Rol_gorodov

Христофоров В.С.

г. Москва

МОСКВА–ГРОЗНЫЙ: ПРОБЛЕМЫ СОВЕТСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

В МАТЕРИАЛАХ СОВЕТСКИХ СПЕЦСЛУЖБ 1920-х гг.

Аннотация: В предлагаемой статье проблема вхождения Северного Кавказа в новую историческую ситуацию, связанную с упрочением позиций Советов, рассматривается через призму подходов, характерных для центральных и региональных органов госбезопасности 1920-х гг. Опираясь на оригинальные архивные источники ГПУ–ОГПУ, автор статьи освещает комплекс ключевых вопросов, интересовавших Москву, большинство из которых касалось общественной позиции национальнорелигиозной элиты Северного Кавказа, в целом, и Чечни, в частности. Делается вывод об основных принципах и подходах, применявшихся к оценке ситуации на «восточных окраинах», превалировавших в материалах советских спецслужб, и их влиянии на историческую судьбу региона и всего мусульманского сообщества Советской России и СССР.

Ключевые слова Северный Кавказ, Чечня, Восточный отдел ГПУ–ОГПУ, Советская Россия, СССР, мусульмане СССР, панисламизм в СССР.

Abstract: In the article the North Caucasus entry into a new historical situation problem related to the Soviets positions consolidation is examined through the approaches prism typical for the central and regional security agencies of the 1920s. Based on the original archival GPU–OGPU sources, the author highlights a set of key issues that interested Moscow, most of which concerned the public position of the North Caucasus national-religious elite in general and of Chechnya in particular. A conclusion about the basic principles and approaches applied to the assessment of the situation on the «eastern outskirts» in the Soviet intelligence data and their influence on the historical fate of the region and the Muslim community of the USSR.

Key words: the North Caucasus, Chechnya, the Eastern Department of the GPU– OGPU, Soviet Russia, the USSR, the Muslims of the USSR, Pan-Islamism in the USSR.

Поликонфессиональный и полиэтничный Северный Кавказ, традиционно находившийся в зоне перекрестного интереса великих держав, в 1920-е гг. по-прежнему оставался ареной политических баталий. Масштабная советская модернизация Северного Кавказа стала разворачиваться сравнительно позже, нежели во «внутренних» регионах России, что было продиктовано сложностью и затяжным характером межнациональной, социальной и идеологической борьбы, а также заметным влиянием религиозного фактора и интересом иностранных государств к региону [10, с. 100–102 и др.].

Этническая пестрота региона обусловила разнообразие проблем и конфликтов, требующих политического урегулирования и после-

271

дующего его закрепления в нормативных правовых актах. Каждая из противоборствующих сторон предлагала свои основания для интеграции и преобразования общества: шариат (в устах северокавказских лидеров) и светская модернизация, по сути продолжавшая имперский проект интеграции в тело общей российской государственности через массовое образование, новую идеологию и пропаганду новых идей (в представлении большевиков).

В исторических реалиях данного региона столкновение этих двух установок фактически выливалось в противостояние светского начала и религиозного: борьбу за шариатизацию общества или против нее. Именно поэтому любой исследователь, пытающийся «оседлать» кавказский сюжет 1920-х гг., вынужден в большей степени сосредоточиться именно на противостоянии новой власти и националь- но-религиозных лидеров Северного Кавказа, учитывая при этом гетерогенность местной интеллектуальной элиты, представленной светской национальной интеллигенцией (джадидами) и религиозными лидерами, а также разнонаправленность ее общественных интересов [2] [3]. Как указывает академик В.К. Акаев, «…эти парадигмы, отражающие противоположную идеологическую ориентированность национальной интеллигенции и духовенства, не раз столкнутся в бурных политических процессах в Чечне. Аналогичная ситуация складывается в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-

Черкесии» [3, с. 143].

