмоциональном экстазе он сообщает ошеломленному читателю, что совершенно неожиданно для себя он открыл то, что твердо знал двадцать два года назад, то, что, не будучи уверен, призывал искать шестнадцать лет назад, то, что за восемнадцать месяцев до открытия находилось еще в царстве мрака, а в итоге, когда получил то, что ожидал, настолько удивился, что пришел «в священное неистовство». И далеко не у одного биолога А. Флеминга плесень убивала бактериальную культуру, но только Флеминг увидел в плесени не грязь, которая портит ценные культуры, а лечебные свойства и путь к созданию пенициллина. Рентгеновские лучи наблюдали многие ученые до их открытия, но только В. Рентген их увидел, потому что он изначально искал «невидимые лучи». Третий парадокс научного творчества: открытие ничего не открывает, поскольку сообщает ученому о том, что он заранее ожидает увидеть.

И все же типичная (нормальная) деятельность ученого – не создание редких шедевров, переворачивающих привычные представления о реальности, а обоснование полученных им результатов в рамках норм, принятых на данный момент научным сообществом. Наука рациональна. Поэтому она стремится все описать, опираясь на логику. Алогичной науки не бывает. Однако логика никогда не сможет логически обосновать сама себя. Она неизбежно опирается на утверждения (аксиомы), истинность которых принимается без каких-либо доказательств. Четвертый парадокс научного творчества: научное знание логично только по форме, ибо по существу никогда не может быть логически обосновано. Мир, который нас окружает, таков, каков он есть. Сам по себе он ни логичен, ни алогичен. Логичным его делает лишь описание наукой, которое тем самым оказывается лишь одним из возможных описаний.

К. Поппер, дабы объяснить рост научного знания, придумывает элегантный логический трюк. Наука, утверждает он, развивается путем последовательных опровержений предшествующих взглядов. Но этот подход противоречит человеческой природе: нет людей, которые бы стремились доказать самим себе, что то, что они знают, неверно. Ученые не являются исключением: они могут обосновывать лишь то, что для них и без обоснования очевидно. И не стоит удивляться, что однажды уже вроде бы обоснованное знание позднее может быть признано неверным или потребовать нового обоснования. Даже в математике основания (аксиомы) постоянно пересматриваются, а значит, и доказательства должны меняться. Правда, хотя доказательства и меняются, но доказанные с их помощью теоремы признаются верными. Поэтому «многих работающих математиков смущает вопрос, чем же являются доказательства, если они не могут доказывать». Подобное, разумеется, происходит и в естественных науках. Историки науки отмечают особый дар, общий для всех действительно великих ученых: не ошибаться в заключениях, даже если аргументация в их поддержку ошибочна. Обоснование менее существенно для истинности, чем то, что оно обосновывает. Более того, «обоснование и обосновываемое как бы постоянно меняются местами». Отсюда пятый парадокс научного творчества: обоснование само по себе ничего не обосновывает, однако только наличие обоснования позволяет рассматривать какое-либо высказывание как научное.

Итак, научное знание всегда не уверено в себе, заведомо неверно, крайне консервативно и стремится всеми способами сохранить само себя. Открытие в науке не может ничего открыть, обоснование не может ничего обосновать. Подобные построения сыграли важную роль в падении позитивистского мифа. Но некоторые методологи довели эту мысль до абсурда. Раз теории, стали рассуждать методологи, – это всего лишь карикатуры и интерпретации, то, следовательно, они не могут быть верными или неверными. Но тогда нет хороших и плохих теорий, нет вообще никаких критериев оценки теорий. А значит, нет и Истины. … Отказ от Истины – это эффективный способ преодоления парадоксов научного знания, но только теряется смысл научной деятельности.