Книги_по_истории_от_Прокопьева / Kollingvudr_Ideya_Istorii_1980

194 Идея истории. Часть IV

они стали бы историей. Всякая история становится хроникой, ког­ да о ней говорит человек, неспособный воскресить переживания ее действующих лиц; такой, например, предстает история философии в устах или под пером человека, не понимающего мыслей филосо­

фов, о которых он рассказывает.	Но для того, чтобы существова­
ла хроника, должна прежде всего	быть история, ибо хроника —
тело истории, из которой ушел дух,	она — труп истории.

История поэтому, полностью завися от исторических свиде­ тельств, не имеет вместе с тем с ними ничего общего. Свидетель­ ство — просто хроника. В той мере, в какой кто-нибудь говорит об авторитетах или же о бесспорных свидетельствах и тому подобном, он говорит о хронике, но не об истории. История основана на син­ тезе двух вещей, вещей только и существующих в этом синтезе,— на свидетельстве и критике. Свидетельство только тогда и делает­ ся свидетельством, когда им пользуются как свидетельством, т. е. интерпретируют, основываясь на критических принципах; а прин­ ципы — только тогда принципы, когда они включаются в практи­ ческую работу интерпретации свидетельств.

Но прошлое оставляет остатки, даже если они и не использу­ ются никем как материалы для истории этого прошлого; эти остат­ ки многообразны и включают в себя реликты самого историческо­ го мышления, т. е. хроники. Мы храним их в надежде, что в бу­ дущем они станут тем, чем они сейчас не являются, а именно историческими свидетельствами. Какие именно конкретные элемен­ ты и аспекты этого прошлого мы сейчас называем исторической мыслью, зависит от наших современных интересов и нашего отно­ шения к жизни; но мы всегда осознаем, что имеются и другие эле­ менты, и другие аспекты, вспоминать о которых у нас сейчас нет никакой необходимости. Но поскольку мы понимаем, что и они од­ нажды заинтересуют нас, мы считаем своим долгом не забывать и не уничтожать эти свидетельства. Задача охранять остатки прош­ лого до тех пор, пока они не станут материалом истории,— задача источниковедов, архивариусов, антикваров. Как антиквар хранит старые орудия труда и керамику в своем музее, не обязательно реконструируя по ним историю, как архивариус таким же образом хранит и пополняет фонд документов, так и источниковед издает, исправляет, переиздает тексты, например, древнейшей философии, не обязательно понимая идеи, которые они выражают, и не буду­ чи в состоянии поэтому воссоздать историю философии.

Подобная деятельность эрудита часто принимается саму ис­ торию. Она становится при этом тем особым типом псевдоистории, которую Кроче называл филологической историей. Понятая в та­ ком ложном виде, история превращается в собирание и хранение свидетельств, а сам процесс написания истории будет заключаться в транскрибировании, переводе и компиляции. Эта работа полезна, но она не история: здесь нет критики, нет интерпретации, нет вос­ произведения опыта прошлого в собственном сознании. Это просто

Человеческая

и

история

197

блюдаемых фактов и упорядочиванием их в классификационных схемах. Его характеристика собственного метода как «чисто исто­ рического метода» была может быть, несколько двусмысленна; но его последователь Юм постарался вполне определенно пояснить, что метод, которому надо следовать в науке о человеческой приро­ де, тождествен методу физических наук, как он его понимал. «Един­ ственным прочным основанием этой науки», писал он, должен быть опыт, и Рид в «Исследовании о человеческом разуме» выразил ту же мысль в еще более ясной форме, если вообще можно выражать­ ся яснее: «Все наши знания о теле обязаны своим происхождением вскрытию и наблюдению, и с помощью такой же анатомии ума мы можем открыть его способности и принципы». Эти первооткрыва­ тели и явились прародителями всей английской и шотландской традиции «философии человеческого разума».

Даже Кант не высказал принципиально иной точки зрения. Правда, он утверждал, что его собственное исследование разума было чем-то чем просто эмпирическим, оно должно было быть доказательной наукой; но ту же мысль он высказывал и в отношении наук о природе, ибо и они, по его мнению, содержали в себе априорные, или необходимые, элементы, а не основывались только на опыте.

