Is Ginsberg. Op. Cit, p. 51.

77 В «Диалектике природы». См.: Parsons. Op. Cit, p. 180. Ginsberg. Op. Cit, p. 71.

См. осуждение индивидуализма у М. Мидгли в еще не опубликован­ной ею статье «Пределы индивидуализма», а также осуждение обычного либерализма в статье: Routley V. & R. Human Chauvinism and Envi­ronmental Ethics.— In: Environmental Philosophy. 96-189, p. 97-120.

Глава 10. Проблемы и принципы: нужна ли новая этика?

В данной главе будут кратко подытожены представ­ленные в четырех предыдущих главах принципы, с помо­щью которых решаются проблемы загрязнения природ­ной среды, ресурсной базы существования человечества в совокупности с проблемами демографическими и при-родовосстановительными. Будет также обсуждено соот­ветствие нашим моральным традициям этих представле­ний в их полном объеме.

ЗАГРЯЗНЕНИЕ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ

Хотя мною и не разделяются принципы Липпита и Ха-мады «Остановить загрязнителей», я все-таки считаю не­обходимым разобраться в самом содержании загрязне­ния, в том, как защититься от его эскалации. В качестве примера была взята необходимость сокращения тепловой эмиссии в атмосферу, но существует много других слу­чаев, где загрязнение способно вызвать угрозу истощения или даже отравления всего живого и неживого в кратко­срочной и долгосрочной перспективе. В общем смысле я разделяю стандарт Кавки—Локка, по которому каждое поколение должно оставлять после себя не худшие возмо­жности жить для тех, кто придет на землю после него. Действительно, даже внедрение компенсирующей техно­логии истощающихся ресурсов для последующих поколе­ний, о котором говорит Кавка, должно быть максималь­но свободным от загрязнения, иначе это не оправдывает ее применение. Я принял и собственное определение Кав­ки о необходимости для нынешнего поколения обеспечить развитие «третьего мира» инвестициями в таком объеме, чтобы стабилизировать темпы роста народонаселения,— и тогда стандарт Кавки—Локка стал бы работать на буду­щие поколения. И если последующая активность может включать в себя и некоторое загрязнение среды, очень ва­жно подчеркнуть, что загрязняющие процессы, неприе­млемые в развитых странах, не должны экспортироваться в страны «третьего мира».

Я также одобряю предложение Хаббарда о введении максимума на потребление невозобновимых ресурсов, что препятствовало бы увеличению загрязнения по экспонен­те. Аналогичный подход мог бы применяться и в других случаях, но для развития в бедных странах необходимо обеспечить несколько большее потребление, чем это было бы справедливо для нынешнего поколения,— здесь макси­мум потребления оправдывается нуждами людей будуще­го, не важно, кому они будут обязаны своим существова­нием: нам или кому другому. Приведенные принципы вы­ходят за рамки идеологии чисто экологических ограниче­ний, но они расширяют сферу действия традиционной мо­рали не настолько, чтобы всегда принимать в расчет буду­щее. В то же время забота о потомках — основная мысль как Ветхого Завета, так и философов Просвещения. Сло­вом, во всем этом не существует ясной отправной точки, не содержится она и в общепринятом принципе отказа от использования ядерной энергии нынешними поколения­ми, до тех пор пока не будут разработаны безопасные ме­тоды хранения ее побочных продуктов.

Пассмор считает, что западные традиции необходимо дополнить прежде всего в вопросах загрязнения среды от разрушающего воздействия на красоту природы и жизнь многих биологических видов ¹. В этой связи вместе с Син-гером я признаю и нравственный статус одушевленных живых существ, а также, но уже вопреки Сингеру, нрав-ственый статус и неодушевленных творений. С точки зре­ния человеческих интересов, возможно, вполне приемле­мо, что такие экосистемы, как африканские леса, не дол­жны подвергаться обработке пестицидами². Но человече­ские интересы могут столкнуться и с интересами диких (или домашних) живых существ, особенно когда обстоятель­ства заставляют людей искоренять дикие особи, но и в этом случае остаются в силе моральные требования (иногда очень сильные) против того, чтобы это делать. При­знание такого отношения к живому действительно по­влияло бы на существующую общепринятую практику в лучшую сторону, и эти изменения соответствовали бы ^и библейскому учению, и той ответственности за природу, которая сформировалась в традиции управления хозяй­ственной жизнью и имеет своей целью заботу о земле. Что нуждается в переосмыслении, так это широко распро­страненное предположение, что все отличные от человека существа имеют лишь инструментальную ценность и их существование как самоценных существ не имеет значения. Во многих случаях современное мышление признает наше родство с такими существами и тем самым отрицает эту механистическую точку зрения. Это отрицание порой за­трагивает и нашу практическую деятельность, и, значит, то, что мы должны принять, по своей сути вовсе нам не чу­ждо и вполне способно стать общепризнанным.

РЕСУРСЫ

Существуют проблемы истощения невозобновляемых ресурсов, угрозы воспроизводства возобновляемых ре­сурсов и разрыва между доступностью ресурсов любого вида и ожидаемым спросом на них, его уровнем. Из под­робных описаний проблем пути их решения не видны. Так, Кеннет Сэйр указывает³, что энергетическая проблема может быть решена или увеличением объема производства, или сокращением уровня потребления. Практически приемлемый путь к решению этой проблемы лежит где-то посредине.

Так, использование невозобновляемых ресурсов дол­жно справедливо распределяться между поколениями, их истощение должно компенсироваться изобретением новой технологии, чтобы последующие поколения имели не меньше возможности, чем их предшественники. Это потребует так отрегулировать максимум потребления, чтобы он был более или менее стабильным из поколения в поколение, а ожидаемые уровни потребления не должны его превышать, а это в свою очередь требует более про­стого, менее энергоемкого уклада жизни, для обеспечения которого необходимо развивать главным образом сред­ства использования возобновляемых источников энергии. В то же время для каждого поколения должен быть гаран­тирован минимум ресурсов, включая пищу (а также сель­скохозяйственные и водные угодья), энергию (частично через экономию предыдущими поколениями) и чистые воздух и воду. Как только будет стабилизирован уровень роста народонаселения, каждое поколение должно одина­ково обеспечиваться, сохранять равные возможности для будущего и не превышать своей доли использования нево­зобновляемых ресурсоъ. Если к тому же каждое поколение сохранит от истощения уязвимые возобновляемые ресур­сы (леса, например), то норма Кавки — Локка осуществится на практике, и каждый оставит после себя достаточно, чтобы было хорошо его потомкам.

Леса являются ресурсами, поскольку используются че­ловеком, но не только ресурсами, подобно многим дру­гим видам дикой природы. Здесь налицо еще и мораль­ный аспект проблемы, заключающийся в осуждении вы­рубки лесов, который связан как с идеей ценности тех или иных пород деревьев, так и с необходимостью их для всех других существ, отличных от человека. Требует осторо­жного подхода принятие и других экологически важных решений, которые, в частности, ставят перед собой задачу получения максимально устойчивого урожая, особенно там, где результаты хозяйствования затрагивают жизнь одушевленных существ. В действительности в некоторых случаях животные или растения рассматриваются просто как ресурсы и с ними обращаются в соответствии с опи­санным выше двухфакторным эгалитаризмом. Это имеет место в случае охоты на китов и охоты вообще, за исклю­чением действительно необходимых отстрелов⁴.

Главная особенность нашего нравственно-этического подхода к проблеме ресурсов должна заключаться в при­знании долга перед будущими поколениями. Пассмор на самом деле ошибается, и я в этом уверен, когда утвер­ждает, что утилитаризм и родственные, вытекающие из него теории устраняют такое признание, потому что они готовы сбросить со счетов не поддающиеся ясной оценке выгоды⁵. Не прав он и когда приписывает нам в качестве общепризнанного представление, что справедливость У нас возможна лишь для тех, кто способен ее выторго­вать, а значит, на людей будущего она не распространяет­ся. Наши традиции, в том числе традиция управления, иные: они требуют передачи земель потомкам в таком же хорошем состоянии, в каком мы их получили сами, а зна­чит, придают намного больше значения обязательствам перед будущими поколениями, чем это допускал Пасс­мор. В чем мы нуждаемся, так это в том, чтобы ввести их в систему своих взглядов для полного соответствия на­шим моральным верованиям безотносительно к времени и месту. Этому должно помочь изучение последствий на­ших современных действий и бездействий и их влияния на людей будущего, Мы ведь уже способны понимать, как наши действия влияют на жизнь людей, географически от нас далеких. Экологические открытия отражают практи­ческую реализацию нашей деятельности, развивают нашу способность видеть существенную разницу между добром и злОм. И распространение экологических знаний могло бы стать началом борьбы с мировой бедностью, содей­ствовать изменению отношения к ней.

НАСЕЛЕНИЕ

Каждая жизнь сама по себе ценна, и нет ничего плохого в росте рождаемости самом по себе. Но она совершенно некстати, когда совершается в мире, где сотни миллионов уже страдают от несчастья и абсолютной бедности. Насе­ление мира в любом случае будет расти, даже если темпы роста будут сокращаться, а требуется, чтобы рост при­остановился на некотором устойчивом уровне. Нельзя рез­ко внедрить нулевой рост, но стремиться" к нему необходи­мо. Только если количество населения стабилизируется, грядущие поколения могут быть обеспечены постоянным, но не возрастающим уровнем потребления; и соответ­ственно проблема загрязнения и истощения ресурсов в конце концов перестанет угрожать опасностями, когда прекратится рост населения.

Некоторые из подобных соображений позволяют предположить, что чем ниже уровень, на котором дости­жима стабилизация населения, тем лучше. С этим я не со­глашусь, нет необходимости иметь уровень населения ни­же нынешнего, поскольку есть возможность накормить всех ныне живущих и каждая имеющаяся жизнь имеет свою присущую ей ценность. С другой стороны, если насе­ление постепенно прекратит расти, как только будет до­стигнут уровень слишком большого загрязнения и сли­шком быстрого истребления оставшихся ресурсов, пона­добится политика постепенного снижения уровня роста народонаселения с тем, чтобы не было тех, чья жизнь бы­ла бы отравлена загрязнениями или лишена необходимо­го из-за отсутствия ресурсов. Этот уровень, очевидно не ниже современного в 5 миллиарда человек, может быть ниже уровня, на котором население окончательно прекра­тит расти.

Интересы живого мира, окружающего человека, также должны приниматься во внимание при рассмотрении во­просов народонаселения. На некоторых очень высоких уровнях народонаселения планетарная система, поддер­живающая жизнь, может катастрофически развалиться с фатальными последствиями как для человека, так и для других форм жизни. Если эта перспектива реальная, то не­обходимы серьезные моральные аргументы, а не просто призывы к остановке роста народонаселения, как у Стэнли Бенна⁶. (На самом деле эта степень опасности уничтожения возникает не столько из-за роста народона­селения, сколько из-за угрозы ядерной войны и инциден­тов с атомными реакторами.) Следует установить более низкий уровень численности населения, чем тот, при кото­ром возникает угроза большому числу диких животных и их среде обитания, пусть даже при этом не разрушается биосфера как целое. (Такая угроза, например в амазон­ской сельве, уже имела место, но не как неизбежное след­ствие перенаселения.) Увеличение площади земли под куль­турной обработкой, если, скажем, население утроится, может смести с ее лица многих животных; и в дополнение к этому их размножение не будет поддерживаться на устойчивом уровне. Поэтому безнадежные попытки куль­тивирования все более бедных земель способны будут принести только отрицательный экологический эффект. Таким образом, может быть достигнута стадия развития, на которой необходимость накормить еще одного челове­ка вызовет быстрый экологический стресс, что повлечет за собой потерю не только многих из существующих живот­ных, но и их потомства, вымирание всего рода. Согласно вышеизложенной теории, интересы животного мира имеют достаточное значение, чтобы сократить рост наро­донаселения еще до того, как эта критическая точка будет Достигнута.

