Глава VIII

ЧУВСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ

Представив объяснение блага, я обращаюсь теперь к проблеме стабильности. Я буду рассматривать ее в два этапа. В этой главе я обсужу формирование чувства справедливости у членов вполне упо­рядоченного общества и коротко рассмотрю ртносительную силу этого чувства, как оно определяется различными моральными концепциями. В последней главе исследуется вопрос о конгруэнтности, т. е. о том, согласуется ли чувство справедливости с концепцией нашего блага таким образом, что оба работают совместно на поддержание схемы справедливости. Рекомендуется помнить, что большая часть этой главы носит учебный характер и что различные темы затрагиваются лишь для указания на более важные моменты, существенные для философской теории. Я начну с определения вполне упорядоченного общества и с нескольких коротких замечаний относительно значения стабильности. Затем я вкратце обрисую, как развивается чувство справедливости, после того как твердо установлены и признаны в качестве таковых справедливые институты. Принципы моральной пси­хологии тоже будут затронуты при обсуждении; я подчеркиваю тот факт, что это принципы взаимности, и увязываю его с вопросом об относительной стабильности. Глава заканчивается исследованием есте­ственных атрибутов, благодаря которым люди обладают гарантиями равной справедливости и которые определяют естественное основание равенства.

69. Понятие вполне упорядоченного общества

В самом начале (§ 1) я характеризовал вполне упорядоченное общество как общество, которое предназначено для продвижения блага своих членов и которое эффективно управляется публичной концепцией справедливости. Таким образом, это такое общество, в котором каждый принимает принципы справедливости и знает, что другие принимают те же самые принципы, а основные социальные институты удовлетворяют этим принципам, и всем известно, что они им удовлетворяют. Так вот, справедливость как честность сформирова­на так, чтобы соответствовать такой идее общества. Люди в исходном положении должны допускать, что выбираемые принципы публичны и что они должны оценивать концепции справедливости с точки зрения их вероятных следствий в качестве общепризнанных стандар-

397

tob (§ 23). Концепции, которые могли бы хорошо работать, когда они поняты и выполняются некоторыми или даже всеми, но при условии, что этот факт не известен широко, исключаются условием публичности. Следует также заметить, что, поскольку принципы одобрены всеми в свете истинных общих мнений относительно людей и их места в обществе, принятая концепция справедливости приемле­ма на основе этих фактов. Нет никакой необходимости вовлекать теологические или метафизические доктрины для поддержки ее прин­ципов или воображать другой мир, который компенсирует и исправ­ляет неравенства, допускаемые двумя принципами в этом мире. Кон­цепции справедливости должны быть оправданы именно условиями нашей жизни, какой мы ее знаем, или вообще никак не оправданы¹.

Вполне упорядоченное общество также регулируется своей пуб­личной концепцией справедливости. Отсюда следует, что его члены обладают сильным и эффективным желанием действовать так, как того требуют принципы справедливости. Поскольку вполне упорядо­ченное общество продолжает существовать по ходу времени, предпо­лагается, что его концепция справедливости стабильна; иначе говоря, когда институты справедливы (как определено в этой концепции), все участвующие в подобных устройствах приобретают соответству­ющее чувство справедливости и желание выполнять свою роль по их поддержанию. Одна концепция справедливости более стабильна, чем другая, если чувство справедливости, которое она склонна порождать, сильнее и с большей вероятностью устраняет разрушительные на­клонности и если институты, которые она допускает, в меньшей степени дают импульсы и соблазны для несправедливых действий. Стабильность концепции зависит от баланса мотивов: чувство спра­ведливости, которое она культивирует, и цели, которые она поощряет, должны обычно побеждать все побуждения к несправедливости. Чтобы оценить стабильность концепции справедливости (и вполне упорядо­ченного общества, которое она определяет), нужно исследовать от­носительную силу этих противоположных тенденций.

Очевидно, что стабильность представляет собой желательную черту моральных концепций. При прочих равных условиях, человек в исходном положении примет более стабильную схему принципов. Сколь привлекательной ни была бы концепция справедливости по другим основаниям, она имеет серьезные дефекты, если принципы моральной психологии таковы, что ей не удается возбудить в людях требуемого желания действовать в согласии с ней. Поэтому в даль­нейшей аргументации в пользу принципов справедливости как чес­тности я хотел бы показать, что эта концепция более стабильна, чем альтернативные ей концепции. Это обоснование от стабильности явля­ется дополнительным к тем причинам, которые до сих пор приводились (кроме рассмотрении, представленных в § 29). Я хочу рассмотреть это понятие более детально как ради него самого, так и в качестве подготовки обсуждения других вопросов, таких как основы равенства и приоритет свободы.