Сохранившиеся русскоязычные архивные источники содержат совсем не много сведений, говорящих о рядовых чеченцах, их жизни и восприятии происходивших перемен, о специфике городской или сельской культуры. Рассматриваемые нами документы в целом не способны восполнить этот пробел, так как выполнены в «государственном» ракурсе: вполне объяснимо, что Москва и советские органы госбезопасности в первую очередь интересовали реальные и потенциальные угрозы, способные помешать реализации грандиозных большевистских замыслов.

С другой стороны, анализируемые нами неопубликованные, сохранившиеся в Центральном архиве ФСБ Российской Федерации, специальные «Обзоры положений на Восточных окраинах и сопредельных с ними стран», информационные сводки и аналитические записки по Северному Кавказу, а также обзоры «Политического состояния СССР», которые готовились ежемесячно в Информационном отделе ГПУ–ОГПУ СССР в 1922–1929 гг., дают возможность пред-

272

ставить, каким виделось северокавказское общество из центра. Кроме того, изучение архивных документов проливает свет на неизвестные страницы деятельности российских спецслужб на новом историческом этапе. Рассматриваемые уникальные материалы также помогают прояснить принципиальные подходы и управленческие методы одного из важных элементов российской государственной машины – Восточного отдела ГПУ–ОГПУ. В своей статье мы постараемся сосредоточить свое внимание не столько на сути противостояния двух проектов обустройства северокавказского социума, сколько на понятийных особенностях, принципиальных подходах к осмыслению северокавказских проблем, характерных для периода 1920-х гг.

Начиная с момента установления контроля над основной частью Северокавказского региона в конце 1921 г., в Москву регулярно направлялся информационно-аналитический материал по Северному Кавказу и Закавказью. Особенно часто в центр приходили сведения по самым беспокойным районам Северо-Восточного Кавказа – Чечне

иДагестану [5, с. 194]. С конца 1922 г. основная нагрузка по сбору и анализу информации по «восточным окраинам» легла на Восточный отдел ГПУ-ОГПУ. В рамках своих полномочий ВО ОГПУ курировал деятельность полномочного представительства ГПУ-ОГПУ по ЮгоВостоку в г. Ростов-на-Дону, с октября 1924 г. – ПП ОГПУ по Северокавказскому краю (СКК), в состав которого входили 15 областных

иокружных отделов1.

Отличительной особенностью города Грозного было то, что до апреля 1929 г. он являлся самостоятельной административной единицей2, это обосновывалось необходимостью сохранения единства нефтяного хозяйства, расположенного в городе и его окрестностях. Географическое положение Грозного, одной своей частью по реке Терек и Сунжа примыкавшего к казачьим станицам, другой – к Чечне, создавало угрозы безопасности, особенно нефтепромыслам, которые регулярно подвергались нападениям. Несмотря на то, что Грозный и

1А именно: Адыгейско-Черкасский областной отдел (г. Краснодар); Арамвирский окружной отдел (окротдел) (г. Армавир); Владикавказский отдел ОГПУ (г. Владикавказ); Дагестанский отдел ОГПУ (г. Махачкала); Кабардино-Балкарский областной отдел (г. Нальчик); Карачаевский окротдел (ст. Баталпашинская); Кубанский окротдел (г. Краснодар); Майкопский окротдел (г. Майкоп); Терский окротдел (г. Пятигорск); Сальский окротдел (г. Сальск); Ставропольский окротдел (г. Ставрополь); Чечено-Грозненский окротдел (г. Грозный); Шахтинско-Донецкий окротдел (г. Шахты); Черноморский окротдел (г. Новороссийск); Донецкий окротдел (г. Миллерово)

2До 1923 г. - на правах национального округа, в 1923–1929 гг. – на правах губернии.

273

Чечня были двумя разными административными единицами, у них были и точки соприкосновения. В Грозном располагались административные и партийные организации Чеченской автономной области (автономного округа). На местную администрацию были возложены задачи поддержания порядка на территории нефтепромыслов. Именно в Грозном располагался Чечено-Грозненский окружной отдел ГПУ-ОГПУ, который вел контрразведывательную работу, проводил операции по разоружению, контролировал общественные настроения населения и Чечни, и Грозного, информировал Москву о выявленных потенциальных и реальных угрозах безопасности Советской власти в регионе.