Более радикальный вывод может быть достигнут, если основываться на любой из эгалитарианских биологиче­ских теорий⁷, которые считают равными по своему значе­нию, но не по своим возможностям все виды живого, в том числе и человека. По такой теории, ценность челове­ка не больше, чем ценность любого отличного от него су­щества. Отсюда, сознавая особую ценность разнообразия Живого и обеспечивая одинаковую плотность населения ^как для человека, так и для животных, мы должны остано-^вить рост населения еще до того, как какая-то разновид­ность живого исчезнет. Более того, поскольку исчезнове­ние видов началось много лет назад, когда человеческое население было намного меньше, а ныне с ростом челове­чества исчезновение видов живого стало более частым явлением, мы, возможно, должны сократить численность народонаселения, чтобы предотвратить исчезновение все новых и новых биологических видов. Я позволю себе не согласиться с только что изложенной теорией.

Из нашей модифицированной разновидности двухфак-торного эгалитарианизма, получившего оценку в главе 9, такие выводы не следуют, хотя верно и то, что нельзя уби­вать животных, нельзя уничтожать их разновидности ра­ди сомнительной ценности человеческих интересов. Но принудительное ограничение роста народонаселения на основе только что описанного принципа все равно не дает ожидаемых результатов.

С точки зрения принятого мною принципа неверно увековечивать фабрики-фермы из-за потребления резуль­татов их деятельности. Хотя я и не принадлежу к вегета­рианцам, здесь уместна некоторая доля критики в адрес невегетарианцев ⁸.Еслибыповсеместнобылпринятпредло-женный нами принцип, то не только меньше животных было бы выращено, но и вегетарианская диета стала бы более частой и пищевые цепи стали бы короче, а следова­тельно, и более эффективными. Здесь может возникнуть критическое замечание: не приведет ли это к резкому ро­сту численности населения, который будет сопровождать­ся нарушениями экологического баланса? Я отвечу так. Во-первых, вероятность того, чтобы этот принцип был применен в масштабах, обеспечивающих такой эффект, крайне мала. Во-вторых, перспектива экологических на­рушений будет содержать требования ограничения роста народонаселения, даже если цепочке «продукт—пита­ние—человек» будет позволено удлиниться. В-третьих, к этому приведет нищета человечества, если оно не огра­ничит свой рост. В-четвертых, более короткие и эффектив­ные пищевые цепи позволили бы адекватно кормить боль­шую часть существующего населения. Поскольку рост на­селения по только что изложенным соображениям обеску­раживает, много полезного могло бы быть сделано без отрицательных последствий, которые подразумеваются и предсказываются в суждениях критического подхода. Действительно, возможность накормить нынешнее насе­ление—это основная причина для широкого одобрения вегетарианской диеты.

Итак, изложенные принципы не понуждают к ограниче­ниям рождаемости в мире и не позволяют ей расти по экспоненте, не предписывают стабилизацию на уровне, который бы устойчиво поддерживался без прогрессирую­щего ухудшения экологических условий. Это усиливает аргументацию Кавки—Локка в пользу того, что нынешнее поколение вправе инвестировать большую, чем необходи­мо для потребительского максимума, долю ресурсов в це­лях смягчения гнета бедности в странах «третьего мира», без ликвидации которой темпы роста населения суще­ственно не уменьшатся. Чрезмерное потребление ресур­сов может привести к экологическому стрессу уже в бли­жайшей краткосрочной перспективе, но все это можно пережить, если рост населения удастся сократить до управляемых размеров (соответственно ослабнут и все другие экологические проблемы, им обостряемые⁹).

Предлагаемые Пассмором моральные нововведения в связи с проблемой уровня народонаселения имеют две разновидности. Одна заключается в необходимости для таких больших нехристианских стран, как Индия, пере­смотреть традиции «ранних браков и обязательного дето­рождения» ¹⁰. Я бы не стал с этим спорить, но сам по себе подобный пересмотр устоявшихся традиций получил в Индии распространение и одобрение, если и недостаточ­но широкое, то, уж во всяком случае, он охватывает среду мыслящих людей, придерживающихся законов морали в их индийском понимании, о чем мне известно из индий­ской прессы и от моих индийских друзей. Другая часть предложений говорит о необходимости преодолеть возра­жения, обычно возникающие на Западе, в отношении кон­трацептивов, а также отменить вмененную мужчинам обязанность содействовать обязательному деторожде­нию. Эти изменения должны быть в рамках существую­щих моральных традиций, включая и ту, которую защи­щает римско-католическая церковь. Но несмотря на то, что Пассмор не сомневается в том, что не все мужчины (или женщины) имеют обязанность деторождения перед об­ществом, я бы взял на себя смелость утверждать иное, а именно, как я уже говорил ранее вместе с Сикорой и Эн-глином, многие люди должны иметь такое обязательство Перед обществом, и я не могу согласиться заходить слиш­ком далеко вслед за Пассмором в этом вопросе. Лучше призвать людей не иметь детей больше, чем это надобно Для простого воспроизводства, из-за угрозы отрицатель­ного воздействия на жизненные ресурсы. Особенно это ка­сается беднейших стран мира, не способных обеспечить себя продуктами питания, если население развитых стран будет возрастать. (В мире с жестоким недоеданием каж­дый дополнительный человек несет с собой обязатель­ства, приближающие человечество к верхним пределам возможностей.)¹¹

Проблемы народонаселения, конечно, отличаются от проблем ресурсов в смысле большей к ним причастности как живого, так и неживого мира природы, но обе эти; группы проблем едины в том, что наши основополагаю­щие моральные традиции связаны в основном со сферой интересов тех, кто будет жить на земле после нас, в тече­ние следующих нескольких столетий. Демографическая ситуация дальней перспективы принимается во внимание уже не только в странах Запада, но и в ряде беднейших рай­онов планеты, где вопросы экономического развития не­обходимо решить прежде всего, чтобы уже впоследствии сконцентрировать усилия на отдаленном будущем. Поэтому облегчение бремени бедности остается предва­рительным условием решения проблемы населения земли.

ОХРАНА ПРИРОДЫ

Охранительные функции имеют дело не только с нево-зобновляемыми ресурсами или с защитой возобновляе­мых, но распространяются и на всю дикую природу со всем ее разнообразием живого и его сред обитания, а сле­довательно, и на всю планетарную систему поддержания жизни. Как свидетельствует Пассмор, безнравственное разрушение в течение длительного времени осуждалось людьми, это осуждение касалось уничтожения природных организмов, видов живого и сред их обитания в такой же мере, как и уничтожения произведений искусства¹². Да­же если в этом понимании и не было четко выраженных задач, касающихся необходимости спасения каких-то кон­кретных ценностей, то все же сама проблема хрупкости дикой природы ставилась как проблема¹³. Забота о жи­вотных сообщает большую выразительность этому про­цессу понимания и даже расширяет сами размеры пробле­мы, поскольку выясняется, что среда обитания всей жизни _на земле, включая человека, потенциально распола­гается в чрезвычайно рискованной ситуации и есть необ­ходимость сохранения всей системы жизнеподдер-жания.

Долгосрочные интересы человека относительно жи- знеподдерживающих систем, очевидно, поставлены на карту, включая те, что относятся к сельскому хозяйству и обеспечению чистоты воздуха и воды. Интересы нынеш- них и будущих представителей человечества в медицин- ских и сельскохозяйственных исследованиях, научных изысканиях, а также интересы, связанные с рекреацией и эстетическим восприятием природы, также образуют прочную платформу для сохранения многих видов вместе с теми частями экосистемы, с которыми они взаимодей- ствуют. Не следует также недооценивать и символическое значение дикой природы для нашего нормального психи- ческого состояния и чувства перспективы. К этим сообра- жениям Сингер справедливо добавляет интересы отлич- ных от человека животных; подобно Гудпастеру, я верю в то, что неодушевленные существа также наделены мо- ральными правами, а во многих случаях и интересами. Я также указывал, что те будущие существа, которые мо- гли бы иным образом реализовать свои способности, но которые мы можем разрушить или лишить права на суще- ствование, должны браться во внимание, и когда это про- изойдет, то возникнет насущная необходимость в сохра- нении даже непривлекательных и бесполезных видов жи- вого. _х

Только что упомянутые разные интересы могут, ко­нечно, вступать в конфликт, и так же, как люди должны питаться, чтобы жить, так же и хищные дикие животные должны получать такую возможность, чтобы и их хищни­ческие интересы также учитывались. В общем, любое внедрение в природный порядок зачастую может его со­хранить или упрочить, но все вероятные последствия, включая и долгосрочные, должны, как указывает Байер-ли¹⁴, полностью приниматься во внимание. Однако для сохранения жизнеподдерживающих систем понадобится позитивное действие: человечеству нельзя достигать та­кой численности, чтобы она вела к катастрофе, аналогич­ное верно и для животного мира: он не может численно Расти бесконечно, уничтожая свою среду обитания. Но ну­жно подчеркнуть, что, за исключением того, где это жи­зненно необходимо, где пищу невозможно изыскать иным путем, охота и выбраковка диких животных являются не­обоснованной жестокостью, и как таковая она должна быть осуждена. В терминах двухфакторного эгалитарйа-низма это предполагает принесение в. жертву основных животных, когда отсутствуют серьезные основополагаю­щие интересы людей (или других видов живого, обладаю­щих большими психологическими способностями, чем те животные, на которых охотятся или которых выбраковы­вают).

Я не приемлю той точки зрения, что, дескать, ценност биосферы состоит в ее целостности или что ее компонен­ты ценны лишь тогда, когда необходимы для ее стабиль­ности: такое представление означает полный разрыв, с принятыми этическими нормами, и я не вижу необходи­мости в какой-то дополнительной аргументации в данном случае. Экосистемы же должны быть сохранены ради са­мих существ, которые их поддерживают. Поэтому нет проблемы выбора между человеком и биосферой: причи­на сохранения последней лежит в области человеческих интересов и интересов других существ, и нет причины бо лее значимой¹⁵. Моральная ценность отдельных бесчув­ственных созданий природы незначительна, но и ею не следует пренебрегать, особенно теперь, когда существова­ние большого количества нынешних и будущих организ­мов оказывается под вопросом (когда вырубаются леса и уничтожаются биологические виды).

Когда принимаются во внимание интересы людей бу­дущего, а также всего живого мира в деле его сохранения, обычно принятые рамки наших нравственных обязательств раздвигаются. Так, обязательства обеспечить лю­дей в будущем (в самом незначительном смысле, как это нашло отражение во мнении Стербы в главе 7), вероятно, будут теперь включать в себя обязательство сохранить возможно большее число видов; в таком случае интересы людей будущего, так же как и всего животного мира, уси­ливают необходимость установить потребительский мак­симум для каждого приходящего в мир поколения. Дру­гой пример: интересы существ, отличных от человека, при следовании их тому образу жизни, который они вырабо­тали в ходе эволюции, накладывают ограничения на усло­вия, при которых они могут быть выращены или убиты для пищи, а также использованы в лабораторных исследо­ваниях или истреблены как побочный продукт современ­ной сельскохозяйственной и промышленной технологии.

Наиболее выпукло эти интересы проявляются в решитель-_нЫх обязательствах не перегревать атмосферу и не уничтожить всю жизнь в будущем атомной катастрофой.