Конечно, критерий стабильности не является решающим. Фак­тически, некоторые этические теории совершенно им пренебрегают,

398

по крайней мере, при некоторых интерпретациях. Так, про Бентама иногда говорят, что он придерживался и классического принципа полезности, и доктрины психологического эгоизма. Но если психо­логическим законом является то, что индивиды преследуют только свои собственные интересы, то они не могут обладать эффективным чувством справедливости (как оно определено принципом полезности). Самое лучшее, что может сделать идеальный законодатель, — это так организовать социальное устройство, что, исходя из собственных и групповых интересов, граждане были бы убеждены действовать так, чтобы максимизировать сумму благосостояния. В этой концепции возникающая идентификация интересов поистине искусственна: она основана на изощренности ума, и индивиды подчиняются инсти­туциональной схеме исключительно как средству достижения своих отдельных интересов².

Такого рода расхождение между принципами правильности и спра­ведливости, с одной стороны, и мотивами людей — с другой, необычно, хотя поучительно в качестве предельного случая. Большинство тра­диционных учений утверждают, что в определенной степени природа человека такова, что мы приобретаем желание действовать спра­ведливо после того, как пожили при справедливых институтах и получали от них выгоду. В той мере, в какой это истинно, концепция справедливости психологически приспособлена к человеческим на­клонностям. Более того, если окажется, что желание действовать справедливо, также является регулятивом рационального жизненного плана, то справедливое действие будет частью блага. В этом случае концепция справедливости и блага будут совместимы, а теория в целом конгруэнтной. Задача этой главы заключается в том, чтобы объяснить, как справедливость как честность порождает свою собст­венную поддержку, и показать, что она, вероятно, более устойчива, чем традиционные альтернативы, поскольку более согласуется с прин­ципами моральной психологии. С этой целью я коротко опишу, как люди во вполне упорядоченном обществе могут приобретать чувство справедливости и другие нравственные чувства. Неизбежно нам при­дется затронуть некоторые довольно спекулятивные психологические проблемы; однако я все время исхожу из допущения, что общие факты о мире, включая основные психологические принципы, изве­стны людям в исходном положении, и что на них основываются при принятии решений. Размышляя об этих проблемах, мы рассмотрим эти факты в той мере, в какой они затрагивают исходное соглашение.

Для того чтобы предупредить возможное недоразумение, я сделаю несколько замечаний о понятии равновесия и стабильности. Обе эти идеи допускают значительное теоретическое и математическое уточ­нение, но я буду использовать их интуитивно³. Первое, на что надо обратить внимание, — это то, что они применяются к системам. Значит, именно система находится в равновесии, и это имеет место, когда она достигла состояния, которое продолжается неопределенно во времени, пока внешние силы не воздействуют на систему. Чтобы определить равновесное состояние точно, необходимо точно провести границы системы и ясно установить ее определяющие характеристики.

399

Три вещи здесь существенны: во-первых, идентифицировать систему и различить внутренние и внешние силы; во-вторых, определить состояния системы, которое понимается как некоторая конфигурация ее определяющих характеристик; и в-третьих, указать законы, свя­зывающие состояния.

Некоторые системы не имеют равновесных состояний, в то время как другие имеют много таковых. Это зависит от природы системы. Равновесие устойчиво, когда отклонения от него, причиненные, ска­жем, внешними возмущениями, вызывают к действию силы внутри системы, которые склонны вернуть ее назад к этому равновесному состоянию, если, конечно, внешнее воздействие не было слишком большим. В отличие от этого, равновесие неустойчиво, когда откло­нение от него возбуждает силы внутри системы, которые ведут к еще большим изменениям. Системы более или менее стабильны в зависимости от величины внутренних сил, возвращающих систему к равновесию. Поскольку на практике все социальные системы подвер­жены возмущениям какого-либо вида, они все практически стабильны, если, скажем, отклонения от их равновесных состояний, причиненные нормальными возмущениями, активизируют силы, достаточные для восстановления этих равновесий после полагающегося промежутка времени, или остаются достаточно близки к ним. Эти определения, к сожалению, не очень точны, но они должны послужить нашим целям.

