Глава 7. Постфеминизм и мужчины

Феминистские дискуссии вокруг термина «женщина» и модификации гендерных отношений породили ряд взглядов среди мужчин, пытающихся найти новые интерпретации для понятия мускулинность и их места среди феминизма. Вообще к концу 20-го века мускулинность переживает наростающий кризис. Традиционно категория «мужчина» ассоциировалась с политически активным гендером. Но с 1980-х появились 3 новых формы мускулинности, не соответствующие этому определению: «новый мужчина», «метросексуал» и «новый парень». Все эти три типа можнообъединить в новую категорию «постфеминистского мужчины».

КРИЗИС МУСКУЛИННОСТИ

«Кризис … является условием существования мускулинности как таковой. Мужчина как гендерная категория всегда нестабилен; ее термины постоянно переопределяются и обсуждаются, практики воспроизводства гендера постоянно изменяются. Регулярно возникают определенные темы и вопросы, но каждая эпоха дает различные ответы.»²⁵⁸

Кризис, как подчеркивает Мэнган, не является новым условием существования мускулинности, но в конце двадцатого – начале двадцать первого века он стал особенно очевиден. Киммел считает, что в течение последних двух веков мужчины стремились к взаимопроникновению «женского» в «мужское». Часто кризные периоды в развитии «мускулинности» связываются с войной. Например, Ферреб говорит о кризисе мускулинности в Великобритании после Второй Мировой Войны, когда тысячи солдат вернулись к мирной жизни. А страна, в которую они вернулись, научилась функционировать без них. Их героические образы мужественности, сконструированные в рамках военных действий, в социально-экономических условиях послевоенной Британии стали излишними. Традиционное распределение ролей (женщина/дом мужчина/работа) поменялось в связи с активным внедрением женской рабочей силы на предприятиях во время войны. «Старому поколению казалось, что оно вычеркнуто из социальной сферы, так как страна, которую они помнили и в которой они занимали доминирующую роль, исчезла»²⁵⁹

Можно настаивать на том, что послевоенная версия мускулинности дает парадигму для понимания неоднозначных отношений между категориями мускулинности и конфликта в целом: чрезмерные манифестации приводят к протесту в по-новому осознанных структурах экономики, общества и политики. Наглядно это можно увидеть в британской и американской литературе, кино и телевидении после 11 сентября 2001 года. Фильмы «Морпехи», «Вне закона», сериалы «Доктор Хаус» и «Анатомия страсти». В этих фильмах предсталены различные версии нетрадиционной мускулинности. Все вместе они представляют собой «Постфеминистского мужчину», чья мужественность часто опирается на протезы (например, палка доктора Хауса), и это показывает, что он больше не целостен и руководящ. В этих примерах фаллическая агрессия и подавляющая мускулинность становится неуместной, так как ей на смену приходят смешанные мускулинные характеристики, связанные с разломом и повреждением традиционных представлений.

Другой способ определить отношения между категориями мускулинности и кризиса лежит в рамках «визуального общества». Коммерциализация мускулинности в 50-е, 60-е и 70-е получила кульминацию в 1980-х. Если до этого единственными легитимированными сексуально-вуаеристскими образами были женские тела, то в 80-е общество столкнулось с «коммерческой эксплуатацией мужчины как сексуального объекта»²⁶⁰. Эта версия коммерциализированной мускулинности превратила мужское тело в «объективированный товар»; этому свидетельствует появление огромных аутлетов с мужской одеждой, новых образов мускулинности на телевидении и в СМИ, а также рост тиражей мужских журналов о стиле жизни. Результаты этого были очевидны на всех уровнях общественной жизни. Например Росс описывает изменения во внешности футбольных фанатов в Англии: если ранее это были лысые беспредельщики в шарфах, то к концу 80-х появился целый ряд «футбольных» лэйблов, и особый код в стиле одежды. Но многие мужчины не смогли приспособиться к этомуновому типу мускулинности и «воспринимали происходящие изменения в их работе, так называемую феминизацию труда… как больмо в глазу»²⁶¹. Коммерциализированная мускулинность обещала богатство и восхищенные взгляды, но только в том случае, если человек полностью вписывается в образ «нового мужчины» 1980-х.

