Глава 2. Феминистские корни и начала постфеминизма

Чтобы обнаружить интерпретативную открытость и многоликую природу постфеминизма, нужно проанализировать связь между «пост» и «феминизмом», приставкой и корнем. Отношения между феминистским и постфеминистским дискурсом разнообразны и разлики. Вопреки правилам, постфеминизм определяется по-разному и ассоциируется и с антифеминистским протестом, и с профеминистской третьей волной, и с движением «Женская Сила», которое не принимает в серьез феминистскую политику, и с коммерческими «трендовыми» интерпретациями феминизма, и с научным постмодернистским феминизмом. Казалось бы, что между этими формами существуют непререкаемые противоречия, создающие сложности в изучении этого явления как целого.

Хотя как культурный феномен и дискурсивная система постфеминизм начал осмысливаться лишь в конце 20го века, интересно отметить, что первые ссылки на него начали появляться гораздо раньше, в начале века, после того, как суфражистское движение добились права голоса для женщин. Как пишет Нэнси Котт в «Осонованиях современного феминизма» :

«Уже в 1919 группа литературных радикалов в Гринвич Вилэдж... основала новый журнал, основной постулат которого гласил, что «сейчас нас интересуют люди, а не мужчины и женщины». Они стремились к тому, чтобы моральные, социальные, экономические и политические стандарты не имели ничего общего с полом, обещая быть «за-женщин, но не против мужчин», и называли эту позицию постфеминизмом»¹⁵.

Это первичное упоминие постфеминизма основывалось на предположительном успехе и достижениях первой волны феминистского движения, достигшего высшей точки в среде суфражисток, и здесь «пост» понимается в терминах эволюции как прогресс в идеях феминисток. Но все же справедливо сказать, что эта манифестация постфеминизма начала 20-го века не проявилась и не развилась каким-либо особым материализованным образом, она забылась в том числе и из-за важных исторических последствий, таких как результаты Первой и Второй Мировых Войн, и не существовала до начала 1980-х, когда можно встретить следующее значительное упоминание термина «постфеминизм». На этот раз в центр внимания культуры постфеминизм принесла массовая пресса, где он, в основном, обсуждался как пример реакции на феминизм второй волны и его коллективную активистскую политику. Постфеминизм, обозначающий в этом случае пост-феминизм второй волны, стал сигналом поколенческого сдвига в феминистском сознании и в его понимании социальных отношений между мужчинами и женщинами, находясь по ту сторону традиционной феминистской политики и его предполагаемой угрозы гетеросексуальным отношениям.

При подобном подходе постфеминизм можно проинтерпретировать как критический процесс омоложения феминизма, появившегося после важных и организованных стадий (или волн) феминистской активности и политики, и здесь он понимается как постреволюционный из-за своего разрыва с коллективной мобилизацией, которая характеризовала первую и вторую волны. Как предполагает Джули Эвингтон, «мы были не «пост» феминизма, а «пост» одной исторической фазы его политики»¹⁶. Постфеминизм вдохновляет феминизм на понимание собственной историчности, «отсчет своей собственной темпоральности, которая не просто иммитирует великий модернистский нарратив прогресса». Он приписывает историческую специфичность второй волне феминизма по причине, о которой Шарлот Брансдон говорит: «почему феминизм 70-х должен иметь копирайт на феминизм в целом?»¹⁷. В этом хронологическом смысле термин «постфеминизм» используется для описания критической позиции по отношению к феминизму женского освобождения, выражающий и достижения, и проблемы современной феминистской политики. Любопытная позиция постфеминизма может, соответственно, прочитываться как здоровая редакция феминизма, как знак того, что женское движение продолжает находиться в процессе трансформации и изменения себя. Именно это и подразумевает Энн Брукс в ее переформулировке постфеминизма как феминизма, «достигшего совершеннолетия», перешедшего в уверенное тело теории и политики, представляющего плюрализм и различия»¹⁸. Феминизм несомненно претерпел множество значительных изменений со времен расцвета второй волны в 1960-70х: концептуальная трансформация из «споров вокруг равенства в споры вокруг различий»; отрыв от коллективной, активистской политики; увеличивающаяся популяризация и господство феминизма; а также появление нового поколения женщин, которые меняют цели и идентичность движения»¹⁹. Эти межпоколенные отношения характеризуются связью, но также, с необходимостью, и разрывом и различиями, так как молодые женщины, осознающие феминизм в 1980 и 90-х, встроены в уже измененные социальные, культурные и политические контексты и климат. Нэнси Уиттьер объясняет, что «точно также, как связи между политическими поколениями вырастают из структурных и социальных отношений, и различия, имеющие почву в изменении социальных структур и культурных контекстов, организуют жизни женщин разных времен»²⁰. Не удивительно, добавляет Уиттьер, что это «постфеминистское поколение» имело другой опыт и взгляды, нежели «старые феминистки», которые приобрели свое мироощущение и самоощущение в другую эру»²¹.