МОРАЛЬНЫЕ ТРАДИЦИИ

Во всех только что упомянутых обязательствах разли­чаются их хорошо известные виды: или через большую повторяемость наблюдаемых последствий, или через ин­тересы, аналогичные уже признанным и принятым во внимание. Они также согласуются с традицией управле­ния и ее ветхозаветными истоками, где дикие существа рассматриваются как самоценные и как предмет заботы о них Господа. Эта традиция требует от человека заботы о земле, на которой он живет, и все, что говорилось тут о расширении сферы обязательств, вполне укладывается в эту традицию, ничего от нее не убавляя и ничего к ней не прибавляя.

Пассмор считает, что наше отношение к природе не нужно существенно пересматривать в связи с проблема­ми охраны природы¹⁶. С полной убедительностью это трудно отвергнуть. Подобно ему, я не отбрасываю в сто­рону затратно-прибыльный анализ, но когда большин­ство будущих затрат и прибылей не принимается в рас­чет, а животный мир вообще игнорируется, убедительность такого подхода оказывается под большим вопросом. Но еще страшнее — это безудержное желание немедлен­ной окупаемости, свойственное в равной степени как Во­стоку, так и Западу, в соответствии с которым, будь то промышленные компании или отдельные политики и ад­министраторы, решения принимаются по-старому, с уве­ренностью, что прогресс, дескать, сам по себе способен обеспечить все гарантии, а всякие сомнения следует оста­вить в стороне. Ныне же все неквалифицированные меха­нистические и инструменталистские воззрения на природу Должны быть преодолены, осуждено также отношение к природе как к чему-то бесполезному до тех пор, пока мы ее не очеловечим и не покорим. Но эти метафизические взгляды могут вступать в противоречие с общеприняты­ми убеждениями и верованиями; никто из приверженцев этих взглядов не разделяет (на основе теории эволюции) ни идею нашего родства с животным миром, ни традицию управления, вытекающую из иудейско-христианской веры в господство человека над природой. Соответственно, уже возникли и источники нравственной критики, осуждаю­щей противозаконную деятельность, которая приводит к ограблению природы.

Как и в других проблемах, решение их путем изучения и расширения панорамы видения жизни и в данном случае играет ключевую роль. Это относится к деятельности влиятельных группировок и политических партий. Но для своего осуществления эта работа нуждается в хорошо обоснованной этической теории. Настоящая и четыре пре­дыдущие главы являются вкладом в создание такой эти­ческой теории и показывают ее способность решать во­просы экологии; о необходимости этой теории я говорил еще в первой части, и она имплицитно содержится в неко­торой части наших давних традиций, и особенно в тради­ции управления.

cial Response to Environmental Imperatives. San Francisco, W. H. Free­man, 1974, p. 243.

10. Ecological Problems and Persuasion, p. 440.

11. Здесь, во всяком случае, я согласен с работой: Y о u n g R. Population Policies, Coercion and Morality.— In: Environmental Philosophy, p. 356-

375.

12 Ecological Problems and Persuasion, p. 441; MRN, p. 124.

is Так, «Мировая стратегия охраны природы» (опубликованная в 1980 году совместно Международным союзом охраны природы и природ­ных ресурсов, Программой охраны окружающей среды ООН и Все­мирным фондом живой природы) хотя и заслуживает уважения за подчинение интересов развития охране окружающей среды, но все-таки исходит в своих доказательствах прежде всего из интересов че­ловека.

¹⁴ В следующей работе: Principles of Noninterference with Nature in Eco- logical Ethics.— In: Ethics; Foundations, Problems and Applications. Pro- ceedings of the Fifth Internatonal Wittgenstein Symposium. Vienna, Ver- lag Holder-Pichler-Tempsky, 1981, p. 318-320.

¹⁵ Обращает на себя внимание точка зрения на охрану природы, пред- ставленная в: Murdy W.Н. Anthropocentrism: A Modern Version.— "Science", 184, March 1975, 1168-1177.

¹⁶ Ecological Problems and Persuasion..., p. 441.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ecological Problems and Persuasion.— In: Dorsey G. (Ed.), Equality and Freedom. Vol. II, New York, Oceana Publications and Leiden, Sij-thoff A. W., 1977, 431-442, p. 438.

² Несколько сходных по теоретическим посылкам статей опублико­вано в: "Vole", March 1981, № 4(3).

³ Morality, Energy and the Environment.— "Environmental Ethics", 3, 1981, 5-18, p. 7.

⁴ Singer C. Not for Humans Only.— In: Goodpaster К.E., Sa-, yreK.M. (Eds.), Ethics and Problems of the 21-st Century, p. 201 f.

⁵ Ecological Problems and Persuasion, p. 439. MRN, p. 841. По этому по­воду Пассмора критиковали в работе: Routley R. and V. Nuclear Energy and Obligations in the Future.— "Inquiry", 1978, 21, 133-179. См. также выше, шестую главу.

⁶ Personal Freedom and Environmental Ethics: The Moral Inequality of Species.— In: Dorsey G. (Ed.) Op. cit.

¹ BlackstoneW.T. The Search for an Environmental Ethics.— In: R e g-a n T. (Ed.), Matters of Life and Death. Philadelphia, Temple University Press. 1980, 249-335, p. 303.

⁸ Калликотт критикует Сингера по сходным причинам в: Animal Libe­ration: A Triangular Affair.— "Environmental Ethics", 1980, 311-338, p. 331.

⁹ Необходимо отметить, что Деннис Пайриджс и Пол Р. Эрлих (во­преки ранним взглядам последнего) в настоящее время одобряют усилия развивающихся стран по развитию даже за счет сдерживания ресурсопотребления в развитых странах Запада. Это отчасти являет­ся следствием уверенности в том, что данное обстоятельство может содействовать внедрению в мировую экономику стабилизирующих факторов, таких, какие предлагает Херман Дейли. См. их: Ark II: So-

Холмс Ролстон III

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ЭКОЛОГИЧЕСКАЯ ЭТИКА?¹

«Экологическая совесть»²—такое название предста­вительной экологической антологии сразу привлекает к себе внимание. Казалось бы, ни в слове «совесть», ни в определяющем его прилагательном, которое хорошо знакомо, нет ничего странного, но сочетание этих терми­нов сразу озадачивает. Нас нисколько не смущает, если говорят о христианской или гуманистической этике, но мы не можем принять соединение нравственно-этического термина в качестве существительного и естественнонауч­ного в качестве прилагательного, когда предлагают, к примеру, «биологическую совесть» или «геологическую совесть». Страстное увлечение экологией достигло своего крайнего выражения в широко известном сборнике «Нис­провергающая наука»³. Один из его авторов Пол Сиэрс озаглавил свой очерк так: «Устойчивое состояние: при­родный закон и нравственный выбор». Замените гомео-стазис на гравитацию или энтропию, и Вы увидите, сколь нелепа эта конъюнкция и в этическом, и в естественно­научном смысле.

Однако ощущение неправильности пропадет, если эко­логическая этика будет считаться просто этикой, обращен­ной к экологическим проблемам, будь она утилитарист­ской, гедонистической или какой-либо иной. При этом вовсе не утратится чувство нравственной безотлагатель­ности затрагиваемых вопросов. Такую этику можно при­влекать к рассмотрению экологических проблем, напол­нять ее экологическим содержанием, но ее основопола­гающие принципы не определяются и не пересматривают­ся на чисто экологической основе. Аналогично обстоит дело и с медицинской этикой, которая не выводится де­дуктивно из медицинских знаний, а только используется при решении медицинских вопросов. Но некоторые авто­ры обещают нам нечто большее — убедительно обосно­вать именно выводимость этики из специально-научных знаний. Они утверждают, что новейшая биологическая наука сама формирует (если не сказать—разрушает) эти­ку, в действительности же речь идет о вновь оживляемой натуралистической этике. «Мы должны усвоить урок, что природа сама несет в себе внутренне присущую ей систему ценностей»,—пишет Ян Мак-Харг⁴. Сборник статей из журнала «Дедалус» тоже начинается с подобного утвер­ждения: экология как наука — это «здание в виде структу­ры понятий и законов природы, позволяющих человеку понять свое место в ней. Новое экологическое понимание должно стать единой основой для выбора нравственных ценностей, воздействющих на управление землей в жи­зни каждого поколения. Следовательно, экология зани­мает центральное положение среди других дисциплин как наука о взаимодействиях между живыми существами и их окружением»⁵. Задача данной статьи—исследовать, ка­кие исходные экологические положения входят в утвер­ждения типа «Равновесие природы как основание для определения ценностей»? Какие переходные звенья имею­тся между естествознанием и нравственностью?

Граница между естественной наукой и этикой будет Достаточно точной, если мы введем обычное (хотя и не во всем бесспорное) различение описательных и предписы­вающих законов. Первые формулируются в изъявитель­ном наклонении и относятся к области естественных наук и истории. Вторые всегда императивны и относятся к эти­ке- Нравственная философия, вероятно, наиболее беском­промиссно оспаривает попытки заменить вопросы, отно­сящиеся к одной области, вопросами из другой, сомне­ваясь, что вообще можно найти концептуально обосно­ванный путь перехода между этими областями; всякий же, ^Кто позволяет себе подобные подмены, обвиняется в со­вершении натуралистической ошибки. Никакой набор ^актуальных утверждений сам по себе не содержит ника-ого оценочного утверждения. Исключение возможно °^гДа, когда в утверждения о фактах введены некото­

рые дополнительные оценочные предпосылки. Но если провести тщательный анализ, подобная оценка выявится, и этическое содержание отделится от естественнонаучно­го. Посмотрим теперь, что даст эта трактовка, если при­менить ее к экологической этике. Будучи естественной наукой, экология описывает то, что происходит. Этика предписывает, что должно быть. Как же с экологической этикой? Если наша трактовка имеет значение, тогда эко­логическую этику, скорее всего, придется признать путани­цей понятий. Или, может быть, она — тот самый пара­докс, который позволяет по-иному осветить взаимосвязь между фактами и ценностями.

Но чтобы действительно пролить новый свет, нужна серьезная и основательная защита идей экологической нравственности, которая не упрощала бы понимание всей проблематики. Есть, однако, немало уже сформировав­шихся подходов, которые с такой задачей едва ли спра­вятся. Мы считаем возможным разделить их на два класса в соответствии с двумя пониманиями источников нрав­ственности. (А) Отличительным признаком первой груп­пы подходов является, как мы уже слышали, акцентирова­ние роли связи гомеостазиса с нравственностью. Назовем ее вторично экологической этикой. (Б) Другое понимание, не являясь неизбежным противоречием первому, превос­ходит его по значению и основывается на открытии, что| нравственный долг внутренне связан с идеей целостности экосистем; отсюда вытекает этика первично экологиче­ская.

Обратимся теперь к аналогии. Пусть нам советуют со­блюдать правила сохранения здоровья. Проанализируем это предписание. Естественные законы, обеспечивающие здоровье, вненравственны и действуют независимо от на­шей воли. Но, сталкиваясь с этими законами, мы делаем определенный выбор: либо мы их используем ради своего здоровья, либо пренебрегаем ими («нарушаем») во вред себе. Соблюдение правил сохранения здоровья основы­вается на моральном долге «Вы должны не вредить себе». Аналогично и в психологии, экономических, историче­ских, социальных и вообще во всех прикладных науках за­коны описывают то, что происходит в действительности, или было когда-то, или может произойти. Если человек своими поступками вторгается в область действия этих законов, они предписывают, что должен человек сделать, если он стремится достичь желаемой цели. Это техниче­ское долженствование, связанное с накладыванием на дей­ствия человека условия выбора «если — то». Здесь пока еще нет нравственности. Выборы становятся нравствен­ными, как только вводится нравственный принцип, соеди­няющий действия человека с какой-то целью. Благодаря ему и осуществляется переход от естественного закона к наиболее близкому ему по содержанию нравственному долгу.

