1. Свойства божественной среды

Главное чудо Божественной Среды заключается в той легкости, с какой она соединяет и уравновешивает в себе, казалось бы, самые противоположные качества.

Огромная, как Мир, и гораздо более грозная, чем лю­бая из сил Вселенной, она тем не менее обладает высочай­шей концентрацией и определенностью, составляющими притягательность и обаяние человеческих существ.

Обширная и неизмеримая, подобно сверкающему по­току творений, которые поддерживает и животворит ее Океан, она в то же время сохраняет реальную трансцен­дентность, позволяющую ей упорядочение соединять эле­менты Мира в ее победоносном и личностном Единстве.

Несказанно близкая и ощутимая, поскольку она ока­зывает на нас давление всеми силами Вселенной, она, од­нако, с таким постоянством ускользает от наших объятий, что мы сможем уловить ее здесь, на земле, лишь возвы­сившись, позволив самому ее потоку поднять нас до пре­дела наших возможностей, живущая в недосягаемой глу­бине каждой твари и влекущая ее к этой глубине, она не­прерывно отступает еще глубже, увлекая нас за собой ко всеобщему центру всякой завершенности².

Благодаря ей прикосновение к Материи очищает и це­ломудрие расцветает как вершина любви.

Развитие в ней приводит к самоотречению. Привязан­ность к вещам отделяет от того, что в них тленно. Смерть становится воскресением.

Однако, если мы попытаемся выяснить, откуда в ней берется столько удивительно соединенных совершенных свойств, мы увидим, что все они проистекают из одного главного свойства, которое мы можем выразить следую­щим образом: в ответ на наши поиски Бог не открывается нам повсюду как универсальная среда лишь потому, что Он есть крайняя точка, в которой сходятся все реально­сти. Ныне и присно существование каждого элемента Ми-Ра, каким бы он ни был, похоже на конус, образующие ко­торого сходятся (стремясь к конечной цели их индивидуа­льного совершенствования и к конечной цели общего со­вершенствования содержащего их Мира) в Боге как стяги­вающей их вершине. Отныне мы должны видеть во всех творениях, в их природе и действиях то, что есть в них са­мого сокровенного и самого реального—как солнце в осколках разбитого зеркала,— с тем чтобы в их множе­ственности открывалась одна Реальность, недосягаемая в своей близости, духовная в своей материальности. Если какой-нибудь предмет оказывает на нас воздействие своей глубинной сущностью, то это нас озаряет Вселенский Центр. Никакую реальность в ее самой желанной сути не можем мы постичь ни умом, ни сердцем, ни осязанием, если сама структура вещей не заставит нас подняться к первоисточнику их совершенства. Этот Центр, этот Источник открывается повсюду. Именно потому, что Бог бесконечно удален и подобен точке, Он бесконечно близок и разлит повсюду. Именно потому, что Он есть Центр, Он объемлет всю сферу. В противоположность ложной везде­сущности Материи, которая, казалось бы, должна про­истекать из ее предельной разобщенности, Божественное Всеприсутствие есть следствие предельной духовности.

В свете этого открытия мы можем снова двинуться на­встречу неисчерпаемым чудесам, которые приберегла для нас Божественная Среда.

Какой бы необъятной ни была Божественная Среда, она в действительности является Центром. Она обладает свойствами центра, то есть прежде всего абсолютной и безусловной властью соединять (и, следовательно, завер­шать) тварные существа в своем лоне. В Божественной Среде все элементы Вселенной соприкасаются друг с дру­гом в том, что есть в них самого глубинного и самого окончательного. Мало-помалу они сосредоточивают в ней, ничего не утрачивая и уже не подвергаясь опасности дальнейшей порчи, все то, что есть в них самого чистого и притягательного. Встречаясь в ней, они теряют взаим­ное отчуждение и разобщенность, которые составляют главную трудность человеческих отношений. Да обре­тут в ней покой все, кто страждет от разделений, скупости или расточительства, свойственных Миру. Во внешних' сферах бытия человек непрерывно терзается от разлук, ко­торые производит между телами расстояние, между ду­шами—непонимание, а между жизнями — смерть. Ему приходится еще и постоянно томиться от невозможности за свой короткий век уследить за всем и все объять. Нако­нец, его всегда приводит в смятение, и не без основания, бессмысленная беззаботность или безнадежная непрони­цаемость природной среды, ему кажется, что в ней попус­ту растрачивается и терпит поражение большая часть его личных усилий и он напрасно стучится и кричит — ему от­вечает молчание. Все это — внешние скорби.

