Часть I. Постфеминизм в контекстах

Глава 1. После феминизма.

Прежде чем преступить к изучению содержания термина «постфеминизм», важно обратиться к семантической конструкции, связанной с «пост» феминизмом. Приставка «пост» долгое время находилась в центре теоретического анализа (в особенности в ее отношении с постмодернизмом, постструктурализмом и постколониализмом), но как только она столкнулась с таким социально-политическим феноменом как феминизм, она сразу обрела определенного рода дурную славу. Огромное количество разногласий и множество значений термина «постфеминизм» вызваны неопределенным и сомнительным статусом приставки «пост», чье значение заключает в себе огромное количество противоречий. Сторонники и противники постфеминизма размышляли об использовании этой приставки, спорили о соответствующем ее применении к пониманию и практикам феминизма. Основным объектом этих дебатов является вопрос о том, чего достигает добавление этой приставки (если достигает), что происходит с перспективами и целями феминизма в этом процессе, и каких результатов может достичь странный гибрид «пост-феминизма».

Множество исследователей стремились раскрыть значение приставки «пост» именно в ее соотношении с феминизмом. Даже если структура слова «постфеминизм» отсылает к нарративу прогрессивного развития во времени после феминизма, направление и значение приставки «пост» остается непроясненным. «Пост» может применяться, чтобы обозначить разлом, например, по мнению Амелии Джонс: «что же такое «пост», как не обозначение своего рода завершения – временного понимания стоящего за ней как оконченного, завершенного, устаревшего»¹. С этой перспективы термин постфеминизм получает смертоносные и даже убийственный коннотации, так как он провозглашает конец феминизма – феминизм становится «бездомным и беспочвенным», «ушедшим, минувшим, мертвым»². К примеру, как раз об этом и говорят некоторые некрологи феминизму, появившиеся в СМИ и политических манифестах, провозглашая если не смерть, то как минимум избыточность феминизма. В этом контексте постфеминизм сигнализирует об устарелости феминизма, - или, в какой-то степени, о завершении определенной стадии в истории феминизма, изменении понимания отношений мужчины и женщины, женщины и женщины. К постфеминизму обычно взывает поколение юных феминисток, он призван показать, что «мы больше не во второй волне феминизма»³. Результатом понимания изменений внутри феминизма стало некоторое число ожесточенных собственнических конфликтов и пререканий, часто называемый в семейных терминах конфликтом матерей и дочерей.

Еще один взгляд на значение приставки «пост» - ее генеалогическая интерпретация. Этот подход предпочитают сторонники другого «пост» производного — постмодернизма; и здесь эта приставка понимается как часть процесса происходящей в настоящее время трансформации. Как пишут в своих аналитических работах по теории постмодерна Бест и Кельнер, «пост» обозначает «зависимость от, неразрывную связь с тем, после чего оно следует»⁴. В этом смысле, «постовость» феминизма не обязательно подразумевает его отторжение и уничтожение, а обозначает его продолжение в рамках постфеминизма. Третья, и наверное более проблематичная интерпретация, относит «пост» к сомнительной переходной позиции, определяемой обратной зависимостью и независимостью от феномена, который за приставкой следует. Эту точку зрения принимает Линда Хатчен, обнаруживая парадокс в сердце «пост», где «он не обозначает ни простой или радикальный перелом... ни прямое продолжение... это и все это, и ничто из этого»⁵. Сара Гамбл формулирует эту идею так: «приставка «пост» не всегда необходимо отсылает нас к тому, откуда мы пришли.»⁶ Наоборот, ее траектория смущающе неясна, поэтому невозможно и даже излишне предлагать единственное определение любого «пост» термина, так как подобная восстановительная стратегия уменьшает критический потенциал, двусмысленность и противоречивость приставки.