Эдвард описывает нового мужчину следующим образом: «богатый, красивый, хорошо обеспеченный молодой человек, превосходящий более старых, некрасивых илибедных людей… Те, кто хорошо выглядел, зарабатывал и имел возрастное преимущество, получили множество возможностей благодаря экспансии мужского стиле и моды…»²⁶². В этом контексте мускулинность регулируется социальными, культурными и экономическими практиками. Мужское тело (точнее молодое красивое мужское тело) стало источником возможностей и власти, не из-за физической силы или экономических ценностей, связанных с трудом, а благодаря соответствию коммерциализированной мускулинности.

СОВРЕМЕННАЯ МУСКУЛИННОСТЬ

С начала 80-х массовая культура и наука предлагают огромное количество новых мужских идентичностей, связанных с различными типами мускулинности. От «мягкого парня» до «нового мальчика», от «современного романтика» до «нового отца», от «Нового мужчины» до «нового парня» и «метросексуала» - мужская идентичность и мускулинность стали нестабильными, конкурирующими, трансформирующимися, открытыми для адаптации. Мускулинность или точнее «гегемоничная мускулинность», которая «относится к культурному конструкту, когда одна группа занимает лидирующую позицию в общественной жизни»²⁶³, стала частью истории. Некоторые исследователи утверждают, что мужчины становятся излишними в биологическом, социальном и экономическом смыслах, так как роли «героя», «рабочего» или просто «старого мужчины» были вытеснены технологическими и социально-политическими изменениями во второй половине века. Фактически, «женщины уверены, что могут вырастить ребенка одни. Им не нужен мужчина, который будет отцом их ребенку… женщины справляются без них и на работе»²⁶⁴.

Мужчины по разному реагировали на эти изменения. Появилось огромное количество мужских движений, поддерживающих феминизм, например, Канадская кампания Белая лента. Но также были и противники происходящих изменений, например движение Роберта Бли «Железный Джон». Бли пытался найти «аутентичную мускулинность» и в своей работе «Железный Джон» (1990). Примером идеального мужчины по его версии может служить Сильвестер Сталлоне в роли Рэмбо в одноименном фильме. Но подобного рода мускулинность всегда была связана с агрессией и фаллоцентричностью. Бли призывал мужчин возродить их истинную сущность «отцов и воинов».

Если 1980-е были эпохой появления «новых мужчин», то в 90-е начали доминировать «новые парни». В 90-е начинают проявляться четкие водоразделы между типами мужчин и мускулинностей, часть из них является про-, а часть анти-феминистскими по своей направленности.

К концу 20-го – началу 21-го века появилось множество форм мускулинности и связанных с ними субъектных позиций. Часть из них являются результатом коммерциализации мускулинности, так как новые образы мужчин являются, в первую очередь, товаром. Фактически эти новые мужчины являются «кристаллизацией последствий – экономики, рынка, политической идеологии, демографии и, в особенности, потребительской культуры»²⁶⁵.

Продуктом этой «кристаллизации последствий» cтало появление «гибридного характера». Эта смешанная природа современной мускулинности стала результатом развития «гибридных сценариев», смешавшихся в форму конфиликтной субъектной позиции.

