Глава 4. Do-me феминизм и порнокультура.

 

В этой части будут рассматриваться высоко сексуализированные версии сильного феминизма, так называемый do-me феминизм, который видит ключ к женской независимости и эмансипации в сексуальном освобождении. Женская сексуальная объективация и порнография уже долгое время являются предметом  споров в кругу феминисток; выделяются про- и анти- порнографические течения. Про-сексуальный феминизм появился в 70-е в ответ на антипорнографическое движение, связанное с работами Анджелы Дворкин и Кэтрин МакКиннон, которые видели в порнографии центр женского подавления. Во многом про-сексуальный феминизм связывается с версиями «do-me» феминизма 1990-х, который видит женщин как знающих, активных и имеющих сексуальное желание субъектов. Важный элемент do-meфеминизма – использование иронии как пространства для игры и преодаления двусмысленности. Постоянно увеличивающаяся сексуализация массовой культуры критикуется за сексуальное принуждение. Например, Ариэль Леви настаивает на появлении «шовинистских свиноматок», создающих «сексуальные объекты из себя и других женщин»²¹⁹. Порнокультура и do-meфеминизм смешивает противостоящие друг другу идеологии женского освобождения и сексуальной революции, провозглашая сексуально провацирующий облик и поведение как способ обретения женщиной силы.

DO-ME ФЕМИНИЗМ

Более сексуализированная версия направления «Деточек» - do –me феминизм, появился в начале 90-х в популярных мужских журналах, в которых сексуальность рассматривалась как способ обретения свободы и силы. Примером типичных представительниц этого направления можно считать Эли МакБилл и героинь сериала «Секс в большом городе». Их можно описать как «свободных, напористых, чрезмерно сексуальных, но вынужденных самостоятельно жить в мужском мире. Do-meфеминистка смела, уверенна в себе, невероятно мобильна и чрезмерно сексуально озабоченна. Она восприимчива к оскорблениям по классовому, расовому и гендерному поводу, но уверенна в том, что в феминизме есть место для женщин, которые любят мужчин, ванну с пеной и прочие женские глупости; правильная идеология и прекрасный секс становятся совместимыми. Она знает, что она так же умна и амбициозна, как мужчина, но гордится тем, что она женственна»²²⁰.

Сторонница этого направления сознательно использует свою внешность и сексуальность для достижения профессиональных и личных целей и контроля за своей жизнью. В своей деятельности она использует не политизирование отношений с мужчинами и восприятие себя как сексуального объекта, а реартикуляцию своей сексуальности. Этот новый тип женщины является одновременно женственным и феминистским, совмещая идею собственной силы с визуальной демонстрацией своей сексуальности. Это связанно с тем, что «изменился культурный климат, и сейчас женщины могут быть традиционно «женственными» и сексуальными, но смысл этих характеристик координально отличается от пре-феминистской эпохи, где женская гетеросексуальность определялась фаллоцентрическим императивом культуры»²²¹. Сексуальность проходит процесс ресигнификации и начинает ассоциироваться с феминистскими идеями.

Вторая волна феминизма характеризовалась своей четкой антипорнографической и антисексуальной направленностью Ярким примером может послужить лозунг Робин Морган: «Порно – это теория, насилие – это практика». Деятельность представительниц второй волны привела к принятию ряда антипорнографических законов в США, переносящих проблему порнографии из области морального в область социального. Но наряду с этим протестом против порнографии появились и сторонницы сексуальности, которые утверждали, что женщины сами могут решать, как использовать собственное тело, неважно по какому вопросу, будь то проституция, аборты, гомосексуализм или асексуальность. Стоит отметить, что многие феминистки второй волны изначально воспринимали сексуальную революцию, происходившую в то же время, как неотъемлимую часть женского движения. Но постепенно взгляд на секс стал более скептическим. В сексуальной революции видели не освобождение женщин, а наоборот, легитимацию сексуальной объективации со стороны мужчин.

Но к началу девяностых вновь начали звучать голоса в защиту сексуальности. Камилла Паглиа в своей работе 1991 года «Сексуальная личность» говорит о необходимость вновь объединить принципы сексуальной революции и женской эмансипации, чтобы получить новый тип феминизма, открытого для «искусства и секса во всех его темных и бессознательных проявлениях»²²². Для нее модель настоящей феминистки – это Мадонна, которая «учит молодых женщин быть женственными и сексуальными, не упуская контроль над их жизнями». В своей работе «Джейн и секс» Мэри Лиса Ёхонсон утверждает, что феминистское движение необходимо обновить через изучение плюсов и минусов сексуальности. «поколение Джейн, как грубый любовник, заставляет феминизм раздвинуть ноги, освобождая его от строго костюма политкорректности»²²³.