Важно, что для поколения женщин/феминисток пост-семидесятых, феминизм существует не только как какая-то возможная борьба, в меньшей степени как политическое и социальное движение, но также и как особая позиция идентификации, или, в худшем случае, стереотип, наиболее ярко выраженный в иконической фигуре скучной суфражистки, лишенной чувства юмора. Это отрицательное представление о феминизме во многом вызвано детяельностью несочувствующих СМИ, которые долгие годы распространяли образ агрессивной, мужеподобной и фанатичной феминистки; а также к неприятию радикальным феминизмом практик женственности и красоты. Многие женщины, достигшие совершеннолетия в атмосфере второй волны выступили против образа женщин – сторонниц движения за свои права, воспринимаемый ими как неадекватный и ограниченный, и они приняли постфеминизм, в особенности те его формы, которые принимают женственность и сексуальность в качестве одной из основ женской деятельности и самоидентификации, так как это «не только полезнее, но и веселее»²². В этих обстоятельствах постфеминизм понимается как «новое и улучшенное понимание феминизма», феминизм, подходящий для нового тысячелетия.

Понимание постфеминизма только как самокритики недостаточно. Как замечает Линн Эллис, «возбуждающий миф о новых началах и пересмотре» маскирует то, что постфеминизм «функционирует как химера, или даже как заносчивый, не верно представляющий и переделывающий смыслы феминистской политики, и ослабляет весь феминизм, и всю его долгую и разнообразную историю, опуская его до карикатурной версии феминизма 70-х»²³. В некоторых критических исследованиях «пост» - состояние феминизма понимается как нашествие женского тела и порочная попытка подорвать и саботировать женское движение. В частности, так считают исследователи и критики протестной культуры 80-х, которая превратила феминизм в грязное словечко, ассоциируемое с некоторыми женскими кризисами и затруднениями, начиная от стресса из-за необходимости работать и одиночества, заканчивая сумасшествием и психозами. Но постфеминистское восприятие феминизма гораздо сложнее и тоньше, чем просто переписывание или модернизация. В различных своих манифестациях постфеминизм выражает несколько отношений к феминизму начиная от полного удовлетворения до враждебности, от восхищения до отрицания. В самых осуждающих случаях считается, что постфеминизм не правильно истолковывает и классифицирует феминизм, видя в нем монолитное, архаичное, биполярное и непродуктивное для опыта современной женщины движение. Чтобы противопоставить себя предполагаемо унифицированной и старомодной феминистской организации, некоторые постфеминистки доходят до искажения и уменьшения разнообразия феминизма. Другие версии постфеминизма продвигают и усиливают свои связи с предшествующими формами феминизма и открывают «возможность нахождения и понимания феминизма в тех местах и таким образом, которые значительно отличаются … от более ранних форм»²⁴. С этой точки зрения, постфеминизм является признаком расширения поля феминистских проблем и интересов, говоря словами Миши Кавки, «постфеминизм предоставляет фокусные точки для формулирования своего значения … и сегодняшних приверженцев феминизма»²⁵.