НОВЫЙ МУЖЧИНА

«Нового мужчину» можно описать как профеминистского, самовлюбленного, антисексистского, самодостаточного и сексуально амбивалентного человека. Его можно поместить в контекст феминизма, так как он «является потенциальным символом мужского и женского поиска новых образов и взглядов с позиций феминизма и мужского движения»²⁶⁶. Впервые образ «нового мужчины» возник в 1970-е. В этой версии он «пытается воплотить «свои верования» в ежедневную жизненную практику»²⁶⁷. К 1980-м «новый мужчина» обрел более гедонистское и самовлюбленное измерение: потребительская культура превратила мужское тело в рекламу стиля жизни, она продавала не просто товары, а стиль жизни. Но подобная версия «нового мужчины» не является универсальной, она ориентирована на западного, белого, образованного представителя среднего класса, она не соответствует потребностям повседневной жизни большинства. В своей работе «Мужской порядок: открытие мускулинности» (1988) Чапман пишет: «Новый мужчина во многом – гуманистический идеал, победа стиля над содержанием, легитимация потребления, уловка для убеждения тех, кто призвал к изменениям, которые уже произошли… Хотя «новый мужчина» и может предоставить несколько полезных ролевых моделей для тех, кто хочет трансформировать свою мускулинность… он остается недостижимым идеалом даже для самых свободных мужчин»²⁶⁸.

В этом контексте в «новом мужчине» не так уж много новизны. В подобной формулировке он выступает недоступным сопутствующим продуктом потребительского общества, постоянно предлагающего новые версии стиля жизни. Хотя изображения мужчин с младенцами на руках(предположительно изображающих их чувствительную сторону) обозначало изменение субъектных позиций, доступных мужчинам, будет неверно сделать вывод, что «новый мужчина» объявляет разрыв с предыдущими версиями мускулинности. Скорее это ответ на трансформацию мужской субъективности в эпоху постмодернизма. Как подчеркивает Морт, многообразные субъектные позиции приводят и к многообразным (и конфликтным) мускулинностям. И культура предлагает множество вариантов идентичности, из которых человек может составить свое я. Как таковой «новый мужчина» проложил дорогу непрекращающейся коммерциализации мускулинности, продолжавшуюся в 1990-е, и достигнувшую своего апофеоза в 1994 с появлением «Метросексуала».

МЕТРОСЕКСУАЛ

Термин «метросексуал» возник в 1994 году. С помощьюнего Марк Симпсон описывал «молодого мужчину, у которого есть деньги, живущего в столице… Он может быть геем, гетеро или бисексуалом, но это не имеет никакого значения, так как объектом любви он избрал себя самого и собственное удовольствие как сексуальное предпочтение»²⁶⁹. Метросексуал – это самовлюбленный тип, живущий в потребительском раю столичного города. Сексуальная амбивалентность метросексуала впитывает гей культуру только как продукт позднего капитализма. Метросексуал выставляет свое тело на всеобщее обозрение, принимает техники, которые долгое время существовали исключительно в рамках гей сообщества.

Главным элементом метросексуальности являются нарциссизм и коммерциализация мускулинности. Метросексуал чрезмерное использует изображения стилизованной гетеросексуальной мускулинности, причем определяющей является именно чрезмерность. Более изысканный, нежели «новый мужчина», но менее сексистский (или ироничный), нежели «новый парень», «метросексуал» «менее конкретен в определении своей идентичности, но более заинтересован в своем облике… потому что только таким образом… можно быть четко уверенным в своем существовании»²⁷⁰. Метросексуальный проект уверенной мужской идентичности (как нарциссичного и/или семейного мужчины, который заботится о собственном стиле) маскирует более общую (и увеличивающуюся) нестабильность, лежащую в сердце современной мускулинности, воплотившийся в XXI веке в образе «постфеминистского мужчины».

Начиная с начала 2000-ых исследователи обозначают конец эпохи метросексуальности. Например Марианн Сальзман говорит о появлении «уберсексуального» мужчины, «который сочетает старомодную честь и хорошее общение»²⁷¹. Согласно Сальзман уберсексуал менее нарциссичен, нежели метросексуал – «Он хорошо думает о женщинах, но не пытается добиться их одобрения и принятия в свой круг. Из-за своей неконфликтности ему удается вписаться в мир, где доминируют женщины». Но Сальзман переоценивает важность женщин в современной культуре, особенно за пределами Западной Европы и Северной Америки. На с другой стороны, может показаться, что уберсексуал воскрешает реакционные сценарии. Хотя образы метросексуалов, например Дэвида Бэкхэма, является всемирно известными, но ассоциирующиеся с ними стили жизни ограничены и ограничивающи, и часто приемлемы только для небольшого числа обеспеченных мужчин, которые могут себе позволить приобрести мускулинность, основанную на потреблении.