По оценке экспертов ГПУ, содержащейся в обзоре №4 по состоянию на 1-е января 1923 г., население Северного Кавказапредставляло собой: «…благоприятную почву для контрреволюции, носящей национальную и религиозную форму, особенно в пределах 3-х племен: аварцев, чеченцев и ингушей. Остальные племена: кумыки (а также кази-кумыки), лезгины, даргильцы, осетины и черкесы более развиты и мирны, явления, характеризующие быт первой группы горцев, [здесь] проявляются слабее.. так, что в общем и целом [эти народы] приемлют и сочувствуют Соввласти. Но из трудящихся масс до сих пор не выдвинулись администраторы и руководители и, таким образом, Советская власть здесь ФАКТИЧЕСКИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ (так в источнике – авт.) и созданные по ее конституции органы на местах заполнены беками, муллами и почетными стариками. Деятельность подобных органов Советской власти сводится к определенно отрицательным результатам: не проводя в жизнь ни одного из мероприятий Соввласти они в то же время занимаются настоящим грабежом населения, все незаконные поборы приписывая Соввласти» [23, л. 8].

В январе 1923 г. ГПУ отмечало, что в Чечне повсеместно организовывались шариатские отряды и суды под предлогом, что на местах отсутствовала власть, необходимая для защиты населения от самоуправства. Кулачество и духовенство вели агитацию о неприемлемости Советской власти в Чечне вследствие ее слабости и неспособности установить порядок [11, с. 547].

Восточный отдел ОГПУ пытался структурировать и выявить закономерности организационных усилий шейхов как наиболее автори-

274

тетных выразителей общественного мнения1. О деятельности и тактике работы с шейхами в обзорах и аналитике писалось неоднократно. Например, информационная сводка №№11-12, охватывавшая период с 22 декабря 1923 г. по 5 января 1924 г., заключала, что Советская власть шейхами признается приемлемой, но ее характер они мыслят по-своему. Для того, чтобы изменить баланс сил в регионе, предлагалось, в частности, опереться на широко использовавшуюся в других регионах практику противопоставления одних религиозных авторитетов другим [7], однако ее результаты здесь были не впечатляющими: «…Таким образом, преследуемые цели Даготделом ОГПУ и ДагЦиком в области включения деятельности шейхов в самые выгодные для Соввласти рамки и дальнейшего превращения его активности с враждебными Соввласти шейхами, можно констатировать, в совершенстве не достигнуты… Местные шейхи, некогда враждовавшие между собой, заключают тактическое соглашение между собой, с одной стороны, и с турецким шпионажем, с другой» [22, л. 5].

В качестве примера подобного соглашения ранее соперничавших групп приводился съезд, состоявшийся с 29 мая по 1 июня 1923 г., на котором сторонники шейха Наджмутдина Гоцинского и шейха Кунта-Хаджи собрались «около селения Муни на горе Эсин-Корт (место могилы матери Кунта Хаджи) по случаю похорон дочери Кунта Хаджи, умершей в Константинополе» [23, лл.72-98]. На этом съезде «горцев Чечни, Дагестана и Ингушетии, на котором присутствовало около 12000 человек» мюриды и последователи шейхов, по сведениям работников спецслужб, заявили о совместной подготовке «к происходящему наступлению против русских, для чего… необходимо [было] в течение этих же двух месяцев объединиться» [Там же]. В этом же контексте объединительных усилий духовных лидеров звучала следующая информация: «3–4 июня [1923 г.] в плоскостной Чечне, в селении Урус-Мартан, под руководством прибывшего из Турции инструктора состоялся тайный съезд Шейхов, мулл и влиятельных лиц Чечни, где обсуждался вопрос о создании в Чечне национального собрания взамен существующей Соввласти» [23, лл.72– 98].