Но оставим поверхность. И, не покидая Мира, углу­бимся в Бога. Там и оттуда, в Нем и через Него мы все вместим в себя и всем овладеем. Так мы однажды вновь обретем аромат и сияние всех цветов и огней, с которыми мы вынуждены были расстаться ради верности жизни. Те, кто казался нам безнадежно недосягаемым и ускользал от нашего воздействия, все они соединятся там самой уязви­мой, чуткой и восприимчивой стороной своей сущности. Там собраны и сохранены все наши малейшие желания и усилия, и там они могут вызвать мгновенный отклик в каждой частице Вселенной.

Водворимся в Божественной Среде. Окажется, что мы принадлежим ей самой глубиной своей души и самым вещественным, что есть в Материи. Мы открываем в ней, наряду со средоточием всяческой красоты, некую сверх­живую, сверхчувствительную, сверхдеятельную точку Вселенной. И в то же время мы ощутим, как наша способ­ность действовать и поклоняться сама собой упорядочи­вается в нашей душе и достигает полноты.

Ибо в этой особой среде не только соединяются и упо­рядочиваются все внешние движущие силы Мира, но сверх того она чудесным образом так направляет и рас­ширяет внутренние силы вверившегося ей человека, что он, как бы играючи, обходит многие подводные камни, о которые зачастую разбивались мистические попытки.

Прежде всего человек отнюдь не пантеистический оби­татель Божественной Среды. На первый взгляд боже­ственные глубины, показанные нам ап. Павлом, могут по­ходить на те чарующие сферы, которые разворачивают перед нашими глазами монистические философские и ре­лигиозные школы. На самом же деле они совершенно иные, гораздо более надежные для наших умов и гораздо более желанные для наших сердец. Пантеизм соблазняет нас перспективами всеобщего и совершенного единения. Но в сущности, если бы в нем содержалась истина, он мог бы дать нам лишь безликое слияние и бессознательность, поскольку в конце измышленной им эволюции элементы Мира исчезают в Боге, которого они сами порождают или который поглощает их. Наш Бог, напротив, доводит До предела дифференциацию творений, сосредоточивая их в себе. В высшей точке соединения с Богом избранные обретают в Нем завершение своего индивидуального ста­новления. Следовательно, лишь одно христианство спа­сает, сохраняя за мистикой право на мысль, основное ее чаяние: соединиться (то есть стать Другим), оставаясь со­бой. Более притягательная, чем все Боги-Миры — вечный соблазн которых «Бог все во всем» она вбирает в себя и исчерпывает, одновременно очищая его,—Божественная Среда является тем не менее антиподом ложного пантеиз­ма. Христианин может всем сердцем отдаться ей, не ри­скуя стать когда-нибудь монистом.

Доверившись этим глубоким водам, еще меньше он должен бояться потерять опору в Откровении и Жизни, иными словами — обнаружить нереальность объекта своего поклонения или химеричность предмета своих за­нятий. Разум христианина, погруженного в божественные пространства, не претерпит никаких вредных деформа­ций, которые могли бы сделать из него «модерниста» или иллюминиста.