Технический долг

Предпосылочный вы­бор

«если—то» если Вы не хотите на­вредить себе

Изобразим это в следующем виде:

потому что законы сохранения здоровья описывают условия благосостояния

Естественный закон

Естественный закон

Предпосылочный нравственный долг

и Вы должны не вре­дить себе

Вы должны не нару­шать законы сохране­ния здоровья

Близкий по содержа­нию нравственный

потому что законы сохранения здоровья описывают условия благосостояния

долг

Вы должны не нару­шать законы сохране­ния здоровья

Допустим на время, что благоразумие — это нравствен­ная добродетель, если нет каких-либо предпосылок боль­шей важности. Насколько применимы подобные схемы к экологической этике?

А.

По-видимому, самым важным в экологической теории является закон о гомеостазисе. В материально-вещест­венном плане наша планетарная экосистема явля­ется закрытой, и жизненные процессы в ней осуществля­ются на основе рециркуляции. В энергетическом же плане система открыта. Существует баланс между поступающей солнечной энергией и рассеиваемой энергией, экосистем-ные процессы циклически организованы, негэнтропийные процессы в них неразрывны с энергетической деградацией. Гомеостазис является одновременно и результатом дей­ствия процессов, и движением к нему как к цели. Когда си­стемы рециркулированы, достигается и энергетический ба­ланс, но все же системы не статичны, а динамичны, поско­льку силы, создающие равновесие, сами вовлечены в по-^т°к изменений, так что поиск равновесия сопровожда­

ется отклонениями от него, из-за того что во взаимодей­ствии участвуют противоположно направленные силы. Нескончаемая игра сил, ведущих к равновесию и откло­няющих от него, и движет эволюционный процесс.

1. Как перевести все это в контекст нравственных рас­суждений? Прежде всего рассмотрим перевод, уже пред­ложенный защитниками экологической этики. Пол Сиэрс в работе «Устойчивое состояние: природный закон и нравственный выбор» пишет: «Судя по всему, люди всегда будут расходиться в вопросах, из чего складывает­ся хорошая жизнь. Но им нет нужды думать и решать по-разному, что необходимо для длительного выживания че­ловека на Земле. Условия выживания достаточно ясны, выжить — наше общее желание. Будучи живыми суще­ствами, мы должны согласоваться со своим окружением, научиться жить с хорошим бюджетом в своих руках, по­могая, а не мешая осуществлению великих жизненных циклов природы—движению воды, энергии и матераль-но-вещественным превращениям, делающим возможной жизнь как таковую. Мы должны найти пути достижения того, что я назвал устойчивым состоянием, и рассматри­вать его как цель природы» ^б. Заголовок данной статьи го­ворит о нравственном долженствовании. Чтобы дать оценку предложенной в ней аргументации, начнем со сле­дующего.

Технический долг

Вы должны осуществ­лять рециркуляцию

Предпосылочный выА бор «если—то»

если Вы хотите сохра­нять человеческую жизнь

Экологический закон

потому что экологи­ческие системы жиз­необеспечения либо циклически организо­ваны, либо разру­шаются

Заменив выбор «если — то» на предпосылочный нрав­ственный долг, мы превратим технический долг в близкий по содержанию нравственный долг. Вначале слова «Вы должны» выражали естественную необходимость, наше подчинение экологическому закону, теперь же эти слова означают нравственную необходимость, когда данный экологический закон соединяется с долгом обеспечивать жизнь: близкий по содержа- Экологический закон Предпосылочный нию нравственный нравственный долг

долг

Вы должны осуществ- потому что экологи- и Вы должны сохра-лять рециркуляцию ческие системы жизне- нять человеческую обеспечения либо жизнь циклически организо­ваны, либо разру­шаются

Сиэрс вполне удовлетворился бы принятием предпо-сылочного нравственного долга в качестве общего момен­та во многих, если не во всех нравственных системах. За­метим, в каком смысле здесь понимается нарушение эко­логического закона. Задавая условия устойчивости или нестабильности, законы гомеостазиса воздействуют на нас независимо от нашей воли, но наше подчинение таким законам может стать сознательным, по нашему собствен­ному свободному выбору. Нарушить же экологический закон означает пренебречь его связью с предпосылочным нравственным долгом.

До сих пор рассматривалась экологическая нравствен­ность, которая ориентировала на приспособление к окру­жению на основе экологической информации, но здесь еще нет такой этики, сами принципы которой определя­лись бы в прямой зависимости от экологии как науки. Предпосылкой для введения экологического содержания с исходными основаниями этики является классический этический принцип «содействия жизни человека». Если этот принцип экологически переосмыслить, можно будет лучше понять ценностную специфику вопросов, связан­ных с циклической организацией жизни, к каким бы про­блемам мы при этом ни стали бы обращаться— гомеостазиса, распространения ДДТ, стронция-90 и др. Ценности сами по себе не внедрены в природный мир и не Должны в нем лежать, но, если человек хозяйствует в мире Достаточно благоразумно, миру можно придать ценност­ное значение.

2. В 1968 году Гаррет Хардин выступил на заседании рМериканской ассоциации за прогресс науки с докладом * г рагедия пастбищ», который привлек к себе широкий ин-^еРес. Аргументация Хардина затем была расширена представлена в объеме книги, и суть ее сводится к пред-ожению осуществить «фундаментальную перестройку Равственности» на основе экологии⁷. По своей сути но­

Предпосылочный вы­бор «если — то» если каждый из нас хочет сохранять жизнь каждого человека

вая этика должна быть простой и строиться на основе мо­дели деревенских пастбищ, сколь бы ни стали сложны ее концептуальные разветвления, заслуживающие, конечно, тщательного рассмотрения. Модель эта такова. Все кре­стьяне вместе пасут скот на одном и том же пастбище, и корма едва хватает на всех животных. Если отдельный крестьянин не будет увеличивать свое собственное стадо, он окажется в невыгодном положении на рынке. Пресле­дуя свой частный интерес, каждый пойдет на увеличение стада, но тогда пастбище не выдержит. Аналогично и с планетарной гомеостатической системой: ее ресурсы ко­нечны, и, если верить модели, очевидна неотвратимость надвигающейся трагедии. (Оправданность экстраполяции спорна, но не об этом здесь речь.) Отсюда следует предпи­сание экологической нравственности — «все должны обуз­дывать каждого силой и на основе взаимного согласия». Ограничивается свобода роста, чтобы стабилизировать экосистему к взаимной выгоде всех.

Технический долг

Мы должны стабили­зировать экосистему путем взаимного ограничения роста

Ближайший нрав­ственный долг Мы должны стабили­зировать экосистему путем взаимного ограничения роста

Нетрудно выделить здесь собственно этическое содер­жание. Как и прежде, мы начнем с экологического закона, который определяет выбор, поддающийся нравственной трактовке только при условии введения дополнительного обязательства содействовать жизни.

Экологический закон

Предпосылочный нравственный долг и каждый из нас дол­жен сохранять жизнь каждого

потому что экосисте­ма стабилизируется лишь при ограничен­ной нагрузке или же разрушается

Экологический закон

потому что экосисте­ма стабилизируется лишь при ограничен­ной нагрузке или же разрушается

Раскрывая вопрос о сохранении каждым человеком жизни любого другого, Хардин использует следующую гоббсов-скую схему. Каждый человек противопоставляет свое Я сообществу и действует ради своего частного интереса. Но чтобы воспрепятствовать разрастанию богатств бли­жнего, он ищет компромисса с сообществом и вступает я социальный контракт; действуя теперь с позиций про­свещенного частного интереса, он ограничивает свою со­бственную свободу роста в обмен на ограничение свобо­ды соперника вторгаться в свои собственные дела. В резуль­тате получается концепция с поразительно сильно вы­раженным социальным атомизмом и антропоцентриз­мом. Это так похоже на постдарвиновскую биологиче­скую модель, в которой остро чувствуется нехватка пони­мания взаимозависимости и симбиотической кооперации разных форм жизни, на которые как раз и ориентирована нынешняя экология. В итоге становится ясно, что эколо­гическая этика Хардина—это всего лишь классическая этика, применяемая здесь с учетом экологических ограни­чений.

Таким же образом разрешается вопрос и об экологиче­ской нравственности, связанной с демографическим ро­стом, как это видно, например, в анализе Пола Эрлиха в его книге «Демографический взрыв». Здесь представлена этика дефицита, потому что нравственные проблемы с са­мого начала замыкаются на вопросы дефицита.

3. Перейдем теперь к более интересным для нас интер­претациям вопросов о гомеостазисе в контексте нрав­ственной проблематики. Томас Б. Колуэлл-мл. пишет: «Ба­ланс Природы предоставляет нам объективную норма­тивную модель, которую можно использовать в качестве основополагающей для человеческих ценностей. ...Баланс Природы не может служить источником для всех наших ценностей. Это лишь основа для определения и выбора любых других ценностей, какие только нам будут нужны. Но все другие ценности должны быть согласованы с ука­занной основой. Иными словами, баланс Природы—это нечто вроде исходной и высшей ценности. ...Это — естественная норма, а не результат человеческих конвен­ций или же вмешательства сверхъестественной власти. Ба­ланс как бы говорит человеку: «Вот что ты должен делать и за что должен отвечать. Ты должен создавать и эксплуа­тировать только такие энергетические системы, которые хорошо вписываются в циклическую организацию при­родных процессов. Человеческие ценности основываются на объективно определяемых экологических отношениях ^с Природой. Наши цели должны быть согласуемы с воз­можностями экосистем Природы»⁸.

Нравственность и гомеостазис здесь столь тесно спле­

Технический долг

Вы должны осуществ­лять рециркуляцию

Экологический закон

потому что несущая в себе ценность эко­система либо циклич-на, либо разрушается Экологический закон

тены, что не сразу видно, как отделить одно от другого и как установить их правильную взаимосвязь. Суть дела заключается в содержании понятий «основа для человече­ских ценностей», «высшая ценность», а также в смешении нравственного и естественнонаучного смыслов слова «должен» и, наконец, в идентификации нравственной нор­мы с естественным пределом. Укажем вначале, где здесь чисто техническое долженствование, и определим нрав­ственный долг как исходную предпосылку, а затем перей­дем к нравственному долгу, следующему из этой предпо­сылки, который по содержанию близок к техническому долгу.

Ближайший по содер­жанию нравственный долг

Вы должны осуществ­лять рециркуляцию

Предпосылочный вы­бор «если — то» если Вы хотите сохра­нить основу для чело­веческой ценности

потому что несущая в себе ценность эко­система либо циклич-на, либо разрушается

Предпосылочный нравственный долг

и Вы должны сохра­нять основу для чело­веческой ценности

Простейший способ правильного прочтения Колуэлла, если снять все его преувеличения, состоит в том, что «ос­нова для человеческих ценностей»—это только ограни­чивающее условие, само по себе свободное от ценностей, то есть условие для определения и выбора самих ценно­стей. Гомеостазис — это не «высшая ценность», а только предусловие для построения системы ценностей, которое необходимо, но не достаточно. Было бы ошибкой утвер­ждать, что «человеческие ценности укоренены в экологи­ческих отношениях». Ибо и гомеостазис, и дефицит ресур­сов, и сезонные циклы, и характеристики почвы, и сохра­нение вещества и энергии — все это природные данности, и они формируют только сцену, на которой разыгрывает­ся драма ценностей.