1 Общеизвестно, что именно Шейхи и муллы на Северном Кавказе и в Чечне в годы Гражданской войны активно включились в борьбу против Советской власти, создавали свои отряды мюридов, принимали участие в работе национальных советов, входили в состав Чеченского национального совета избранного 15 января 1918 г. на съезде в Урус-Мартане. [Нацио- нально-государственное строительство в Чечне, 2012, с. 110-114].

275

Подобная консолидация под лозунгами сохранения религии и установления шариата, возрождения имамата (говоря словами московских аналитиков: «шариатской монархии» или «СевероКавказской мусульманской республики» [22, л. 6] – однозначного определения мы в документах не обнаруживаем) квалифицировалась работниками спецслужб на местах и в центре как «панисламистская деятельность». По оценкам ОГПУ, на всем протяжении 1920-х гг. в суннитской среде Северного Кавказа были сильны т.н. панисламистские настроения [5, с. 191–198], но каким было конкретное наполнение подобного определения, судя по документам Восточного отдела, установить затруднительно. Можно предположить, что, по мнению наблюдателей, под ней понимались «религиозная воинственность», поддерживаемая шейхами среди чеченского народа и активизация духовных, пропагандистских и военно-организационных связей с исламскими странами, прежде всего, с Турцией – тогдашним лидером халифата [23, л. 72].

Еще одним элементом «панисламистской» угрозы была оживленная деятельность в Чечне и, в особенности, в Дагестане «иттихадистских ячеек среди верхушечных слоев населения в целях агитации за укрепление религии Ислама в массах» с явным антисоветским подтекстом [22, л. 6]. Речь шла об особом внимании, которое в действительности проявляли к региону деятели азербайджанской партии «Иттихад-Ислам» («Единение ислама»), ставившей своей целью объединение мусульман различных областей бывшей Российской империи в единое государство.

Исследователи отмечают, что на Кавказ регулярно направлялись и представители этой партии: С. Эфендиев, установивший связь с предводителями повстанцев: Джабагиевым – в Ингушетии, Али Митаевым – в Чечне и Наджмутдином Гоцинским – в Дагестане [8]. В начале апреля 1920 г. в с. Урус-Мартан Чечни состоялось совещание чеченских предводителей с турецкими офицерами, находившимися во главе с Измаил-пашой в Введенском районе [4]. Местные спецслужбы называли Назарбека Ибрагимова в качестве «руководителя всей шпионской работы на Северном Кавказе, члена ангорского меджлиса, члена ЦК “Иттихад-Ислам”» [22, л. 18].

Существенное влияние на процессы модернизации на Северном Кавказе оказывал т.н. политический бандитизм, под которым понимались любые антисоветские проявления, использовавшие в качестве методов борьбы убийства представителей Советской власти,

276

разбойные нападения на стратегически важные хозяйственные и государственные учреждения, транспорт и пр. По данным ОГПУ, тактика действия одного из ключевых лидеров региона – Нажмутдина Гоцинского – заключалась в усилении «политического бандитизма»: организации нападений на нефтепромыслы, железную дорогу, красноармейские гарнизоны и террор партийных и советских работников. От решительного выступления против Советской власти Гоцинского удерживал Али Митаев, являвшийся членом Чеченского облревкома [1, с. 36–37]. Тем не менее, только за ноябрь – декабрь 1923 г. было проведено 40 нападений на нефтепромыслы, железную дорогу и красноармейские части. Чеченский ревком был бессилен бороться с политическим бандитизмом без Али Митаева, чем он пользовался для популяризации своего имени [11, с. 973].

В целях борьбы с этим явлением на Северном Кавказе в 1923– 1926 гг. регулярно проводились операции по разоружению и изъятию оружия, ликвидации очагов сопротивления1, что крайне негативно воспринималось горским населением [21] [25] [26].