Помимо сложности с трактовкой приставки «пост», этот термин содержит в себе еще одну проблему: корень постфеминизма, феминизм сам по себе никогда не имел принимаемого всеми значения, в сравнении с которым можно соизмерить выгодные и/ или неудачные стороны его пост-ответвления. Как подчеркивает Жеральдин Харрис, феминизм никогда не имел «единственной, четко определенной общей идеологии», или сосредотачивался вокруг «политической партии или центральной организации, или лидеров или согласованной политики, или манифеста, или был бы хотя бы основан на согласованном принципе коллективного действия»⁷. В лучшем случае, можно сказать, что у феминизма есть несколько рабочих значений, которые всегда соотносятся с определенными контекстами, специфическими проблемами и персональными практиками. Он существует и на личностном, и на абстрактном уровне, имея дело со специфическими проблемами. Его сторонниками являются различные индивиды, в то время как сам феминизм пропагандирует универсальную политику равенства всех женщин. Феминистки одновременно и объединены своим интересом к общей концепции справедливости, и расколоты за счет различных целей и персональных практик, которые сформированны определенной концепцией справедливости, к которой они стремятся. В таком случае, предположение, что существует, или существовал, монолитный легко (и продолжительно) идентифицируемый «феминизм», противоречит его конкурирующим пониманиям, различным социальным и политическим программам, четко различающимся по вопросам расс, сексуальности, классов и других типов социальной дифференциации. Таким образом, мы не можем просто вернуться к прошлому, когда феминизм предположительно имел стабильное значение и единство, к мифическому времени до «вторжения определенного энергичного и агрессивного сорняка [постфеминизма] в здоровый сад феминизма»⁸ .

С этой перспективы попытка зафиксировать определенной значение постфеминизма выглядит бесполезной и даже ошибочной, так как каждая артикуляция сама по себе является определительным актом, который реконструирует значение феминизма и свое собственное отношение к нему. Не существует оригинального и аутентичного постфеминизма, содержащего в себе ключ к его определению. Также не существует и надежного и единого источника, из которого этот подлинный постфеминизм мог бы сформироваться. Постфеминизм осмысляется в отношении к сети возможных трактовок и взаимосвязей, которые допускают множество чтений. Таким образом, постфеминизм зависим от контекста, его следует оценивать динамически через отношения между его различными манифестациями и контекстами. Он существует и как модное журналистское словечко, и как теоретическая установка, и как более обобщенная аура и атмосфера конца 20го начала 21го века – то, что Гилл называет постфеминистской чувствительностью – которая характеризуется рядом противоречий и затруднительных положений в общественной, культурной, политической, академической и дискурсивной сфере. Вместо того, чтобы привязать постфеминизм к специфической контекстуальной и эпистемологической рамке, его следует искать в точках пересечения СМИ, потребительской культуры, нео-либиральной политики, постмодернистской теории и, конечно же, феминизма.

Отдельным пунктом спора является коммерческая притягательность постфеминизма и его последствия функционирования в рамках потребительской культуры. Они рассматриваются многими исследователями как «распродажа» феминистских принципов и его дополнительное применение в качестве маркетингового механизма. Подобные идеи и обвинения всплывают на поверхность в процессе изучения массовых постфеминистских стандартов – например Женской Силы или молодежной женской прозы, которые сочетают силу женского веселья и женской дружбы с прославлением (в основном розовых) продуктов потребления и изобретения потребительской группы «деток» и «цыпочек». Главным результатом этой популяризации и коммерциализации стал «свободный рыночный феминизм», работающий в рамках капитализма и основанный на «конкурентном отборе, а не на социальных условиях, поставленных против женщин в целом»⁹. В самых жестких оценках это приводит к восприятию постфеминизма как ретрогрессивного, антифеминистского протеста, который лишает силы выгоды и социальные трансформации, привнесенные феминистским движением.