Поистине в его прозревших глазах Творец, а точнее (мы вскоре это удивим) Искупитель, растворен и разлит в вещах до такой степени, что, по выражению св. Анджелы из Фолиньо, «Мир полон Богом». Но это возрастание, на его взгляд, имеет цену лишь постольку, поскольку он ви­дит, что свет, смывающий все вокруг, исходит из истори­ческого центра и направляется вдоль совершенно опреде­ленной традиционной оси. Великая притягательная сила Божественной Среды всей своей конкретной ценностью обязана в конечном счете богочеловеческой связи, кото­рая открылась в явлении Христа. Вне его Исторической реальности пьянящее нас Божественное Всеприсутствие уподобится всем прочим метафизическим мечтаниям: не­ясное, расплывчатое, условное, оно не допускает решаю­щей проверки опытом, которая позволила бы нашему разуму принять его, и не имеет нравственной направлен­ности, которую можно было бы ввести в нашу жизнь. Поэтому, какие бы ослепительные взлеты мы ни испытали, прозревая Воскресшего, их ценность и реальность всегда будут связаны с очевидной и поддающейся проверке исти­ной евангельского события. Христос мистический, Все­ленский Христос апостола Павла может иметь в наших глазах значение и смысл лишь как расширение Христа, рожденного от Марии и умершего на Кресте. Первый заимствует у последнего Его главное свойство неоспори­мости и конкретности. Как бы далеко ни увлекло нас в бо­жественные пространства, открытые христианской мисти­ке, мы никогда не выходим за пределы евангельского Христа. Напротив, мы испытываем все нарастающую по­требность все более плотно облечься в Его человеческую истинность. И в этом нет модернизма в дурном смысле слова. И еще меньше мы можем быть причислены к лже­мистикам' и иллюминистам.

Собственно говоря, заблуждение лжемистиков состоит в смешении между собой различных планов бытия и, следо­вательно, в непонимании, какого рода активность прису­ща каждому их нас. С точки зрения иллюминиста, боже­ственное присутствие не только озаряет предметы изну­три. Оно стремится охватить и их поверхность и тем са­мым уничтожить их навязчивую, но необходимую реаль­ность. Медленное созревание прямых причин, сложная сеть материальных детерминизмов, бесконечная последо­вательность звеньев миропорядка — все это списывается со счетов. И через эту тонкую завесу без единого шва во­ображение рисует действие Божественного Промысла со­вершенно открытым и беспорядочным. Это ложное чу­дотворство, мешающее человеческому усилию и расхола­живающее его.

Совсем иначе, и мы уже подробно останавливались на этом, действует на человеческую активность истинное пре­ображение Мира во Иисусе Христе. В недрах Божествен­ной Среды, как учит Церковь, предметы действительно преображаются, но изнутри. Они наполняются внутрен­ним светом, но при этом свечении сохраняются — вернее сказать, усиливаются — их наиболее характерные черты. Мы можем погрузиться в Бога, лишь продолжив самые ин­дивидуальные особенности нашего внутреннего устроения заих собственные пределы,— вотосновноеправило, которое всегда позволит отличить подлинную мистику от поддель­ной. Божественное лоно необъятно, «обителей много» (Ин 14.2). И в то же время в этой необъятности в каждый миг любому из нас предназначается только одно един­ственное место, то, которое уготовляет нам длительное и добросовестное исполнение наших природных и сверх­природных обязанностей в этой жизни. Бог соединится с нами во всей Своей полноте в этой точке, в которой мы окажемся в нужную минуту только в том случае, если во всех областях будем предпринимать активную деятель­ность. Вне этой точки Божественная Среда или совсем не су­ществует для нас, или существует как бы неполно, хотя и продолжает обступать нас. Мы должны не беспомощно барахтаться в ее широком море, а делать постоянные уси­лия, чтобы достойно встретить натиск ее волн. Ее сила

ждет проявления нашей энергии и побуждает нас к нему. Подобно морской поверхности, которая в некоторые дни начинает искриться лишь тогда, когда ее- рассекает ко­рабль или пловец, Мир озаряется Богом только в ответ на наш порыв. Когда путем высшего экстаза или смерти Бог желает окончательно покорить Себе христианина и соеди­ниться с ним, мы можем сказать, что Он завладевает им тогда, когда любовь и послушание побуждают того напря­гать все свои силы.

Может показаться, что подобные крайности, противо­положные крайностям квиетизма и иллюминизма, воз­вращают верящего в Божественную Среду к заблужде­ниям языческого натурализма. Своей верой в небесную ценность человеческого усилия, своим ожиданием нового пробуждения дремлющей в Мире Способности поклоне­ния, своим уважением к духовным силам, сокрытым пока еще в Материи, наш христианин может показаться весьма похожим на почитателей Земли.

Но, как и в случае с пантеизмом,- это только внешнее сходство, какое часто наблюдается в противоположных вещах.

Язычник любит Землю, чтобы насладиться ею и себя в ней заточить. Христианин—чтобы очистить ее и по­заимствовать у нее же самой силу уйти от нее.