Вместе с тем после проведения операций по разоружению в Чечне произошел значительный сдвиг в сторону ее советизации, стали массово поступать заявления о вступлении в комсомол. Комсомольские собрания в некоторых случаях превышали по числу присутствовавших сельские сходы. Мусульманское духовенство уменьшило количество критики в адрес комсомола, а в некоторых случаях муллы даже заявляли, что вступление в ряды ЛКСМ не противоречит шариату. В октябре 1925 г. в Чечне каждая ячейка комсомола ежедневно получала в среднем до 10 заявлений. Одной из причин такой тяги в комсомол была возможность получить разрешение на легальное ношение оружия [13, с. 585]. Это свидетельствовало о том, что в своей

1В архивных документах того периода содержатся подробные сведения о мерах, принимавшихся государственной властью по разоружению Чечни. Так, например, в Информационной сводке №№ 11-12 за период с 22 декабря 1923 по 5 января 1924 г. сообщалось об операции, проведенной в 1-ти аулах, в которых было изъято 2928 винтовок разных систем, 7167 винтовочных патрон, 419 револьверов и 480 револьверных патрон, арестовано 66 человек. В конце 1923 – начале 1924 г. в ходе проведения операций по разоружению в Чечне было репрессировано более 300 «контрреволюционеров», в том числе Н. Гоцинский, шейхи Сайд-Эмин Ансолтинский, Каим-Хаджи Ильясов, Астемиров и другие. Чеченское оргбюро партии также приняло решение об освобождении от должности председателя ЦИК Чеченской автономной области - Т. Эльдарханова «за сотрудничество с антисоветскими элементами». В «троцкизме» был обвинен секретарь Чеченского оргбюро партии Е. Эшба, его обвинили и в создании «буржуазно-националистической организации, ставившей задачу отторжения Чечни от СССР и создания Северо-Кавказской конфедерации под протекторатом иностранных государств» [9].

277

деятельности духовные лидеры зачастую руководствовались не чисто религиозными мотивами или абстрактными призывами к «чистоте» веры, а установками секулярно-рационального порядка. Все это давало в руки московских управленцев дополнительные аргументы в работе с местными элитами об истинных целях их деятельности.

Доказательством того, что местное население не собиралось использовать полученное оружие для защиты советских интересов, стала неудачная кампания по призыву горцев в Красную армию, развернувшаяся в ряде районов Чечни во второй половине 1920-х гг. Как отмечалось властями, разъяснительная кампания к призыву в РККА прошла слабо, среди бедноты специальной кампании не проводилось, председатели сельсоветов не вносили в список военнообязанных молодежь из зажиточных семейств и своих родственников. Работники сельсоветов, прежде чем приступить к проведению кампании, обращались за советами к муллам, которые весьма последовательно выступали против вступления горцев в РККА. Выступая против призыва, они ссылались на опыт царской России, «давшей Шамилю слово не брать горцев на военную службу»1. Представители мусульманского духовенства рассчитывали добиться замены службы в Красной армии натуральным или денежным обложением горского населения. В некоторых районах Чечни под влиянием агитации мусульманского духовенства собрания горцев выносили резолюции с отказом от военной службы [16, с. 283, 397].

Исключительную познавательную ценность представляет анализ московскими специалистами сведений, добытых в северокавказском регионе советскими спецслужбами. В обзоре № 6 за июнь-июль 1923 г. прямо указывалось: «Картина развертывающихся событий в Чечне и Дагестане поучительна в том отношении, что она показывает нам те условия, при которых руководители к/р [контрреволюционных – авт.] движений имеют возможность постепенно создать обстановку в крае, близкую к вооруженному выступлению» [23, л. 72].

Для анализа ситуации на Северном Кавказе в этот, довольно сложный для центральной власти, период сотрудниками ВО ОГПУ была предложена схема, отражавшая динамику т.н. контрреволюционных усилий местных общественных лидеров, прежде всего, наиболее авторитетного «руководителя антисоветского движения на Северном Кавказе» Н. Гоцинского. В схеме выделялись

1 Согласно Уставу воинской службы, горцы взамен воинской повинности выплачивали особый налог.