Раздумывая, как лучше рапорядиться финансами, я могу спросить: «Как мне истратить деньги?» Вы посове­туете: «Нужно свести концы с концами». Ответ вполне разумен, но он только подготавливает серьезное обсужде­ние экономических вопросов. Сбалансированный бюджет необходим, но не достаточен для определения ценностей; «основа для ценностей» имеет здесь смысл только ее воз­можности, а не фундамента. И мы не находим здесь того, _что обычно называют высшей ценностью. Разумеется, верно, что средства для достижения каких-либо конечных целей могут оказаться в прямой роли основополагающих ценностей, если человек попал в отчаянную ситуацию с крайне жесткими требованиями. Если мы лишаемся воз­духа, пищи, воды, здоровья, они становятся предметом нашей основной заботы. Если хотите, называйте их тогда основополагающими ценностями, но и здесь они остают­ся по значению инструментальными, не превращаясь в самоценности. Мы не считаем достаточно зрелым того человека, основные цели которого — это только дышать, есть, пить и быть здоровым—и только. Мы считаем со­стояние общества застойным, если его основными целя­ми станет только рециркуляция. Утверждение, что при­родный баланс — это основа для человеческих ценностей, вовсе не означает, что любая этика выводима из экологии, как это может показаться на первый взгляд. Напротив, это утверждение лишь фиксирует необходимую среду для этической активности.

До сих пор экологическая этика довольно легко реду­цировалась к классическим этическим вопросам, соотноси­мым лишь с некоторыми экологическими ограничениями. Основное беспокойство здесь вызывает, если так можно выразиться, принуждающий характер экологических во­просов, а не нравственность. Фундаментальная наука мо­жет успешно возвещать о существовании пределов роста, ставить под вопрос привычные предрассудки относитель­но возрастания уровня жизни, капитализма, прогресса, развития и т. д. Все это, конечно, затрагивает весьма глу­бокие уровни ценностного сознания человека, но не коле­блет нашего убеждения, что здесь мы не выходим за рамки вопросов, что в реальности имеется, что может быть или что произойдет, а значит, и не вступаем в область того, что же должно быть. Сколь бы драматично ни изменилось решение прикладных этических вопросов из-за обнаружения экологических ограничений, едва ли это Даст достаточно оснований для того, чтобы отказаться от источников нашей этики, потому что ее задача—как и прежде, содействовать наибольшей полноте реализации человеческих ценностей, если она оптимистична, или же ^вЬ1живанию человека, если она пессимистична. Всякое благо — это благо именно для человека, а природа ему лишь сопутствует. Ничто здесь не подтверждает идей о ка­кой-то особой правоте природы, она лишь принимается как данность. Этика прежде всего антропологична и лишь во вторую очередь экологична.

Б.

Существует более радикальный тезис, что нравствен­ность выводима из целостного характера экосистемы, и связан он с убежденностью, что экологический подход способен затронуть не только следствия, но и принципиаль­ные^ вопросы этики. Здесь этика становится экологиче­ской по существу, а не по приложениям к определенным случаям.

Вернемся хотя бы к тому же Колуэллу. Он дает нечто большее, чем то, что содержится в предложенной им са­мим примитивной по содержанию интерпретации. Глу­бинная интуиция его мысли состоит в том, что имеется та­кая подчиненность ценностей экологическому содержа­нию, которую не следует считать вненравственной, до-нравственной или четко отделенной от нравственности. Хотя человек и может определить свои ценности сам, он действует в экологическом контексте, который ориенти­рует выбор его ценностей на соблюдение того, что тре­бует от него экосистема. Возникает долженствование, являющееся по содержанию экологически дескриптив­ным: определенные законы действительности подчиняют себе поведение человека и распространяются на сферу его ценностных поисков и выборов. Оно же является и нрав­ственным предписанием: совершив определенный выбор в рамках естественной необходимости, человек нравствен­но обязан сохранять гомеостазис. Сделаем еще один шаг в русле данного аргумента, и тогда мы легко придем к идее, что следовать экологическим законам природы— это не только быть благоразумным из одних лишь челове­ческих соображений, безотносительно к окружающей при­роде в ее внутренних измерениях и с учетом ее внешних ограничений; напротив, следовать именно экологической сути вещей становится фундаментальной целью, или, ина­че говоря, само единство человека с его окружением опре­деляет основу для человеческих ценностей.

Создавая свои ценности, человек, без сомнения, выхо­дит за рамки любых экологических предписаний, но его ценности тем не менее основательно согласовываются с требованиями со стороны среды. Они надстраиваются над гомеостатическим миром. Оценки человека, как и его восприятия и знания, возникают из его экологических взаимодействий, а не только вносятся в их исследование. Сталкиваясь со средой своего обитания, человек находит в гомеостазисе ключевое средство к выбору всех ценно­стей как их предусловие, но оно таково, что способно именно формировать все другие ценности, делая их соот­несенными с собой, включаемыми в создаваемое единство ценностей, экологичными. Сделаем теперь еще один шаг в сторону подтверждения нравственного характера экоси-стемного единства и введем тот аргумент, который увен­чает и разъяснит все остальные.

Защита идеи о нравственной ценности экосистемного единства более всего была вдохновлена, вероятно, рабо­той Олдо Леопольда «Этика земли», оказавшейся весьма плодотворной и заслуживающей серьезного внимания. Приведем один из выводов этой работы: «Хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабиль­ности и красоты биотического сообщества. Все же, что этому препятствует, дурно»⁹. Леопольд искал этику зе­мли, которая помогла бы выйти за рамки чисто экономи­ческой целесообразности, безразличной к экологическим требованиям. Как и другие авторы, он близко подходит к идеям рециркуляции, но ясно, что его призывы имеют широкое значение далеко за пределами их непосредствен­ного контекста. Он говорит нам о нравственном долге со­хранять экосистемы в их лучших качествах. Мы это интер­претируем более свободно — в наиболее полном выраже­нии целостности, красоты и устойчивости экосистем. Лео­польд искал, по его собственным словам, как расширить сферу охвата реальности нравственным сознанием, не ограничиваясь только межличностными отношениями, а вовлекая также и отношения с окружением человека.

Экологический подход здесь уже не сводится только к вопросу, как сформулировать, в чем состоит нравствен­ный долг, чтобы содержание формулировок удовлетворя­ло экологическим требованиям, но еще сохраняло антро­поцентрическую основу, предписывая вместе ' , -м сохра­нять экосистемы. Экологический подход проводится здесь на более высоком уровне, где фиксируется предпо-сылочное долженствование, из которого уже выводится конкретный нравственный долг, совместимый с экологи­ческими требованиями и ближайший им по содержанию, как мы это уже видели выше при разборе вопросов о ре­циркуляции.

Ближайший по содер- Экологический закон Предпосылочный

жанию нравственный нравственный долг долг

Вы должны осущест- потому что рецирку- и Вы должны сохра- влять рециркуляцию ляция сохраняет эко- нять целостность эко- систему систем

Отметим, что указанная здесь предпосылка связана с ана­логичными аксиомами верхнего уровня в других системах высказываний (это, например, «Вы должны максимизиро­вать благо человека», или «Вы должны не вредить себе и другим», или «Возлюби ближнего как самого себя»). В прежних наших разборах гомеостатическая связь в дей­ствительности не влияла на постановку нравственно-этических вопросов, но теперь, когда произошел сдвиг па­радигмы, ценности закрепляются за человеком в его единстве с окружающей средой, а не за одним человеком, как раньше.

Нет сомнения, что даже у Леопольда предпосылочный долг зависит от еще более первичного долга—долга со­хранять красоту и целостность, где бы они ни встреча­лись. Но этот долг относится к столь же высокому уров­ню абстракции, как и общие предписания содействовать добру, выполнять свои обещания и пр., и с ними никто не спорит, когда их просто декларируют, не связывая с ана­лизом конкретных ситуаций, поэтому такие формулиров­ки не несут в себе реального теоретического содержания. Существенно значимые ценности появляются, если толь­ко внимание обращается на конкретную действитель­ность, дающую привязку ценности к чему-то определен­ному. В случае Леопольда мы имеем обратную связь эти­ки с экологией, которая предоставляет определенную ин­формацию о предпосылочном долге прежде определения нравственного долга, близкого по содержанию к экологи­ческим требованиям. Существует оценочный элемент, внутренне связанный с понятиями, используемыми в эко­логическом описании. Это означает, что в результате эко­логического анализа устанавливается, что такое нрав­ственное благо в определенном фундаментальном смыс­ле, а не только в приложениях. Последовательность дей­ствий, которые мы предпримем, чтобы сохранить что-то

природное, без сомнений должна продумываться в свете наших представлений о красоте, устойчивости и целостно­сти экосистем. А эти представления имеют скорее всего сверхприродное содержание, происхождение которого не до конца ясно. Но все, что мы видим в экосистемах пре­красным и целостным, действительно в них есть. Для дальнейшего важно отметить, что мы открываем целост­ность и красоту как внутренне присущие экосистемам, а не приписываем их от себя. Изобразим это в следующем виде:

Ближайший по Экологический Предпосылочный Экосистемная содержанию закон нравственный оценка

нравственный долг

долг

Вы должны осу- потому что она и Вы должны потому что це- ществлять ре- сохраняет эко- сохранять це- лостность эко- циркуляцию систему как це- лостность эко- системы имеет лое системы ценность

Предпосылочный долг здесь уже не является экологиче­ски свободным. Он предшествует экологическому закону в том смысле, что через посредство экозакона должен­ствование передается от предпосылочного долга к нрав­ственному долгу, ближайшему по содержанию к экологи­ческому требованию. Но независимо от этой связи пред­посылочный долг непосредственно следует из экосистем-ной оценки.

Экосистемная оценка—это не естественнонаучное опи­сание, поэтому, делая такую оценку, мы переходим от экологии к метаэкологии. Никакие специально научные исследования, сколько бы их ни было, никогда не дока­жут, что нравственное благо совпадает с оптимальностью биотического сообщества. И все же описание экологиче­ской реальности порождает такую оценку природы, под­тверждая, что экосистемы обладают нравственным стату­сом. Здесь осуществляется переход от «сущего» к «благу» и затем к «долгу»; мы покидаем территорию науки, чтобы войти в область оценок, из которых и вырастает этика. Предписание осуществлять рециркуляцию имеет техниче­ский характер, если оно делается в рамках экологической необходимости, и оно же становится нравственным, как только вводится предпосылка нравственного долга. Предписание, чтобы все лучшее в экосистеме достигло наивысшего и наиболее полного своего выражения, впол-

не выводимо из экологических требований, хотя уже и нет жесткой необходимости в передаче его оценочного содер­жания.

В своем исследовании мы вначале приняли, что эколо­гическое описание логически (но не хронологически) пер­вично по отношению к экосистемной оценке: первое поро­ждает вторую. Но затем выяснилось, что связь описания и оценки намного сложнее, потому что и описание, и оцен­ка возникают одновременно и часто трудно сказать, чтс| же первично, а что — в отношении субординации. Эколо­гическое описание привлекает понятия единства, гармо­нии, взаимозависимости, устойчивости и т.д., и все они в той или иной степени оказываются ценностно нагружен­ными, как только они появляются, потому что мы сами исследуем реальность с определенной установкой дать оценку упорядоченности, гармонии, устойчивости и пр.

Экологическое описание не просто несет в себе опреде­ленное подтверждение наличия ценностей и не просто ин­формирует о них; эмпирическое содержание представле­ний о порядке, гармониии, устойчивости столь же выво­дится из знания природы, сколь и вносится в ее картину человеком. Для сравнения укажем, что в постдарвинов­ской картине живой природы мы бы напрасно тратили си­лы на поиск подобного рода ценностей, какие находим в экологическом описании. Это не значит, что Дарвин от­вергается, скорее его идеи и эмпирический материал пере­осмысливаются в более широком экологическом контек­сте, который дает возможность укоренить в нем наши представления о гармонии, устойчивости и пр., не имев­шие прежде адекватной привязки. Теперь мы способны увидеть красоту там, где прежде не могли ее разглядеть.