Язычник желает сочетаться со всем чувственным, что­бы извлечь из этого максимальную радость: он соединяет­ся с Миром. Христианин умножает свои связи с Миром для того, чтобы овладеть его энергиями или покориться им — энергиями, которые он возведет или которые сами возведут его к Небу. В соединении с Миром он предвосхи­щает свое единение с Богом.

Язычник полагает, что человек обожествляется, замы­каясь на себе, а завершение индивидуального человеческо­го развития или общества в целом есть акт самоуправле­ния. Христианин видит возможность своего обожения в том, чтобы его совершенствование взял на Себя Другой: вершиной жизни в его глазах является смерть в Единении.

Для язычника реальность Вселенной проявляется лишь в своей проекции на плоскость осязаемого: она непос­редственна и множественна. Христианин располагает те­ми же элементами; но он продлевает их вдоль общей оси, соединяющей их с Богом, и тогда Вселенная обретает для него единство, и все в ней оказывается достижимым в ко­нечном Центре ее завершения.

В итоге мы имеем право сказать, что христианский ми­стицизм сравнительно с иными основными формами, ко­торые обретал религиозный дух человечества на протяже­нии истории, включает в себя все, что есть самого от­радного и сильного в любой мистике (кроме ее дурных или сомнительных сторон). В нем ясно проявляется пора­зительное равновесие между активностью и пассивно­стью, между обладанием Миром и отходом от него, ме­жду привязанностью к вещам и презрением к ним. Поче­му же нас должна удивлять эта динамичная гармония? Не есть ли это спонтанная, естественная реакция души на воз­действия среды, являющейся по природе и по благодати пригодной для ее жизни и развития? Подобно тому как в недрах Божественной Среды все производимые звуки сливаются, не смешиваясь, в единую Ноту, которая доми­нирует над всеми остальными, поддерживая их (это, не­сомненно, та ангельская нота, что заворожила св. Франци­ска), так и все силы души начинают резонировать, отвечая на этот призыв, и их многочисленные тона в свою очередь складываются в несказанно простое звучание, в котором зарождаются, исчезают, переливаются сообразно време­ни и обстоятельствам все духовные оттенки любви и рас­судительности, пылкости и спокойствия, уравновешенно­сти и восторга, страсти и безразличия, обладания и отре­шенности, покоя и движения — бесчисленные возможно­сти неповторимых и невыразимых внутренних состояний.

Пожалуй, удачнее всего можно передать это состояние нескончаемого и трезвого хмеля, назвав его «страстным бесстрастием».

Вступить в Божественную Среду, по сути, означает обрести единственно Желанное — Того, Кто пылает, вос­пламеняя все, что мы любили мало или плохо; Того, Кто успокаивает, затмевая Своим сиянием все, что мы любили чересчур страстно; Того, Кто утешает, сосредоточивая в Себе все, что было отнято у нашей любви или никогда не было ей дано. Войти в эти драгоценные сферы — значит ощутить, что мы в равной мере нуждаемся во всем и не нуждаемся ни в чем. Все нам необходимо, поскольку Мир никогда не будет достаточно велик, чтобы дать нашей по­требности действовать возможность достичь Бога, а на­шей жажде претерпевать — возможность быть захвачен­ной Им. И в то же время ничто нам не необходимо, ибо единственная пленяющая нас Реальность лежит вне сферы видимого, в которой она лишь отражается, а все тленное, что рассеется между нами и ею, лишь поможет нам обре­сти ее с большей полнотой. Все для меня есть Все, и все для меня—ничто; все для меня—Бог, и все — прах,— и то и другое может с равным правом сказать человек, сле­дуя указанию божественного Луча.

Быть может, вы подумали: «Кто-то уже задавал этот вопрос: какое из двух блаженств больше: достигнуть выс­шего единения с Богом, чтобы привести к Нему Вселен­ную и спасти ее? Или же обрести всю необъятность Все­ленной, чтобы испытать на себе силу Бога и коснуться Его?»

Мы не будем пытаться выйти из состояния приятной неизвестности. Но, познакомившись теперь со свойства­ми Божественной Среды, всмотримся внимательнее в то самое Нечто, что проявилось для нас в глубине каждой твари, подобно улыбающемуся лицу и влекущей бездне. И спросим у него: «Кто Ты, Господи?»