Но понимание постфеминизма как вероломной копии феминизма, или хуже, «ритуального осуждения» которое представляет феминизм «старомодным»¹⁰, является проблематичным по следующим причинам: оно предполагает разграничение между более «аутентичным» и чистым феминизмом с одной стороны, и сомнительным, обычно коммерциализированным постфеминизмом с другой; оно перенимает одностороннее чтение «пост», и косвенно «пост» феминизм обозначает антифеминизм; оно замалчивает некоторые из пересечений и противоречий, которыми характеризуются контексты постфеминизма, таким образом исключая интерпретативные возможности постфеминизма. На мой взгляд, следует принимать более специфицированную и продуктивную интерпретацию приставки «пост» и ее отношение к феминизму, таким образом структура постфеминизма предстает как объединение нескольких часто конкурирующих между собой дискурсов. Таким образом плюрализм и «загрязненность» постфеминизма являются признаком склонного к противоречиям позднего модернизма и изменений в социо-культурной среде, которые характеризуются запутанными дискурсивными и контекстуальными взаимосвязями. К примеру, при пересечении пересечения феминизма с массовой культурой/политикой всплывает несколько вопросов: что подразумевает под собой категория массового феминизма? Может ли феминизм одновременно быть политическим и массовым? Есть ли у феминизма возможность влиять на социальные процессы с тех пор как он стал товаром? Какой род политики может появиться у «нации репрезентаций», где изображение в медиа является главенствующим (Клейн)? В связи со ссближением феминизма с рядом антифундаменталистских движений, включая постмодернизм и постколониализм, встают проблемы трансформации категорий идентичности, гендера и действия, доступных индивидам в культурном пространстве, не ограниченном строго зафиксированной иерархией и универсальными концепциями истины и знания. С этой точки зрения, дискуссия о том, как «пост» влияет на феминизм, также обязательно повлечет за собой размышление о современных формах действия и конструирования идентичности.

Границы постфеминистских отсылок включают в себя концептуальные и семантические связи не только с феминизмом, но и с другими социальными, политическими, культурными и теоретическими сферами, такими как потребительская культура, массовые СМИ и неолиберальный дискурс, которые могут противоречить феминизмому. Следовательно, понять постфеминизм возможно только в контексте общества, культуры, науки и политики. В этих контекстах постфеминизм обретает разнообразные и иногда даже противоречивые значения; к примеру, часто предполагается, что постфеминизм как описательная массовая категория концептуально посредственен и более консервативен чем теоретические версии, ассоциирующиеся с постмодернистскими трактовками категории идентичностей. Также не следует устанавливать четкие границы между научным и медийным локусами постфеминизма. Как говорит Генз: «это различение сигнализирует о нежелании вовлекаться в плюралистичность постфеминизма, и подходит только как отказ от убеждения в том, что постфеминизм все еще легко категоризуется и включает четко определенные блоки»¹¹.

Тот факт, что постфеминизм невозможно отделить подобным образом и определить окончательно и точно, указывает на его интердискурсивность и интерконтекстуальность, которые принимают ризоматическую форму. Патриша Манн предлагает полезное описание, определяя постфеминизм как «пограничный дискурс», который «ведет нас к пределам того, что мы знаем, и воодушевляет выходить за него»; «Постфеминизм это культурная граница, получающаяся в результате перелома предыдущей структуры социальной организации, которая продолжает существовать только в различной степени беспорядке»¹². Для Манн позиция постфеминизма является ненадежной, рискованной задачей, которая пытается уловить качество нашего социального, культурного и политического опыта в контексте более общих процессов женского социального освобождения. Получается, что постфеминизм предстает как «взгляд, полный риска», который преступает границы феминистской аудитории и допускает коллаж из конкурирующих и конфликтующих форм действия» и «разнообразных субъективных позиций»¹³.

Но размышления о многообразии и лиминальности постфеминизма все-таки предполагают наличие четких пространственно-временных границ: его течения и манифестации появляются в западном обществе конца 20-го века. Это общество характеризуется распространением медиа образов и коммуникативных технологий, неолиберальной, потребительской идеологии, изменением характера политической активности. В современной потребительской культуре осознание свободы часто непосредственно связано с возможностью приобретать, с человеческой деятельностью, санкционированной потреблением товаров и услуг. Более того, постфеминизм часто критикуется за его классовый, возрастные, расовые и (в какой-то степени) сексуальные исключения, в соответствии с чем идеальный постфиминистский субъект предстает как белая гетеросексуальная девушка среднего класса. Цитируя перцепт – приманку «феминизм для всех», Айвон Таскер и Диан Негра считают, что «постфеминизм во многом несовместим с идеей открытого общества, в котором все члены оцениваются в соответствии с их особыми собственными идентичностями» ¹⁴. Но в рамках постфеминизма был разработан целый ряд теорий, объектом которых не является белая молодая гетеросексуальная женщина, относящаяся к среднему классу.