Возникает что-то вроде бракосочетания экологического описания и оценки, которые в чем-то взаимно переходят одно в другое, и здесь более всего озадачивает и вдохнов­ляет в плане этики то, что «долг» не столько выводится из «сущего», сколько возникает одновременно с последним. Как только мы переходим от описаний фауны и флоры, циклов и биотических пирамид, устойчивости и динамики к сложности, планетарному разнообразию и взаимозави­симости форм жизни, к единству и гармонии с оппозицией противоположностей и синтезом и достигаем наконец красоты и блага, становится трудно однозначно фиксиро­вать, где же естественные факты остались позади и где естественные ценности появились. Немало авторов счи­тает сейчас, что резкая дихотомия сущего и должного — это вчерашний день мысли; они склонны полностью отно­сить к самой экологической реальности и ценности, и фак­ты—в качестве ее системных свойств.

Не раз уже утверждалось, что вненравственная цен­ность— это основное средство, чтобы нравственно обязы­вать, и тем не менее есть нечто новое в том, чтобы привле­каться такой цели экосистему как вненравственное бла­го. Все этические учения из нашего культурного наследия связывают ценности и права с личностями^ все, принад­лежащее внеличностному миру подчиняют личностному. Здесь же предлагается расширить мир ценностей настоль­ко, чтобы природа стала общим благом и перестала быть только собственностью. Как именно открыть, в чем со­стоит благо,—это весьма деликатная задача, и мы можем только догадываться о путях ее решения. «Ясно, что этика не может быть высказана»,— сказал Витгенштейн,— «невыразимое «показывает себя»¹⁰. В ретроспективном плане укажем на независимые от экологии сходные по­пытки продвинуться вперед в вопросах, как установить благо, самоценность и соответствующие права для тех ре­альностей, которые остаются за рамками нас самих. Те­перь мы смотрим более широко, чем прежде, на то, кого можно считать настоящей «личностью», но вспомним, на­сколько медленно расширялся круг лиц, признаваемых полноправными, пока в него не были включены чуже­странцы, бродяги, младенцы, дети, негры, евреи, рабы, женщины, заключенные в тюрьмах, старики, душевноболь­ные, калеки, а теперь мы уже определяем нравственный статус плода в утробе матери. Экологическая этика ста­вит нас перед проблемой, не должны ли мы сделать еще один шаг на этом пути универсализации и признать само­ценность любого члена экобиотического сообщества.

Поставим теперь ряд вопросов. Существуют ли, во-первых, нравственные чувства субэкологического характе­ра, которые стали бы предпосылкой для формирования экологической совести? И во-вторых, является ли эколо­гическая этика чем-то по-настоящему самостоятельным или же она сводима к какому-нибудь переосмыслению традиционной гуманистической этики? И наконец, как правильно понять требование, чтобы экосистема достига­ла состояния наиболее полного и совершенного Выраже­ния своих высших качественных характеристик, и какие

понятия, относящиеся к природе, пригодны в качестве ос­нования для подобных оценок?

1. Можно предполагать, что оценка биотического со­общества в немалой мере складывается из ценностей его компонентов, если она от них зависит, в противном же случае она будет определяться характеристиками формы его как целого. Давно уже сложилась традиция, которой на Западе если и пренебрегали, то главным образом из философских соображений. Эта традиция видит нрав­ственный долг в том, чтобы не заставлять животных стра­дать без особой нужды: «Праведный печется и о жизни скота своего» (Притч 12.10, синодальный перев.). Обра­тим внимание на так называемые «гуманные» общества с их законами против боя петухов, травли медведей, боя быков (у нашей нации) и против кастрации бычков во многих странах. Мы также запрещаем детям мучить ко­шек, возбуждаем судебное преследование тех хозяев, ко­торые скверно обращаются с лошадьми и заставляют их голодать. Мы нравственно осуждаем даже охотника, пре­следующего раненого оленя. Животных следует избав­лять от напрасных страданий, но это никак не следует из собственно экологических соображений и тем более из ар­гументов, отсылающих к благости природы. Исходным основанием здесь является признание животных суще­ствами самоценными, следовательно, они обладают чем-то вроде прав, а если они и не обладают ими в действитель­ности, на нас, уж во всяком случае, возлагаются опреде­ленные обязательства.

Нынешние все более единодушные призывы не разру­шать жизнь и не уничтожать ее виды прямо не связаны с вопросом о страданиях живых существ. Они восприни­маются как своего рода откровение нашего времени. Мы за­щищаем орлов от бессмысленного истребления, уже не ду­мая об их страданиях. Даже самые разболтанные охотники, стреляющие ворон, считают нужным оправдываться ныне ссылками на то, что вороны-де наносят урон урожаю зер­новых. Им приходится объявлять волков зловредными существами, чтобы затем с энтузиазмом их убивать. Они уже не могут позволить себе, ничем не прикрываясь, уби­вать просто ради удовольствия. Когда разливают нефть и губят много птиц, это вызывает у нас отвращение. Сьер-ра-клуб ратует за сохранение серых медведей гризли или курлыкающих журавлей, привлекая соображения о том, что эти виды важны для достижения достаточно важных целей—они нужны как незаменимые компоненты экоси­стем, без них не обойтись в научных исследованиях или же их нужно оставить просто на радость детям. (Мы еще вер­немся к аргументам такого рода.) Но если проявить на­стойчивость в дальнейшем выяснении, почему они все-таки выступают в защиту жизни, ответ будет таков: нельзя уничтожать эти виды, потому что они прекрасны. Но экосистемы сами время от времени жертвуют то одни­ми, то другими формами жизни, значит, защитники жи­зни опираются уже не на экологический долг. Но это не очевидно, поскольку оценка значимости какого-либо вида жизни выводится, как мы видели, из экосистемного цело­го. Несмотря на это, мы настаиваем, что и экологически не особенно нужные виды жизни тоже не должны исче­зать, поскольку, входя в биотическое сообщество, «они имеют право на сохранение»¹¹.

Ссылки на экологические аргументы часто приобре­тают большое значение. Чтобы оправдать необходимость сохранения Сводчатой Пещеры (Cades Cove) в Националь­ном парке Великих Мглистых гор, охотно указывают на то, что в ней живут редкие саламандры. Некоторые уникальные виды бабочек встречаются лишь на уединен­ных лесистых холмах среди африканских лугов. В былые дни неразборчивые в средствах коллекционеры придума­ли такой способ резкого повышения рыночной стоимости коллекций, который не может не вызвать справедливого возмущения: собрав несколько сот экземпляров редкого вида, они затем выжигали растительность холма, чтобы навсегда погубить всех оставшихся. Подобные действия, безусловно, заслуживают только морального осуждения. И дело не только в грехе гордыни — важнее, что един­ственные в своем роде виды бабочек уничтожались без всякой разумной необходимости. Однажды я отказался взять для своей коллекции необычные папоротники из Тен­несси, считая нравственно недопустимым наносить вред Данному виду растений. Свой отказ можно было бы оправдать и тем, что сохранение папоротников принесет радость другим людям, но это меня уже меньше заботи­ло. Подобные виды жизни находятся под особо сильным экологическим давлением и тем не менее не только выжи­вают, но кое-где даже процветают — в немногих экологи­ческих нишах. Одно дело—если их отбраковывает есте­ственный отбор, и совсем другое—когда они быстро гиб-

нут из-за произвола человека. Естественная смерть и преднамеренное убийство — вещи разные.

Вспомним теперь и о ландшафтах. Мы сохраняем при­роду там, где ее красота выразилась особенно ярко,— назовем Великий Каньон, Радужный Мост (Rainbow Brid­ge) или же Вечные Болота (Everglades). Было бы странно заявлять, что они обладают «правами» по отношению к людям, ибо любые предложения присвоить таким ве­щам права всегда звучат лингвистически нелепо, но когда мы заявляем, что их нужно сохранять именно из-за их уни­кальности, красоты и величия, мы в теоретическом отноше­нии заходим весьма далеко. Может ли «чудо природы» служить только средством для целей человека, если он ждет от природы духовной радости и эстетического на­слаждения? Трудно ответить однозначно. Некоторые счи­тают, что если ответить утвердительно, тогда природа рискует попасть в положение страдающей стороны или даже будет просто проституирована. Нам же хотелось бы отдать предпочтение другому ответу: человек обретает радость в основном благодаря тому, что природные обра­зования прекрасны сами по себе. А если мы считаем одни ландшафты лучше других, это не означает, что последние лишены ценности. Ради ценностей более высокого поряд­ка ими, наверное, можно и пожертвовать. Можно решить и так, что избранный нами ландшафт является достаточ­но хорошим представителем целого класса ландшафтов, и не беспокоиться об остальных. Но когда мы решили со­хранять какой-то определенный ландшафт, значит, мы хо­рошо поняли, в чем его ценность, и правильно представ­ляем себе, что должны делать. И знание своего долга по­буждает нас быть ответственными не только в отношении мест приятных и гостеприимных. Нас влечет к себе и кра­сота совершенно дикой природы-'-пустынь, тундры, арктических краев, моря. Здесь мы находим такую красо­ту, которую нам не хотелось бы видеть потерянной, не­смотря на то что планетарные силы постоянно меняют облик ландшафтов и, конечно, уже нет былой природы, ко­торая по-своему тоже была прекрасна.

2. Не найдется ли в предлагаемой здесь первично эколо­гической этике некая форма долга, независимая от эколо­гического содержания? Леопольд настаивает на сохране­нии экосистем, и, если его предписание считать простым следствием примата человеческих интересов, тогда через них же нужно определять и скрытый долг-предпосылку, а именно выводить его из тезиса «мы должны максими­зировать благо человека». Если мы с тех же позиций пред­пишем «максимизировать благо экосистемы», мы не вый­дем за рамки корпоративного антропоэгоизма, «человече­ского шовинизма», и никогда не достигнем планетарного альтруизма. Если же настаивать на достижении наилуч­шего состояния экосистем—это даст нечто большее, чем только разумное средство достижения благосостояния че­ловека. В таком случае наш долг-предпосылка перестает быть только первичным экологическим долгом и превра­щается в экологический долг по существу, не теряя специ­фики всего, что относится к человеческому благоразу­мию. Сказанное уже знакомо нам по примерам, данным выше.

Большая часть нынешнего экологического морализи­рования смешивает биосистемное благо с ролью челове­ческих интересов, даже когда есть достаточно полное по­нимание ценностей природы во всем их богатстве. К при­меру, вспоминая Леопольда, Рене Дюбо предлагает рас­ширить Декалог, включив в него одиннадцатую заповедь: «Ты должен бороться за высокое качество окружения». Предложение обосновывается указаниями на то, что со временем любой «ресурс» природы будет для нас важен. К примеру, дикую природу и наиболее разнообразные экосистемы следует сохранять ради их научного значения или из эстетических соображений. Музеи природы станут лабораториями. Виды жизни, которые сейчас бесполезны, когда-нибудь потом будут нужны. А большое разнообра­зие экосистем гарантирует их устойчивость, особенно если мы ошибемся и дадим импульс к развалу экосистем через свои монокультуры. И наконец, красота дикой при­роды внесет свой вклад в духовное качество жизни. «Сле­довательно, если даже исходить только из эгоцентриче­ских побуждений, мы должны сохранять разнообразие и гармонию в природе. ...Дикая природа—это не ро­скошь, она необходима для защиты гуманизированной природы и для сохранения душевного здоровья»¹².