Относящиеся к нашему рассмотрению системы, конечно же, пред­ставлены базисными структурами вполне упорядоченных обществ, соответствующих разным концепциям справедливости. Мы имеем дело с этим комплексом политических, экономических и социальных инс­титутов, когда эти институты удовлетворяют принципам справед­ливости и публично признаны таковыми. Мы должны оценить от­носительную стабильность этих систем. Я полагаю, что границы этих схем заданы представлением об изолированном национальном соооб-ществе. Это предположение не будет ослаблено до вывода принципов справедливости для международного права (§ 58). Но более широкие проблемы международного права я не буду обсуждать вообще. Су­щественно также заметить, что в данном случае равновесие и ста­бильность должны определяться по отношению к справедливости ба­зисной структуры и моральному поведению индивидов. Стабильность концепции справедливости не предполагает, что институты и практики вполне упорядоченного общества не изменяются. На самом деле такое общество, по всей вероятности, будет содержать большое разнообразие и время от времени принимать разные устройства. В данном контексте стабильность означает, что как бы ни изменялись институты, они все равно остаются справедливыми или приблизительно таковыми по ходу приспособления к новым социальным обстоятельствам. Неизбеж­ные отклонения от справедливости эффективно корректируются или сдерживаются в рамках допустимых границ внутренними силами системы. Я предполагаю, что среди этих сил чувство справедливости, общее для членов сообщества, играет фундаментальную роль. До некоторой степени, значит, нравственные чувства необходимы для

400

гарантии стабильности базисной структуры по отношению к спра­ведливости.

Я теперь обращаюсь к вопросу о том, как формируются эти чувства, и по этой проблеме имеется, вообще говоря, две главные традиции. Первая исторически восходит к доктрине эмпиризма и обнаруживается у всех утилитаристов от Юма до Сиджвика. В своей наиболее современной и развитой форме она представлена теорией социального обучения (social learning theory). Одно из главных ут­верждений состоит в том, что цель нравственных упражнений за­ключается в том, чтобы представить недостающие мотивы: желание поступать правильно ради самого поступка и желание не поступать неправильно. Правильное поведение — это поведение, выгодное дру­гим и обществу (как определено принципом полезности), для осу­ществления которого у нас обычно отсутствуют эффективная мо­тивация, в то время как неправильное поведения — это поведение, в общем случае наносящее ущерб другим и обществу, для осущест­вления которого мы зачастую обладаем достаточной мотивацией. Общество должно как-то исправить эти дефекты. Это достигается одобрением и неодобрением родителей и других авторитетных лиц, которые, если необходимо, используют поощрения и наказания, варьи­рующиеся от наград до причинения боли. Постепенно под влиянием разных психологических процессов мы приобретаем желание посту­пать правильно и неприязнь к неправильным поступкам. Второй тезис заключается в том, что желание соответствовать моральным стан­дартам нормально возникает в жизни рано, прежде чем мы достигаем адекватного понимания оснований этих норм. Действительно, неко­торые люди никогда не подозревали об их обосновании утилитарист­ским принципом⁴. В результате наши последующие моральные чувства носят следы этого раннего воспитания, которое более или менее формирует нашу исходную природу.

Теория Фрейда сходна в некоторых важных отношениях с этим взглядом. Он утверждает, что процессы, посредством которых ребенок приобретает моральные установки, концентрируются вокруг эдиповой ситуации и глубоких конфликтов, которые она порождает. Моральные предписания, на которых настаивают соответствующие авторитеты (в данном случае родители), принимаются ребенком как лучший способ разрешения его беспокойств, и возникающие в результате установки, представленные „сверх-Я", вероятнее всего, будут жест­кими и карающими, отражающими стрессы эдиповой фазы⁵. Значит, фрейдова концепция поддерживает два момента: что существенная часть морального обучения происходит в ранней фазе жизни, до того как разумные основания нравственности могут быть поняты, и что оно включает приобретение новых мотивов посредством психологи­ческих процессов, отмеченных конфликтами и стрессами. Дейст­вительно, его учение представляет собой драматическую иллюстрацию этих черт. Отсюда следует, что, поскольку родители и другие ав­торитеты по многим причинам заблуждаются и эгоистйчньГв исполь­зовании похвалы и осуждения, наград и наказаний вообще, наши ранние и неисследованные моральные установки, наверняка, в важных

401

отношениях иррациональны и необоснованны. Последующий мораль­ный прогресс состоит отчасти в корректировке этих установок в свете любых принципов, которые мы в конечном счете признаем основа­тельными.

Другая традиция нравственного обучения происходит из рацио­налистической мысли и иллюстрируется Руссо и Кантом, иногда Миллем, а в более близкое время — теорией Пиаже. Нравственное обучение является не столько делом обеспечения недостающих мо­тивов, сколько свободным развитием наших внутренних интеллекту­альных и эмоциональных способностей в соответствии с их естест­венными склонностями. По мере роста умственных способностей люди приходят к признанию своего места в обществе; они способны стать на точку зрения других, оценивают взаимные преимущества уста­новления честных условий социального взаимодействия. Мы обладаем естественной симпатией к другим людям и внутренней восприимчиво­стью к наслаждению товарищескими чувствами и самообладанием, а это обеспечивает эмоциональное основание для нравственных чувств, как только мы приобретаем ясное понимание наших отношений с окружающими с достаточно общей перспективы. Таким образом, эта традиция рассматривает нравственные чувства как естественное про­должение полной оценки по достоинству нашей социальной природы⁶.