Очевидно, что такая наука о человеческой природе, даже если бы она дала нам лишь приемлемые приближения к истине, могла бы рассчитывать на результаты исключительной важности. При­ менительно к проблемам моральной и политической жизни, на­ пример, ее результаты, конечно, были бы не менее впечатляющими, чем результаты физики семнадцатого столетия в отношении меха­ нических искусств в восемнадцатом. Это превосходно понимали люди, создавшие эту науку. Локк думая, что с ее помощью он смо­ жет «возобладать над пытливым умом человека, сделать его более осторожным в обращении с вещами, превосходящими его разуме­ ние, научить его останавливаться, когда он доходит до поставлен­ ного ему предела, и спокойно осознавать свое незнание тех вещей, которые после изучения будут признаны недоступны­ ми нашему познанию». В то же самое время он был убежден, что сил нашего разума достаточно для того, чтобы удовлетворить наши потребности «в этом царстве», и они могут дать нам все знания, необходимые «для благополучия в этой жизни и для указания путей, ведущих к лучшей». «Если,— заключает он,— мы можем найти те методы, руководствуясь которыми разумное существо, по­ ставленное в положение, в котором человек находится в этом мире, могло бы управлять и управляло бы своими мнениями и действия­ ми, то нас не должно было бы беспокоить, то, что некоторые дру­ гие вещи остались непознанными».

Юм говорит об этом даже еще смелее. «Очевидно,—· пишет он,— что все науки имеют большее или меньшее отношение к человече­ ской природе... так как они познаваемы людьми и оцениваются

198	Идея истории. Часть V

ими в зависимости от их сил и способностей... Невозможно пред­ сказать, какие изменения и усовершенствования мы бы смогли осуществить в этих науках, будь мы полностью осведомлены об объеме и силе человеческого разумения». А в науках, прямо от­ носящихся к человеческой природе, таких, как мораль и политика, его надежды на благотворные последствия этой революции соответ­ ственно еще более велики. Претендуя поэтому на то, чтобы объяс­ нить принципы человеческой природы, мы на самом деле предла­ гаем законченную систему наук, построенную на фундаменте, до­ селе почти неведомом. Но только на нем они и могут быть утверж­ дены с какой-то степенью прочности. Кант, вопреки своей привыч­ ной осторожности, обнаруживает не меньшие притязания, когда говорит, что его новая наука положит конец всем дебатам фило­ софских школ и сделает возможным разрешение всех проблем ме­ тафизики раз и навсегда.

Не нужно думать, что мы в какой-то мере недооцениваем дей­ ствительные достижения этих людей, если мы скажем, что все их надежды в основном оказались несбывшимися и что наука о челоческой природе от Локка до настоящих дней не смогла решить про­ блему познания того, чем является познание, и тем самым дать человеческому уму знание самого себя. И не из-за отсутствия сим­ патии к целям этой науки такой компетентный критик, как Джон Грот, вынужден был считать «философию человеческого духа» ту­ пиком, которого должна избегать мысль.

В чем же была причина неудачи? Некоторые могли бы заявить, что она связана с ошибочностью самого принципа этой науки: ум не может познать самого себя. Это возражение мы уже рассмотре­ ли. Другие критики, и прежде всего представители психологии, ска­ зали бы, что наука этих мыслителей была недостаточно научной: психология еще оставалась в пеленках. Но если мы попросим этих современных критиков сегодня решить задачи, которые были по­ ставлены учеными прошлого, то они извинятся, сославшись на то, что психология и поныне все еще в пеленках. Здесь, я думаю, они заблуждаются как в отношении самих себя, так и в отношении их собственной науки. Заявляя от имени психологии о якобы имею­ щихся у нее правах на тот предмет исследования, которым она не может заниматься эффективно, они преуменьшают значение рабо­ ты, которая была проделана и делается в сфере собственных ис­ следований психологии. О том, какова эта сфера, я скажу ниже.

Остается третье объяснение: «наука о человеческой природе» потерпела крах потому, что ее метод был искажен с ес­ тественными науками. Я думаю, это верное объяснение.

Конечно, в семнадцатом и восемнадцатом столетиях при гос­ подстве новорожденной физической науки вечная проблема само­ познания должна была неизбежно выступить в форме проблемы построения точной науки о человеческой природе. Для того, кто следил за развитием науки в те дни, было ясно, что физика вы-