Примером этого отношения могут служить такие журналы для девушек, как BURST и  Bitch. Эти журналы характеризует не только пропаганда идей сексуального феминизма, но и настойчивая уверенность в том, что только такой тип феминизма может быть встроен в массовую культуру. Главной темой в этих журналах становится жизнь знаменитых девушек и женщин во всем их многообразии. Таким образом, идея сексуальной сильной женщины становится неразрывно связанной с культурой гламура, вписанной в медиа-дискурс. Согласно этому гламурному, все-достигающему, свободному от проблем и стресса образу, экономические достижения и социальное положение женщины зависят только от личной инициативы и не требуют продолжения феминистского протеста и солидарности. Являясь частью мэйнстима, do-meфеминизм ассоциируется с сексуально агрессивным провоцирующим поведением и гламурной внешностью.

ПОРНОКУЛЬТУРА

 Появление do-meфеминизма в конце 20-го века можно поместить в контекст увеличивающейся сексуализации культуры в целом. Это проявляется в использовании сексуальных образов и дискурсов во всех СМИ. Эттвуд говорит о всеобщей «озабоченности сексуальными ценностями, практиками и идентичностями; более свободном отношении к сексу в обществе, преобладании сексуальных текстов и появлении новых форм сексуального опыта»²²⁴. В современном западном обществе актуальными стали порнографическая эстетика, чрезмерно сексуальный стиль текстов. Даже в музее Мадам Тюссо появилась фигура порноактриссы Джейн Джэймсон. Браян МакНэйр предполагает, что увеличившийся поток сексуальной информации, спровоцированный новыми коммуникативными технологиями, привел к появлению «менее регулятивной, коммерциолизированной и более плюралистичной сексуальной культуры»²²⁵. Гилл отмечает еще одно последствие популяризации порно дискурса: это привело к де-сексуализации женского тела, нейтрализуя сексуальную объективацию. Таким образом порнография появляется в непорнографических контекстах, и придает образу порно-дивы респектабельность, автономность и свободу.

Специфическим является и использование иронии в сексуальных образах; наряду с ним пропагандируется идея о том, что женщины являются активными сексуальными субъектами, а не пассивными объектами желания. Составление топ-листов «самых желанных женщин» или публикации обычных женщин в их нижнем белье в мужских журналах мотивируется скорее не сексизмом, а искренней иронией. Гаунлетт делает вывод о том, что подобные журналы показывают, что «женщины также хороши, как и мужчин, или даже лучше» и что «подавление женщин … очевидно, смешно, всюду продвигается точка зрения, что сексистом быть глупо( и, следовательно, это может быть забавным), и что мужчины ровно настолько же глупы, как и женщины»²²⁶. Но критики видят в иронии и отрицательные стороны: если это ирония, насмешка, следовательно подобные журналы нельзя критиковать за использование подобных образов.  Потенциально сексистское изображение женщины может, таким образом,  быть воспринято как шутка, разделяемая и женщинами, и мужчинами, а противники подобных образов выглядят как люди, лишенные чувства юмора.

Розалин Гилл настаивает, что современная женщина прошла движение от сексуального объекта к сексуальному субъекту, в котором они представлены «как активные, желающие сексуальные субъекты, которые выбрали представлять себя в объективированной манере, потому что это соответствует их интересам»²²⁷. Современное понимание женственности связано исключительно с телесностью (а не с психологией), где обладание сексуальным телом является центром женской идентификации. Подобная сексуализация женственности влечет за собой появление «технологий сексуальности», в центре которых находится сексуальное воспитание и сексуальная практика. Но Гилл скептически относится к этой субъектификации, так как она может оказаться попросту «объективацией на новый лад»²²⁸ . Эксплуатация переходит из внешнего мира во внутренний мир женщины.

В работе «Шовинистские свиноматки» (2006) Ариэль Леви также выступает против сексуальной субъективации женщин. Женшин, принимающих do-meфеминизм она называет «шовинистскими свиноматками», которые делают сексуальными объектами не только себя, но и окружающих женщин. «Шовинистскую свиноматку» она описывает как «постфеминистку, окружающую себя карикатурами женской привлекательности, и ведущейсебя как мультяшная женщина с огромной мультяшной грудью, в маленькой мультяшной одежде, выражающая свою сексуальность, вращаясь вокруг шеста»²²⁹. Для Леви типичной «шовинистской свиньей» является Пэрис Хилтон, в образе которой отражается «массовая фиксация современной культуры на блондинках, страстности, богатстве и тупости»²³⁰ (30).

Хотя можно прийти к очевидному заключению, что сексуальная субъективация – коммерческий медиа конструкт, используемый мультяшными женщинами, он содержит в себе потенциал для реартикуляции сексуальности. Условием для этого должно быть преодаление бинарных оппозиции в феминистском мышлении: феминизм/ женственность, субъект/ объект, жертва/ насильник. «Розовая сила сексуальной субъективации является пародоксальным конструктом, который одинаково работает и на субъективацию, и на субординацию»²³¹. Ен Анг говорит, что многие женщины находятся в странном промежуточном пространстве, в котором они одновременно «свободны и закрепощены».