Милль выражает этот взгляд следующим образом: устройство спра­ведливого общества так приспособлено к нам, что все, что очевидно необходимо для него, принимается во многом так же, как физическая необходимость. Неустранимым условием такого общества является то, что все будут иметь уважение к другим на основе совместно принятых принципов взаимности. Мы воспринимаем болезненно, когда наши чувства не согласуются с чувствами наших товарищей; и эта тенденция к социальности обеспечивает со временем твердое осно­вание для нравственных чувств. Более того, добавляет Милль, то, что мы придерживаемся принципов справедливости при взаимодейст­вии с другими, не сдерживает нашей природы. Наоборот, это реализует нашу социальную восприимчивость и, ставя нас перед большим бла­гом, позволяет нам контролировать наши более ограниченные импуль­сы. Наша природа притупляется лишь тогда, когда мы ограничены не вследствие нанесения нами ущерба благу других, но просто их неудовольствием или тем, что нам представляется их произволом. Если основания для нравственных предписаний разъясняются посред­ством справедливых требований других, эти ограничения не наносят нам ущерба, но воспринимаются как совместимые с нашим благом⁷. Нравственное обучение — это не только приобретение новых мотивов, поскольку таковые сами появятся, если произойдут соответствующие изменения в наших интеллектуальных и эмоциональных способностях. Отсюда следует, что полное понимание нравственных концепций должно созреть; нонимание ребенка всегда примитивно, и характерные особенности его нравственности исчезают на более поздних стадиях жизни. Рационалистская традиция дает более радостную картину, поскольку она утверждает, что принципы правильности и справед-

402

ливости заложены в нашей природе и не вступают в противоречие с нашим благом, в то время как другое объяснение представляется не содержащим подобного рода гарантий.

Я не буду пытаться оценить относительные достоинства этих двух концепций нравственного обучения. Наверняка имеется многое, что правильно в обеих концепциях, и кажется предпочтительным попы­таться соединить их естественным образом. Необходимо подчерк­нуть, что моральный взгляд представляет собой чрезвычайно сложную структуру из принципов, идеалов и предписаний и включает все элементы мышления, поведения и чувства. Конечно, многие виды обучения, варьирующиеся от подкрепления (reinforcement) и клас­сического обусловливания до чрезвычайно абстрактного рассуждения и тонкого восприятия предметов, представляют собой составные части его развития. Вероятно, в тот или иной период каждая составляющая выполняет необходимую роль. В следующих параграфах (§§ 70—72) я сделаю набросок направления нравственного развития, как оно может происходить во вполне упорядоченном обществе при реализа­ции принципов справедливости как честности. Я имею дело исклю­чительно с этим особым случаем. Так, моя цель заключается в том, чтобы указать главные шаги, посредством которых человек приобре­тает понимание принципов справедливости и привязанность к ним по мере того, как он взрослеет в данной конкретной форме вполне упорядоченного общества. Эти шаги устанавливаются, я полагаю, главными структурными особенностями полной схемы принципов, идеалов и предписаний в том виде, как они применяются к социальным устройствам. Как я объясню позднее, мы должны будем провести различие между авторитарной моралью, моралью ассоциаций и мо­ралью принципов. Описание морального развития постоянно связано с концепцией справедливости, которую нужно усвоить через обучение, и, следовательно, предполагает правдоподобность, если не правиль­ность, этой теории⁸.

Кстати, здесь уместно предостережение, сходное с тем, что я сделал ранее в отношении замечаний по экономической теории (§ 42). Мы хотим, чтобы психологическое объяснение нравственного обучения было истинным и согласовывалось с имеющимся знанием. Однако в таком описании невозможно учесть все детали; я набросал только главные черты. Нужно помнить, что цель следующего обсуждения заключается в исследовании вопроса стабильности и сопоставлении психологических корней разных концепций справедливости. Реша­ющий момент здесь заключается в том, как общие факты нравственной психологии влияют на выбор принципов в исходном положении. До тех пор пока психологическое объяснение не оказывается дефектным, что поставило бы под сомнение признание принципов справедливости, а не стандарты полезности, никаких необратимых трудностей не возникает. Я также надеюсь, что ни одно из дальнейших применений психологической теории не окажется слишком далеким от наших тем. Особенно важным среди них является описание оснований ра­венства.

403