По сути феминистская и постфеминистская установки объединяются и переплетаются, создавая динамичные и многообразные контексты, составленные из различных точек зрения и теорий. Однако, эти связи во многих критических исследованиях рассматривались и упускались из внимания в попытке установить бинарные и легко категоризуемые позиции. Многие исследования опирались на упрощенную бинарную структуру, чтобы создать негативное поле, по отношению к которому постфеминизм бы определялся и раскрывал ошибки ортодоксального феминизма; или, наоборот, с настольгией вспоминали о мифическом феминистском прошлом, характеризуемом гомогенным и единым женским движением. Разговор Джэйн Калбфлейч о паре феминизм-постфеминизм показывает эту связь; она анализирует несколько позиций, которые раскрывают различные формулировки постфеминизма и возмещает абстрактный, почти не существующий, потенциал перекрывания, двусмысленность обеих групп и возможность конфликта между ними. Калбфлейч описывает, как «оппозиционная риторика» влияет на поляризацию феминизма и постфеминизма, основанную на допущении, что они абсолютно различны и индивидуальны. В этом смысле постфеминистский обозначает не-феминистскую стадию, которую можно понять как отрицание. Этот разрыв можно позитивно интерпретировать как освобождение от старых и ограниченных условий и подтверждение новых достижений; или его можно прочитать как плачевный упадок и потерю традиционных ценностей и истин. Таким образом, риторика оппозиций принимает форму и анти- и про- постфеминистскую, либо отвергая его как беспринципное движение на половину патриархов, либо принимая его и, таким образом, обсуждая более ранние феминистские движения.

На про-постфеминистской стороне спора находится группа молодых женщин, которые, кажется, ищут что-то за пределами феминизма. Термин «постфеминизм» используется для внушения того, что феминистский проект закончился, либо потому что он был завершен, либо потому что провалился и больше не имеет смысла. Самые известные защитники этой позиции Наоми Волф, Кэти Ройфи, Наташа Уолтер и Рене Денфелд, поддерживают индивидуалистскую и либеральную программу, которая основана на мантре выбора и предполагает, что политические требования первой и второй волны феминизма сейчас удовлетворены (избирательное право, одинаковая зарплата, сексуальное освобождение и т.д.). Утверждается, что «все, что было достигнуто, по факту, передостигнуто» в такой степени, что «феминизм стал неприменим для жизней современных молодых женщин»²⁶. Дэнфелд определяет феминизм как «Новое викторианство», которое «стало настолько ограничивающим, насколько пыталось бороться» и является тоталитарным и жестким в поддерживаемых взглядах, которые напоминают те, что были раньше»²⁷. Скрытая посылка состоит в том, что феминизм не нужно больше навязывать политически, сейчас он обращается к индивидуальности женщин и их собственному выбору, чтобы укрепить эти фундаментальные общественные изменения. В этом случае значение «пост» приравнивается и к «анти», и к «после».

В то время как мнение Дэнфелд основано на дуалистичной и иерархичной структуре нарратива, как отмечает Дебора Сьегал, этому можно подвести итог: «Долой «плохой» феминизм, да здравствует хороший!»²⁸, другие, возможно менее враждебные, описания подчеркивают общее разделение между матерями второй волны и дочерьми постфеминизма.

Между «новыми феминистками», отвергающими сковывающий, организованный феминизм в пользу неопределенности и многообразия, и «старыми» приверженками второй волны, держащимися за жесткий феминизм, установилась критическая и временная дистанция. Эта семейная логика является общей и для новых феминисток, которые хотят переформировать и воодушевить феминизм с помощью смыслов 21го века, значимых и, между тем, сексапильных; и «третьей волны» феминисток, которые не обязательно отрицают своих матерей из второй волны, но настаивают на согласовании противоречий и разнообразии.

