Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии

Матерные слова принадлежат к разряду табуированных слов. «Табу» – слово полинезийского происхождения. В современном языке им легко могут назвать любой строгий запрет. Однако то, что для обозначения запрета, играющего значительную роль в традиционных, архаических обществах, потребовалось особое слово, подсказывает, что здесь дело не только в строгости. В полинезийском обществе человек, нарушивший табу, подлежал жестокому наказанию, нередко – смерти. Нарушая табу, человек мог нарушить договор между племенем и богами. Чтобы этого не случилось, святость договора охранялась системой запретов. Таким образом, табу – это особого рода запрет, регулирующий не просто человеческие отношения, а отношения человека с миром сверхъестественных сил.

В архаических обществах очень осторожно произносились слова. Слово, если это существительное, выполняет прежде всего функцию имени. Назвать по имени – это то же самое, что окликнуть, позвать. И если человек может услышать зов только тогда, когда находится поблизости, сверхъестественные силы услышат свое имя всегда. Поэтому, например, человек боялся называть «смерть» своим именем (вдруг услышит и придет), а мертвого называл «покойником», «усопшим», используя метафоры там, где не решался говорить прямо. Русский народ, живущий среди лесов, почитал самого грозного зверя – медведя – за хозяина леса. Собираясь охотиться на медведя, он все-таки не рисковал называть того по имени и пользовался метафорой, чтобы медведь не отнес на свой счет приготовления к грядущей охоте. Зверь был столь страшен, имя его оказалось под столь строгим запретом, что было забыто. А теперь мы называем его медведем – «медоедом», что, конечно, только метафора, иносказание, а не имя.

То, что матерные слова подлежат табу, свидетельствует об их сакральной природе. Корни матерщины лежат в язычестве. Не все слова, которые мы сегодня считаем матерными, восходят к языческому культу, но тем, что люди матерятся, мы обязаны скорее всего ему. Языческие обряды были посвящены самым разным богам. То, что творилось во имя богов, не могло происходить в обыденной жизни, это бы сочли преступлением. В обыкновенной жизни отношения между полами регулировались общественными установлениями, призванными обеспечить стабильное существование рода, но во время языческих праздников, как правило посвященных богам плодородия, практиковалось всевозможнейшее бесчинство. Часто оно облекалось в формы мистерий, охватывающих лишь посвященных, но всегда носило сакральный характер. Мистерии учинялись не ради самого разгула страстей, но ради богов. Этому своего рода «священнодействию» соответствовал и особый язык. Эта непотребная, похабная речь, немыслимая в обыденной жизни, была нормой общения во время языческого празднества.

Знаменательно, что даже шуточное, игровое употребление матерной брани ни в коем случае не снимает с говорящего ответственности за слова такого рода, не превращает эти слова в какую-то условность. Более того, если вы цитируете чью-то речь и употребляете бранные слова, вновь ответственность за них перекладывается на говорящего, т.е. на вас.

Есть в матерной лексике нечто, не позволяющее ее употреблять везде, безответственно. Но такое отношение к языковому знаку характерно для сакральной (святой, религиозной) лексики. Бранная лексика парадоксальным образом смыкается с лексикой сакральной. Разгадка этого совпадения, по мысли языковедов, объясняется тем, что матерщина имела отчетливо выраженную культовую функцию в славянском язычестве, поэтому особое отношение к матерной фразеологии сохраняется в языке, несмотря на утрату религиозного содержания.

Действительно, матерная ругань широко представлена в разного рода обрядах явно языческого происхождения: свадебных, сельскохозяйственных, т.е. в тех, которые связаны с плодородием. Матерщина является необходимым компонентом в обрядах такого рода и носит, безусловно, ритуальный характер. Одновременно матерная ругань имеет отчетливо выраженную антихристианскую направленность.

Существенно, что матерщина упоминается в контексте описания языческих игр (святочных, купальских), где языческое равнозначно бесовскому, сатанинскому, т.е. антихристианскому. Матерная брань рассматривалась в посланиях архиепископа Серапиона, в царских грамотах времен Алексея Михайловича и Ивана Грозного как явления того же порядка, что и святочные обычаи с колядованием, пением бесчинных песен и пр. Таким образом, матерщина выступает во внутрицерковных и государственных документах как типичный атрибут демонстративно языческого поведения, намеренно нацеленного против православной веры.

Необходимо отметить, что матерная брань в ряде случаев оказывалась функционально эквивалентной молитве. Например, для того, чтобы спастись от домового, лешего, черта и т.п., предписывается либо прочесть молитву (по крайней мере, осенить себя крестным знамением), либо матерно выругаться – подобно тому, как для противодействия колдовству обращаются либо к священнику, либо к знахарю.

Равным образом как молитва, так и матерная брань являются средством, позволяющим овладеть кладом: в одних местах, чтобы взять клад, охраняемый нечистой силой, считается необходимым помолиться, в других – матерно выругаться. Совершенно так же магический обряд «опахивания», совершаемый для изгнания из селений эпидемий, в одних случаях сопровождают шумом, криком, бранью, в других – молитвой. Поскольку те или иные представители нечистой силы генетически восходят к языческим богам, можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим молитвам, заговорам и заклинаниям.

Культуре свойственно обманывать людей. А людям так хочется заблуждаться относительно себя самих. Язык умозрительный, тот, что у нас в сознании, – возможно, и дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли. Однако язык разговорный, язык как универсальная моделирующая система раскрывает истину о нас самих, о нашем сознании и подсознании во всей полноте. Культура русского мата, ее сущностные характеристики, место и роль того универсума, который выстраивается с помощью ненормативной лексики, свидетельствует о характере нашей ментальности. О месте и роли язычества в сознании россиянина.