НОВЫЙ ПАРЕНЬ

Новый мужчина и Новый парень, диаметрально противоположные феномены, близко связаны между собой – оба являются потомками культуры глянцевых журналов. Оба являются видами коммерциализированной мужской самоуверенности, которая основана на чувстве незащищенности и неукорененности. Хотя, что забавно, Новый парень гораздо успешнее продает мужскую одежду и сопутствующие товары, чем новый мужчина. В основе идентичности «нового парня» лежит реакционный сценарий. Если «новый мужчина» был продуктом 1980-ых, то «новый парень» - явление 1990-х, его можно назвать реакцией как на новых мужчин, так и на метросексуалов. Эта идентичность появилась в 1994 с начала издания журнала «Лоадед», новый парень принимает «женское» поведение: наслаждение изображениями голых женщин, играми, футболом и алкоголем. Фактически, как пишет Бейнон, «новый парень» разбирается в моде, амбивалентен по отношению к женщинам (у него скорее порнографическое представление о женщинах, нежели отношение с ними), и он уверен, что жизнь должна быть одной большой попойкой. Тогда как новый мужчина является про-феминистским, новый парень скорее пре-феминистский, его ретросексистский настрой можно описать как «ностальгическое возрождение патриархального общества, прямой ответ феминистским попыткам социальной трансформации, путем утверждения, хотя и ироничного, неизменной природы гендерных отношений»²⁷²

Хотя отношение к женщинам отсылает нас к старому типу мужчин, новый парень отбрасывает традиционные патриархальные репрезентации мускулинности. Согласно Гилл, «новый парень отрицает ценность брака и атомарной семьи. Он открывает пространство для веселья, потребления и сексуальной свободы для тех, кто боится традиционной мужской взрослой ответственности»²⁷³. В этом плане образ нового парня обращается к широким массам рабочих мужчин, исключенных из коммерциализированного представления о новом мужчине. Новый парень «открывает частное потребление и стиль для рабочего класса»²⁷⁴. Главное отличие между новым парнем и старым типом мужчин состоит в использовании постмодернистской иронии, оценивающей определенные виды поведения.

В частности, важно отметить, что новый парень использует иронию как защитную реакцию на обвинения в сексизме и женоненавистничестве. Согласно Гилл, важно осознать, что «новые стереотипы не обязательно соответствуют старым, а могут сосуществовать наряду с ними, или влиять на их стиль», и что «машины все еще продают сексуальные девочки»²⁷⁵. Таким образом новый парень пытается соответствовать обеим нормам, шутя над ответственностью патриархального мужчины, но оставляя его привилегии.

НА ПУТИ К ПОСТФЕМИНИСТСКОМУ МУЖЧИНЕ

К началу нового тысячелетия мускулинность прошла еще одну трансформацию. Результатом объединения этих противоречивых типов мускулинности стал так называемый «постфеминистский мужчина». Он представляет собой смесь идентичностей, где различные типы мускулинности сосуществуют в новой, гибридной форме. С одной стороны в постфеминистском мужчине собраны реакционные черты, перенятые из характеристик нового парня. С другой стороны, он более подвержен самоанализу, выраженному в озабоченности своей идентичностью, возраждении патриархальной ответственности, от которой отказывался новый парень. Постфеминистского мужчину можно описать либо как повзрослевшего нового парня, либо как менее чувствительного нового мужчину. Более того, хотя он и гетеросексуал, он озабочен своим стилем и внешностью. Постфеминистский мужчина все еще не окончательно определился со своей реакцией на феминистские попытки изменения мужской идентичности. Постфеминистский мужчина определяется своим проблематичным отношением с образом героической мускулинности, так как он пытается примирить угрозу старых типов мускулинностей и поддержку новой социальной системы.