278

четыре последовательных этапа, которые, по мнению Москвы, были нацелены на «полное отделение от СССР Горского района Северного Кавказа и установление здесь шариатской монархии» [23, л. 9]. «Обзор №6 на Восточных окраинах и сопредельных с ними стран за июнь–июль месяцы 1923 года» содержал их описание:

Первый период характеризовался оживлением деятельности

коформлению «ядра, вокруг которого должны были группироваться новые силы».

Второй период включал в себе элементы информационного противостояния: появлялись слухи о прибытии турецких офицеров и англичан для поддержки скорого восстания населения Чечни.

Третий период отмечался развертыванием активной организационной работы, пропагандой и призывами к восстанию со стороны многочисленных шейхов.

Четвертый этап ознаменовался объединительными усилиями лидеров, призвавших к консолидации сторонников Гоцинского и Кунта-Хаджи, проживавших в Чечне, Ингушетии и Дагестане [23, лл.72-98].

Все эти этапы были довольно скоротечны (охватывали 1922 г. и первую половину 1923 г.) и преследовали, по мнению московских аналитиков, далеко идущие цели: «Таким образом, мы стоим перед фактом наличия огромной организации буржуазии, дворянства и духовенства всего Северного Кавказа и обладающую многими тысячами уже сорганизованных, хорошо законспирированных и прекрасно вооруженных (не только винтовками, но и пулеметами и артиллерией) бойцов в виде шариатских полков. Существуют они на средства, собираемые путем самообложения (деньгами, натурой), а также всемерной поддержкой Турции. Это контрреволюционное объединение носит двоякий, неразрывно связанный между собой характер (панисламистский – см. обзор №3) и националистический. Причем руководителем последней является организация «Вольный Горец». Итак, деятельность Гоцинского нужно рассматривать не как явление индивидуальной воли, а как результат известной политики, идущей из-за рубежа и, главным образом, из Турции» [23, л. 9].

Вполне объяснимо, что усилия государственного аппарата должны были быть направлены на устранение угроз «национальной контрреволюции», а для этого следовало ограничить влияние ключевых фигур. Если в 1923 г. представители ОГПУ внимательно отслеживали их деятельность, то уже в первой декаде 1924 г. было принято

279

решение об их задержании. В «Сводке №2 мероприятий по Северному Кавказу на 10-е марта 1924 г.» содержалось предложение ПП ОГПУ по Юго-Востоку России в адрес Комиссии НКВД по Административным высылкам о проведении «в широких размерах (до 20-ти человек – авт.) высылки общественно опасных элементов Северного Кавказа». В качестве таковых были намечены следующие общественно значимые фигуры:

1/ Гоцинский – глава всего контрреволюционного движения на Северном Кавказе;

2/ Али-Митаев – центральная фигура антисоветского движения в Чечне;

3/ Хусеин Эффенди – турецкий резидент; 4/ Атаби Шамиль – тесно связанный с Гоцинским и Хусеином

Эффенди; 5/ Бело-Ходжи – организатор боевых отрядов по подготовке

восстания; 6/ Кехурза – член Северокавказского комитета «Иттихад Ис-

лам»; 7/ Шата Истамулов – командующий вооруженными отрядами

Гоцинского; 8/ Идрис Алмазов – «член панисламистского» комитета;

9/ Полковник Дагагуев – связан с Гоцинским и Северокавказским комитетом «Иттихада»;

10/ Сеид-Хакял оглы – резидент Турции; 11/ Эффендиевы – Юнус и Ахмед – видные деятели партии «Ит-

тихад» [22, л. 72].

Противодействие общественному влиянию кавказских лидеров, не желавших сотрудничать с новой властью в нужном направлении, было далеко не единственной задачей центра. В процессе модернизации решались многие сложные вопросы, например, размежевание земли и изменение административных границ, что зачастую создавало новые очаги социальной напряженности. Так, после размежевания земли и установления границы осенью 1925 г. между Грозненским нефтепромысловым районом и Чеченской автономной областью промысловые рабочие городки оказались на территории Чеченской области. В связи с этим рабочие говорили, что скоро городки будут не рабочими, а городками чеченских мулл и антисоветски настроенных социальных групп [13, с. 638].

280