XX в. Он характеризовался, как уже отмечалось, смешанной промысловой формой жизнеобеспечения с

преобладанием охоты и рыболовства. Пищей жителям тундры служило мясо диких оленей, птица и

рыба; одежда и жилище изготовлялись из шкур диких оленей или других зверей, добываемых охотой.

Немногочисленные домашние олени использовались только для транспорта и, возможно, некоторых

ритуальных целей.

Следующий этап — период зарождения крупностадного оленеводства. Он начинается с быстрого роста

поголовья домашних оленей и появления крупных стад — сначала в сотни, а затем и тысячи голов во

владении отдельных хозяев или стойбищ. Этот процесс, однако, далеко не сразу привел к смене

системы природопользования и переходу к производящему хозяйству. Многочисленные источники

свидетельствуют, что на этом этапе в жизнеобеспечении тундровых кочевников ведущую роль по-

прежнему играли охота и рыболовство, причем порой в ущерб интересам оленеводства 27. Годовой

хозяйственный цикл тундрового населения все так же делился по сезонам в зависимости от

преобладающего вида промыслов; пищу, материалы для изготовления жилища, бытовых нужд, обмена

и выплаты повинностей, как и раньше, поставляла преимущественно охота на диких оленей,

дополняемая другими видами охоты, морским промыслом и рыболовством.

Яркую характеристику жизнеобеспечения сибирских тундровых ненцев в середине XVIII в. дал В. Ф.

Зуев, участник Академической экспедиции 1768—1774 гг. «Их (самоедов, т. е. ненцев. — И. К.)

экономию можно разделить так, что рыболовство — их пропитание, а олени — богатство заключают.

Оленные мужики, которые стадам своим счету не знают, равным образом жалуются на голод во время

недостатку рыбы, как и бедные. А богатый сносит тот же голод. . . а оленей своих бить жалеет» 28.

Интересно, что почти так же характеризуют источники жизнеобеспечение других групп европейских и

западносибирских ненцев в XVIII в., оленных чукчей и коряков в первой половине — середине XVIII

в., нганасан, части энцев и северных селькупов

153

в середине — конце XIX в., скандинавских саамов до конца XVIII в.29 У всех этих народностей в

то время поголовье оленей насчитывало многие тысячи голов, но домашние олени по-прежнему

использовались только как транспортные животные. Их очень берегли и забивали в пищу только

при самых крайних обстоятельствах, причем старались делать это особым способом, считая

недопустимым проливать их кровь 30. Мясо промысловых животных, особенно диких оленей,

считалось у кочевников более престижной и лакомой пищей, а к мясу домашних оленей

относились сравнительно равнодушно31.

Эти факты рисуют странное, на первый взгляд, несоответствие социальной и

жизнеобеспечивающей (производственно-пищевой) роли крупностадного оленеводства в

начальный период его развития. Такое «несоответствие» можно объяснить лишь тем, что переход

к крупностадному оленеводству у тундровых кочевников в XVIII в. не был впрямую вызван

кризисом прежних видов деятельности или истощением традиционных пищевых ресурсов, как

считали многие исследователи. Значит, зарождение производя щего скотоводства (пусть и в такой

своеобразной, «арктической» форме) не всегда бывает связано с кризисом охоты на крупных

копытных или существованием уже развитого оседлого земледелия. В данном случае, как видно,

оно началось в условиях промысловой экономики с очень давними элементами транспортного

скотоводства, в сравнительно благоприятный период ее развития.

Отдельно следует отметить роль истребления диких оленей в развитии тундрового оленеводства.

Часто утверждается, что численность диких оленей в тундрах Евразии уменьшалась параллельно с

ростом домашних или даже резко сократилась еще до появления крупностадного оленеводства 32.

С таким мнением трудно согласиться: в целом для тундровой зоны Евразии этот процесс был

весьма продолжительным и имел ярко выраженный волнообразный характер. Как показывают

материалы, приведенные в главе 4, в эпохи, благоприятные для северного оленя, параллельно с

укреплением домашнего оленеводства росла и численность диких оленей. Такие сведения по

некоторым районам Севера имеются для середины XVIII в., начала и самого конца XIX в. и

особенно для середины XX в., когда в 1960 — 70-е годы во многих частях евразийской тундры (на

Таймыре, в Северной Якутии, Кольском п-ове) наблюдался рост поголовья диких оленей.

Периодические увеличения численности диких оленей сыграли, видимо, важную роль в развитии

крупностадного оленеводства, особенно в его начальный период. Изобилие охотничьих ресурсов

обеспечило аборигенам тундры необходимое время для постепенной социальной перестройки

общества охотников-оленеводов, выработки нового годового хозяйственного цикла и системы

жизнеобеспечения, приобретения опыта выпаса и охраны крупных стад. Оленеводы начали

регулярно убивать собственных домашних животных, питаться их мясом и одеваться в их шкуры

не сразу же при переходе от охоты на дикого оленя к такой же «охоте на

154

домашнего» (как считал в свое время В. Г. Богораз) 33, а лишь по прошествии некоторого периода,

необходимого для ломки всех прежних психологических стереотипов и представлений, направ-

ленных на максимальное оберегание стад домашних оленей. Без этого становление продуктивного

оленеводства как господствующей формы жизнеобеспечения в тундровой зоне было бы невоз-

можным 34.

Такой переходный период в развитии крупностадного оленеводства, судя по этнографическим

материалам, мог растягиваться на 80—150 лет, или время жизни нескольких поколений. Он занял,

видимо, не менее 50—80 лет у европейских ненцев и оленных чукчей (с начала XVIII до конца