В ответ, в особенности касаемо анти-постфеминистской стороны, феминистские праматери нападают на своих дочерей за их историческую амнезию и незаконное присвоение феминистского/ семейного наследия. Эта анти-постфеминистская критика определяет феминизм как сексистскую, консервативную, вдохновленную медиа шутку, которая разрушает принципы, лежащие в основе феминистского движения. Появление постфеминизма вызвало не уничтожение сексизма, а его трансформацию в более косвенную и хитрую форму. Постфеминизм изображается как отрицание идеалов второй волны, работающее с патриархальной теорией, применяя феминистские представления о равенстве и действии к не-феминистским целям. В частности, массовые СМИ критикуются за поглощение феминистского языка выбора и полномочий и продажу женщинам иллюзии прогресса, который приводит к еще большему их порабощению и подавлению на более бессознательном уровне.

На самом деле протест постфеминизма не отрицает прав женщин и окончательного равенства, но переопределяет их в терминах либеральной индивидуалистской политики, которая сосредотачивается вокруг выбора стиля жизни и персональных потребительских удовольствий. С этой точки зрения приставка «пост» занимает нелегкую позицию, предполагая вмешательство и присвоение. Эн Брэйсвэйт описывает этот процесс так: «феминизм строго вписан, но так, чтобы его можно было выписать; он и включен, и выключен; его признают и отдают ему дань, принимают и опровергают; и все одновременно»²⁹.

В основе многих формулировок и оценок самых массовых видов постфеминизма лежат идеи присвоения, слияния и превращения феминизма в продукт потребления.

Но помимо оппозиционной риторики, существует и другая дискурсивная позиция, описывающая отношения между феминизмом и постфеминизмом. Она основывается на противопоставлениях другого типа, стремящихся уничтожить точки пересечения между феминизмом и постфеминизмом. В этом случае постфеминизм противопоставляется какому-либо другому дискурсу (например, постмодернизму или постколониализму), в движении, которое позволяет предполагать нечто общее между феминизмом и постфеминизмом, эффективно устраняя их потенциальные различия. «Риторика включения» отображает поляризацию, в рамках которой пара (пост)феминизма ставится в отношении к другим дискурсивным рамкам. Критическое напряжение между феминизмом и постфеминизмом разряжается таким образом, что два термина объединяются в один и действуют сообща в рамках другой дискурсивной практики.

В частности, этот подход был перенят академическими кругами, называющими постфеминизм «плюралистической эпистемологией, отвечающей на разрушенную универсалистскую модель познания, и таким образом, ее можно поставить в один ряд с постмодернизмом, постструктурализмом и постколониализмом»³⁰. В научных кругах постфеминизм определяется как последствие пересечения феминизма с теми анти-фундаменталистскими движениями, где состояние «пост», кажется, указывает на сдвиг в феминистском мышлении и, особенно, в том, как концептуализируется женщина в качестве субъекта феминизма. Постфеминизм используется как теоретический и философский термин, который относится к проблеме поиска единых причин и общих решений субординации женщин, а также отказывается от допущения единой субъективности, универсальнго братства сестер.

Погружение постфеминизма в постмодернистскую критику культуры приводит к риску подавления важности других локусов, особенно его место в общественных спорах о феминизме и современной женщине. Постфеминизм, скорее, существует как массовая описательная категория и научная теоретическая тенденция, а также как политический феномен, превалирующий в Западном обществе позднего модерна.

В конце концов, сложности постфеминизма нельзя объяснить ни с установки на оппозицию, ни на включение. Как и любое «пост» явление, постфеминизм по своей структуре ризоматичен, он плотно переплетается с различнами контекстами, в которых он находится. Поэтому для попытки интерпретации этого явления логичней всего рассматривать каждое конкретное направление постфеминизма именно в тех контекстах, в которые он погружен.