Сама формулировка «если даже исходить только из» Указывает на то, что подобные аргументы не являются Фундаментальными независимо от того, достаточны они Или нет. Более глубоко коренятся неэгоцентрические аргу­менты, согласно которым нужно уважать «внутренние ка­чества» фауны, флоры и ландшафтов и «способствовать ^Их развитию». Западная цивилизация упорно твердила с «преступным самомнением, что природа — это прежде всего источник сырья и энергии для целей человека», а также насаждала «грубое убеждение, что человек— единственная ценность, с которой следует считаться, ра­споряжаясь миром, и что всю природу вне человека мо­жно без раздумий приносить в жертву его благосостоя­нию и прихотям». «Экологическая совесть» не отрицает, что человек призван гуманизировать природу, но она чувствительна и к другим ценностям. В итоге — поразительный парадокс, когда приходят к утверждению, что человек лишь тогда открывает, в чем состоят его са­мые подлинные интересы, когда он дает природе достиг­нуть своей внутренней полноты. «Просвещенный антро­поцентризм знает, что в широкой перспективе благо для мира всегда совпадает с наиболее осмысленным собствен­ным благом человека. Человек может обладать природой ради своих лучших интересов, только если он полюбит ее ради нее самой»¹³.

В экологическом мышлении часто встречается подоб­ное совпадение человеческих и экосистемных интересов; в этическом плане оно сбивает с толку, но представляется плодотворным. Если редуцировать экологическую ответ­ственность просто к интересам человека, это, конечно, не удовлетворит по-настоящему те нравственные требова­ния, которые страстно предъявляют экологи, и как толь­ко мы увидим, чего они хотят, мы совершенно по-другому увидим всю этическую панораму. Суть происшедшего из­менения— в снятии любого жесткого барьера между че­ловеком и миром. Экология ничего не хочет знать о за­крывшемся человеческом Я, занявшем позицию над ми­ром и противоставшем всей природе. Прислушаемся, на­пример, к Полу Шепарду: «Напротив, экологическое мы­шление требует раскрытия видения жизни, свободного от всех ограничений. Слой кожной эпидермы человека эко­логически подобен поверхности пруда или же лесной поч­ве, это не скорлупа, чья толщина едва позволяет взаимо­действовать через нее. Экология раскрывает новое челове­ческое Я — расширенное и облагороженное, свободное от опасений за себя; оно принадлежит ландшафту как его часть, ибо красота и сложность природы — это продолже­ние нас самих»¹⁴. В кровеносно-сосудистую систему чело­века входят как вены и артерии, так и реки, океаны и ве­тры. Расчистка дна пруда немногим отличается от плом­бирования зубов. Выражаясь метафорически, человече­ское Я сплелось с экосистемами во множестве метаболи­ческих процессов. Мир—это мое тело.

Такой подход к делу позволяет поставить под вопрос, а затем и вовсе отвергнуть любые попытки интерпретиро­вать экологическую этику как замаскированный эгоцен­трический интерес человека, потому что, когда Я расши­ряется до масштабов природной системы как целого, их интересы сходятся воедино. Если придерживаться более ограниченной точки зрения, можно остановиться на ут­верждении, что максимизация блага экосистемы служит максимизации блага человека, но из этого едва ли сле­дует, что первое просто средство для второго, поскольку и то, и другое ведут к одному и тому же, только по-разному описываемому. Мы хорошо знаем, что такое эгоизм или же эгоизм вдвоем, втроем, вчетвером, семей­ный или клановый эгоизм. Но здесь уже эгоизм системы, как свидетельствует этимология слова «экология», смысл которой—земля как наш дом. Эгоизм и альтруизм сли­ваются в своеобразное планетарное братство. Не сказать ли лучше, что эгоизм превращается в экоизм? Если, обра­щаясь к промышленникам или конгрессменам, защищать интересы экосистем в качестве средства защиты интересов человека, результатом будет слишком узкий подход. Мы, конечно, можем, если захотим, начинать свои речи со ссы­лок на важность максимизации блага человека, но значе­ние таких речей ограничивается только риторическими или прагматическими соображениями. Как только мы обратимся к экологии, мы сразу увидим, что все ссылки на благо человека нужно переформулировать уже как не­обходимость максимизировать экосистемное благо. Дол­женствование в нашей классической этике должно быть преобразовано, выведено за свои старые рамки и «расши­рено до размеров» экосистемного долга.

В целях иллюстрации сошлемся на одно наблюдение, позволяющее утверждать, что биотически-экологическая сложность находится в единстве с полнотой и богатством человеческой жизни. Хорошо установлено, что устойчи­вость и целостность экосистем являются функцией их раз­нообразия; часто замечают также, что сложные формы жизни возникают и развиваются только в достаточно сло­жных окружениях. Соответственно, и долгая эволюция че­ловека стала возможной лишь благодаря стимулирующе­му воздействию многих видов окружения — морских, лес­ных, саванн, тропических, умеренных и даже арктических.

Даже если человек живет вдали от них, они вносят свой! вклад в поддержание его жизни. Человеческая жизнь была бы под угрозой, если бы не было океанов, лесов, лугов. Итак, человеческая жизнь во всей своей сложности—это^ результат сложности окружающей природы.

Эта сложность не является чисто биологической, она имеет также ментальные и культурные измерения. Для наиболее полного духовного развития человеку нужно изобилие форм и видов его окружения. Шепард весьма красноречиво проводит идею «универсальной мудрости», когда говорит в своей «Ниспровергающей науке»:

«Разум приматов в своей внутренней сложности вос­производит в себе сложность природы; вторую из них мо­жно измерить величиной разнообразия видов растений и животных, первая же оценивается величиной разнообра­зия нервных клеток, и обе эти величины вполне соотноси­мы между собой. Существование разных видов в изоби­лии и стало условием формирования разума высокого уровня, способного справиться со сложностью окружаю­щего мира, и это условие вовсе не утратило своего значе­ния. Нельзя сказать, что человек стал тем, кем он является в мире, наподобие того, как если бы он прибыл в город на поезде. Человек продолжает становиться человеком и по­ныне... Для экологии человека центральной стала идея сложности природы, которая получила значение, однопо-рядковое с идеей сложности и запутанности человеческих отношений. Создание великого порядка природы не толь­ко включило в себя человека, но и охватило также множе­ство видов живых существ и мест их обитания, сформиро­вав более чем достаточно самых разных ландшафтов, как богатых, так и бедных растительностью. Даже пустыни и тундры обогащают разнообразие планеты. Сокращать их — значит ампутировать что-то у самого человека. Все пустыни, дельты рек, тундры, ледники, болота, степи, торфяники легко назвать бесполезными «пустошами» и предложить превратить их в поля или урбанизирован­ные территории, но такие действия вовсе не обогащают, а обедняют жизнь — и в эстетическом, и в экологическом отношении» ¹⁵. Прогоните орлов с неба, и Вы ощутите ду­ховную потерю. Во всяком ландшафте есть внутренняя глубина — ментальность и экологические горизонты со­поставимы между собой.

Во всем этом можно увидеть необычный способ защи­ты идеи сохранения экосистемы в целях обеспечения эгоинтересов человека, но его Я настолько расширилось, что переопределилось в экосистемных терминах. И уже нельзя считать антропоцентрическим то понимание блага человека, которое мы получаем в его экологически обога­щенной трактовке. Человек по-прежнему дает «хорошую» или «плохую» оценку состоянию экосистемы, но уже не с узких антропоцентрических позиций, а в рамках един­ства его Я с другими видами жизни. Заняв сформирован­ную здесь нравственную позицию, мы приходим к таким этическим темам, которые знакомы по другим источни­кам, но скорее всего не получили еще убедительной теоре­тической разработки, а именно: эгоинтерес и человеколю­бие не обязательно несовместимы, особенно если личное удовлетворение считать производным от блага других; если предмет этической ответственности понят как само­цель, можно подняться над эгоцентрической нравственно­стью; собственная нравственная чистота достижима, ког­да признается право других на нравственную чистоту.

3. Экологическая этика имеет определенные ограниче­ния, но она же должна развиваться, и не следует упускать из виду ни то, ни другое. Будучи духовно-нравственной по источнику, она не может заменить свои задачи на задачи функционирования социально-личностных образцов по­ведения. Она вводит в сферу этики тот мир, который пре­жде считался совершенно лишенным ценностных характе­ристик и рассматривался с точки зрения полезности и це­лесообразности. Новый этический параметр не абсолютен по значению, а соотнесен с классическими критериями. Расширение сферы этического охвата усиливает конфлик­ты между ценностями, потому что разные виды блага чело­века должны быть приведены к взаимно согласованному сосуществованию с разными видами экосистемного бла­га. Для конкретной операционализации решения такой за­дачи потребуется новая казуистика. Конфликты между индивидами и партиями, права членов экосистем, разрыв между реальностью и идеалами — все это создаст множе­ство затруднительных ситуаций для поиска этически пра­вильных решений, несмотря на то что человеческие и эко-системные интересы будут взаимно содействовать друг Другу.

Как бы благосклонно ни смотреть на целое, его не сле­дует превращать в идола, исключая тот случай, когда его Можно рассматривать как своего рода космос, в котором интегральное единство охватывает и ограничивает любо­го участника-индивида, но не подавляет его. Речь идет здесь о переносе основного акцента не с человека на дру­гих участников экосистемы, а с любого индивида как та­кового на всю систему в целом. В некоторых случаях цен­ности персонализируются, но сообщество остается веду­щей инстанцией, определяющей ценностную основу. Ра­зумеется, это не лишено прецедентов в других сферах дея­тельности вне экологии, поскольку мы даем согласие на то, чтобы ценности связывались с государством, нациями, церквами, правителями, корпорациями или общинами. И они обеспечивают ценностям опору благодаря тому, что в структуре соответствующих организаций индивиды получают свою выгоду. Сходство с экосистемами здесь есть, причем в социальной сфере даже больше ощущается размытость границ между индивидом и системой, когда невозможно сказать однозначно, что же первично — ценность системы или же ценность индивида.

Леопольд и Шепард не ставили своей целью покрепче законсервировать состояние экосистем, как они есть сей­час. Несмотря на свой презервационистский язык, они призывают заботиться о благосостоянии биосистем, до­пуская возможность менять их и использовать в рамках разумного природопользования ^1б. Мы вовсе не должны преданно и без всяких вопросов служить существующим экосистемам, как если бы они были лучшим, что только возможно. Человек вправе видеть себя «гражданином» экосистем или даже их «царем» и ставить перед собой за­дачу управлять ими, полностью отдавая себе отчет, что до сих пор, несмотря на всю успешность эволюционного процесса, создавшего экосистемы, они все еще остаются его неполным и неокончательным результатом. Мы с бла­гоговением относимся к земной природе, но мы вправе позволить себе «гуманизировать» ее, на чем особенно на­стаивал Р. Дюбо ¹⁷. Своими действиями человек вторгает­ся в ход спонтанных природных процессов и перестраи­вает их. Такое отношение к природе просто обязывает к тому, чтобы окультуривать природу, ибо природное бо­гатство в какой-то мере потенциально ориентировано на поддержание человеческой жизни. Поэтому мы признаем оправданность творческой деятельности человека в этой сфере, необходимость ее развития, динамизма и открыто­го отношения к миру.

Время от времени на арену природной жизни приходят новые биологические виды, тогда как прежние ее поки­дают; можно предположить, что естественный отбор по­стоянно испытывает биологические виды, способны ли они сосуществовать с человеком. Силы горообразования и эрозии постоянно преобразовывают окружение, его мо­жет менять и человек. Все это должно вносить вклад в со­зидание красоты, целостности и устойчивости планетар­ной биосистемы, а не разрушать их. Необходимо найти разумно обоснованное и убедительное решение пробле­мы, как изменять природу,'чтобы ее обогатить, и тогда мы сможем со спокойной совестью жертвовать имеющи­мися ценностями ради ценностей, более значимых. Ре­шение такой проблемы позволит нам считать нравствен­но правильным не просто сохранение экосистем в их на­личном состоянии, а мудрое хранение их красоты, устой­чивости и целостности.

Должное далеко не всегда совпадает с сущим, но есть один аспект, связанный с этимологией вновь вспоминае­мого термина «экология». Лучше всего она воспроизводит­ся в виде образа человека в мире как его «доме». Человек принимает мир как благо и заботится о природе, хранит ее. Если опираться на чисто естественнонаучные описания экосистем, можно считать оправданным ценностно ней­тральное использование термина «устойчивость», но те же описания ориентируют и на оценочные характеристики экосистем, на их целостность и красоту. Сюда надо доба­вить еще и специфическую реакцию экологов на свои соб­ственные открытия, ведущую к изменению сознания. Це­лостность и красота стали явственны там, где еще недав­но их просто не замечали; отчасти это произошло благо­даря установлению новых фактов, связанных с экологиче­ской взаимозависимостью, приспособлением к среде, гид­рологическими циклами, популяционными ритмами и обратными связями, а отчасти и благодаря преобразо­ванию представлений о том, что считать красотой и це­лостностью, ибо знания о мире и понятия о мире взаимно трансформируют друг друга.

Мы не можем здесь охватить во всей полноте, на­сколько меняется наше общее понимание природы под влиянием экологических знаний, но основное направление изменений мы указать сможем. После того как Дарвин в свое время выдвинул концепцию биологической эволю­ции, распалось прежнее понимание природного мира как великого разумного устроения, и природа стала воспри­ниматься как «одиозная сцена насилия»¹⁸, а ее законы стали называть беспорядочными, случайными, хаотичны­ми, слепыми и жестокими. Этот образ лег в основу широ­ко разошедшейся трактовки концепции Дарвина, трактов­ки, неправильно представившей, однако, суть самой кон­цепции. Не приняв указанную интерпретацию экология как наука по-иному взглянула на последарвиновские при­родные джунгли и стала все настойчивее рассматривать конфликты в живой природе включенными в рамки общей динамической организации жизни на Земле. Дикость и же­стокость природы предстали намного менее необуздан­ными и грубыми, чем думали ранее, что позволило выдви­нуть предложение относиться к экосистемам не просто с благоговением, но и с «любовью, уважением и восхище­нием»¹⁹. Экологическое мышление «ведет нас к невыра­зимому удивлению и радостному «да» жизни» ²⁰. Оппози-* ции в экологических моделях, конечно, остаются, но он «контрапунктированы». Система в целом успешно сопро­тивляется негативным тенденциям той самой жизни, ко­торую она же и поддерживает; именно это сопротивление не в меньшей мере чем воздействие окружения стимули­рует жизнь. Целостность биологических видов и индиви­дов является результатом взаимопереплетения процессов созидания и разрушения, становления и распада, пожира­ния одних существ другими и их симбиоза. Когда постда­рвиновская трактовка достигла вершины своего успеха, Дарроу охарактеризовал нашу планету как жалкую «бо­родавку» ²¹ на теле Вселенной, совершенно непригодную для жизни вообще и особенно человеческой жизни; теперь же мы считаем Землю хорошо защищенным оазисом жи­зни в космосе. Гармония природы часто поражает нас своим совершенством, и с нашей незрелостью нечего удивляться нашим промахам и ошибкам, с которыми мы вторгаемся в природный мир; поразительно другое — несмотря на промахи человека Земля все еще не утратила всей сложности, тонкости и согласованности организации жизни.

Человек включен в природные системы и не свободен от давления со стороны окружения, но во взаимодей­ствиях с миром становится достижимой полнота челове­ческой жизни во всей ее обусловленности экосистемным контекстом. Следовательно, необходимо воздать дол­жное достоинству природного мира как партнера челове­ка. С недавнего времени мир перестал быть для нас угро­зой, за исключением тех случаев, когда мы сами нару­таем его порядок. Этим полностью отрицается то отчу­ждение от природы, ощущение которого пронизывает со­временную литературу, рисующую образ совершенно не­управляемой и весьма неприятной природы, за которой надо постоянно следить, возмещая наносимые ею потери. Весьма типичен современный человек, который, опираясь на технику, закрепил дистанционные отношения с приро­дой, становится все компетентнее и все менее склонным принимать что-либо на веру; уже будучи великим и не­уклонно возрастая в силе, он развертывает бурную деятель­ность, одновременно отдаваясь ходу событий в равно­душной, а может быть и враждебной к нему Вселенной. Природный мир представляется ему в лучшем случае ги­гантской заправочной станцией, в худшем же он воспри­нимает его как «тюрьму» или как «ничто». Экологический человек смотрит на мир совершенно другими глазами: среди природы он как у себя дома, бережно и благоговей­но хранит он все ценное, что дает ему мир. Новое настрое­ние отчасти проявилось и в общественных реакциях на космические исследования, особенно под влиянием фото­снимков нашей планеты из космоса, а также ностальгии астронавтов по земной родине, пробудилась новая лю­бовь к нашему «космическому кораблю Земле», прояви­лась готовность пойти на примирение с природой.

Мы, конечно, не будем защищать идею, что естествен­ный ход событий всегда и во всем способствует росту бла­госостояния экосистем, и не станем примитивизировать этику, некритически принимая все, что только можно на­звать естественным. Мы —вовсе не в Эдеме. И все же эко­логические исследования все дальше продвигаются впе­ред, раскрывая красоту, целостность и устойчивость при­родного мира, и, полагаясь на эту тенденцию, мы уже не препятствуем природе понемногу воздействовать на пре­образование фундаментальных этических представлений, относящихся к естественному порядку вещей. Однако не только экологические исследования меняют наше пони­мание природы. Есть еще и разработка эволюционного Учения. Правда, мы вполне можем решить вопрос о ценно­сти существующих экосистем независимо от их происхо­ждения. Сделать иначе — значит совершить генетическую ошибку. Любое лицо следует считать полноправным не­зависимо от того, что им унаследовано, и вполне допусти­мо, чтобы эволюционный процесс низменного характера ^с°здал экосистему, которой мы будем пользоваться, не видя в этом ничего нравственно предосудительного. Всякий, кто знаком с палеонтологией, хорошо понимает, что эволюционный процесс вовсе не без потерь и ошибок формирует оптимально устойчивую и прекрасную экоси­стему. Многие собственно экологические механизмы являются также и эволюционными, следовательно, эво­люцию можно экологически переосмыслить, то есть по-новому описать ход эволюции и определить, как, чем и в какой мере природа обогатила данную экосистему в хо­де экологической истории со столь характерными для нее поисками вслепую, борьбой за существование, мутация­ми, естественным отбором, беспорядочностью процессов и их усреднениями. В качестве примера сошлемся на иско­паемые окаменелые остатки древних форм жизни. Не без ужаса смотрим мы вначале на кладбища живой природы, но затем сквозь картину разрушений и смерти начинает угадываться облик когда-то существовавшей экосистемы как целого. Аналогично и в облике ныне живых экосистем нужно искать выражение их скрытой сути, и тот, кто най­дет глубинную истину об этой сути, придет и к настоящей экологической этике. Предписывая достигать наибольшей полноты выражения лучших экосистемных качеств, под­линная экологическая этика даст достойный ответ на при­зыв к человеку войти во внутреннее единство с механизма­ми действия самой Вселенной. Тот, кто сможет соединить правильное понимание своего нравственного долга с глу­боким пониманием природы, придет в конечном итоге и к подлинной натуралистической этике.

История науки Нового времени убедительно раскрыла перед нами опасность построения всего мировоззрения в целом по образцу созданного тогда естествознания. Но не менее опасно создавать мировоззрение, игнорируя его связь с наукой. В значительной мере мы формируем свои ценности в соответствии с нашими представлениями о том, какова Вселенная, где мы живем, но полной ясно­сти относительно источника самих ценностей мы не имеем. Воспользовавшись этой неясностью, естествозна­ние отвергло несколько столетий назад прежнее миро­воззрение и связанные с ним ценности, дав собственную переоценку того, каков же мир. В первую очередь это Ко­перник и Ньютон, затем был Дарвин, под тенью которого мы еще недавно жили. Экологическая революция может оказаться не менее значительным событием, но она со­всем по-другому раскроет перед нами мироздание.

Надо отметить, что сам Дарвин оказался более плодо­творным, чем его интерпретаторы. В «Происхождении че­ловека» он прослеживает естественную историю станов­ления самой благородной человеческой черты—его нрав­ственного чувства—и отмечает, что в ходе эволюции «уровень нравственности человека возрастает все выше и выше». Вначале у каждого преобладает эгоинтерес. За­тем по мере развития совести человека происходит не­уклонное расширение сферы охвата окружающей жизни, на которую направлены его «социальные инстинкты и симпатии»: вначале это семья и род, затем он «все более и более считается не только с благосостоянием, но и со счастьем всех своих собратьев-людей», далее «его симпа­тии распространяются вширь — он заботится уже о людях разных рас, о слабоумных, увечных и других бесполезных членах общества и, наконец, — о низших животных» ²². Не добавим ли мы вслед за фауной также и флору, ландшаф­ты, моря и экосистемы? Есть нечто величественное в эво­люции совести, все более отзывчивой на жизнь в целом, на все ее формы. Если так, то весь Леопольд укладывается в рамки дарвиновского видения. Впрочем, большая часть теперешних поисков экологической нравственности не вы­ходит за рамки вторично экологической этики из-за огра­ничений непосредственными практическими нуждами и общей ориентации на «консервацию» экосистем. В таких поисках можно ограничиться лучшим уяснением их кон­цептуальной основы и правильно соединить этику, науку и человеческие интересы. Но собственно этическая суть вопросов останется вне такого соединения, она проявится в глубинной переоценке ценностей, когда в ходе нрав­ственно-этического творчества произойдет становление и развитие самой совести. «Топография» этой области почти неизвестна. Чтобы пройти через нее, потребуется и смелость, и осторожность от сообщества ученых-естественников и этиков, которые вместе составят «карту» экосистемы и заложат основы этики.

По всей вероятности, конкретные практические выво­ды будут одними и теми же и у первично, и у вторично экологической этики. Но именно вторая из них столь вдохновляет меня, что я отдаю за нее свой голос, надеясь Увидеть ее такой, какой она способна стать. Первая гово­рит, что человека ведет по жизни страх перед окружаю­щим миром, вторая же предлагает человеку последовать зову любви.

ПРИМЕЧАНИЯ

Rolston III H. Is There an Ecological Ethics?— "Ethics", 1974, vol. 85, № 1, p. 93-109.

Disch R. (ed.) Ecological Conscience: Values for Survival. Englewood Cliffs, N.J., Prentice-Hall, Inc., 1970.

ShepardP., McKinleyD. (eds.) The Subversive Science. Boston, Houghton Mifflin Co., 1969.

McHarg L.I. Values, Process and Form.— In: Disch. Op. cit, p. 21. Revelle R., Landsberg H.H. (eds.) America's Changing Environ­ment. Boston, Beacon Press, 1970, p. XXII. Shepard... Op. cit, p. 401.

Hardin G. The Tragedy of the Commons.— "Science", 1968, 162, p. 1243.

Col well Т. B. Jr. The Balance of Nature: A Ground for Human Va­lues.— "Main Currents in Modern Thought", 1969, Vol. 26, № 2, p. 50. Леопольд О. Календарь песчаного графства. М., 1983, с. 221. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958, с. 95, 97. Леопольд. Цит. соч., с. 208.

Dubos R. A God Within. New York, Charles Scribner's Sons, 1972, p. 166-167.